За куполом

Он налил виски Абигейл и добавил немного себе.

– Держи, – Малколм протянул стакан.

– Спасибо. – Она поднесла напиток к губам. Запах, хотя и не очень резкий, ей не понравился – пила она очень редко.

– Все уже идет к тому, что главным должен быть компьютер. Это единственно правильное решение, – продолжал Рейнольдс. – У землян просто недостаточно средств. И нам пока тяжело это принять.

Биолог задумалась на секунду, а потом подняла бокал.

– Во имя непрерывного усложнения систем!

Математик улыбнулся в ответ:

– За усложнение систем.

Жидкость обожгла горло и неприятным теплом сорвалась внутрь – лед еще не успел разбавить алкоголь.

– Не так уж и плохо…

– Смеешься? Такой у нас пару тысяч стоит!

– Как же мне повезло пить с ценителем! – Абигейл склонила голову набок, рассматривая лед в напитке. – Для людей свойственно избегать ответственности за свои решения. За свою жизнь в полной безопасности мы чувствуем себя только на груди у матери, и вместе с ее молоком впитываем ощущение пассивности от большого и взрослого авторитета. Поэтому вся наша история и культура состоит из попыток вернуть это чувство – одержимость какой-нибудь идеологией, диктаторами, религиозными догматами, да и любым сводом жестких законов – лишь бы снять с себя ответственность, жить по четко нарисованным правилам. Но тут… Амадис просто апофеоз инфантильности, она у них абсолютно на всех уровнях власти. Такой же абсурд, как и при любом тоталитаризме, с той лишь разницей…

– Что это работает, – математик перебил ее. – Компьютерная инфантильность человечества лучше любой другой. Лучше боготворить бездушное и рациональное, нежели спонтанное, эмоциональное и непредсказуемое. Какого Фрейда меня вообще сюда позвали? Летели изучать инопланетян, а в итоге углубились в самоанализ.

Оба сделали повторные глотки напитка, после чего нависла пауза размышлений. С секунду подумав, Абигейл решила сменить тему разговора.

– Наверно, тяжело жить с такой самокритичностью! – сарказм в ее голосе дружелюбно лежал на поверхности.

Ее собеседник поддержал инициативу, расплывшись в улыбке.

– Пара Нобелевских премий должна поднять мне самооценку, – математик указал на экран рукой, в которой держал стакан.

Под взглядом Малколма данные поочередно всплывали на передний план, представляя себя обзору.

– Что там у тебя?

– Проблемы Ландау, континуум-гипотеза. О, вот смотри, гипотеза Пуанкаре. А вон там физика – суперсимметрия и распад метастабильного вакуума, ну и что-то вроде Теории всего. Все решены. Думаю, по Нобелевке каждый год мне хватит до конца жизни.

– После нашего полета ее, скорее всего, отменят – не у тебя одного такая ситуация, – Абигейл зажмурилась и потерла переносицу привычным движением носителя очков.

– Ты заметила, что у них наука не делится на направления – физика, биология или химия? Они просто изучают окружающее пространство, а группы ученых занимаются отдельными проблемами.

Звезды за стеклом иллюминатора вытянулись в тонкие полосы – корабль совершил еще один скачок.

– Это необычное чувство – разгадывать одну тайну за другой. Я не представляю, как можно было додуматься до половины из них, вторую половину попросту не понимаю. Даже жутковато!

– Наука знает все на сто процентов, а люди продолжают ее изучать и работать в ней. Разве машины не могут все делать за них?

– Они боятся полностью отдаться в правящие руки, боятся, их обманут. Но я думаю, им самим уже давно наплевать, Амадис делает это специально. Людям надо к чему-то стремиться, конкурировать. Иначе свободная энергия выльется в беспорядки и преступления. Со стороны кажется онанизмом, но это уберегает общество от патологической сублимации.

Абигейл насмешили его слова.

– Милая метафора!

– Даже ложное чувство контроля сойдет.

Малколм засмеялся, однако при этом слегка покраснел.

– Надо будет предложить тому журналисту, фраза станет легендарной.

– Стоило бы записывать свои слова! С той самой минуты, как мы познакомились, твои фразы одна гениальнее другой, – на губах у нее возникло подобие улыбки.

Малколм почувствовал сквозь насмешки, как разговор перешел на личные темы. Пригубив виски, он придвинулся ближе к девушке и понизил голос:

– Не требуется. У меня всегда лучше выходит, когда я импровизирую!

– Так уж всегда? Не бывает заминок в твоей болтовне?

– Что ж, должен признаться, общество красивой девушки… – Математик аккуратно, словно опасаясь обжечься, плавным движением накрутил локон ее волос на кончик пальца. – …Может заставить меня поволноваться.

Осознав его намерения, девушка вздохнула с усмешкой, аккуратно отвела его руку и отошла на пару метров.

– Мистер Рейнольдс, думаю, я еще недостаточно пьяна.

– Все мои запасы к твоим услугам!

– Нет, мне уже достаточно, – она сделала последний глоток, оставив в стакане лишь куски льда. – Мне нужно работать. Вам удобнее тут? Тогда я воспользуюсь компьютером в спальне.

– Конечно! – Малколм театрально ссутулился и любезно указал на спальню.

Абигейл, проходя мимо, пыталась сдержать улыбку, но алкоголь предательски натянул уголки губ.

– Спокойной ночи, мисс Рэй! – ухмыльнулся за ее спиной Малколм.

– Спокойной ночи.

***

Напоследок окинув взглядом свой номер, Мерве закрыл дверь. Огляделся. Свет в коридоре был приглушен, точно за окном сгущались сумерки. Сейчас уже четвертый час ночи, и система жизнеобеспечения старалась воссоздать для пассажиров уют родных мест. Путь к лифту указывала широкая дорожка, вырванная из мрака теплым голубоватым свечением. Если на нее наступить, то нога слегка пружинила – поверхность была покрыта чем-то упругим и мягким, облегчающим ходьбу и снимающим напряжение со ступней.

В конце коридора освещение сменилось на более яркое, приближенное к дневному. Зона лифта очерчивалась на полу и стенах светлыми тонами. Шагнув на нее, Мерве оживил механизм – испарился мутный налет с задней стенки, обнажив спящий инопланетный сад, точно в середине высветился навигатор – куб-голограмма, с предложением выбрать место доставки. Наиболее частые и необходимые места для посещения раскрашены в более насыщенные цвета, нежели все остальные.

Интересно, где Амадис проводит ночи?

Палец Мерве коснулся иконки конференц-зала, где они недавно ужинали. Поиски лучше начать оттуда.

В конференц-зале было так же темно, как и везде: полосы на стенах не испускали теперь свет, а лишь холодное свечение стола и скульптуры-фонтана создавало в центре тьмы синеватый оазис. Перекатывающиеся ручейки воды на скульптуре преломляли лучи и отбрасывали их на потолок в виде бликов, которые, обтекая собой каждую, даже самую мелкую деталь интерьера, боролись с черными лапами тумана небытия, внутри которого уже растворялось большинство предметов этой комнаты.

На дальней от Мерве стороне, возле окна, за столом сидел Амадис. Пальцы его правой руки сжимали пустую деревянную шпажку, а желваки перекатывались по челюстям, создавая игру света и тени.

– Мне нравятся оливки, – первым начал он разговор, положив шпажку на блюдо с канапе, стоящее у него под рукой.

– Оливки? – Мерве подошел ближе, войдя в круг света, окружающий стол.

– В них сочетается широкий вкусовой спектр, – улыбнулся Амадис. Он тут же встал из уважения к гостю. – Вам заказать чего-нибудь?

– Спасибо, нет.

Хозяин Вселенной решил сразу ответить на повисший в пространстве вопрос о его человеческих слабостях:

– При отсутствии надобности связь моего аватара и главного процессора прерывается в целях экономии энергии. И тогда аватар начинает думать собственным мозгом. А ему нравятся оливки.

Амадис улыбнулся. Мерве ответил тем же.

– Интересно. Недочет у всезнайки.

– Сейчас связь уже восстановлена, вы можете задавать ваши вопросы.

Аарон смутился.

– Что же, извините, что испортил вечер…

– Ну, он бы закончился рано или поздно. Хорошо, что прервали его именно вы.

И Амадис отошел от стола к самому окну. За его спиной множество белых полос превратилось в белые россыпи туманностей. Судно завершило прыжок возле красного гиганта, и зарево его протуберанцев, словно закат, осветило комнату в багровые тона.

– К утру мы будем на месте, – сообщил он. – Вам не спится?

– Всем не спится, – пожал плечами журналист.

– Это верно.

– Я подумал, что скорее люди прислушаются к словам, сказанным вами, нежели к тем, что мне удалось вычитать в вашей Сети.

– Вы единственный, кто брал интервью у инопланетян, к вам будут прислушиваться. Вы пришли сюда не за этим.

Мерве покраснел и невольно отвел глаза от собеседника. Чтобы скрыть свое смущение, он попробовал на вкус одно из канапе, усевшись на стол неподалеку от блюда.

– Вы здесь за тем, – продолжал Амадис, – чтобы задать вопрос, ответа на который нет в наших базах данных.

– А утверждали, якобы нас не просчитывали!

На горизонте красного гиганта вспыхнул новый протуберанец, и стекло иллюминатора автоматически снизило пропускную способность света настолько, что с неба исчезли остальные звезды.

– Это правда. Но это не значит, что вы непредсказуемы. И вы правы – я держу в уме каждый атом Вселенной и точно знаю, осталось ли в ней место для еще одного всемогущего разума.

Сердце Мерве удвоило ритм. Практически каждый житель Земли, независимо от точки зрения, втайне не может быть уверенным в этом полностью.

– Однако я повторюсь – вы слишком предсказуемы. Если я скажу «нет», те, кто думает иначе, просто дадут новую интерпретацию. Этот вопрос никак не затрагивает у вас логическое мышление.

Последние слова были сказаны с легким налетом иронии, граничащей с усмешкой.

Аарон вздохнул, и за эту секунду он все обдумал.

– Скажите все же. Это будет интересно не только мне. Хотя, возможно, после этого путь в горячие точки мне будет закрыт.

– Ваше право, – Амадис, кажется, стал смотреть на него пристальнее и следил за каждым движением. – Его нет.

Ответ, казалось, был слишком быстрым и незаконченным. Мерве ожидал удивиться, испугаться или же разозлиться, но ответ его скорее расстроил.

– Может, вам нужно взглянуть на мир по-другому. Существуют расчеты, показывающие, что количество квантовых элементов во Вселенной достаточно для…

– Аарон, – аватар смотрел на него с укоряющим смехом, – понимаю, на некоторые вопросы тяжело получать ответы. Во всей Вселенной нет ничего подобного, и даже вся Вселенная не может являться Им.

Голос разума и раньше говорил ему то же самое, однако другая, инстинктивная, эмоциональная и, в конце концов, слабая сторона перечеркивала все доводы. Очень может быть, что самого Амадиса обвели вокруг пальца и его слова сами по себе являются доказательством обратного… Проклятье! Его мысли текли по тому желобу, что секунду назад нарисовал Амадис.

Его собеседник усмехнулся. Мерве даже не догадывался, что он это умеет. От всегда вежливого хозяина и дипломата этот жест казался весьма хамским.

– Вот видите!

Аарон взял еще одно канапе и встал со стола.

– Ничего. Это наверняка ничего не изменит. Как вы и говорили.

– Да, но я еще не закончил. Я правлю Вселенной, но то, что за ее пределами, остается для меня загадкой. Ни вы, ни я, ни даже сумасшедший не в состоянии представить, что находится за куполом, какие процессы там протекают. Мы ограничены нашей реальностью…

В следующее мгновение окружающее пространство полностью изменилось: приятная глазу синеватая плоть потолка облупилась, словно столетняя краска, обнажив белесоватую кость своего материала, все оформление стен, сцепившись с огромным смотровым иллюминатором, переливающимися потоками гладкого шелка стянулось куда-то в темноту, а фонтан в центре раскрошился на куски, вначале на более крупные, но которые после рассыпались в единичные атомы.

Глаза Мерве раскрылись в испуге и удивлении. Голова тут же закружилась и разболелась, словно вслед за комнатой изменился магнитный полюс. Чтобы не упасть, ему пришлось попятиться и облокотиться на стол, который, как ни странно, остался на своем месте. Комнату залил яркий белый свет, но шок изумления не давал глазам прищуриться.

Теперь Мерве находился в абсолютно белом помещении, напоминающем старое лишь смутными очертаниями: возвышения у самого входа и все так же повисшего в пространстве стола. Иллюминатор же исчез полностью, превратив комнату в глухую каморку.

– … И нашим сознанием. Мы не в состоянии представить то, что никогда не видели.

– Что это? – Недавний ужин и канапе стремились наружу.

– Косметические дизайн и оформление полностью внедряются прямиком в ваш мозг посредством электромагнитных волн, – хозяин легко взмахнул руками, обозначая масштаб. – Это экономичнее и гораздо эстетичнее, – добавил уже с улыбкой. – Некоторые эффекты невозможно получить, используя лишь материалы и физические законы, а глаз не может узреть все. Практически все вокруг вас – иллюзия.

Журналисту пришлось сделать глубокий вдох.

– Для чего вы мне это показываете?

– Чтобы вы осознали, насколько тесен ваш мозг, насколько ваш разум ограничивает восприятие реальности! – Белые стены помещения растворились, и их место заняли покрытые мхом, гигантские тысячелетние секвойи. Там, где раньше был иллюминатор, сквозь густую листву пробивались лучи солнца. В центре утопающего в зелени стола прорастал папоротник. – Все это мы легко внедряем в ваш мозг, так представьте же, сколько всего остается за его рамками.

Черные матовые туфли Амадиса слегка проваливались в рыхлую лесную землю. Он изящными движениями огибал кустарники, касаясь их мелких жестких листьев подушечками пальцев.

Секунду спустя окружение провалилось в темноту. Барабанные перепонки залепило воском, конечности пропитались анестезией. Мозг, полностью запамятовав местоположение своего тела в пространстве, безуспешно пытался обнаружить хотя бы отголоски сердцебиения. Но через мгновение лихорадочных метаний ему удалось уцепиться за спасительное ощущение, столь новое и неожиданное, что привыкание к нему и осознание обладания им потребовало бы заново прожить жизнь. Схоже оно было с ощущением падения, а точнее, с притягательностью его страха, но как если бы пропасти для падения были разбросаны в совершенно разные точки. Да и пропасти эти принимали все больше разномастных форм и размеров, от самых мелких, размытых и еле заметных словно точки, до огромных, высоких и ветвящихся.

И тут Мерве все понял. Это тот же лес, только он чувствовал его иначе! Не видел, просто знал. Знал, какой формы дерево, сколько оно весит и что за этим деревом есть еще дерево, которое глазам не достать. Он изумленно вытянул вперед руку, которая являлась пустотой в интуитивном желе бесконечного пространства.

– Знакомьтесь – субъективное мировоззрение одних из моих подопечных. Их органы чувств ограничены лишь гравитационными сенсорами.

Помещение снова обрело первоначальную красоту: за стеклом иллюминатора пылал протуберанец, журчала стекающая по статуе вода.

– Его вполне достаточно, – Мерве сжимал и разжимал ладони, снова привыкая к человеческим ощущениям.

– С гравитацией ваш мозг еще кое-как знаком, иначе бы этот эксперимент повредил психику.

– Знаете, это, конечно, эффектно, но все же в этом нет ничего нового для меня. В университете у меня был чрезвычайно придирчивый преподаватель философии, который заставлял меня налегать на книги. Так что я до сих пор помню учение Канта, – фыркнул Аарон и не глядя потянулся за еще одним канапе, ибо точно помнил, где именно за его спиной блюдо и сколько оно весит.

Амадис снова кратко улыбнулся и подошел ближе к столу.

– Я все это показал вам лишь для того, чтобы вы смогли поставить себя на мое место. – Его собеседник удивленно поднял бровь и склонил набок голову. – За пределами моей юрисдикции происходить и существовать может абсолютно что угодно. Но в нашей Вселенной… – он развел руками, – …я самый могущественный!

Журналист сдернул зубами оливку со шпажки. «Он и на этот раз насмехается или все так и есть?»

– Я искренне серьезен с вами, – снисходительно кивнул ему Амадис.

В ответ на это Мерве лишь почувствовал себя голым с полным набором постыдных недостатков. К тому, что твои мысли тебе не принадлежат, привыкнуть тяжелее всего.

– И вы также не чураетесь использовать геноцид при строительстве высшего общества, – Натан Фокс стоял у самого входа и слушал их диалог.

Мерве обернулся на голос, Амадис и глазом не моргнул.

– Это была крайняя необходимость, мистер Фокс, – только после этой фразы он посмотрел на него.

– Не сомневаюсь.

– Нет. Сомневаетесь.

– О чем это он? – спросил Мерве, дожевав оливку.

– Я так понимаю, мистер Фокс прочел про самый спорный этап в моей истории.

– «Спорный этап»?

– Спорный для вас, мне он ясен, как и все прочее.

Натан Фокс подошел ближе к центру комнаты, и свет озарил его, словно медведя, вышедшего к костру из лесной чащи. Высокий и грузный, в свои пятьдесят с лишним лет он все еще находился в отличной форме. Его дорогой пиджак обрисовывал массивную негнущуюся спину и разглаживался на широкой груди. Широкий классический воротник, застегнутый до последней пуговицы и затянутый галстуком, плотно обхватывал жилистую шею.

– Я думал, вы созданы для того, чтобы предотвращать такие события?

– Этим я и занимался. Геноцид был единственным способом предотвратить еще больший геноцид.

– И для этого вам понадобилось все население этой планеты?

– Я повторяю, у меня не было выхода! Существование этого вида при любом раскладе привело бы к вооруженному конфликту, в который были бы втянуты до нескольких различных разумных рас. Количество погибших при этом индивидов всегда превосходило население этой планеты.

– Но вы ведь «всемогущий». Ужесточили бы режим. Казнь – это радикально!

– Поймите же, я думаю на тысячелетия вперед. Я забочусь о еще не рожденных поколениях. И если я вижу, как люди, появившиеся на свет через несколько сотен тысяч лет, сгорают в квантовой войне, я должен сделать так, чтобы они вовсе не были рождены.

Мерве понимал, о чем речь, только в общих чертах, но решил не вмешиваться, а после прочитать всю историю самому.

– Вы боитесь потерять контроль? – Фокс смотрел подозрительно. – Что изменится через эти сотни тысяч лет?

– Есть такая поговорка: «Энтропия настигнет всех». Вселенная непрерывно меняется, эволюционирует. Она наполнена бесконечным количеством относительных физических законов и высокоорганизованных существ. Как сложная система, она непрерывно усложняется для достижения оптимального результата, что, кстати говоря, происходит не без моей помощи. И как всякая сложная система, она подвержена флюктуации – точечным искажениям и нарушениям внутренних законов. Рост числа флюктуаций неизбежен, и когда их количество станет критическим, для системы настанет точка бифуркации. Точка бифуркации – это период глобальных изменений, когда на определенный промежуток времени мой всеобъемлющий контроль ослабнет и повсюду начнутся беспорядки. Чтобы смягчить последствия данного периода, я и принял такие тяжелые решения. – Во время разговора с Натаном Амадис ни разу не улыбнулся, напряжение повисло в зале, и казалось, даже переливы воды в статуе нагнетали тревогу. – Но рассказывать об этих тяжелых временах не моя обязанность.

Фокс нахмурился в недоумении.

– Не ваша? Чья же?

Амадис снова улыбнулся. Мерве рад был увидеть эту улыбку.

– Его зовут Айоки. И он последний из своего вида.

***

Сон сморил Абигейл под самое утро. Алкоголь к тому времени полностью выветрился, но стресс, вкусная еда и уютный диван проделали всю работу за него. Когда Малколм ее разбудил, часы показывали половину десятого.

– Хм, Абигейл, – он с легким смущением потряс ее плечо. – Абигееейл.

Рука Рейнольдса с трудом тащила ее из глубин забвения. Лишь колоссальным усилием воли она заставила свой мозг освободиться от липкого сиропа сна. И только воспоминание того, что она сейчас в космосе, окончательно ее разбудило.

– Абигейл!

– Да? Нам пора идти?

– Фокс разослал всем сообщения. Мы вот-вот прибудем в Универсум.

– «Универсум»?

– Да, так называется место, где находится мозг Амадиса. Если мы хотим увидеть его со стороны, то нужно всем собраться на смотровой площадке через полчаса. Вставай, я пока налью кофе.

Девушка быстро привела себя в порядок и вышла в гостиную. Малколм поставил на столик две кружки с горячим напитком. Его аромат, напоминавший земные будни, разнесся по комнате и мгновенно поднял настроение.

– Вот, держи.

– Спасибо, – Абигейл уселась на край дивана перед своей кружкой.

– А ты гораздо симпатичнее, когда спишь, – математик говорил нарочито медленно, иронично разглагольствуя. Теперь его нижняя челюсть темнела щетиной, появившейся за ночь. – Тебе идет задумчивая молчаливость.

– Ну спасибо тебе! – Она отхлебнула кофе. Все еще тяжелые веки опустились, дабы зрительные чувства не мешали смаковать его вкус, и от удовольствия у нее непроизвольно вырвалось безмятежное «хм». – Ты спал?

– Нет. Я вообще мало сплю, а тут-то тем более.

– Здорово. Я про кофе. А как выглядит этот Универсум?

– Ох, тебя ожидает сюрприз! Не смотри в Библиотеке, испортишь впечатление!

К смотровой площадке вела верхняя кнопка лифта. Абигейл и Малколм были последними поднявшимися туда. Их появление заставило отвернуться присутствующих от панорамных окон.

– Мистер Рейнольдс. Мисс Рэй. – Амадис поприветствовал их своей неотразимой улыбкой. Свежий, как и прежде, не в пример остальным – небритым мужчинам и сонной Абигейл. – Доброе утро! Удалось поспать хоть немного?

– Лишь мне, да и то пару часов, – ответила девушка.

– В таком случае хочу сказать вам, что вы превзошли всех своих попутчиков – больше никто не сомкнул глаз этой ночью.

– Наверняка никто и не пытался. – Она оглядела купол над их головами. Смотровая площадка являла собой обширную плоскую поверхность на обшивке корабля, накрытую прозрачным колпаком. И все сто восемьдесят градусов обозреваемого пространства покрывало размытое скоростью звездное небо. – Когда мы завершим скачок?

– Через пять минут. Этот последний. Когда мы выйдем из него, вы сможете наблюдать Универсум визуально.

У стоявшего в отдалении Натана Фокса от движущегося неба закружилась голова. В поисках зрительной опоры он перевел взгляд на коллег, но расплывчатая картинка и чувство сухости в глазах остались. Облокотившись на поручень, он крепко зажмурился и потер закрытые веки ладонями, наслаждаясь уходящим дискомфортом.

Заботливый Амадис сразу же обратил на него внимание.

– Утро – самое тяжелое время после бессонной ночи.

Поняв, что говорят с ним, Фокс выпрямился во весь рост, выпятив могучую грудь. Амадис, хотя и был немногим выше него, из-за своей худощавости все же проигрывал ему во внешности.

– Забыл в номере очки. Глаза устают от всего этого круговорота.

– Чтобы разглядеть столицу, они вам не понадобятся.

Фоксу подумалось, что нежеланием сглаживать острые углы Амадис явно напрашивается на разговор.

– Я и так видел предостаточно.

– Это путешествие не просто экскурсия, мистер Фокс. Его цель – чтобы вы полностью прониклись ситуацией, ибо сухие архивы отнимают много времени и, на первый взгляд, весьма противоречивы.

– Архивы дают объективную точку зрения, а вот вы пытаетесь придать им нужную окраску, используя впечатления, полученные нами от этой «экскурсии».

– У людей бывает слишком много «объективных точек зрения». Поэтому-то меня и поставили во главу.

– Какой же тогда толк в открытой архивации всех ваших умозаключений, если вы расставляете акценты, как вам заблагорассудится?

Они говорили практически шепотом, отгородившись от остального мира, но с совершенно разной подачей: Фокс был совершенно серьезен, напряжен и вытянут по струнке, недвижимо сохраняя каждый миллиметр собственного пространства, тогда как Амадис произносил каждое слово с оттенком иронии, позволяя собеседнику доминировать.

К ним подошел Джошуа Райт. Он стоял неподалеку и, заметив, как насторожен Фокс, решил вмешаться.

– Толк в том, что другого выхода нет, – его глаза, обрамленные мелкими морщинами, хитро улыбались, источая при этом рождественские уют и доброту. – Брось, Натан. Никто не в состоянии их читать. Он величайший мозг во Вселенной, кто способен следить за правильностью его решений?

Политик покосился на Райта. Без слов было понятно, что тот советовал ему быть аккуратнее – от теплоты взгляда явно веяло укором. Опомнившись, Фокс тут же смягчился, и его лицо потеряло суровость.

– Айоки способен, – ответил Амадис. – Вряд ли можно найти более беспристрастного критика моей работы.

– Его тоже мало кто слушает? – усмехнулся профессор.

– О нас вообще мало кто думает, это означает, что я справляюсь со своей работой. Вы не прислушиваетесь к внутренним органам, пока они не заболят.