Золотая Тень

Я подняла голову и, к своему стыду, задержала дыхание. Темнота притягивала, всё равно что бездонная пропасть, в которую легко сорваться. Почти чёрные, непрозрачные, с легким блеском глаза.

Ветер трепал короткие тёмные волосы, заставляя задуматься, каким шампунем он пользуется, чтобы они выглядели так.

Черты лица были точеными и строгими, высокий лоб, прямой нос, выраженные скулы и твёрдая линия подбородка. Чуть прищуренный взгляд, заставил предательскую дрожь прокатиться по коже. Но больше всего сбивали с толку губы. Губы человека, который знает, что его усмешка способна разбить любое спокойствие вдребезги.

Но мысли испарились, как только холод начал сочиться из земли, проскальзывая под одежду. Тепло дня растворилось вместе с хорошим настроением. Я уловила малиновую полосу на горизонте, и внезапно осознание обрушилось ударом в грудь, осталось не больше час до ужина!

Опять? Мне опять придётся бежать к машине как проклятая?

– Простите ещё раз, я не хотела, – пробормотала я, опуская голову и пытаясь обойти его. Но, стоило сделать лишь шаг, как горячие пальцы сомкнулись вокруг моего запястья, сдавив чуть сильнее, чем стоило бы.

Я вздрогнула, когда он наклонился ближе, изучая порез. Почему он повернулся?

– Поранилась? – Голос прозвучал низко, и в каждой букве сквозила хрипотца, пробираясь прямо под кожу. Этот голос обволакивал, заставляя все внутри сжаться в болезненно сладкий узел. Он звучал так, будто мог прошептать прямо в ухо слова, которые нельзя повторять вслух.

Кровь застыла, сердце болезненно ударилось о рёбра.

– Да… я… я хотела обработать её, – пролепетала я, не смея поднять голову.

Уголки его губы тронула тень ухмылки, и в ней есть что-то бесконечно далёкое, что мне трудно просто понять.

– Тогда поторопись, – жар дыхания опалил кожу, прежде чем его пальцы мягко разжались, отпуская руку.

Я разглядывала его ещё некоторое мгновение, делая несмелые шаги назад. Выдохнув за мгновение поворачиваюсь и убегаю прочь. Сумка больно бился о бедро на каждом шаге, и стоило лишь на мгновение отвлечься, повернутся к незнакомцу, как я споткнулась о собственную ногу, разодрав колени до крови.

Проклятие! Только не сейчас! Солнце стремительно опускалось за горизонт, а я даже не знаю где Рут припарковала машину.

Поднимаясь на ноги, по телу прошлась волна дрожи. На трясущихся ногах я добежала до какого-то переулка, а там ещё пару домов, угол улицы, и я просто надеялась, что добегу хотя бы до церкви! Я всегда знала, что ночью оставаться вне стен монастыря не просто нарушение правил, но и опасно. Но сейчас у меня просто выбора нет.

Колени сильно ныли и больно липли к чулкам. Оказавшись в паре метров от двери церкви меня тут же перехватывают, чуть с ног не столкнув. Лидия развернула к себе, встряхнув разок за плечи.

– Где тебя носило?! – Недовольно начала она повышать голос. – Сказали же быть рядом! Отблагодаришь Рут, что она заметила пустое сидение. Пошли.

Молча возвращаясь уже в монастырь, я всю дорогу сидела с опушенной головой, а после и представ в таком израненном и красном от крови виде перед матерью-настоятельницей.

– Кажется, ты обещала мне больше не теряться.

– Молю, простите, – сжала я подол рясу сильнее. – Не хочу бросать тень моих поступков на сестёр, они задержались из-за меня. Не наказывайте их. Я во всём виновата.

– Меня скорее удивляет сам факт того, что единственное куда ты направилась, это церковь. – Обошла она стол и приблизившись ко мне, надавила на плечи и заставила присесть. – То есть, я ни разу не сомневалась в твоей вере, но, – она шуршала за моей спиной, слышались разные склянки и характерный хлопок, когда одна из них открылась, – я и не думала, что ты сможешь побороть страх смерти.

– Вы имеете в виду случившееся с Зоуи? – Так и не оглянувшись, поджала я губы, услышав, как мать-настоятельница замерла на мгновение.

– Нет. Из-за второй мировой всё в корне изменилось. Люди запуганы вампирами и готовы спрятаться куда угодно, лишь бы не лицезреть это отродье в ночи. А ты, отправилась не в чей-то дом, будучи уверенной, что тебе ничего не скажут, а именно к дому Господа. – Передо мной оказалась протянутая рука с ватным диском и чем-то жидким на нём. – Протри колени, полегчает. – Вернулась она к своему столу. – Я к тому, что твоя вера впечатляет. Вот бы все послушницы так же быстро менялись.

– Я в монастыре двенадцать лет. Господь даёт укрытие всем, кто просит. – Прошлась я ватным диском по коленям, стараясь не шипеть от боли и замечая, как свежие раны начали пениться. – Это я уже уяснила. – Выпрямилась я. – И сам Господь направил Лидию, как наше сильнейшее оружие, ко мне. Я в это верю.

– Славно. – Кивнула мать-настоятельница пару раз, сжав руки в кулаки перед собой. – Хорошо. Я прощу твоих сестёр, но тебе прощение придётся отработать. Наши правила точны и строги, и, если кто-то начнёт их нарушать, а я закрывать на это глаза, всё пойдёт крахом. – Начала она собирать со стола всякие бумаги. – Теперь ступай, отдыхай. И так как вы опоздали на ужин, сегодня его вам не видать.

– Да, мать-настоятельница.

И вся неделя тянулась как натянутая до предела резина. Особенно после того, как объявили о смерти сестры Зоуи. По официальной версии, со слов матери-настоятельницы, смерть Зоуи была вызвана ошибочной дозировкой ядовитого растения, и теперь нам строго запретили самим смешивать травы. Даже представить не могу, это правда, или всё же мать Агнес решила так отвлечь внимание. Но по крайней мере мы смогли по достоинству упокоить её тело.

Наказание и траур наложились одна ну другую, и теперь проводить время в саду давалась особенно сложно. Будто я уже не имела права радоваться. Сестра Анна и София тоже присоединились к отбыванию наказания. А нечего было хихикать во время воспеваний Псалмов, и наш сегодняшний враг, безжалостные сорняки. Земля такая твёрдая, словно закалённая тысячами молитв, а сорняки цеплялись за неё как души за грехи.

Анна с огненной решимостью вырывала траву, что казалось будто она готова передать злость на упрямое растение. София, с её тихим нравом, превращает эту каторгу в акт служения, напевая под нос что-то древнее и почти забытое, пока я пыталась молча трудится и что-то доказать самой себе. Руки болят, спина горит, но я продолжаю, и кажется, что сорняки вырываю из себя, избавляясь от мыслей, которые не должны здесь быть.

Но они возвращаются, как въедливая песня.

В последнее время, священники зачастили в наши края, а один из них и вовсе словно был создать, чтобы испытывать терпение и прочность. Голос отца Габриэля низкий, обволакивающий, как шёлковая ткань, а улыбка сияет, будто само благословение. Послушницы украдкой бросают взгляды на светлые волосы и светло-карие глаза, земное воплощение ангела, но он всего лишь испытание. Господь испытывает наши сердца через него. Готовы ли мы пойти на искушение?

И пока София и Анна пошли снова его встречать, я старательно вырывала траву, пытаясь ничего не подслушать. И как бы это ни было, временами задерживала внимание на его статной фигуре. Надо же, такой молодой, а уже носит сан. Тут же отворачиваюсь, поймав себя на непристойных мыслях. Это испытание! ИСПЫТАНИЕ! Я завещала своё тело и душу Богу, и не отступлю.

Однако есть другая тень, которая не даёт мне покоя, и сама собой возникала в воспоминаниях за всю неделю. Я бы даже сказала их целых две. Уж от воспоминаний некуда деваться, от них не убежишь, не спрячешься. Черноглазый незнакомец, что появился словно из сна или ночного кошмара. Голос был низким, почти звериным, и каждое слово, произнесённое им, будоражит воспоминания будто ветер, поднимающий осеннюю листву. Тёмный, пристальный взор будто раздевает до самых костей.

Почему я думаю о нём? Почему его образ возвращается как эхо в пустой церкви?

И бледное, искорёженное в гримасе ужаса лицо сестры Зоуи. Её тщетные попытки дотянутся до Хроник. Всего лишь минутная слабость, но я вновь подумала о той книге. Как бы её так изучить, не попасться и не пострадать? Каждый раз, как я ловлю себя на этом, мысленно бичую себя молитвами и работой.

Сгибаюсь над землёй, вырываю очередной сорняк с корнем. Грязь забивается под ногти, оставляя следы борьбы, но это не так сильно волнует. С каждым вырванным корнем я будто пытаюсь освободиться от того, что поселилось внутри.

Но освобождения всё нет.

Так как я всё ещё наказана, ужин мне не полагается, а значит у меня есть время оставить миску для Бьёрна. Даже если моего милого волка я давно не видела, каждый раз оставляя полную миску с водой и едой, на утро я находила её пустой. Оставалось ещё немного времени, так что я смогла достать книгу из сумки и перед самыми сумерками убежала к кладбищу. Нашла самый высокий памятник и спрятавшись за ним, продолжила читать. И после ещё пары глав, я так и не поняла, что такого в этом романе.

Когда солнце скрывается за стенами монастыря, торопливо возвращаюсь к своей келье. Сон приходит не сразу, но с ним обязательно приходит и утро, в которое уже кончилось моё наказание и траур, а ближе к полудню нам с сёстрами было позволено уже официально посетить цирк. Из-за чего начались массовые споры между сёстрами. Более близкие подруги Зоуи выступали за строгий траур, начисто отрезая нас от внешнего мира хотя бы на месяц, но большинство сестёр всё же были за более гибкий подход.

Может мы и монахини, но не пленницы, так что, взяв ту же сумку с книгой мы отправились в путь. Думаю, среди сестёр и матери-настоятельницы кинжал не потребуется, они всё равно вооружены лучше меня.

Ткань шатра натянута над нами, словно чужое небо, тусклый свет ламп обрисовывает фигуры на трапеции, а внизу толпа замирает в ожидании. Звук музыки вибрирует в воздухе, ритм глубокий, как сердцебиение, медленный, но упругий. Кажется, что весь зал пульсирует в унисон с этим ритмом.

Акробаты взмывают ввысь, их тела изгибаются в невесомой грации, тени, что оторвались от земли. Не могу оторваться, линии их движений такие плавные, будто это не люди, а отблески света, играющие на поверхности воды. В момент прыжка они замирают, и время, кажется, растягивается. Ловят друг друга, как птицы, переплетая руки в хрупком танце, которому я не могу придумать названия.

Музыка накатывает новой волной, низкие басы пробирают до костей. Один из акробатов отделяется от остальных, его фигура ловит свет, и всё вокруг будто тускнеет. Он летит, мышцы очерчены так чётко, что кажутся высеченными из камня. Каждый жест, каждая дуга тела будто кричит о силе, но в этой силе есть странная мягкость, как у натянутой струны.

Он приземляется, не на сетку, а в шаге от нас на твёрдую землю. Опять? Это тот же акробат? Тишина. Мгновение как натянутая тетива. А потом он снимает маску.

Я замираю. Лицо, к которому тянет, словно к запретному, слишком резкие линии, слишком тёмный взгляд, что смотрит будто насквозь. В нём читается одновременно знакомое и чужое. Это он. Тот же человек, которого я видела на рынке.

Всё в нём контрастно: грубая линия челюсти и лёгкий изгиб губ, как будто он знает какую-то тайну, и не собирается делиться. Линии его тела, словно резьба по дереву, напряжение и сила, прикрытые лишь тонкой тканью костюма. Свет выхватывает капли пота на шее, подчёркивая каждую жилку, каждую деталь, как если бы его вырезали из мрамора, но мрамор был бы тёплым, живым.

Ловлю себя на том, что задержала дыхание. Внезапно ладонь, которую я неделю уже как порезала, лежащая на колене, задрожала. Этот человек воплощение чего-то, чего я не могу выразить. Это не только сила или красота. Это магнетизм, который тянет и пугает одновременно.

Музыка снова гремит, но я больше не слышу её. Все звуки вокруг сливаются в гул, а его лицо, его взгляд остаются ярким пятном в моём сознании.

Глава 4. Грешные цепи

Как бы красиво не было выступление, находится в главном шатре я долго не могла. И выйдя на улицу, я стала вдыхать глубокий запах приближающихся сумерек. Даже несмотря на то, что в этом месте мы провели большую часть дня, шатёр всё ещё кажется чужим миром. Воздух тягучий, пропитанный потом, пряностями и чем-то, что я не могу назвать, но чувствую всем телом. Лампы отбрасывают длинные тени на ткань стен, будто каждый мой шаг вписан в эту странную картину. В этой атмосфере я бы смогла ещё немного почитать. Главное не задерживаться слишком долго.

Девушка подходит ко мне, тихо, почти неслышно, но я всё равно вздрагиваю. Эту молодую актрису я и раньше видела у нас в монастыре, просто не придавала этому значения. Особенно когда на ней было больше одежды, чем сейчас.

Пока она тихо шепчет, я успела вернуть книгу в сумку, голос как сухая ветка, скрывающаяся в шуме толпы. Свет ловит золотистую искру её прядей, а тень обрисовывает изящные черты лица.

– Сестра, можем ли мы… поговорить? – Она смотрит на меня снизу вверх, голос дрожит, как паутинка на ветру.

Я киваю, хотя внутренняя тяжесть смешивается с необъяснимым чувством тревоги. Мы отходим в сторону, туда, где звуки цирка становятся тише, усаживаясь на свободные ящики. Её пальцы стискивают края яркой ткани костюма, и я подмечаю, как они дрожат.

– Я не знаю, что делать, – слова льются, как поток воды, слишком быстрый, чтобы успеть понять. – Я не могу найти покой. Всё, что я делаю, кажется пустым.

В голосе такая смесь боли и отчаяния, которое я слышала раньше, но здесь, под этими огнями, оно кажется почти осязаемым. Взгляд опускается вниз, плечи подрагивают. Она тонкая, словно её вот-вот сломает этот мир. Но я продолжаю слушать, как учила мать-настоятельница, сдерживая свои мысли, позволяя выговориться. Ладони её сжаты, ногти впиваются в кожу. Не говорю ничего лишнего, только касаюсь её плеча, чтобы дать понять, я здесь.

Она поднимает голову, глаза блестят, но где-то внутри неё пустота.

– Я думала может, монастырь? Там тихо. Там… – она запинается и затихает.

Утешаю её, как могу, предлагаю молитву, говорю о том, что Бог всегда рядом. Слова звучат спокойно, но внутри всё иначе. В какой-то момент я замолкаю, чувствуя, как окружение меняется.

Холодный пот пробегает по спине. Это ни звук, ни движение, скорее ощущение. Словно тёплый свет стал вдруг слишком жгучим.

Не оглядываюсь, но знаю, что там настойчивый, тяжёлый взгляд. Он проникает сквозь толщу воздуха, находит нас среди теней и света. Сердце забилось сильнее прежнего, и я почти теряю нить разговора.

– Простите, – шепчу я, стараясь не выдать растерянность, и смотрю на девушку, хотя мысли упорно возвращаются к тому горячему, обжигающему ощущению, словно прожигают ткань платья.

– Ничего, – смахивает она слезу, глубоко вздыхает и выпрямляется. Улыбка на её лице кажется неожиданной, почти неуместной. – Я правда думаю о монастыре. Вера всё, что у меня осталось.

– Ну, Лорана, неужели всё? – Раздаётся голос за нашими спинами, и я вздрагиваю, ледяной ком страха тяжелеет в груди.

Мы оборачиваемся почти одновременно. Покачиваясь и слегка прихрамывая, к нам приближался тот самый акробат. Походка неспешная, как у кота, поймавшего мышь, будто он знает того, чего не знали мы. Его фигура кажется тёмным пятном на фоне освещённого шатра.

– Как делишки? – Тянет он, склонив голову набок, упираясь рукой в один из близлежащих ящиков.

– Это конфиденциальный разговор, – начинала я, спрыгнув с ящика и нахмурив брови. Стараюсь держать строгую мину, не показывать лишних эмоция, но от чего-то жар поднимается к щекам. – Попрошу вас уйти.

Он рассмеялся, тихо, но с таким сарказмом, что звук отозвался во всём теле.

– Конфиденциальный? – Насмешливо вскинул он брови, растягивая слово. – На открытом воздухе? Да ладно, сестра, тут все стены с ушами. Или ты думала, что твой Бог держит их закрытыми? – Он выпрямляется, шарит в кармане и вытаскивает что-то на ладони. – Может, хочешь конфетку? – Предлагает он невозмутимо, протягивая карамель, завёрнутую в красно-золотую бумажку.

Я хмурюсь.

– Вы раздаёте сладости незнакомым девушкам?

– Разве я похож на доброго самаритянина? – Поворачивает запястье, не дожидаясь ответа, и подбрасывает конфету в воздух, ловя её пальцами. – Уже проще спихнуть их на кого-то другого, – бурчит он, – чем смотреть, как они валяются у меня в карманах

– Прошу вас, – повторяю дрожащим голосом.

Подходит ближе, шаг за шагом, будто нарочно проверяя терпение. Его взгляд скользит по мне, задерживается дольше, чем нужно. Сердце бьётся слишком быстро, а его ухмылка становится шире.

– Смотри-ка, – говорит он тихо, почти шёпотом, – кажется, твоя вера не такая уж непоколебимая, монашка. Губы дрожат, взгляд прячешь. Это что, святой стыд?

– Бог защитит меня и тех, кто верен Ему, – слова звучат слишком слабо для верующей.

– Бог? – Натужный смех прозвучал низко, грубо, проникая под кожу, лаская каждую косточку. – Думаешь, он сейчас смотрит на тебя? Думаешь, он слушает?

Жестокие, и острые слова вскрывают то, что я даже перед собой не готова признать. Сгибаю и разгибаю вспотевшие пальцы.

– Уходите, – повторяю я, но даже мне самой слышно, насколько беспомощно это звучит.

– Хорошо, хорошо, – поднимает он руки, отступая, но в его виде всё ещё пляшет насмешка. – Я уйду, не беспокойся. Только вот, знаешь, иногда тьма не приходит извне. Иногда она уже внутри.

Обходит нас и уходит, исчезая в тени шатров. Стою неподвижно, чувствуя, как ноги будто приросли к земле.

– Не обижайтесь на него, – подходит Лорана, нарушая тишину. Её голос возвращает меня в реальность. – Жизнь потрепала его, вот он и разуверился в Боге.

– Может… – глухо начинаю я, но взгляд всё ещё обращён в ту сторону, где исчез этот человек. – Может быть, ему просто нужно исповедаться?

Лорана смеётся, печально и немного устало.

– Не получится. Он ни монахинь, ни священников на дух не переносит.

Я киваю, но сама думаю о другом. Его слова цепляются за сознание, как колючки, и я не могу их выбросить. Тьма внутри? О чём он вообще?

Когда Лорана скрылась в шатре я решила проверить своих сестёр, и они ещё были на месте, наслаждаясь шоу. Знала бы я, какие черти понесли меня в сторону куда ушёл тот акробат, может выстояла бы. Но под неведанной ранее соблазном, скрепив руки в замочек я пошла по следам незнакомца.

Тьма сгущалась с невиданной для меня ранее скоростью, словно сама ночь хотела скрыть этого человека. Я аккуратно прошла вдоль шатров, прислушиваясь к каждому шороху и внезапным звукам, но ничего так и не уловила. Не нужно было приходить. Между шатрами воздух кажется густым сиропом, и я, увлекшись собственными мыслями, не сразу замечаю его, резко развернувшись и чуть не врезавшись в грудь акробата. Благо с ориентированием у меня хорошие отношения, и я успела вовремя оступится, чуть не свалившись на пыльную землю, выпустив сумку с плеча.

Широкие плечи обнажены, кожа блестит в пятнах света, покрытая лёгкой росой. Невольно замираю, дыхание сбивается, как будто кто-то сжал грудную клетку. Хищное движение заставляет оцепенеть ещё больше, только потускневший свет фонарей скользит по его коже, подчёркивая мускулы.

– Ну надо же, – протянул парень, повернувшись ко мне всем телом, – даже святые иногда лезут не в своё дело.

Но моё внимание привлекает чёрные линии складывающийся в очертания цепи из металла, обвивающий его запястье и бицепс. Массивная, грубая, с разорванным звеном, как будто кто-то пытался удержать его, но не смог. Осколки металла кажутся чем-то больше, чем украшением. Они говорят о свободе, вырванной с боем, но одновременно несут в себе тень плена, который он явно не может забыть.

– Смотрю, ты ищешь приключений, – устало произнёс он с насмешкой, отзывается во мне странным эхом.

– Как? Нет… я просто… – слова путаются, комкаются, и я не могу закончить ни единой фразы.

Парень поднимает руку, и я готова поклясться, что слышала, как цепь слегка звякает, как насмешливый колокольчик, тянувшийся к моим ушам. Шагает ближе, рефлекторно делаю шаг назад, что-то холодное и твёрдое касается моей спины, то ли ящик, то ли столб.

– Просто, что, монашка? – Тянет он, склонив голову, взъерошенные волосы слегка мерцают в свете. – Просто оказалась не там, где нужно? Или, может, ты ищешь, где твоя вера ослабеет?

– Что… – голос почти срывается, и я машинально прикусываю губы, чтобы не сказать больше.

Он медленно усмехается, как будто наслаждаясь моим замешательством.

– Смешно, правда? Такие, как ты, думают, что знают всё. Что такое свет, что такое тьма. А на деле боитесь даже на секунду задержать взгляд на чём-то реальном.

Пытаюсь сосредоточиться на земле под ногами, но ощущение его присутствия давит на разум. Глаза сами возвращаются к татуировке, с неведомой для себя силой я всё же протягиваю руку к его запястью, а он так просто позволяет мне касаться своей кожи. На ощупь она куда приятнее, чем казалось. Невольно прохожусь пальцами по одной из цепей.

– Больно? – Вырвалось у меня, и я тут же подняла голову, но он даже не изменился в лице.

– Я сделал её не вчера. – Резко убрал он руку.

Стараясь сосредоточиться на чём угодно, но каждый звук его голоса будто тянут обратно. От его приближения становится трудно дышать, как при жарком воздухе перед грозой.

– Так что понадобилось монашке возле моего шатра? – Он приближается ещё на шаг, и теперь его тень накрывает меня.

– Хватит называть меня монашкой, у меня есть имя.

– Так настойчиво хочешь назвать мне своё имя? – Приближается настолько, что, склонившись над моим ухом тихо шепчет: – А осмелишься назвать его, зная, что я пронесу его сквозь ночь? – Слова жалят, не позволяют отвернуться.

Нащупав холодную древесину, я надеялась найти в ней хотя бы капельку своей смелости, но оно не даёт опору. Во рту пересохло, сердце колотится так сильно, что отдаётся эхом в ушах. Хочу найти слова, оттолкнуть его не только физически, но и всем, что у меня есть.

– Я не боюсь вас, – прошептала я.

– Правда? – Такой холодный взгляд обнажает всё то, чего я сама боюсь увидеть. – Страх не чужд даже святошам. Только вот, кажется, ты боишься не того, что увидишь во мне, а того, что откроешь в себе.

– Вы… вы грубый и… – речь спутывается, как будто слова убегают быстрее, чем я могу их произнести.

– Ага, только вот правда редко бывает мягкой, как ты уже заметила. – Он смеётся, тихо, почти интимно.

Не могу больше выдержать это и сосредотачиваясь на его руке, лежащей на ящике рядом со мной. Сильная, жилистая, с тёмными пятнами чернил, она выглядит как часть чего-то неизбежного.

Не знаю, что сказать, как оборвать этот разговор. Но с каждой секундой мне всё труднее дышать, воздух стал гуще и жарче.

– Так значит, ты думаешь, что достаточно отвернуться, и всё исчезнет? – Холодок от его слов пробегает по спине, а пальцы цепляются за ткань рясы, будто бы это может удержать меня на месте.

– Вы ведёте себя непристойно, – моя попытка сохранить достоинство звучит почти жалко под его ироничное выражение лица.

– А как ты назовёшь то, что сейчас чувствуешь? – Его голос становится тише, опаснее.

– Я ничего не чувствую. – Собрав всю волю в кулак, намеренно ставлю подножку, оттолкнув и только застав момент его падения, сорвалась с места, обратно в сторону главного шатра.

Приближаясь всё сильнее к полосе свете, откуда уже начала высыпать люди я душевно обрадовалась, что шоу закончилось и смогу-таки вернутся домой. Сам воздух между шатрами такой плотный, тюль, сквозь которую виднеются знакомые силуэты.

Рут стоит у ярко раскрашенного столба, рыжие кудри чуть выбились из-под вуали, и она смотрит куда-то в сторону. Сердце наконец ловит равновесие, я больше не одна.

– Ру… – хочу позвать её, но голос застревает в горле. Горячая и грубая рука внезапно накрывает мои губы.

Тело вспыхивает пламенем только от этого прикосновения. Сильная рука прижимает меня к твёрдой груди, другая крепко охватывает грудную клетку, не оставляя ни пространства, ни надежды на побег. Я дёргаюсь, но хватка не поддаётся. Тело словно обвито железом, тёплым и неумолимым. И мы вскоре исчезаем из поля зрения остальных, прячась где-то между шатрами.

Пытаюсь вдохнуть, но каждый вдох будто попадает в ловушку. Горячее, осязаемое дыхание над ухом приговор. Запах тела резкий, словно раскалённый воздух, сплетаясь с пряностью имбиря и кедры.

Хочу кричать, но звуки остаются в горле, захваченные и подавленные страхом тяжестью рук на моём теле. Он резко опрокидывает мою голову назад, всё ещё зажимая рот и прижимая к твёрдому плечу, горячее дыхание обжигает шею, заставляя сердце биться ещё сильнее.

– Тихо, монашка. – Его голос почти ласковый, но каждое слово капля яда.

Пытаюсь вывернуться, пальцы скользят мимо его запястье, мои движения кажутся неуклюжими, вытянул из меня весь воздух и оставил одну беспомощность. Не больно, но решительно держат меня, и я ненавижу, как эта сила вызывает во мне странное, предательское тепло.