«Дром» у дороги. Будни одной компании

– Не понял, – сказал Стаханов. Ему показалось, что мужичок пытается приукрасить рассказ.

– Да я, блин, сам не пойму, – стало видно, что мужичок крепко задумался. – Ну, вот ты в автобусе, народу много, ты стоишь и от скукоты на баб смотришь, понимаешь? Ну, одна, блин, увидит, что ты на нее смотришь, ну другая, ну что с того, ничего страшного не произошло. Понимаешь? А эта, только я на нее глянул, как обернется, глаза страшные, темные как у нечистой, смотрит так, мол, ты говно какое-то, а не человек. Я с ней поздоровался, а она молчит. Ну, думаю, бывайте, твою мать, и пошел куда шел.

– Понятно, – разочаровано вздохнул Стаханов. – Спасибо.

– Да фигня, – махнул рукой мужичок. Он поспешил своей дорогой подальше от этой «девятки».

Стаханов, задумавшись над рассказанной байкой, положил подбородок на баранку. Мужичок скрылся в одном из ближайших дворов, проехал дребезжащий грузовик, затявкала где-то собака.

Байка мужичка ничего не прояснила, Стаханов был уверен, что половина из описанной внешности это преувеличение и искажение. Такова была природа всех без исключения людей, с которыми сталкивался Стаханов – если описывались некие события или человек черты всегда искажались в лучшую или худшую стороны. Одно точно – некая мадам там живет, и живет довольно замкнуто…

Игнат Паляницын поправлял здоровье «после вчерашнего». Настроение у него было ни к черту. Плохо сейчас было на душе – попался не слишком приятный собеседник (а других с утра не нашлось), плохо было и телу – от соревнования с Валентином (блин, знал же, что у того луженый желудок, не перепить его тебе, Игнат), от того, что споткнулся и сделал себе хороший синяк на ноге, от того, что ныли мелкие травмы по всему телу (Верка, зараза, ну что ж ты такая кусачая оказалась).

Здоровье поправлялось на площадке под цветастым навесом, в одном из кабаков на городской площади, здесь они были открыты всю ночь и все утро, специально для таких случаев.

– Знаешь, что меня всегда удивляло? – спросил Игнат у своего собеседника.

– Ну и? – Коля Изолятор жевал вяленый анчоус.

– У нас по кабакам сидит половина города, а другая половина торгует на рынке. Так?

– Ну, блин? – не понял Коля, иногда он был не в состоянии схватить нить мысли.

– У нас вообще кто-то работает? – завершил свою мысль Игнат.

– Да – я, – кивнул Коля и провел рукой по своим коротко остриженным волосам.

– И это такое везде, – подытожил Игнат.

– Так, чё тебя волнует, никак не въеду? – Коля залпом допил свое пиво.

– Откуда тогда у всех все есть и становится все больше барахла и бабок?

– Блин, Игнат, ты как малое дитя. Народ умеет зарабатывать деньги не отрывая жоп от стульев, как например Валентин. Это просто, блин, как делать детей. Прогресс, знаешь такое слово?

– Коля, тебе, сволочу, не говорили что ты слишком умный сварщик, – собеседник понемногу начал раздражать Игната.

– Так я сам это народу говорю, дебилов и так слишком много, так чё бы их не поучить. А ты как был пацаном на мотоцикле так им и остался. Какой из тебя мужик? Бабки зарабатывать не умеешь, живешь как алкаш-идеалист, блин, водишься с всякими мудаками.

– Иди в мэры тогда, умник. Я даже за тебя бюллетень брошу. Только не забудь посвятиться перед этим у нашего Карлеоне, он то уж знает кто умный, а кто так, сварщик-интелигент.

– Эх, ответить бы тебе, как следует, да настроения нет. Игнат, ты мне скажи, тебе деньги нужны?

– Пока нет, – Игнат проводил взглядом новенький зеленый «Пежо» прокативший поперек площади (никак опять кто-то из приезжих).

– Чё, еще не пропил выигрыш? Ух, ты взрослеешь. – Коля оскалился.

– Слушай, ты мне в папани не набивайся, Коля! – вспыхнул Игнат, – забыл, за чью сестру получил по морде?

– Птрру, – Коля выставил вперед руки. – Такой хороший день, а ты его портишь с самого утра. Успокойся, я может по делу к тебе, а ты старого знакомого так осаждаешь. Девушка, – позвал он официантку. – Еще светлого, пожалуйста.

– Я уже жалею, что тебя встретил сегодня, – сказал Игнат.

– Это у тебя просто голова болит, это пройдет, – очередной анчоус оказался во рту Коли Изолятора. – Есть занятие для тебя. Послушаешь?

– Валяй, – Игнат смотрел как «Пежо» лихо повернул на повороте и скрылся за деревьями.

– Курьер нам нужен, и желательно немного бесшабашный.

– А я что – такой? – Игнат повернул голову в сторону Коли.

– Ну, ты в меру такой. Нам не нужен придурок который размажет себя по асфальту только потому, что ему, твою дивизию, хотелось кайфонуть от скорости, блин.

– А что это вдруг ты вспомнил обо мне, Коля? Что, совесть замучила?

– Ага.

– Звизди побольше, – кивнул Игнат. – Это ты что-ли уносил ноги на другой край державы, это ты что-ли получал по почкам за проделки такого мудака как ты, это ты что-ли побирался в электричках? Если ты такой умный, то скажи, почему за все это я не могу дать тебе в морду?

– Друзей детства не бьют.

Вопя сиренами, проехал пожарная машина. Посетители вяло отреагировали на этот шум.

– Ну, так ты согласен снова поработать со мной? Да не бойся, опять, как получилось прошлый раз, не будет, гарантирую.

Игнат посмотрел на Колю Изолятора в упор, тот сидел совершенно непринужденно.

– По глазам вижу, Игнат, что ты согласен, – ухмыльнулся Коля. – По рукам?

– Ладно, – Игнат смял в руке салфетку. – Но это в последний раз.

– А как же? – Коля Изолятор излучал доброжелательность. – Анчоусов хочешь?

В это утро хреново было не только Паляницыну. Валентин бродил по мокрым дорожкам пустынного городского парка. В одной руке он держал двухлитровую пластиковую бутылку с водой, к которой время от времени прикладывался, в другой – раскрытый над головой зонт. Вид его был мрачен. Но не похмелье было причиной грусти (вернее – не только похмелье). Очередной изматывающий скандал с драгоценной супругой. В такой момент в одной квартире с ней, находится было просто не возможно. Прислушиваясь к своим чувствам, Валентин произнес в слух:

– Может я еще люблю эту дрянь? Не дай Бог!

Валентин миновал опрокинутую на бок урну, в отбросах которой что-то зашевелилось. Валентин остановился, присмотрелся внимательнее.

Из под обертки мороженного показался активно обнюхивающий воздух маленький носик, а затем и глазки-бусинки со всей мордой

– Тьфу ты, – с облегчением вздохнул Валентин. Это была обыкновенная крыса. Он повернулся и зашагал дальше.

Мысли вернулись в невесёлое русло. Дедуля наверняка уже сидит в «Прибрежном», думал Валентин, читает свою «Державную правду». Сегодня было воскресенье – день очередной семейной повинности Валентина.

Он хлебнул из бутылки воды и заметил впереди, на дорожке, серую крысу. Это была та же самая, что вылезла из урны – ее морда была вымазана в какой-то белой краске. Крыса спокойно сидела на задних лапках перед Валентином, но на расстоянии (для страховки), глазки неподвижно смотрели на него.

Валентин покрылся холодным потом – крысы, это то, чего больше всего боялся он в жизни.

– А ну пошла вон, – осевшим от страха голосом сказал Валентин, угрожающе примеряя в руке бутылку с водой. Если бросится на меня, подумал он, запущу бутылкой. Только бы не побежать, вдруг она реагирует как бойцовская собака. – Кыш от сюда, дрянь! – максимально грозно рявкнул он. Внутренности Валентина сжались от страха.

Крыса неожиданно присела на все четыре лапы и не спеша, почти вразвалочку направилась к неопрятной цветочной клумбе. Когда ее голый хвост скрылся в траве Валентин, наконец, вздохнул с облегчением, достал мятый носовой платок и вытер мокрое лицо.

– Боже мой, за что же мне такое? – сквозь зубы бросил он в сторону. Валентину было так жалко себя, что захотелось опять напиться или на худой конец заплакать как школьник над своей первой в жизни двойкой. – Что за паскудство?! – он швырнул бутылку в клумбу, надеясь, что каким то чудом попадет в крысу.

Через несколько минут бесцельной ходьбы, Валентин уперся в длинную доску объявлений, посаженую на перекрестке главных парковых алей еще во времена молодости дедули Валентина. В самом ее центре нагло висел здоровенный плакат, тело которого не посмели заклеить ни одним мелким объявлением о продаже или купле движимости и недвижимости. Пафосная мощь сего произведения не оставляла никакого шанса всем остальным бумажкам на доске, зритель замечал только ЭТО. Видно, что плакат был грамотной работой.

«Бог любит тебя за твои ПОСТУПКИ!» – темно-синяя, крупно напечатанная фраза вверху плаката смотрелась как непреклонная догма, смотря на уверенные, четкие буквы, выверенный наклон слов не оставалось никаких сомнений в правдивости написанного. Валентину показалось, что буквы не набрали на обычном компьютерном агрегате, а высекли в граните тысячелетия назад. Могучая надпись контрастировала с легким фоном плаката – желтым и ненавязчивым. Во вторую очередь Валентин заметил изображенного человека. Нет, это не был Бог, и даже не какой нибудь условный Христос из фильма. Человек изображался по пояс. Он непринужденно сидел, сильная фигура в сером пиджаке и белоснежной рубашке гармонировала с открытым и приятным лицом. Глаза были обращены к зрителю, полуулыбка на его губах была похожа на ту, которую демонстрируют политики на всех выборах – приветливая и одновременно автоматическая. Обеими ладонями человек держал в полусогнутых руках черную небольшую книгу без надписи, но с изображением креста.

Валентин поймал себя на том, что уже несколько минут смотрит в глаза человека на плакате. Что такое? – спросил он себя.

Человек все так же доброжелательно смотрел слегка раскосыми глазами на мокрый парк и Валентина, простоватое лицо привлекало некими чертами внутреннего аристократизма. Может, подумал Валентин таким и должен быть идеальный проповедник? Немного стереотипных черт, немного изысканности, немного пафоса и готово.

Валентин обратил свое внимание на текст справа. «Проповедник Бэшт Мацуко, единственный, кто сумел глубоко постичь все главные религиозные учения мира, способен дать ответы на главные вопросы, рождавшиеся в умах людей на протяжении столетий».

Дешево звучит, подумал Валентин, как реклама провинциального мясокомбината, но продолжил читать.

«…его книги расходятся по миру миллионными тиражами. Повинуясь только ему известным стремлениям он выбирает страну, в которой проповедует год, а затем направляется в другую, туда, куда указывает его душа и Бог.»

Ага, с сарказмом подумал Валентин, или где есть не бедная аудитория.

«… наша страна стала очередной целью Мацуко на пути к истине. Ни один город и поселок на пути из Столицы в Большую Окраину не минует встречи с господином Мацуко»

По позвоночнику Валентина пробежала непроизвольная дрожь, последнее предложение звучало как жуткое пророчество, необратимое и всеохватывающее. Далее стояла дата, и время когда состоится встреча Мацуко со всеми желающими в здании кинотеатра. Вход был бесплатным. Встреча должна состояться сегодня, Валентин посмотрел на часы, через четыре часа.

Стоп, остановил себя Валентин, неужели я туда хочу пойти? Поискав в душе, он не обнаружил там никаких сомнений или нерешительности, которые обычно были, когда приходилось принимать какое либо решение. Это приятно удивило его. Стало немного легче.

Не слишком вдумываясь в свои чувства, Валентин побрел к выходу с парка – дедуля уже наверняка ждет его.

Кнопка звонка легко прогнулась под пальцем Стаханова, домофона у входа небыло, похоже, Гончар любил лично видеть посетителей или просто был скуповат на такую аппаратуру. Досчитав до десяти, Стаханов позвонил снова. Прислушался – ничего, никакой реакции во дворе.

«Так, это уже интересней, – подумал Стаханов. – Начнем экстрим, что ли?»

Для гарантии он позвонил еще раз, затем огляделся в поисках нежелательных зрителей. На улице не видно было никого, даже собаки притихли, видно моросящий дождь доконал и этих стойких животных.

Ухватившись руками за край ворот, Стаханов подтянулся, затем поднялся на руках над воротами. Перебросив одну ногу через край, он заметил, что во дворе кто-то есть и этот кто-то смотрит на него. На выложенной плиткой дорожке стояла женщина с зонтом в руке. Судя по описаниям мужичка, это была именно та женщина, коротко стриженая, бледная, стройная. Выглядела она старше Стаханова лет на десять-пятнадцать. Глаза не показались Стаханову страшными, обыкновенные карие глаза, с едва заметными сеточками морщинок по сторонам, которые придавали лицу немного лукавый взгляд. На губах играла кривая улыбочка, мол – «Вот ты и попался». Одета она была вполне… э, «по женский», во всяком случае, никаких кроссовок или футболок. Фиолетовая кофта, наброшенная на плечи легкая куртка, широкая, средней длинны юбка, и шлепанцы. Вися на воротах, Стаханов успел отметить, что ноги у нее были довольно привлекательными.

– Калитка, в общем, была открыта, – вполне спокойным голосом сказала она.

Стаханов в такие ситуации никогда, естественно, раньше не попадал, поэтому никак не мог придумать, что сказать в ответ и несколько секунд глупо висел (или сидел) в нелепой позе. Стаханову стало стыдно как школьнику, которого застали за просмотром порнофильма. Чувствуя, что краснеет, он в замешательстве попытался спрыгнуть назад, за ворота.

– Да что вы там застряли, Стаханов? – женщина с легкой улыбкой смотрела на его потуги. – Спрыгивайте сюда, раз решили. Соседи наверняка уже прилипли к своим окнам.

– Извините, – спрыгнув вниз, произнес неуверенно Стаханов. – Я случайно. – Глупо улыбнулся он. «Ой, дурак!» – мысленно казнил он себя. Нелепая ситуация, похоже, позабавила стоявшую перед Стахановым женщину.

– Понимаю, – кивнула она. – Я слишком долго не открывала, а вы беспокоились, что что-то случилось, вот и пришлось проделать такой трюк.

– Да, а вы откуда меня знаете?

– Вера мне о вас говорила, по ее описаниям я и поняла что это вы. Правда я считала, что придете вы сюда как нормальный человек.

– Какая Вера? – спросил Стаханов, наскоро перебирая в уме всех Вер, которых он знал.

– Из «Дрома», если я не ошибаюсь, – сказала женщина. – Здесь она время от времени работает по дому, уборка и все такое прочее.

– А, понятно, – кивнул Стаханов. – А вас как зовут?

– Называйте меня Максимилла, – вполне серьезно сказала она.

– Извините, как? – переспросил Стаханов, хотя знал, что так не следует поступать.

– Максимилла, – повторила она. – Мой отец был большим любителем латыни, поэтому я получила такое имя.

– А вашим отцом был… – осторожно начал Стаханов, готовясь услышать вполне естественный ответ.

– Нет, Гончар не мой отец. – Максимилла посмотрела куда-то в сторону. – Пойдемте в дом, иначе вы превратитесь в совсем уж невесёлое зрелище.

Стаханов понял, что в его сторону бросили неприятную колкость.

Дорожка не шла к дому напрямую, она обтекала толстые деревья на пути, змеей извиваясь и пропадая в густых зарослях кустарника впереди. Сад не казался заброшенным, видно, что за ним ухаживали постоянно. На стволе одного из деревьев Стаханов заметил небольшую лакированную фигурку – ящерицу, раскрашенную в зеленый горошек на синем фоне. На стволе следующего – пучеглазую жабу желтого цвета с блаженным выражением морды. Ближе к дому такие фигурки стали попадаться даже по сторонам аллеи – две стройные черные кошки стояли на страже у парадного входа в дом. Сначала они напомнили Стаханову керамические копилки, но силуэты этих кошек-стражниц были вытянуты и изящны, в высоту они доставали Стаханову до солнечного сплетения.

– Я и не знал, что Гончар делал такие игрушки, я думал он только керамической посудой занимался, – Стаханов остановился перед одной из черных стражниц.

– А почему вы решили, что это игрушки? – Максимилла остановилась на ступенях парадного входа, смотря на Стаханова сверху вниз.

– Есть в них что-то детское, – сказал Стаханов. – Особенно у тех, что на деревьях прикреплены. – Он поднял голову и стал смотреть на фасад дома. Почему-то он старался и там обнаружить керамические статуэтки или фигурки, но как оказалось – напрасно. Дом из красного кирпича в два этажа был покрыт серой черепицей, причем справа к нему примыкала довольно большая постройка с высокими окнами, вероятнее всего – мастерская Гончара.

Вокруг дома практически все было засажено мелкими разнообразными кустами, среди которых вились дорожки, посреди сада были разбросаны увесистые живописные камни, присмотревшись, Стаханов понял, что они там не просто так. Он вспомнил, что нечто такое в своих садах делали, кажется, японцы, камни там служили для некой эстетики, но Стаханов не помнил подробностей. Двора как такового не было, был дом, был сад, и были непонятные витиеватые дорожки из керамических плиток. Все было не обычно, но крайне несимметрично, по мнению Стаханова.

– Заходите, – позвала его Максимилла.

Стаханов прошел внутрь. Первое, что он заметил – целую батарею высоких расписанных под какую-то древность амфор, они занимали большую часть холла. Стаханов ногой задел ручку одной из них, амфора издала глухой звук. Максимилла обернулась:

– Осторожнее, эти чернофигурные хрупкие. Проходите налево, в комнату, я сейчас буду. – За ней хлопнули двери.

Стаханов прошел, куда его пригласили. Обширная гостиная имела довольно обычный вид, все как у людей – телевизор, напольные лампы, книжный шкаф забитый толстыми томинами, диван и пара кресел. В углу стояла широкая ваза, а точнее почти бочка, явно работы Гончара (Стаханов видел похожие в городской мэрии). Непонятно имела ли она практический смысл или чисто декоративный, Стаханов даже заглянул внутрь – а не забита ли она окурками или пивными крышками (так например, поступали в той же мэрии).

Стряхнув с волос капельки дождя, он сел на диван. Стал разглядывать стены – оказалось, что в углу, между окном и одним из кресел на обоях кто-то грубо намалевал непонятные детские каракули. Стаханову стало интересно, он поднялся и подошел поближе. Рисунок был нанесён жирным фломастером. Четыре человечка, один на коне и один с копьем и щитом, еще двое убегало от них вправо, пятый человечек лежал у ног схематичного коня, вокруг были беспорядочно нарисованы черточки, явно обозначавшие разбросанные копья и стрелы.

– Скромностью вы я вижу, не страдаете, – донесся из-за спины голос Максимиллы.

– Не каждый день видишь такое детское творчество на обоях. Неужто, тоже работа Гончара? – улыбнулся Стаханов.

Максимилла теперь была без куртки.

– Это детские воспоминания, – серьезно сказала она. – Одно из первых.

Стаханов хотел задать новый вопрос, но Максимилла жестом пригласила его сесть на диван. Сама она села в кресло.

– Давайте начнем без длинных вступлений, – сказала она. – Вы курите?

– Нет, а вы? – Стаханов намерено соврал и постарался сохранить непринужденный тон. Он терпеть не мог официальной манеры.

– Смотря с кем и смотря, в каких условиях, – Максимилла закинула ногу за ногу и достала тонкую пачку сигарет. Рука Стаханова невольно дернулась к карману, где лежала зажигалка. Она это заметила.

– Не волнуйтесь, у меня есть, – сказала Максимилла.

Стаханов во второй раз почувствовал себя не в своей тарелке. На такой простой вещи провалился как пацан, на собственной маленькой лжи. Что-то со мной не то, беспокойно подумал Стаханов, похоже, я ее немного боюсь. Последний раз он ощущал такую подсознательную робость еще старшеклассником, перед девушкой, которая ему очень нравилась, но он настолько был робок тогда, что, даже говоря ей «привет» не мог смотреть ей в глаза.

Нет, это не день неудачный, это что-то не то со мной, подумал он.

Максимилла выпустила тонкую струю дыма и заговорила, взгляд ее смотрел на Стаханова в упор, свои слова она как бы читала с его лица, не отвлекаясь ни на что другое:

– Он позвал меня в один из осенних вечеров. Помню, тогда было очень холодно – отопление не работало, он стоял у открытого окна, а брызги ливня обдавали его с ног до головы. Худая спина, закатанные рукава, волосы, облепившие мокрое лицо. Ему было плохо, как никогда. Он больше не хотел одиночества, просто не мог его больше вынести, поэтому и позвал меня. Раньше, до этого, мы с ним только говорили через тьму, о самых разных вещах, о звездах и цветах, о преступниках и сельском хозяйстве, о греках и о сенаторах. Я засыпала, когда он засыпал, я просыпалась, когда чувствовала, что он тоже проснулся. И все дни я ждала ночи, чтобы говорить с ним через мрак. Мне было плохо без его голоса, я ненавидела отца, презирала деда, мой муж, жестокий и ничтожный выскочка, не разделил со мной ложе ни разу, так как предпочитал сенаторских жен и молодых мальчиков, мне было горько от осознания того, какая родня мне досталась. Пока была жива моя мать, я находила утешение в разговорах с ней, она говорила мне о лучшем мире, о счастье, которое можно обрести страданиями. Я слушала ее и думала о своем. Да, у меня было все, что может пожелать девушка из моего рода, штат прислуги, омовения в серебряных ваннах, натирание дорогими благовониями и аркадским оливковым маслом, я даже могла ездить на лошадях личной конюшни принцепса, но пустота в душе оставалась.

Отец нашел мне мужа. Мои мать и бабка уговаривали меня, что это хорошее решение, что так будет лучше для всех. Этот Максенций, был тогда уже влиятельным человеком при моем отце, сражался с ним плечом к плечу в Сирии и Месопотамии. Он хотел стать августом, ему всегда было мало денег и власти. Когда мой отец умер, подкупленные сенаторы провозгласили Максенция августом. К моему счастью его убили очень скоро другие претенденты на титул.

Ужасное время, было чересчур много крови, слез, ненависти, солдатни, нищих и разбойников, голода и трупов в придорожных канавах. Очередной август убил мою мать и бабку, я осталась одна на глухой вилле, один на один с мыслями и с ним. Только разговоры ночью с ним меня спасали от безумия. Я рассказывала как мне плохо. Он жалел меня, говорил успокаивающие вещи и никогда не жаловался. До того момента. Той ночью я услышала его даже не положив голову на ложе, он был на грани. Я не стала медлить и решила бросить все и прийти к нему. Мне нечего было терять, со дня на день ко мне бы нагрянули убийцы.

Стаханов не шевелился и не говорил ни слова. Максимилла отвела взгляд и сказала:

– Хотите увидеть еще кое-что из этого? – она указала на рисунок на стене. – Идите за мной.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Миновали короткий коридор и вошли в пустую комнату с одним узким окном. На полу валялись некие свертки и бруски непонятного материала. Окрашенные в белое стены оказались сплошь зарисованы мелкими неумелыми рисунками, причем все они шли группами.

– Ваша работа, – полуутвердительно сказал Стаханов.

– Нужно было куда-то деть старые воспоминания, а этот способ работал.

– Что это? – Стаханов указал на толпу человечков центре. Один из них как-бы обращался к другим с речью. Рядом нескольких человечков били палками и тащили куда-то за руки и ноги. Перед непонятной глыбой на коленях стояли несколько человечков, над ними нависали старательно выведенные человечки с короткими мечами и палками.

– То, что я видела.

Стаханов перешел дальше. Следующую группу составляли человечки, полулежащие на ложах, посреди стоял стол с блюдами и кубками.

– Пир? – спросил Стаханов.

– Застолье, на котором мой отец объявил о моей помолвке с Максенцием. Грубые вояки-полуварвары и провинциальная ничтожная знать – он любил такие компании, ведь сам был из крестьян. В моей крови тоже осталась часть грубой крови…

– Максимилла, – прервал ее Стаханов. – Это все конечно очень интересно, но я хотел бы поговорить о Гончаре.

– Вы уверены? – на ее лице опять появилась загадочная полуулыбка.

– Еще как. Иначе, зачем я висел на воротах?

– Дом вы не получите, – резко отрезала она.

Стаханов опешил от такого резкого поворота в беседе. Единственное, что он выдавил из себя, было:

– Как?

– По крайней мере, я уверена в этом.

– А завещание? Как насчет него?

– Оно будет оглашено только через две недели. Это его пожелание. И вообще, Стаханов, зачем вам этот дом? Вы ведь его сразу продадите, как вы говорите «с потрохами». А его работы? Или вы собираетесь их коллекционировать? Сдадите в музей? Нет, вы их распродадите по дешевке, а что не получится – распихаете знакомым, а, в крайнем случае, свалите в сарае. Ведь так? – Максимилла сделала шаг вперед, Стаханов непроизвольно отступил к окну. – Вы ведь не знали этого человека, – продолжала она. – Вы даже не имеете понятия о том, что он делал. Разве я ошибаюсь?

– Знаете, – тихо сказал Стаханов. – У вас, наверное, настроение испортилось, я лучше пойду.

– Стоп, – Максимилла сделала успокаивающий жест. – У меня для вас есть одно письмо.

– Какое еще письмо?

– Он просил передать его, если сюда придет его племянник.

Они спустились в гостиную. Стаханов принял из рук Максимиллы обыкновенный конверт, без какой либо подписи. Стаханов театрально взвесил его в руке.