скачать книгу бесплатно
Несостоявшиеся военачальники ломанулись из Ленкомнаты, как свита Наполеона от казаков атамана Платова.
* * *
Рота молодого пополнения формируется на полгода из вновь призванных бойцов. Там вчерашних маменькиных сынков учат суровой мужской жизни, гоняя почём зря. Сопляки расстаются с гражданскими пережитками, осваивая тяжёлую науку подшивки воротничков и правильного отдания воинской чести. И так до тех пор, пока очередные дембеля-счастливчики не разъедутся по домам, пугая пассажиров плацкартных вагонов дикими песнями, неуёмным злоупотреблением спиртным и фантастически расшитой формой, украшенной латунными ракетами и белыми шёлковыми аксельбантами в самых неожиданных местах. В подразделениях их заменят выпускники роты молодого пополнения, которые начнут свой отсчёт дней, часов и минут «до приказа», чтобы через полтора года повторить тот же славный путь домой… И вновь обернётся вечное колесо, и вздрогнут заплеванные тамбуры, и заплачет вагонное стекло дождевыми каплями, растроганное рвущими сердце строками про девчачье предательство:
Ковыляй потихонечку,
А меня позабудь,
Отросли мои ноженьки,
Проживу как-нибудь…
Но это – потом, потом. А пока – подъём за сорок пять секунд, строевая подготовка на раскалённом пыльном плацу и бег по утрам, усыпляющие политзанятия и зубрёжка уставов. Редкие письма из дома и бесконечная сборка-разборка «калашникова», сбитые в кровь неумело намотанными портянками ноги и тошнотворная «хавка» в вонючей столовке…
Терпи, солдат. Дембель неизбежен, как крах империализма.
Но пока существует империализм – дембель в опасности!
* * *
Батальонный развод – в восемь часов утра. Марат заранее привёл свои полсотни «молодых», выстроил на левом, непочётном, фланге. Оставил сержанта Примачука за старшего, вразвалочку подошёл к курящим в сторонке ротным. Не спеша пожал жёсткие руки, протянутые, как равному. Его распирало чувство сопричастности к тяжёлой командирской судьбе, гордой принадлежности к обществу опытных волков – офицеров. Понимающе кивал на жалобы комроты-два про пропавшее постельное бельё; сочувственно поддакивал, осуждая расписание нарядов.
Из штаба выскочил майор Морозов, быстрым шагом направился к центру плаца. Офицеры порскнули по своим местам.
– Батальо-о-н! Равня-яйсь! Сми-ррр-но! Равнение на-право!
Грохоча подкованными сапогами, встретил идущего не спеша Юрия Николаевича, доложил. Командир батальона вяло махнул рукой («Вольно»). Выслушал по очереди доклады командиров рот и отдельных взводов (Марат страшно волновался, но ничего не перепутал и доложил правильно). Тихо поставил задачу на день, потом вопросительно глянул на Тагирова:
– Ну что, голубчик? Вы хотели что-то сказать батальону?
– Так точно, товарищ подполковник! Как комсорг.
– Кхм, ну хорошо. У вас пять минут.
– Успею. – Марат повернулся к строю. – Товарищи комсомольцы!
Пять сотен пар глаз уставились на лейтенанта. Тагиров, подавляя смущение, продолжил:
– Мы сейчас проведём общее комсомольское собрание. На повестке дня – один вопрос: материалы сентябрьского пленума Центрального Комитета Коммунистической партии – в жизнь. Мы все, как один, поддерживаем решения КПСС. Кто против?
Марат замолчал и внимательно вгляделся в остолбеневший строй. Диссидентов не наблюдалось.
– Значит, единогласно! Собрание объявляю закрытым. – Тагиров обернулся к ошеломлённому командиру батальона и кивнул головой. Все офицеры таращились на Марата со смешанным выражением восхищения и удивления. Первым пришёл в себя начальник штаба:
– Равняйсь! Смирно! Развести подразделения по местам работ и занятий. Старшины рот – командуйте.
Роты попылили по своим делам. Морозов протянул Тагирову руку, покрутил головой:
– Ну ты виртуоз, поздравляю! В тридцать секунд всю партийно-политическую работу уложил, – и заботливо поинтересовался: – А от Дундука не нагорит?
– Не должно. Собрание проведено в строгом соответствии с повесткой, голосование было. У солдат спросит – ответят, – Тагиров вздохнул. – По крайней мере, я на это надеюсь.
Роман Сергеевич хотел что-то добавить, но осёкся, глядя за спину лейтенанта. Марат обернулся – через плац бежал прапорщик Петя Вязьмин, размахивая руками. Кто-то из ротных тихо сказал:
– В первый раз за три года вижу, чтобы он бегал. Точно что-то случилось – либо недостача гуталина, либо третья мировая война.
Начальник склада продышался и прохрипел:
– Там, на складе… Хан повесился.
– Толком говори, какой ещё хан? Золотая Орда на склад напала? – Морозов схватил прапорщика за грудки, потряс. – Откуда там у тебя ханы? Ты пьяный, что ли?
Голова Вязьмина болталась, слюна из приоткрытого рта стекала на щёку.
– Сержант Ханин. Кладовщик мой. Повесился, – наконец-то выдавил прапорщик.
Морозов отпустил несчастного, побагровевший Вязьмин выдохнул. Начальник штаба снял фуражку, сплюнул:
– Ну, дела. Не было печали… Тагиров! Ты же у нас военный дознаватель? Иди в штаб, звони прокурору гарнизона, вызывай сюда. Потом зайди в медпункт, забери врача – и на склад. Я сам туда пошёл, лейтенант Воробей, – за мной. Викулов, Ханин в твоём взводе числится? Тоже пойдешь. Остальные офицеры – по своим подразделениям. Давайте, давайте! Работайте. Вы что, висельников не видели? Выполнять.
Марат резво бежал штаб и думал, что скоро запутается в своих многочисленных должностях и обязанностях. Тяжела судьба дэзэ, эх!
* * *
Военный прокурор гарнизона майор Пименов – длинный, худой, с грустным лицом умницы и философа. Никто и никогда не видел его растерянным или гневным. Вот и сейчас воспринял чрезвычайное происшествие в батальоне РАВ равнодушно: ну, повесился боец срочной службы, подумаешь. Молодёжь вообще хлипкая пошла, чуть что не так – вешаются. Чтобы застрелиться – это надо в караул пойти, а для резки вен в армии катастрофически не хватает ванн и горячей воды, так что – только вешаться! И не возражайте мне тут, веревочку взяли, мыльце – и вперёд, не задерживайте!
Прокурор обошёл вокруг висящее на капроновом зелёном шнуре тело, аккуратно обогнул упавшую далеко табуретку. Шумно втянул воздух: на складе сильно пахло горелой бумагой. Кивнул:
– Снимайте. Воробей, ты будешь бумажки оформлять?
Лёшка отрицательно покрутил головой:
– Нет, товарищ майор, у нас дознаватель новый, лейтенант Тагиров, – и выпихнул растерянного Марата пред очи гарнизонного Пинкертона.
Прокурор не спеша протянул руку:
– Ну что ж, будем знакомы. Оформляйте протокол осмотра места происшествия, потом с медициной поезжайте на вскрытие. Проведите изъятие всех личных вещей покойного, тут и в казарме. Или где он у вас жил? Ну вот. Сделайте опись, завтра жду к четырнадцати часам с описью, протоколом и актом вскрытия. Откуда жженым несёт?
Прапорщик Вязьмин услужливо показал на грязное ведро в углу:
– Оттуда… Письма жёг, похоже.
– Понятно. Предсмертная записка где? Ума, надеюсь, хватило не трогать? Вот и хорошо. – Майор приблизился к столу, нагнулся над белым листком. – Лейтенант! Который дознаватель, сюда подойди. Забирай, приобщишь к делу.
Тагиров давно порывался сказать, что он никогда не был военным дознавателем и даже не подозревает, что это такое. И сейчас всё в нём кричало: «Люди! Как вы можете так равнодушно на всё это смотреть, говорить про какие-то бумажки – ведь ЧЕЛОВЕК УМЕР! Мечтал, любил, собирался на дембель – и тут такое горе. Очнитесь, люди, пожалейте хоть немножко его!»
Но первый месяц офицерской службы уже многому его научил, и он только кивнул:
– Так точно! – и приступил к изучению белого листка, вырванного из тетради в клеточку. Крупными печатными буквами там было написано: «В моей смерти прашу никово не венить Наташка сука сержант Ханин». Именно так – без знаков препинания и с ошибками.
Тагирову вдруг стало пронзительно жалко этого пацана, который вот так ушёл, глупо и внезапно, и оставил после себя только безграмотную записку. Было невыносимо душно от запаха горелой бумаги и посмертной дефекации. Бормоча извинения, он почти оттолкнул прокурора, с трудом отжал дверь склада на мощной пружине и выскочил на улицу. Достал сигареты, кивнул бледному Викулову, сочувственно спросил:
– Ну чего, полегчало?
Сергей со всеми вместе зашёл на склад и тут же вылетел, зажимая рот ладонью. Пока Пименов производил осмотр – блевал за углом.
Викулов пожал плечами, посмотрел затравленно на Марата, ожидая насмешки. Не дождался и успокоился, протянул худые пальцы в ожогах от паяльника:
– Дай мне тоже покурить. Не могу на мёртвых смотреть, выворачивает.
Подъехала «буханка» – медицинский уазик, скрипнула тормозами. Вылезли два хмурых бойца с носилками, огляделись. Марат показал рукой на широкую дверь склада:
– Сюда давайте.
Прокурор попрощался, напомнил Марату о завтрашней встрече и ушёл с Морозовым, что-то обсуждая на ходу. Тело Ханина занесли в уазик, Тагиров запрыгнул в него вслед за врачом, махнув рукой на прощание. Гремя ключами, мрачный прапорщик Вязьмин закрыл и опечатал склад, ушёл по своим делам.
Серёжа Викулов продолжал стоять, прислонившись к дощатой стене, искрошив в пыль нервными пальцами так и неприкуренную сигарету. И продолжал бормотать то ли извинения, то ли проклятия кому-то.
* * *
На следующий день ровно в два часа вымотанный Марат доставил прокурору результаты суточного труда – серую картонную папку с бумагами по делу и вещмешок с личными вещами сержанта Ханина.
Майор Пименов кивнул, приглашая Тагирова присесть. Просмотрел материалы, в вещмешок даже не заглянул. Довольно кивнул:
– Ну что, молодец, лейтенант, оперативно сработал. Бумаги заполнены правильно. Ещё характеристику принесёшь от командира взвода, и можно дело закрывать. Тут всё понятно. Резкий запах алкоголя, никаких посторонних повреждений… Самоубийство на почве несчастной любви под воздействием опьянения. – Майор поднялся, протянул руку. – Спасибо, буду начальнику рембазы звонить, просить о твоём поощрении. Пойду в столовую, составишь компанию?
Марата передернуло, кислая слюна заполнила рот. После присутствия при вскрытии трупа есть он не мог – казалось, что гнусный сладковатый запах морга пропитал всю кожу. А что вытворял медик! До сих пор стояло перед глазами, как прозектор ловко шинкует вынутый из черепной коробки мозг на тоненькие полоски остро отточенным скальпелем. Будто салат готовит…
– Спасибо, я есть не могу со вчерашнего. Как о еде подумаю – человеческие внутренности мерещатся.
Пименов хохотнул:
– А, понятно. Тогда не настаиваю. Ну ничего, и через это надо пройти, привыкнешь. Давай, лейтенант, до встречи, – и зазвенел ключами, закрывая сейф.
Тагиров вышел на улицу, потопал по раскалённому асфальту в сторону своего дома. Хотелось помыться, уже в третий раз за сутки. Хоть немного притупить запах гнили.
Марат так и не решился поделиться с прокурором своими размышлениями, что с самоубийством Ханина не всё чисто. Служить сержанту оставалось месяц-полтора, а там – домой. Неужели не мог потерпеть совсем немного и уже на месте разобраться с неверной девчонкой, расставить точки над «i»? И что-то не так было с посмертной запиской.
А с другой стороны, Тагирову больше всех надо, что ли? Пименов – стреляный воробей, лучше знает жизнь. Может, у него этих самоубийц – по пучку в месяц, и все с прибабахом. Другие-то и не вешаются, верно?
Но мрачные мысли не отпускали, и особенно изводило чувство, что Тагиров чего-то не понял, не увидел явного. Совесть ныла, как больной зуб. Задумавшись, толкнул дверь хозяйственного магазина – надо было пополнить запас мыла, изведённый после яростного мытья. Прищурился, зайдя в прохладный полумрак после затопленной солнцем улицы.
И сразу услышал ЕЁ смех. Ольга Андреевна стояла у прилавка и болтала с продавщицей. На ней было легкомысленное летнее платье, открывавшее покрытые нежным загаром плечи, и какие-то несерьёзные шлёпанцы на стройных ножках, больше подходящие восьмикласснице на курорте, а не супруге грозного полковника Сундукова в своём гарнизоне.
Продавщица заметила Тагирова, спросила:
– Вам чего, молодой человек?
Ольга Андреевна оглянулась, радостно всплеснула голыми тонкими руками:
– Ой, это же мой лейтенант! Вот, Раечка, рекомендую – весьма незаурядный юноша, и приятный во всех отношениях.
Раечка двусмысленно хохотнула:
– Так уж и во всех? Уверены, Ольга Андреевна?
Теперь они смеялись вдвоём, а Марат тупо молчал, краснея. Забыв, зачем он припёрся в этот магазин, и чувствуя себя очень неловко.
– Ну вот, вогнали мальчика в краску, ай-яй-яй! – продолжая смеяться, Ольга подхватила Тагирова под руку. – Мы пошли, Раечка. Вы же меня проводите, лейтенант? Возьмите эту сумку.
Марат шёл по улице, кивая на её щебетание, и страшно боялся не подстроиться под лёгкий шаг; деревянно ставил ноги, стараясь не сбиться с ритма. Он шагал под руку с самой красивой женщиной гарнизона, а может быть, планеты Земля, и это видели все вокруг. И, наверное, смеялись над ним: что там себе вообразил этот сопляк? Ничего особенного не происходит, жена начальника попросила проводить, донести авоськи, подумаешь.
– Вот мы и пришли, мой лейтенант. Спасибо. Вы опять в каких-то своих мыслях и меня совсем не слушали.
Женщина лукаво улыбнулась.
– Ну что же вы? Возвращайте мне пакет, он не ваш.
Марат покраснел, неловко подал сумку, чуть не уронив. Решился и спросил:
– Да у нас чрезвычайное происшествие, сержант жизнь покончил самоубийством. Девушка ему вроде бы изменила, а он не стал ждать встречи, всего месяц надо было потерпеть… Как вы думаете, это естественный поступок? Мне важно ваше мнение, я хочу разобраться.
Ольга Андреевна перестала улыбаться. Посмотрела на Тагирова как-то странно: грустно и, кажется, оценивающе.
– Глупый вопрос, лейтенант. От вас такого не ожидала. Любовь иногда не то что месяц не может подождать, для неё и минута – невыносимый срок. Если она, конечно, настоящая. Вот у вас в жизни была такая настоящая любовь, лейтенант? Чтобы навсегда и немедленно? А потом хоть гибель, хоть тюрьма, хоть позор – всё одно? А, лейтенант? Ну, чего же вы молчите?
Марат чувствовал, что сейчас он должен сделать или хотя бы сказать что-то безумное. Но вместо этого промямлил:
– У меня, конечно. А как же? Была, да. Любовь. Даже не один раз.
Ольга Андреевна вздохнула.
– И зачем вы врёте, лейтенант? Вам не идёт.
Развернулась и пошла. В развевающемся белом платьице, которое своей полупрозрачностью ничего не скрывало.
* * *
Марат ещё в августе переехал из гостиницы в «весёлую квартирку» – коммуналку для холостяков. Состав жильцов часто менялся, ремонт никто не делал, но всё равно там было лучше, чем в общежитии. Тагирову повезло, ему досталась крошечная, в восемь квадратных метров, зато своя комнатка. И даже с мебелью: от предшественника остались солдатская железная койка, привычная ещё с военного училища, вполне приличный шкаф и полуживой стул. В комнате побольше жили два лейтенанта из бронетанкового ремонтного батальона, уже второй месяц торчавшие в командировке в далёком городе Чойболсане. А самая большая, где стояли диван и двухъярусная кровать, вообще пока пустовала: сосед, лохматый ракетчик, уехал на стрельбы в Капустин Яр, в Союз. Так что Марат неожиданно оказался единоличным жильцом хоть и ободранных, но просторных «апартаментов».
Тагиров долго тёр себя мочалкой, использовав последний кусочек мыла. Постоял под скудным, еле тёплым душем. Прошёл в свою комнату, достал из планшета машинописные копии бумаг, переданных прокурору. Перечитал опись личных вещей сержанта Ханина, хотя и так помнил её наизусть – список был недлинным.
Начатый «дембельский альбом». Каждый отслуживший в армии имеет такой – мутные любительские фотографии с однополчанами (чаще всего – с сержантом Примачуком, старшиной роты молодого пополнения), какие-то дурацкие стихи, вырезки из армейских газет. Из чего напрашивался вывод: Ханин ещё несколько дней назад не собирался вешаться, а, наоборот, предвкушал окончание службы и счастливую жизнь на гражданке. Чтобы там устроиться на работу, жениться, нарожать детишек. И раз в году, на 23 февраля, доставать этот альбом, показывать соседу или подросшему сынишке. Снова вспоминать службу, рассказывать затёртые байки… «Кто не был – тот будет, кто был – не забудет 730 дней без родных, без друзей».
Автоматный патрон. Многие солдаты после стрельб такие припрятывали, чтобы потом просверлить дырку в пуле и повесить на шею. Этакий брутальный сувенир из армии, «последний патрон». Мода на них пошла из Афгана и быстро распространилась на остальные войска. Ничего особенного.
Мятый листок с сигаретную пачку. На одной стороне – отпечатанная в типографии «опись боеприпасов. Гранатный ящик № (пропуск заполнен от руки, номер 988), гранаты РГД-5, количество штук – 12». Видимо, валялся листок на складе, Ханин его подобрал и использовал в качестве бумаги для письма: на обратной стороне карандашом торопливо были набросаны строчки:
И некого теперь винить,
Что хочется тебя любить,
