Этнофагия

Яннис был, как и многие его собратья, гладкошëрстным. Блестящий чëрно-коричневый окрас придавал ему стильный, но несколько лощëный вид. Большие плоские уши свисали вдоль его приплюснутого лица, увенчанного длинным, относительно невысоким морщинистым лбом. Он был одет в лёгкую сетчатую накидку. На руках у фамильяров было всего по четыре пальца. Ими Яннис сжимал вилку, держа её так, будто собирался воткнуть в меня.

– Приятного аппетита, – выпалил фамильяр, дождавшись, пока я набью рот едой. Он безбожно картавил. – Вы слышали?

Мне пришлось довольно долго жевать, чтобы ответить:

– Да, слышал, спасибо. И вам.

Яннис издал звук, похожий на чих. Я отодвинул тарелку подальше, изо всех сил стараясь делать это наименее демонстративно.

– Всё шутите, – сказал он.

– А вы выражайтесь яснее, – ответил я. – Слышал ли я – про что?

– Вчера убили троих моих соплеменников! Это беспрецедентный акт вероломного насилия!

– Быстро же слухи ползут, – с сожалением заметил я, ковыряя остывающий завтрак и сдерживая предательскую улыбку. Он что, специально подбирает слова, на которых сможет потгхенигховаться в грассировании?

– А вы предпочли бы умолчать об этом? – почему-то казалось, Яннис сам не верит, что задаёт мне этот вопрос.

– Расследованием должны заниматься профессионалы, – вяло отбился я. – Уверен, что убийц накажут. Спите спокойно.

– Я был там, – сказал Яннис. – И видел, что вы сделали.

– Да?

– Ещё как! – сказав это, фамильяр аж завибрировал. – Вы остановили драку людей с фамильярами! Я всем расскажу о том, что вы защитник нашего брата! Нам нужны такие, как вы! Я возглавляю студенческое движение…

– Нет! – неожиданно для самого себя воскликнул я и посмотрел в его большие чёрные глаза, полные надежды на отклик и понимание с моей стороны. Увы, я вынужден отказать ему в столь приятной иллюзии. – Я просто остановил драку. Это моя работа. Никакой специфической любви к какой-то отдельной расе или этносу у меня нет. И вам не советую увлекаться. Всего хорошего!

Я не стал доедать, а вместо этого отнёс грязную посуду на кухню и молча покинул трактир. Яннис не сводил с меня глаз, но также ничего не сказал. Наверное, со стороны всё это выглядело очень глупо. Впрочем, никто этого и не видел, поскольку стояло слишком раннее утро – остальные постояльцы начнут просыпаться только через час. Ох, рано встаёт охрана…

Солнце едва поднялось над морем. В воздухе гуляет мягкий рассеянный свет. Я живу на три квартала выше здания городской ратуши, неподалёку от которой находится Корпус Стражей со всеми его казармами, административным зданием и собственной Академией. По пути на работу я встретил в переулках пару коллег, торговца, готовившего к разгрузке телегу с бочками, полными живой рыбы, а ещё бригадира-урса, который руководил группой фамильяров-уборщиков в оранжевых хитонах. После вчерашнего извилистые каменно-глинистые дороги города были завалены мусором, какую-то часть которого рабочие успели сложить в кучи, потихоньку начинавшие смердеть. Надеюсь, их вывезут до того, как солнце вступит в свои права.

Покинув богатый квартал, преимущественно застроенный двух- и трёхэтажными розовато-белыми домами из кораллового цемента, я очутился на главной площади, или, как еë ещё называют – агóре. Её поверхность выложена из камня – как и транспортные жилы, ведущие в центр Симпáна с разных сторон. На площади было довольно оживлённо – работники суда и администрации спешили в свои кабинеты; торговцы раскладывали товары на прилавках по краю площади, центр которой рассекали несколько электрических тележек, набитых всяческих добром. Казалось, всё идёт своим чередом.

Я заглянул в караульную, принял душ и переоделся в повседневную форму. Мои бëдра защищали файлиды из кожи, соединëнные между собой при помощи шнуровки и заклёпок, формируя эдакую подвижную бронированную юбку, которая называется файлеус. Лёгкий нагрудник из дубленой кожи также неплохо пропускал свежий воздух, что не могло не приносить облегчение в нашем климате.

Капитан Лебядкин поймал меня в коридоре, когда я как раз шёл к нему.

– Муромский! Ко мне!

Я еле удержался от того, чтобы гавкнуть.

– Так точно.

Кабинет капитана представлял собой эхо и результат его спартанского воспитания. Здесь он устраивал совещания, здесь же и дремал, когда было нечем заняться. В левом углу стояла идеально заправленная кушетка. Из прочей мебели – массивный прямоугольный стол, да несколько стульев, один из которых был чуть выше остальных. Напротив каждого стояла чернильница с пером. С правой стороны находилось окно с деревянными ставнями, выходящее во внутренний двор. Со второго этажа было отлично видно, как маршируют новобранцы. На стене позади стула, на котором возвышался своей массивной фигурой Лебядкин, красовалась эмблема Корпуса Стражей – скрещенные пистолет и кинжал. Прямо перед ним лежали какие-то документы.

Я стоял, ожидая разрешения сесть. Капитан изучающе смотрел на меня, постукивая пальцем по столу. За крупными чертами его лица таились непостижимые для меня мысли. Наконец, Лебядкин взял лист чистой конопляной бумаги из стопки справа от себя и протянул его мне.

– На, – сказал он. – Садись. Пиши рапорт.

Я последовательно изложил суть событий в Амфитеатре с моей точки зрения, благо, литературный жанр мне не чужд. Капитан, наискось прочитав эти, между прочим, весьма остроумные и точные дефиниции произошедшего, бросил бумагу в общую стопку, мгновенно потеряв к ней всякий интерес.

– Ты понимаешь, почему я тебя не повышаю, Артём? – спросил он, отвечая на немой вопрос в моих глазах

– Позволите говорить честно?

– Ну попробуй.

– По-моему, я довольно хорошо справляюсь со своей работой, – констатировал я. – У меня нет ни одного дисциплинарного взыскания за всё время обучения и службы. И высокие показатели по раскрытию и предотвращению мелких краж. Я никогда не опаздываю и ни в чëм ни разу не скомпрометировал Корпус. Если честно, капитан, я действительно не понимаю, почему вы меня не повышаете.

"А вместо этого повышают Лаврецкого, который вчера во время экстремальной ситуации покинул свой пост", – додумал я, но говорить этого не стал.

Лебядкин покачал головой и громко выдохнул через нос.

– Ты дерзкий малый, – сказал он. – Этого никто не любит.

– Вы сами говорили, что всенародная любовь – не главная цель нашей профессии.

– Ха-ха! – Лебядкин вдруг уронил свои тяжёлые руки на стол, отчего все бумаги разом подскочили в воздух. Я вздрогнул вместе с чернильницами. – Ты меня подловил! Ладно. Должен признать, ты действительно хорошо справляешься. Вчера ты действовал по уставу и всё сделал, в общем, правильно. И да, лидер должен понимать, что сам несёт ответственность за свои поступки. Некогда думать о том, что скажут другие, когда необходимо сделать то, что дóлжно. В этом плане ты меня полностью устраиваешь…

"Но… "

– …но есть одно обстоятельство, которое мешает мне рассматривать твою кандидатуру непредвзято.

– Если вы о том случае, когда я учился в юридической академии…

– Чего? – поморщившись перебил меня капитан.

Я тут же проклял себя за длинный язык. Надо было просто молчать… Но теперь не отвертишься, придётся заканчивать мысль.

– Когда я жил на Ми́коносе, то был исключён из академии за дружбу с людьми, которые убили стражника…, – признался я. – Я думал, вы знаете.

– С чего ты вообще взял, что мне есть дело до этого? – раздражённо поинтересовался Лебядкин. – Я что, по-твоему, дурак? Пытаешься отвести разговор от нежелательной темы?

– При всëм уважении, капитан, я не понимаю, о какой теме идёт речь, – сказал я.

Уголки его губ поползли вниз, а взгляд стал ещё более суровым.

– Речь, конечно, идёт о твоём брате.

Вдруг словно пелена рассеялась у меня перед глазами. Я стою посреди комнаты с ружьём в руках. Оно выглядит огромным. На полу в луже крови лежит мой отец. Кажется, он без сознания. Из его живота торчит нож. Я стреляю в собственного брата, которого окончательно поглотило безумие, долгие годы точившее его незаурядный ум. Ум, который я вышиб из него одним пальцем, забрызгав его кровью и серым веществом нашу родную маму.

Вот, что снилось мне сегодня ночью, а я категорически не хотел этого вспоминать. Странно, что капитан заговорил как раз об этом. Такие ситуации обычно заставляют людей верить в тонкую мистику жизни. Что до меня… Мне кажется, вряд ли у вселенной есть на мой счёт какой-либо план. И уж точно капитан Лебядкин говорит всё это не для того, чтобы вписаться в нарратив моей жизни.

Наверное, я молчал слишком долго, потому что капитан поинтересовался:

– Что, совсем нечего сказать?

– А что конкретно вы хотите знать? – спрашиваю я, чувствуя страшную сухость во рту.

– Только самое важное. Твоя версия событий – не для протокола.

– Но зачем вам это, капитан? – недоумеваю я. – Какое это может иметь отношение к моему повышению?

– Такое, что твой брат был болен. Я должен быть уверен, что не сделаю старшим сержантом шизофреника. Без обид.

Пришло моё время вздыхать и выдыхать.

– Ну хорошо, – сказал я. – Начнём с того, что мы с Добрыней братья только по матушке.

– Это обнадёживает! – заметил капитан. – Продолжай.

Я сглотнул. Нечасто мне приходилось вспоминать об этом.

– О-хо-хо…, – выдал я, ожидая, пока мысль сложится в слова. – Ладно, с чего начать? Мой отец женился на маме, когда Добрыне было пять лет. Через год на свет появился я. Когда мне исполнилось восемь, я стал замечать, что брат сильно меняется. Он замкнулся на себе, перестал общаться со мной и родителями, всё время был раздражён и часто говорил непонятные вещи. Так продолжалось довольно долго. Когда пришло время поступать в академию, Добрыня провалил вступительные экзамены и обвинил преподавателей в заговоре. А потом он решил, что мой отец также приложил к этому руку. Их отношения совершенно разладились. Добрыня стал всё реже бывать дома, навещая нас, только когда папа был на работе. Мне он рассказывал совершенно невероятные вещи, которые, как я уже знал тогда, не могут оказаться правдой…

– Например?

– Ну, например, что у нас в подвале живёт невидимый человек. Или что почтальон приносит в письмах хворь и хочет всех обокрасть. Что люди могут разговаривать мыслями, не открывая рта… Много было странностей. А в какой-то момент появились какие-то загадочные "они", которые говорили ему, что делать, чтобы мир стал лучшим местом. И однажды они приказали ему убить моего отца… Я ему помешал. Вот и вся история.

Лебядкин молча смотрел мне прямо в глаза не менее тридцати секунд. Я выдержал это испытание с честью.

– Хорошо, – сказал он. – В смысле, ничего хорошего, но суть я уловил, и меня твой рассказ полностью удовлетворяет. Поэтому дальше молчи и слушай внимательно, старший сержант Муромский.

Я почувствовал вдруг, как по телу разливается приятное тепло. На контрасте с мрачным осадком, который остался у меня после погружения в прошлое, мысль о внезапном повышении в должности ощущалась, как добрый глоток вина.

– Спасибо за оказанное доверие! – вставая, сказал я и отдал честь.

– Нет, ты идиот? Сказал же, заткнись и слушай, а то разжалую к чëртовой матери.

Я кивнул и вернулся на стул. Спинки у него не было, поэтому файлиды свободно свисали с боков.

– Итак, ввожу в курс дела, – сказал капитан. Мне показалось, что его тон вдруг разом изменился, чтобы теперь учитывать мой новообретëнный ранг. Это ощущение было приятным. – Всех вчерашних жмуров зарезали и обокрали. Все они учились в школе фамильяров. Ночью ребята прочесали округу, но взять никого так и не смогли. Те трое, что швырялись камнями, утверждают, что ничего об этом не знают. Пока я тут разбираюсь с этим дерьмом, мне нужно, чтобы ты взял под защиту и привёл сюда этого горе-режисёра. Ходят слухи, что театр задолжал крупную сумму ростовщикам. После такого фиаско, боюсь, они не скоро смогут расплатиться. Плюс, пока не ясно, кто убил слуг, лучше нам приглядывать за всеми, кто имел отношение к этому спектаклю. Наша основная версия в том, что на острове высадилась диверсионная группа, цель которой – дестабилизация отношений между нами и зверолюдом. Хотя, у меня есть определённые соображения, но об этом поговорим потом. Как понял меня, Муромский? Повтори задачу.

– Как можно быстрее организовать конвой для господина Беорна и привести его сюда, – суммировал я, опуская ненужные детали.

– Кого-кого?

– Так зовут режиссёра. Беорн.

– По хрен, как его звать. Бери Илюшу – и чтоб к обеду урс был у меня в кабинете. Не забудь зайти за новыми знаками отличия. И возьми у Пшеницына адрес, он знает. Вопросы?

– Лаврецкого?!

– Да, – сказал капитан. – Теперь он твой младший сержант. Развлекайтесь. Свободен.

Я нашёл решение капитана ироничным. Это было подозрительно, ведь у шефа нет чувства юмора. Он же видел, как Илюша вёл себя по отношению ко мне. Зачем Лебядкину вот так унижать сына знаменитого адвоката? Не становлюсь ли я инструментом в чьей-то подковëрной игре?

Приняв это всё во внимание, я решил, что не буду глумиться над Илюшей, а вместо этого попробую быть с ним помягче. Кто-нибудь же должен разорвать порочный круг дедовщины и насилия? Хотя, перед тем, как подписаться под подобным манифестом, неплохо было бы выяснить судьбу Чен Чена.

В первую очередь я спустился на этаж и зашёл к лейтенанту Пшеницыну за сержантской медалью и шевронами. Он выдал их мне, почти не глядя, полностью погружённый в бумажную работу.

– Лейтенант, могу я задать вопрос?

Пшеницын, не поднимая головы, промычал что-то себе под нос.

– Среди убитых сегодня ночью фамильяров числится некий Чен Чен?

– Нет, – всё так же, глядя в документы, отвечал лейтенант. – Я занят.

– Спасибо. А адрес Бео…

– Медвежий Вал, дом один!

Я поспешил выбежать из его кабинета, пока в меня не полетели канцелярские принадлежности.

Значит, нет. Что ж, Илюша получает своё право на индульгенцию. А вот и он!

– Младший сержант Лаврецкий! – не удержался я. – Ты ли это?

Теперь Илюша обязан обращаться ко мне уважительно.

– Так точно… Сержант, – отвечал он, буквально излучая вокруг себя желание провалиться сквозь землю.

Я не стал его поправлять, а вместо этого отвёл в тихий угол и спросил:

– Скажи на милость, куда ты вчера определил фамильяра по имени Чен Чен?

Казалось, Илюшу сбил с толку этот вопрос. Лаврецкий нахмурился, как ребёнок, а пальцы его потихоньку сами собой заскользили в сторону рта.

– Понятия не имею, о чём вы, сержант, – сказал он и принялся грызть ноготь на указательном пальце.

– Врëшь, Илюша! – сказал я, и только после этого понял, что именно я сказал. Споткнулся о первую же кочку…

Глаза Лаврецкого поползли на лоб. Похоже, он знал о существовании этой клички, и страшно её ненавидел. Он вытащил палец изо рта и сжал челюсти. Сдерживаемое им возмущение выступило в виде пятен красного цвета на лице и шее.

Сомнений нет – это война. С другой стороны, так проще. Маски сброшены. Не похоже, чтобы Степан Андреевич сильно заботился о судьбе своего младшего сына. Может быть даже, что мне за это ничего не будет. Субординация есть субординация.

– Пока что я тебя ни в чём таком не подозреваю, – сказал я.

– А в чём меня подозревать? – набычился Илюша.

– Ну, если ты в курсе, вчера убили троих фамильяров. Плюс, этот ваш конфликт со слугой таласанца. Он мне потом рассказал, что ты увёл Чен Чена ещё с трибуны, в то время, как должен был помогать остальным остановить насилие. Тебе есть, что сказать по этому поводу? Зачем тебе понадобился тот фамильяр?

Лицо Илюши вдруг приобрело триумфальные черты. Он высокомерно опустил уголки губ и слегка сморщил нос, будто учуял где-то здесь дерьмо.

– Вы, старший сержант, должно быть, рехнулись на почве любви к братьям нашим меньшим. И возомнили себя сыщиком.

– Соблюдай субординацию, – сказал я.

– Ну а что? Он пропал, этот Чен Чен, или как? Ко мне какие вопросы?

Это был удар под дых. И действительно, я ничего не знаю о судьбе искомого фамильяра, и, если быть честным, не имел права задавать Илюше этот вопрос. Капитан уже наказал его за то, что случилось вчера. Любые мои санкции излишни.

Ответить, тем не менее, необходимо. Желательно что-нибудь нейтральное. Нельзя терять авторитет.

– Я хочу с ним поговорить. Где мне его искать?

Илюша, конечно, почувствовал мой финт, но был вынужден ответить:

– Я свёл его со своим отцом. Ему нужен новый слуга для специфических нужд, а этот оказался как раз с подходящим набором… умений. Узнав, сколько будут платить, собакéн взял задаток, и сам с удовольствием бросил свою работу.

– Специфических нужд?

– Нужны только очень смелые, видишь ли.

– Допустим, – сказал я. – А почему сразу не сказал мне? Зачем врал, что не имеешь понятия, о чём речь?

– Это что, допрос? Ну арестуй меня тогда за враньё, что поделать… Иногда я скрываю свою личную жизнь от посторонних. Такой уж я парень.

– Лучше обращусь к твоему отцу.

– Удачи, – без тени искренности напутствовал меня Илюша.

Община урсов находилась на отшибе – по пути к Горе, на которой многие из них время от времени сизифили. В конце концов, никто из разумных не мог сравниться с ними в физической силе. Эти крупные зверолюди живут в больших круглых домах из спрессованной глины и соломы. Место для них выбирается со строгим соблюдением этикета и с учётом мнения каждого члена общины. Вокруг такого дома должно быть достаточно свободного пространства, на котором желательно иметь не менее двух деревьев. Из-за этих правил, район урсов уже мало напоминал город. Скорее это были небольшие хозяйства, стоящие друг от друга на значительном, по меркам городской застройки, удалении. Там дальше начинались поля, засеянные льном, коноплëй и другими культурами.

Жизненный девиз урсов можно было сформулировать следующим образом: "Дружи на расстоянии – дерись в ближнем бою". Среди них есть немало кузнецов и других мастеров на все руки. Но больше всего они любят холодную сталь. Каждый уважающий себя урс, даже если не носит с собой оружия, хранит дома семейную реликвию – кинжал, передаваемый из поколения в поколение. Изготовление подобного ножа считается заявлением о начале собственной династии, а пропажа его приравнивается к гибели рода. Многие урсы владеют холодным оружием получше большинства людей. Это долгое время вносило определенное напряжение во взаимоотношения наших рас. Проблему решили тем, что им законодательно запретили пользоваться огнестрелом, который они и без того презирали. В итоге люди вроде бы почувствовали себя в безопасности и успокоились, хотя о какой безопасности может идти речь, когда против тебя стоит ста пятидесяти килограммовая разумная машина для убийства? Не знаю, не знаю…

Сначала мы с Илюшей передвигались на самоходной тележке, но здесь она стала бесполезна, поэтому мы спешились. Улица Медвежий Вал располагается по самому центру посёлка с неровными грунтовыми дорогами. Стража тут присутствует в самом номинальном количестве, ибо урсы привыкли решать дела между собой и редко обращались в городские суды.

Солнце начинает припекать. Совсем скоро начнётся самое трудное время – как раз, когда мы двинемся обратно.

– А как будет правильно, урси́ха, или урся́нка? – спрашивает вдруг Илюша.

– Правильно – у́рса.

– Пф, ну и бред, – отмахивается младший сержант. – У́рса-фигу́рса.

– Давай-ка потише с этим тут.

Я свернул на указателе, стараясь ступать по протоптанным дорожкам, не забредая лишний раз на частные территории. Урсы принципиально не пользовались заборами, но они прекрасно обходились и без них. За нарушение границ частных владений можно было и по голове получить. Конечно, нам бояться было нечего, но я знал их обычаи и не хотел привлекать к нам лишнего внимания.

Многие из них проснулись к этому часу, но пока сидели дома со своими семьями и завтракали. Несколько кузнецов уже приступили к работе, заполняя воздух энергичным перезвоном, к которому присоединялся аромат горячего хлеба и жареной рыбы. У кого-то убежали гуси, и на них залаял дворовый пёс. Фамильяры и фамильярки бегают по дорожкам туда-сюда, неся в руках кто-что: воду, еду и самый разнообразный хлам.

Посёлок не был лишён электрического снабжения, но использовалось оно только для самых важных вещей, таких как, например, общественная холодильная камера. Урсы прекрасно видят в темноте, поэтому идеей электрификации своего гетто они не загорелись (ха-ха), особенно принимая во внимание, что для этого придётся впустить на свою частную собственность столько чужаков, "которые всё тут перевернут вверх дном".

Что тут сказать, упëртый народец. Но и примечательный многими интересными чертами.

После весьма продолжительных попыток достучатся до хозяина, я толкнул входную дверь его жилища, украшенную извилистыми узорами. Урсы никогда не запирались. Воровство в общине каралось отрубанием пальцев. Да и пробраться к кому-то из них незамеченным от всех остальных было попросту невозможно.

Дом Беорна был построен вокруг огромной сосны. Внутри стоял соответствующий аромат. Я открыл ставни на одном из окон и впустил внутрь свет. Пол, видимо, был залит коралловым бетоном, поверх которого уложили ровные ряды шлифованных деревянных досок. На них тут и там лежало несколько замызганных ковров. Вокруг центрального древа была устроена стойка с книгами и кухонными принадлежностями. Справа она обрывалась. Там была устроена печь, труба от которой поднималась параллельно стволу сосны и выходила через крышу.

Слева же, у самой стенки я увидел нечто, что сразу определил как алтарь Двенадцати. Такой был у них в каждом доме. Здесь лежат вещи, символизирующие мудрость первых урсов, объединивших народ и обучивших их языку, земледелию и ремёслам. По-крайней мере, так гласит их легенда. Одной из таких вещей был ритуальный клинок, которого как раз на месте не оказалось. Это меня сразу же насторожило. Такой нож часто используется для так называемых "благородных убийств".

– Никого нет! – озвучил Илюша.

– Угу.

– Ну и ладно! – сказал младший сержант. – Нам же лучше. Может, будем в Корпусе ещё до жары. А там и обед…

– Ты ничего не путаешь? – поинтересовался я. – Или капитан приказал вернуться с пустыми руками?

– Никак нет, сержант, – скривившись, ответил он. – Ну и какие будут указания?

– Сходи к соседям и спроси, вернулся ли хозяин домой вчера вечером.

Пока Илюша опрашивал зевак, собравшихся у самой границы территории Беорна, я осмотрелся повнимательнее и обнаружил рядом с алтарём какую-то записку, написанную хорошим убористым почерком.

"Дорогой Беорн!" – прочитал я. – "Ваш талант, несправедливо осуждённый завистниками, поразил моё существо до самой глубины души. Посмотрев лишь половину этой несравненной пьесы, я смог проникнуться вашим незаурядным мастерством более, чем полностью. Боюсь представить, что будет, когда я увижу её целиком! Как человек, сочувствующий вашим идеям, я намерен оказать вашей труппе поддержку, в которой вы несомненно нуждаетесь после столь прискорбно неудачной премьеры. До меня дошли слухи о вашем плачевном финансовом положении. Если вы понимаете, о чëм я, то жду вас завтра в общине Всеединства на площади Единения как можно раньше с утра, ибо я должен буду отбыть с вашего прекрасного острова незамедлительно. Просто приходите и ждите меня там. Я вас узнáю".

– Если вы понимаете, о чëм я…, – повторил я вслух.

– Ушёл часа три назад, – объявил Илюша, вернувшись с улицы. – А ночью тут был курьер.

– Да, и принёс письмо, – сказал я, протягивая ему записку.

Илюша пробежал её глазами и засмеялся самым гаденьким смехом из тех, что мне доводилось слышать.

– Тхе-тхе-тхе-тхе-тхе…

Первый раз такое слышу, честное слово.

– Ну и жополиз! – сказал он, возвращая мне листок. – Интересно, кто это? Наверняка, этот придурок Андерсон с Пароса. Больше я таких кренделей не знаю.

– Кто это? – спросил я.

– А, – Илюша махнул рукой. – Поднялся на торговле воздушными пузырями с рыбьими мордами. Чёртов придурок. Приезжал как-то к моему отцу.

– Ладно, – сказал я. – Тогда пошли.

– Куда?

– В общину Всеединства, куда ещё? Надо доставить Беорна в Корпус. Таков уж приказ.

– Вот вечно те… вам, сержант, не сидится на месте, – пожаловался Илюша, подбираясь к самой границе моего терпения. – Я имею ввиду, мы же просто можем передать ему через соседей, чтобы он прибыл в наше распоряжение. Откуда столько ненужного рвения?

– Понимаешь, – сказал я, подумав. – Мы с тобой стражи, Илья. Защитники разумной жизни на Земле. Ты этого не знаешь, или не хочешь знать, однако это так. Ты помнишь текст клятвы, которую давал, когда заступал на службу?

– Клятвы? Ты шути…те? Кто вообще помнит клятву? Её учат один раз, чтобы рассказать во время присяги.

– А что такое, по-твоему, присяга? – спросил я.