PRO ET CONTRA. Вольные рассуждения о русском радикализме

Было бы неправильно заключить, что Церковь была полностью бесплодной в своей интеллектуальной деятельности. Она имела тенденцию к созданию атмосферы, в которой любой, кто был в сознании, начинал задыхаться; это едва ли ни единственная в России человеческая группа, которая была столь юмористичной и столь тяжёлой, каковыми были семинаристы и большинство их репетиторов. Учебная программа в семинарии была плохая в интеллектуальном содержании, или то, что было заложено в основном его вороватой, догматическая, невоображаемой природой. Тем не менее, она обеспечила определенную умственную подготовку, особенно в классических языках, и любой, кто был наделен природой и выжил в вынужденном умственном запоре, мог перейти в любую из четырёх духовных Академий в Киеве, Москве, Санкт-Петербурге или Казани. Здесь академические стандарты были несравнимо выше, в некоторых отношениях, даже чем в университетах. В самом деле, Академии внесли заметный вклад в обучение в некоторых областях и подготовили России некоторых из величайших российских ученых, впоследствии в этих Академиях и преподававших. Области, в которых больше всего они отличались, были история, светская и церковная (имена Ключевского, Болотова, Голубинского известны даже за пределами России), археология, литургия, и, чуть с меньшей оригинальностью, метафизика. Но церковная цензура оказалась еще большим препятствием, чем политическая. Выдающийся историк Сергей Соловьев жаловался, что «более талантливые преподаватели Московской духовной академии были мучениками. Филарет позаботился о том, чтобы из их лекций и их записей были вычеркнуты все живые мысли, чтобы люди превратились в мумий».

Каждая из четырех академий издавала свой собственный журнал, и они отличались трудолюбивыми исследованиями, представленными, как правило, в компетентной, но тяжелой и неприметной форме, которая до сих пор представляет ценный материал для специалистов. Но критические библейские исследования были обескуражены, так как Церковь традиционно считала постыдным всё, за исключением Библии. Изобразительное искусство утомительно игнорировалось, не принималась светская литература, эстетика была задушена, что приводило к обывательской хорошей обученности, но слабой в плане психологии и проницательности. Эти тенденции, характерные для канцелярской среды в целом, в некоторых случаях разделяла та часть новой интеллигенции. которая имела канцелярское происхождение.

Основные обвинения против русского богословия были выдвинуты следующими лицами. Георгий Флоровский, автор важнейшего произведения об история русской богословской мысли, писал о том, что она не смогла вернуть изначальный дух православия, что он страдал либо от схоластических интеллектуальных привычек, либо был неоправданной тягой к соглашательству, полученными из туманных тевтонских источников. Данный законная критика может также объяснить некоторую неуклюжесть, плоскостопие, даже несмотря на редкие материалы, характеризующие большую часть спекулятивной работы, производимой выпускниками духовных Академий. Работы Фроловского не упоминают об их полном бесплодии в морали и социальных науках. Отчасти из-за церковной и политической цензуры, но в основном от естественного торможения, академическая теологическая и философская мысль полностью провалилась везде, где исследовался реальный мир и человек. Малое, что было сделано в этой области, может быть утешительным для экспертов – прежде всего тех, кто хотел увидеть, что делает вера с верующими, но это было глубоко неприменимо к настоящему человеческому положению и непригодно для сомнений и сложностей девятнадцатого века. Признаемся, к шестидесятым годам уже существовала некая христианская апологетика, литература (например, обзор «Вера и разум», опубликованный в Харькове), хотя она была полна банальности, грубости, сомнительного использования научных терминов, часто непонятых и заимствованные из теорий, уже устаревших и вытесненных. Была попытка Юркевича, завидующего успеху Чернышевского (о котором будет больше сказано позже), описать то, в чем нуждалась Церковь, однако, это не стало апологетикой или даже религиозной философией для проведения стычек, но сострадательным умом, который мог бы ответить и обдумать реальное состояние человека и общества. Некоторые делали это, но их судьба действительно была грустной.

Поразительный и трагический случай был с Александром (архимандритом Федором) Бухаревым (1824—71). После обычной церковно-приходской школы, семинарии и духовной Академии Бухарев стал монахом и профессором христианской доктрины духовной Академии Казани. Человек большой чувствительности, он оказался в противоречии со своим окружением, и это привело к его досрочной отставке, а вскоре после этого (в 1860 году) он опубликовал сборник эссе под названием «О православии в отношении к современности», в котором пытался бесхитростно и искренне обсудить проблемы, которые были незнакомы и сложны для традиционного национального отношения Русской Православной Церкви. Это привело к длинной серии испытаний: его работы были запрещены, он был обвинен в вероотступничестве, ибо, говоря словами его главного недоброжелателя, «каждый, кто действует от имени ортодоксии и протягивает руку к современной цивилизации – это трус, ренегат и предатель». В конце концов, Бухарев был вынужден был отказаться от своего монашеского обета и священства, но оставался верным членом Церкви. Ему было запрещено проживание в обеих столицах, как и в любом другом городе, где он был известен как монах; он был лишен ученой степени, гражданских прав и всех средств к существованию. Он умер, обездоленный, в возрасте 47 лет. Его дело раскрывает агонию непримиримости и пыток, которыми Церковь пыталась нанести вред духу и необыкновенной нравственной целостности. В большинстве подобных случаев люди так сильно чувствовали себя за пределами Церкви, так как у них не осталось выбора, кроме полного отказа от обязательств Церкви и всего, что она отстаивала.

с) Либеральная Россия

Первоначальная трудность в обсуждении либерализма в России заключается в том, что определение это понятия стало расплывчатым в связи группой людей, которые, начиная с шестидесятых годов, занимали среднюю позиция между революционерами и сторонниками царской бюрократии как российские либералы. Говорили, что представляют собой так называемое общество или общественность, т.е. нечто как социальный или общественный дух – отношение довольно широкое, социально-сознательная доброжелательность, которая отказывается от влияния, которое, вероятно, будет беспокоить – через правительственный произвол или через революционное нетерпение – прогрессивное политическое и экономическое развитие общества.

Определение действительное точное, не заходит слишком далеко. чтобы охватить значительное разнообразие взглядов и убеждений которые идут под именем русского либерализма. Кроме того, имеет место и хронологическое заблуждение, ибо термин может быть применен к определённым тенденциям, которые были около ста лет ранее, во время правления Екатерины II, которая любила изображать либералов, или к деятельности молодого Александра I и его окружения, или к схемам реформирования царской бюрократии в рамках Сперанского и к взглядам умеренных декабристов.

Нет, пожалуй, лучшего способа оценить либеральные идеи в Россия, чем сравнивая их с ростом либерализма в Западной Европе после распада средневекового порядка (хотя и в меньшей степени в Германии и Австрии, где ситуация представляет собой некоторые аналогии с Россией). За счет значительных упрощений можно сказать, что на Западе либеральные тенденции были глубоко связаны с индивидуализмом, даже если последний ни в коем случае не был гарантией для конкретного человека. Некоторые из наиболее важных элементов европейской истории – ранние научные открытия, гуманизм, реформация, идеалистическая и картезианская философии французского Просвещения, политический радикализм, и laissez-faire15 экономика, совместно с развитием либерализма, и все они обозначили тенденцию от коллектива к индивидууму, от определенных моделей духовной, социальной и политической жизни к индивидуальному самовыражению. Следует признать, что эта тенденция, более легко обнаруживаемая в некоторых из своих стадий, становилась более сложной и двусмысленной, особенно с движением, возникшем у Руссо, Французской Революции и в романтизме. Но во всяком случае, до двадцатого столетие оно никогда полностью не прекращалось. Даже самое сильное разногласие, обусловленное предпосылками респектабельности партии вигов в Англии, и Якобинская революция во французском либерализме, доказали нерешительность придти к убеждению, что прогресс заключается в том, что достигается за счет работы свободного рынка и индивидуального экономического предпринимательства. Тенденция произвела влияние на образ государства, которому было отказано в претензиях на вмешательство в свободную деятельность человека, и его единственная функция состоит в том, чтобы гарантировать необходимые условия, при которых такая деятельность может иметь место. Действительно, само государство, вся организация правопорядка, по общему мнению, является результатом контракта, реального или воображаемого, между соглашающимися лицами, которые «присоединяются к нему и делают единое общество граждан» (Локк), а точнее, владение собственностью граждан, чья инициатива, обогащение и расширение стали определяющим фактором в социальной истории Западной Европы.

В России все было наоборот. Индивидуум, если только он не был готов подвергнуть сомнению всю структуру общества, склонен выражать себя в определенных рамках, и социальное развитие формировалось в целом, а не под влиянием отдельных людей, безличными силами, традициями и образом жизни. Так как у человека было какое-то определенное место в обществе, это было выведено из божественно предначертанного, иерархически созданная гармония, в которой каждая дарованная Богом способность будет выполнять необходимую функцию по отношению к остальным и в отношении которых все будут подчинены верховной власти. Государство, как следствие, приняло на себя божественный характер и власть. дарованные на определенное счастье или, как считали славянофилы, несчастные люди и их наследники, и восстание против него была признана не только изменой, но и кощунством. Не было «граждан», но только «подданные», делящиеся в правительстве только по степени их способностей к производству и военной обороне, и подчиняющиеся своему правлению потому, что не было никаких признанных способов сопротивляться этому, или потому что оно оказывало поддержку их собственным корыстным интересам (таким как фиктивная капитуляция землевладельцев перед крестьянами). Всё социальное сооружение было сознательно и, бесспорно, основано на этой иерархической концепции, согласно которой система правления и общественной жизни в общем и целом, делала человека, как индивидуально, так и в связи с другими, не агентом, а частичным инструментом, и получателем части. Таким образом, вся политическая и экономическая деятельность подчинялась Короне; вся инициатива была предпринята в соответствии с опекой над Короной; все изменения шли из центра, российский либерализм возник и развился в соответствии с этой концепцией.

Ни одна история не может, по общему признанию, быть исключительно национальным развитием: она постоянно расстраивается и не в состоянии справиться с задачей взаимодействия идей и установок, характерных для разных обществ. В этом смысле российский либерализм, хорош он или плох, несомненно, был подвержен влиянию Западной Европы, как может быть видно, например, по популярности французских, и особенно английских либеральных идей во времена правления Александр I и Александр II. Но не это сформировало специфику российского либерализма, и большая часть российских либералов думала не в терминах индивидуализма, его прав и привилегий, но, напротив, с точки зрения иерархической структуры общества, в которой социальная деятельность зависела от централизованной власти, либерализм в России был, таким образом, прежде всего, формой служения и сотрудничества с правительством. Бесколебательное одобрение российскими либералами обязательств Польши – такое важное событие в шестидесятых – было естественным и трагическим последствием такого положения вещей.

Карьера Александра II и, в частности, ироничная история его реформ дают достаточные доказательства для оценки деятельности и последствий либеральных тенденций в рамках традиционных царских учреждений. Сам Александр, его брат Константин, его тетя Елена, его министры Ланской, Валуев и Лорис-Меликов и его помощники – министры Ростовцев и Милютин, в каком-то смысле все либералы, но, как уже было замечено, их либеральная деятельность, не освобождающая никого, просто созданная или отражающая условия, которые делали освобождение все более настойчивой и отчаянной проблемой. Они были, по-разному, и в разной степени, тем, что стало известно как «консервативный либерализм», чьим основным признанным или не признанным достижением было сохранение, укрепление и маскировка существующего порядка, возглавляемого Александром II, они все могли бы безоговорочно поддержать государство его отца. Во время допроса декабриста Дмитрия Завалишина, царь сказал ему: «Зачем тебе революция? Я и есть твоя революция».

Консервативный либерализм был изучен и защищен многими русскими писателями в XIX веке, но ни одна другая работа не преподносит доктрины более умело, чем книга «История либерализма в России» Виктора Леонтовича, которая был признана на Западе как новый шаг в изучении политической истории России. Замечательная, как для света, который она бросает на развитие государственной либеральной теории и практики в России и за то, что она является сама по себе запоздалым примером такого либерализма.

Книга хорошо документирована и претендует на то, чтобы стать историей: это книга юриста, имеющего дело не с конкретной исторической ситуацией и опытом, но с юридическими абстракциями, с долгосрочными интеллектуальными схемами и маневрами бюрократических структур. Жизнь была сложена и убрана. Вместо этого здесь растягиваются десятилетия и столетия мирной, если не сказать, удовлетворённой, «объективной» административной эволюции в сторону либеральной цели. Аналогией может быть сцена в мета-исторической гегельянском Идее, которая придает ауру совершенства самым возмутительным реальностям и которые, в случае их принятия, оправдывали бы все внутренние тирании до тех пор, пока не будет зафиксирован окончательный прогресс и желаемый конец. Ни инвалидность крестьян, вызванная земельной реформой или условиями нищеты и обнищание среди освобожденных крепостных; ни столыпинское изменение избирательного закона в связи с подчинением Думы правительству, а также его пропаганда порки как «вопроса принципа»; ни активизация национализма при Николае II, ни поддержание общественного спокойствия и безопасности за счет все более широкого использования кнута и виселицы: ни одна из этих вещей не могла, в конечном счете, помешать конституционному прогрессу, упорядоченного, терпеливого, неизбежного марша к окончательному освобождению, которое, как часто бывает с неизбежностью, никогда не случается.

Книга Леонтовича, на самом деле, представляет собой отношение группы идеологов российского административного либерализма, которые были активными в шестидесятых годах XIX века: экономиста Ивана Бабста и Владимира Безобразова, редактора «Московской газеты» и позднее «Петербургской газеты», Валентина Корша, редактора «Правительственного вестника», Петра Капниста, юриста Бориса Чичерина, и других, которых Герцен с горечью называл «московскими констеблями науки и шерифами просвещения». Они, по общему признанию, стимулировали задуматься об экономическом и политическом и они сами были симптомами изменившихся условий, в которых такое размышление стало возможным. Но, прежде всего, они опирались на схемы и меры, разработанные в рамках имперской бюрократии, потому что они были уверены в «августейшей заботе Императора о благополучии русского народа». Они не знали, что это значит в конкретных человеческих и социальных условиях, каковы были реальные условия жизни среди народа, в то время как несущественные планы администрации и доброжелательность в жизни были на высоте. Они также не понимали, какое отчаяние и сильное возмущение спровоцировали эти планы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Фигура проф. Ламперта требует отдельной книги, я лишь процитирую фрагмент его некролога, опубликованного британской «The Guardian»: «His closest identification was with Alexander Herzen, the most brilliant pre-Marxist revolutionary and the prototype Russian radical émigré. Lampert captured the paradoxes that defined Herzen, a sparkling combination of idealism and realism, erudite sophistication and deference to the primitive Russian peasantry, a passion for things Russian but with a prior commitment to individual liberty – as well as his fondness for, but ironical detachment from, his adopted England». (Ближе всего он был к Александру Герцену, самому блестящему революционеру домарксистского периода и прототипу русского радикального эмигранта. Ламперт уловил парадоксы, которые определяли Герцена: искрометное сочетание идеализма и реализма, эрудированной утонченности и почтения к примитивному русскому крестьянству, страсть ко всему русскому, но с предварительной приверженностью индивидуальной свободе, а также его любовь к принятой им Англии, но ироническая отстраненность от нее.)

2

«Зову живых» (лат.)

3

Я аристократка и это моя профессия (фр).

4

злой гений и предмет ненависти и отвращения (фр.)

5

фактически (лат.)

6

юридически (лат.)

7

адъютант (фр.)

8

после факта события (лат.)

9

Равный во всех отношениях (лат.)

10

Прошлое России было удивительно, её настоящее более чем великолепно, что же качается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение. (фр.)

11

джингоизм, шовинистический национализм в Англии (англ.)

12

национальный дух (нем.), по Гегелю является культурно-исторической проекцией абсолютного духа.

13

Возлюбленная (ит.)

14

теневая власть, серые кардиналы (фр.)

15

позвольте делать (фр.) Принцип невмешательства государства в экономику.