Князь Кий

– О всемогущий Световид! Ты даёшь всему сущему на земле свет и тепло, побеждаешь мрак ночи и зимний холод! Ты даёшь жизнь людям и деревьям, зверям и птицам, рыбам и змеям! Ты всё можешь. Будь же милосерден, боже, и защити князя Добромира от смерти, а нас – от грядущей напасти! Мы принесли тебе требу и молим, чтобы ты принял её в знак нашей любви и уважения к тебе, бог солнца и жизни!

С этими словами он вынул нож и одним взмахом перерезал ягнёнку горло. Ярко-красная кровь оросила камень требища.

Родовичи все хором вторили старейшине, простирая руки к идолу:

– Прими, Световид, требу! Защити нас от всякой напасти, лихого ока и злых духов!

Затем все опустились на колени – замерли в низком поклоне перед идолом, вершителем судеб людских и всего сущего на земле. И пребывали в таком положении, пока жертвенная кровь не запеклась и не высохла – знак того, что жертва принята.

Тогда волхв Ракша, подняв к Световиду руки, закружился в молитвенном танце – всё быстрей и быстрей. Седые его волосы развевались на ветру, глаза пылали, как у человека наевшегося дурмана, а из уст звучали слова моления.

Наконец он опустился в изнеможении на колени рядом с родовичами и долго стоял так, что-то беззвучно шепча сухими, с синими прожилками губами.

Умилостив бесстрастно взирающего вдаль идола, старейшина велел всем возвращаться назад, к своим хижинам, а сам с сыновьями и молодшей дружиной отошёл к краю скалы к обрыву, где клокотала вода.

Они стали кружком.

– Почто позвали нас сюда? – спросил стройный светловолосый отрок. – Только собрался ставить мерёжу, вдруг слышу – свист… Я бросил всё и бегом сюда… Что случилось?

– Имей малость терпения, Ясень, – коротко ответил старейшина. – Сейчас узнаешь…

Ясень тряхнул выцветшими на солнце льняными волосами, подстриженными под горшок, и посмотрел на Кия доверчивым, как у ребёнка, взглядом.

Кий улыбнулся и взъерошил хлопцу волосы. Любил отрока. Тот был одногодком с Хоривом, дружил с ним и, как всем было известно, не сводил глаз с Лыбеди… Даром что с виду хрупкий. Молод ещё?! Ничего – возмужает. Зато быстрый, сметливый и ко всему способный. Никто из отроков не стреляет так метко из лука, не разведёт так ловко костёр в мокром осеннем лесу, не испечёт так вкусно попавшего в силок тетерева, как он… А пробежать без отдыха от веси к веси, взять невидимый след и не сбиться с него – и в этом Ясеню нет равных.

– Гунны близко, други! Погромили уличей, смерти предали многих… – сказал Кий. – Потому и собрали вас сюда… Не мешкая садитесь на коней, мчитесь от рода к роду – оповещайте росян об опасности! Пускай воины готовят оружие и ждут условного знака… Часть из вас пойдут в степь нести сторожу…

– Когда выходить?

– Сразу же! Медлить нельзя!

Кий обвёл взглядом отроков. Хотя молоды ещё, но сильные, быстрые, выносливые. Загорелые лица, мускулистые руки, округлые мощные плечи, густые чубы… Его дружина. Други. Уже настоящие воины! Самому младшему – четырнадцать лет, старшим – Щеку, Хориву, Ясеню и всегда молчаливому суровому Коню – семнадцать, восемнадцать и девятнадцать… Он научил их метко стрелять из лука, разить копьём, обороняться щитом, рубить и колоть мечом, ездить верхом, выслеживать врага и дичь, разводить летом и зимой, в дождь и ветер костёр, чтобы испечь лепёшки, зажарить мясо или просушить мокрую одежду, ходить пешком от зари до зари без отдыха, а ночью – находить путь по звёздам. И ещё – собираться по первому зову, переплывать реки, заговаривать кровь и перевязывать раны…

Даром что молодые – каждый уже стоит взрослого опытного воина. А главное – преданы ему, как братья. Старейшине и князю не добиться того, что его дружина сделает по его велению.

Все поделены на десятки, над каждой – старшим являлся десятский. А Щек, Хорив, Ясень и Конь – мужи велии – старшие над сотнями, сотские…

Поначалу это была игра. Тур даже посмеивался над этой затеей. Но когда увидел, как отроки искусно, метко стреляют, как бьют копьями в цель или, набросив на себя овчину, спят и в дождь и в снег в безлюдной степи, скоро убедился, что это далеко не игра, что все стали настоящими воинами, на которых можно положиться и в самую трудную пору.

Все они сейчас пристально и преданно смотрели на Кия, ожидая приказа. И он коротко сказал:

– Конь с тремя десятками – сторожите степь. Остальные – скачите от рода к роду с вестью о гуннах. На Росаву, на Красную, на Роську, на Стугну – до самого Ирпеня! Идите!

Родень

Через три дня в полдень Тур с сыновьями и пленённым гунном появились на берегу Днепра, где впадает в него светловодая Рось. Они поднялись на высокую гору по названию Родень. Вокруг неё издревле живёт княжеский род – родь.

С двух сторон гора словно срезана – крутые, почти отвесные стены обрывов окаймляют её. Над Днепром также поднимается ввысь каменная твердь. В самом узком месте перешейка, соединяющего гору с материком, – частокол и крепкие деревянные ворота. За ними – княжеское селище. А вдали – необозримые просторы левого берега, по которому на многие поприща[14] тоже живут роды полян.

Стоял тёплый солнечный день. С Днепра веяло свежестью широких плёсов, густыми запахами камыша, осоки, ракитника и ольшаника. Из пологих, поросших тёмным грабом, клёнами и орешником оврагов доносилось весёлое щебетанье птиц, а в чистом голубом небе величественно парили гордые орлы.

– Как тут красиво, отче! – воскликнул восторженно Кий. – Каменный Остров всем нам нравится, но здесь лучше! Почему ты, отче, не поселился на берегу этой величавой реки? Почему твой брат, а наш стрый Межамир, – на Днепре, а ты – на Росе?

Тур улыбнулся в бороду.

– И у нас совсем неплохо… А если перебрать все красивые места, что я повидал за свою долгую жизнь, да сказать – выбери наилучшее, то и я растерялся бы. Так много их было! И на Дунае, и на крутобрежном Рейне, и на тихой реке галлов – Сене, и в тёплой солнечной Италии… Где только меня с князем Божедаром в молодости не носило!.. А возвратился-таки на свою родную Рось – и не жалею, и лучшего ничего не хочу.

С этими словами он ударил древком копья в ворота. Из-за них послышался старческий голос:

– Кто там? Князь Божедар почивает…

– Отворяй, Лось! С Каменного Острова мы. Тура, небось, помнишь ещё?

– Тура! Как не помнить? Почитай, полсвета исходили вместе!.. Каким ветром занесло тебя, друже, к нам?.. Заезжай, заезжай!..

Скрипнул деревянный засов – и ворота широко распахнулись. Высокий, седой, но крепкий ещё на вид страж широко раскинул руки.

– Ту-ур! Друже! Ты такой же молодой, как всегда! И годы не берут тебя… Только голова побелела ещё больше…

Всадники спешились и вошли на подворье.

Старые друзья расцеловались. Оказалось, что они не виделись много лет, и теперь с удивлением и радостью разглядывали друг друга.

– А это твои сыны?

– Да, Лось, сыны.

– Ладные отроки… А это что за видение? – указал на пленника, сидевшего на коне со связанными руками. – Неужто гунн?

– Самый что ни на есть настоящий.

– Откуда ему тут взяться?

– Снова в степи они объявились.

– С этим ты и приехал к князю?

– Да, чтоб лиха не случилось.

– Князь почивает, будить не буду… Покличу княжичей, – решил Лось и поплёлся к одной из хижин, стоящих на круче. – А вы тут располагайтесь.

От поветей прибежали отроки – забрали коней и, поставив у коновязи, положили им по охапке травы, а в жёлоб сыпанули по полведра отрубей.

Кий с братьями впервые приехали на Родень и теперь с любопытством рассматривали всё кругом.

Здесь, как и на Каменном Острове, стояло около пятнадцати хижин, обмазанных глиной и покрытых соломой. Среди них выделялось жилище князя Божедара. Оно было просторнее, выше, с красивым резным крыльцом, с большими окнами, в которых блестели на солнце стёкла, привезённые князем из самого Царьграда.

Вдоль оврага – повети для скота, коней и других домашних животных, а также клети-кладовые. В поветях сейчас не было живности: и кони, и коровы, и свиньи, и овцы паслись на лугах. А кладовые закрыты – в них хранилось княжье добро, которое ему привозили, выплачивая дань с ближних и дальних родов, – зерно, мёд, полотна, меха, овчины…

С княжьего подворья в сопровождении старого Лося вышло двое мужей. Один – лет тридцати, высокий, белокурый, с подстриженной кучерявой бородкой. А второй – молодой, не старше Кия. Но было в нём что-то, сразу привлекающее внимание, – приземистая, но ладная и сильная фигура, чёрный жёсткий чуб, широкое смуглое лицо с выступающими скулами. Быстрые, пылающие как огонь, черные глаза, такие непривычные для светлооких полян. Глаза эти так и впились в приезжих.

Старший сразу узнал Тура.

– Старейшина?! Будь здрав!.. Что привело тебя к нам? Ведь время для княжьей дани ещё не настало.

Тур поздоровался – сначала со старшим, потом с молодшим.

– Здрав будь и ты, княжич Радогаст! Приветствую тебя, княжич Чёрный Вепрь!.. Да не дань я привёз с сынами, а злую весть – гунны идут! Нужно с князем поговорить… И полонённого вот привезли!

– Пошли.

Они направились к жилищу князя.

Неширокие тёмные сени разделяли его надвое. По левую и по правую стороны – вытесанные из липы двери. Радогаст прошёл налево, а Чёрный Вепрь повёл гостей направо. Там снял заслонки с окон – и осветилось немалое помещение, со стенами, обмазанными белой глиной. Пол – деревянный, гладкий, застланный рогозой, аиром и свежей луговой травой. Вдоль стен – широкие лавки под цветастыми шерстяными одеялами. В почётном углу – тёсаный стол, покрытый ромейским столешником. На стенах оружие: луки, тулы[15] со стрелами, мечи, копья, боевые секиры, железная гуннская булава, два щита: один – небольшой, круглый, обитый медными шипами, второй – большой, продолговатый, сплетённый из лозы и обтянутый высушенной бычьей шкурой.

Не садились – ждали князя. Чёрный Вепрь стоял возле стола и молча разглядывал гостей. Молчал и старейшина Тур, утомлённый дальней дорогой. Неподвижно застыли его сыны. А пленник сгорбился в углу на полу и сквозь узенькие щёлочки глаз посматривал на полян.

Из сеней послышалось глухое покашливание. Скрипнула дверь – и в горницу вошёл князь Божедар, некогда сильный, широкоплечий и высоченный муж, а теперь – костлявый, согнутый, измождённый немощью старик в накинутом на плечи красном княжьем корзне[16]. Радогаст поддерживал отца под руку.

Князь прищурился от яркого света.

– Так кто, говоришь, прибыл? Старейшина Тур? – поводил выцветшими глазами Божедар. Затем, узнав старейшину рода русов, радостно заговорил: – И вправду Тур!.. Вот не ждал!.. Здрав будь, старейшина! Какими ветрами? Что привело тебя на Родень, да ещё с такими добрыми молодцами?

Они обнялись.

– С сынами, княже… С сынами…

– С сынами? Это хорошо… Благодаренье богам за то, что навестил… Дозволь ещё раз обниму тебя. Должен поведать тебе: печалует меня, что всё реже вижу прежних друзей, с которыми полсвета исходил… Одни погибли, другие к предкам ушли, а остальных, как и меня, хвори одолели да старость пригнула к земле…

Они вновь обнялись – седой, согбенный князь и такой же седой, но ещё сильный и жилистый Тур.

– Ну, садитесь – рассказывайте, с чем приехали, – опустился на лавку князь. – С добрыми или плохими вестями?

– С плохими, князь.

– Ну?

– Гунны погромили уличей, князь… Князь Добромир у нас на Каменном Острове, помирает от ран…

– О!

– Гунны после жестокой битвы послали всадников преследовать его семью до самого Тикача. А оттуда, как ведомо, недалеко и до земель полян.

– Да охранят нас боги! Это и вправду страшные вести! От Тикача до Роси – рукой подать… Но, может, они и не думают идти на нас? Что говорит князь Добромир?

– По его словам, князь, гунны замыслили опять создать свою могущественную державу, – вступил в разговор Кий, – и первый свой удар они нанесли уличам…

– Пока сыны Аттилы грызлись между собой и бились друг с другом, чтобы захватить место отца, мы жили в своих уделах спокойно, – добавил Тур. – А теперь, когда Эллак убит в бою, Денгизих помер, Кандак со своим племенем засел в Мезии, за Дунаем, а другие разбрелись кто куда, Эрнак собрал большие силы и стал нападать на соседей. Видать по всему, хочет, как и его отец Аттила, приневолить их, обложить данью, сделать своими рабами…

– Похоже, что так.

– Мы привезли пленённого гунна, князь, – мои сыны взяли его в поле, когда спасали семью князя уличей… Надо бы развязать ему язык! Он многое знает…

Князь Божедар только теперь неторопливо скосил глаза на гунна и долго, безмолвно смотрел на него. Кию, который тем временем внимательно разглядывал князя, показалось, что у старого Божедара пробудилось какое-то любопытство, будто вспыхнула в памяти искра давно отшумевшей жизни.

– Спроси-ка, Чёрный Вепрь, как зовут его и как – кагана гуннов, – повернулся к младшему сыну князь.

Чёрный Вепрь быстро заговорил на языке гуннов. Услышав родную речь, гунн сначала вытаращил глаза на молодого княжича, а потом что-то кратко ответил.

– Что он говорит? – спросил князь.

– Он говорит, что зовут его Креком, а каганом у них сейчас и вправду сын Аттилы Эрнак…

– Эрнак? Я его помню… Что же он теперь замышляет?

Выслушав Чёрного Вепря о вопросе его отца, гунн съёжился, втянул голову в плечи и, мрачно глядя исподлобья, процедил несколько слов сквозь зубы.

– Крек отказывается что-нибудь говорить об этом. Сказал: простому воину неведомы намерения кагана, – перевёл Чёрный Вепрь.

– Сколько у Эрнака воинов?

– Это известно одному кагану, – последовал краткий ответ.

– Куда пойдёт каган после битвы с уличами?

– Это ведомо одному Тенгрихану! – с вызовом ответил Крек и криво улыбнулся одними уголками губ.

Князь Божедар разгневался.

– Презренный раб! Собака! Вот засунут тебе за пазуху тлеющую головешку, тогда заговоришь иначе – всё расскажешь. Подумай-ка об этом, негодник!.. Даю тебе на раздумье ночь! – И приказал сыну: – Отдай его челяди, пускай посадят в яму.

Чёрный Вепрь увёл пленника.

В светлице наступила тишина. Старый больной князь, опустив голову на грудь, сидел в глубоком раздумье. Его высохшие, безжизненные руки недвижно лежали на острых, выпирающих из-под корзна, коленях, нос заострился, глаза запали в тёмные впадины, как у мертвеца, и только тяжёлое хриплое дыхание подтверждало, что в этом немощном теле ещё тлеет жизнь.

Когда вернулся Чёрный Вепрь, князь обвёл потухшим взглядом присутствующих, хрипло спросил:

– Что делать будем?

– Собрать весь полянский полк[17], князь, а в степь выслать дозор из молодшей дружины, чтоб стерегли гуннов, – твёрдо заявил Тур.

Чёрный Вепрь презрительно хмыкнул:

– Хм, ты так говоришь, старейшина, словно Эрнак уже стоит на берегу Роси.

Тур спокойно, с достоинством ответил:

– Я не знаю, княжич, где он ныне стоит, и дозор должен нам сообщить об этом. Но если гунны объявятся на Роси, а мы загодя не соберём рать, беда нам будет! – И, подумав, добавил: – И не помешало бы послать гонцов к тиверцам, бужанам, волынянам, древлянам и северянам. Объединить все наши силы – тогда гунны не будут страшны!

– Говоришь так, будто легко и просто это сделать. – Чёрный Вепрь вызывающе посмотрел на гостей.

Тур удивлённо пожал плечами и умолк. Сыны его насупились.

Но тут в разговор включился княжич Радогаст:

– Мне думается, что весть, привезённая русами, такая важная, что нельзя терять времени!.. Надо ли сейчас же снаряжать гонцов, чтобы собирался полк, как предлагает старейшина, не знаю. Нужно подумать. А вот дозор в поле направим немедля! И всех полян оповестим об угрозе… Всего лишь два десятка лет минуло, как мы освободились от владычества гуннов. Как бы, захватив врасплох, они не запрягли нас в ярмо опять. Нельзя ждать, пока на нас нападут! Нужно первыми ударить!

Чёрный Вепрь хрипло рассмеялся:

– Ха-ха-ха, мой брат страх какой воитель!.. А с какими силами идти?.. Уличи, уж верно, воинов имели не меньше, чем у нас. Известно ведь, какое это многолюдное племя. А где они теперь? Разбрелись по степи, и многие легли костьми, а сам князь Добромир тоже собирается к пращурам…

– Что же ты предлагаешь? Никак не могу понять тебя! – не на шутку рассердился Радогаст. – То не веришь, что гунны близко, то сомневаешься, звать ли на помощь соседей, то не хочешь посылать дозор в степь… Что же, по-твоему, надо делать?

– Слать послов к Эрнаку!

– Что-о?

– Да-да, послать гонца к Эрнаку! – повторил твёрдо Чёрный Вепрь. – И заверить его, что мы, как и при Аттиле, будем покорны гуннам и станем исправно выплачивать дань!..

– У тебя, Вепрь, боги отняли разум! – Радогаст вскочил с лавки. – В тебе заговорила кровь гуннов!.. Значит, тебе захотелось покориться Эрнаку? Ну и покоряйся, но один! А мы останемся вольными людьми!

Чёрный Вепрь озлился. Он тоже вмиг оказался на ногах и, как молодой задиристый петух, встал супротив брата. Чёрный чуб его топорщился, широкие ноздри дрожали и раздувались, а в глазах сверкали злые огоньки.

– Да, я гунн! Я внук великого Аттилы! Во мне звучит, как ты вспомнил, кровь гуннов! – Слова его вылетали, как камни из пращи. – Ну и что?.. Разве я в то же время не княжич полян? Разве у меня сердце станет меньше болеть, если прольётся больше крови полян, чем гуннов?.. Мне жаль и ту и другую… Вот почему мне хочется мирно договориться со своим вуйком Эрнаком, чтобы поляне мирно, спокойно жили на своих местах!

– И платили дань?

– Лучше тяжёлая дань, чем лёгкая смерть!.. Кроме того, никто сейчас не может сказать, какой будет дань… Потому и думаю, следует договориться с Эрнаком. Может, он вовсе не имеет намерения нападать на нас, а может, удовольствуется нашими заверениями, что мы, как и при Аттиле, войдём в союз с гуннами.

– Ни за что! Только не в союз с ними! Ты не ведаешь, что говоришь, Вепрь! – гневно воскликнул Радогаст и сжал перед своим лицом кулаки, как бы защищаясь от брата.

Ссора, внезапно вспыхнувшая между княжичами, несказанно поразила Тура и его сыновей. Удивление, замешательство, боль и гнев попеременно отражались на их лицах. Было очевидно, что братьев от решительных действий друг против друга сдерживает лишь присутствие их старого отца. А с его смертью между ними разгорится откровенная вражда. Что тогда станет с полянами?

Ссору прекратил князь.

– Будет вам! – повысил он голос. – Наслушался вашего крика, теперь слушайте меня! Думаю, пока гунны не перешли Тикач, нам нечего бояться их нападения. А чтобы не захватили нас врасплох, пошлём в степь дозорных. Пускай отроки разомнут коней да постреляют малость дичи…

– Изволь, отче, – враз умолкнув, склонили голову оба княжича.

– Завтра хорошенько расспросите гунна, чтобы поведал всё, что знает… А знает он, по всему видать, больше, чем говорит… Будет упорствовать и дале – на кол его! Но, думаю, заговорит… Тогда выведайте всё: и сколько войска у Эрнака, и какие умыслы у него, и что творится в степи…

– Изволь, отче, – снова покорно откликнулись княжичи.

Князь Божедар обернулся к Туру.

– Благодарствую, друже, за важную весть. И за то, что своих молодцев привёл ко мне… И мои к тебе тоже вскоре прибудут… Примешь гостей?

– А как же – приму, – приложил руку к груди старейшина. – Пусть приезжают – всем, что имею, попотчую. На Купалу пусть приезжают, буду ждать…

Князь улыбнулся.

– Вот и добро, что на Купалу… Может, Чёрный Вепрь из вашего рода выберет себе дивчину да и привезёт мне невестку?.. Слыхивал я, что у тебя, Тур, кроме сынов, ещё и дочка есть, – так почему бы нам не породниться? Я буду рад, если оженишь у себя этого забияку, а то совсем от рук отбивается хлопец!..

– И я рад буду стать родней тебе, князь, – ответил Тур. – Моя доченька Лыбедь – славная девица: на весь род – красавица…

– Слышишь, Веприк? – Князь медленно поднял морщинистую высохшую руку и похлопал сына по предплечью. – Привезёшь мне невестку?.. Привези: хочу перед смертью её увидать…

– Как велишь, отче, – покорно склонил голову Чёрный Вепрь. – Если дивчина хороша, почему бы не привезти…

– Вот и ладно, – обрадовался князь. – Договорились… А теперь – на учту[18]! Солнце к заходу – вечерять пора…

Учту князь Божедар велел проводить не в жилище, а на вершине Родня, поросшей мягкой зелёной травкой.

Здесь было просторно и привольно. С трёх сторон – отвесные кручи. Внизу под ними – густые заросли леса. Ошую[19], на восход солнца, раскинулся Днепр-Славута, а за ним, на той стороне, – бесконечные луга, зелёные боры и голубая даль. Одесную – струится, вливаясь в Днепр, спокойная серебристая Рось. И тёплое ласковое солнце щедро поливает эту немыслимую красу своими живительными лучами.

Женщины рода и отроки расстелили на холме пёстрый ромейский ковёр, привезённый князем в молодости из похода. На большом оловянном блюде, добытом в далёкой Галлии, принесли жареное баранье мясо, в глубоких глиняных мисках – холодную юшку из судака и стерляди, на деревянных досках-тацях – свежий, ещё тёплый хлеб, а в корчагах[20] – медовую сыту. Для неё были поданы тоже ромейские серебряные кубки.

Когда все разместились на ковре, княжич Радогаст по молчаливому знаку отца наполнил кубки сытою. Князь поднял свой кубок вверх, повернулся лицом к соседней вершине, той, что пониже, где стояли идолы Световида и Рода – покровителей княжеского племени – и торжественно произнёс:

– О великий и всемогущий Даждьбог! Ты – властелин неба и земли, ты повелеваешь огнём и громом, в руках твоих жизнь зверей и птиц, людей и целых племён! Молим тебя, защити нас от злых духов и нечистых сил, от чёрного мора, от липкой лихоманки-трясучки, от всяческой напасти и недоброго наговора, а паче всего – от кровожадного племени гуннов! Молим тебя, всемогущий! И тебя молим, Род, защитник наш, и приносим требу!

С последними словами он плеснул из кубка в сторону идолов немного сыты. Потом взял кусок мяса и ломоть хлеба, бросил в обрыв.

– Примите, боги, требу!

Все проделали то же самое и только затем выпили сыту и начали есть. Беседа не клеилась. Старый больной князь утомился, а Тур с сынами ещё не опомнились после спора княжичей. Ели молча и быстро – чтобы только насытиться.

Солнце медленно опускалось за тёмный лес, и от Днепра повеяло вечерней прохладой.

Кий сидел напротив Чёрного Вепря и незаметно наблюдал за ним.

Одногодок, похоже. Лет двадцать – не более. Невысокого роста, широкий в плечах. Крепко посаженная на плотной шее круглая голова с копной лоснящихся чёрных волос. Из-под густых тёмных бровей выглядывают быстрые и жаркие, как огонь, глаза. Можно бы назвать его даже красивым, если б не диковатый, хищный оскал белых зубов да не маленький, чуть приплюснутый нос.

На кого он похож? На отца? Нет. На брата? Тоже нет. Значит, на мать?

Кий знал, что у князя было много сыновей. Но два или три погибли на поле брани, нескольких ещё отроками призвали к себе боги. Остались двое… И такие разные!

Ой, не дружно живут княжичи. Не иначе, чёрная кошка меж ними пробежала. И лихой глаз разъярил их сердца, а Див накликал, напустил беду на обоих. Что станет с родами полян, когда помрёт старый князь?

И вот-вот кто-то из них займёт место Божедара, так как по всему видно, уже не долго отцу их идти по тропе жизни… Кто же? Неужели Чёрный Вепрь?

Кий поймал себя на мысли, что очень ему не хочется, чтобы этот вспыльчивый и заносчивый отрок вершил когда-нибудь судьбу всего племени… Ишь, чего захотел – гуннам поддаться! Отправить к ним послов! Платить дань! Чего ради? Нет-нет, полянам такой князь вовсе не нужен! Радогаст совсем иной… Разумный, рассудительный, сдержанный и, видимо, твёрдый, решительный…

Поток его мыслей вдруг прервался. К ним приближалась женщина с большой, глубокой миской в руках. Пожилая, лет сорока пяти. Одежда не из грубого полотна, как у прислужниц или рабынь-полонянок. На ней тонкая вышитая сорочка и цветастая плахта. На голове – шёлковый очипок, из-под которого виднелась тугая чёрная коса. К очипку возле ушей прикреплены с каждой стороны по три больших золотых кольца, в такт шагам они тихо позванивали.

Подошла степенно – поклонилась князю.

– Вот, на закуску… Сладенького… Кушайте на здоровье, князь мой милый и гости дорогие! – И поставила на ковёр миску с янтарными сотами, покрытыми каплями свежего ароматного мёда.

Голос её был мягкий и мелодичный, но слегка чувствовался чужой, не как у полян, выговор. Да и она сама совсем не похожа на русоволосых, светлооких полянок – плотная, сильная, с круглым загорелым лицом, смолянисто-чёрной косой и такими же тёмными быстрыми глазами.

«Мать Чёрного Вепря!» – подумал Кий, сразу заметив сходство между этой женщиной и младшим княжичем.

Его предположение подтвердили слова князя.

– Спаси тебя боги, Чернета! Благодарствую, княгиня, за то, что догадалась принести нам медку душистого – из лесов наших поршанских… А теперь иди и вели прислужницам приготовить для гостей ложа… Закусим – и на покой.