В тени молнии

Магия подействовала немедленно: еле уловимый гул и вибрация проникли в мозг, ускоряя его работу, позволяя увидеть ветвящиеся возможности ближайшего будущего. Демир производил расчеты с нечеловеческой скоростью, обдумывая решения на недели вперед, готовясь к сотням ходов одновременно, будто играл в сложную игру.

Но это была не игра. Это была его карьера, и жизни людей, и даже, возможно, будущее империи. Как хороший оссанец, он, конечно, использует свою победу, чтобы укрепить репутацию своей семьи-гильдии, но также для того, чтобы сделать лучше жизнь миллионов. Честолюбие, решил он для себя, когда ему едва исполнилось двенадцать, не обязательно должно быть сугубо личным делом. Он был честолюбив от имени всех.

Однажды весь мир увидит, что Демира Граппо нельзя свести к его природной магии. И тогда множество людей улыбнутся ему без страха.

Довольный своими планами и помня о том, что у него может начаться гласрот, стеклянная болезнь, он снял волшебное стекло с уха и убрал его в карман с подкладкой из бархата и пробки, защищавшей тело от эманации годгласа, когда тот не был нужен. Пальцы ненадолго задержались на лежавших там безделушках. Каждая имела свою форму, чтобы ее легко было найти на ощупь: утешительный набор магических костылей для слабого, смертного человеческого тела.

Он все еще был погружен в раздумья, когда кто-то из слуг окликнул его, не сходя с коня:

– Сэр, в лагере что-то происходит.

Мысли затягивали, не отпускали Демира; потребовалось усилие воли, чтобы вырваться из их плена. Он отпустил руку Мирии, в последний раз ободряюще хлопнул ее по плечу, как старого друга, и посмотрел в сторону лагеря. Равнина в этом месте имела небольшой уклон, и только найдя свою лошадь и забравшись в седло, Демир понял, о чем говорил подчиненный.

В лагере действительно что-то происходило. Сотни, нет, тысячи факелов горели в руках солдат, которые длинной колонной выходили на равнину и двигались к Холикану. Поэтому на равнине было светло, хотя последние лучи солнца уже растаяли за горизонтом. Несмотря на все свои умственные способности, Демир растерялся. После битвы три полка отправили собирать раненых, преследовать бегущего врага и охранять аванпосты, но большинству солдат приказали разойтись по палаткам, чтобы офицеры могли подсчитать потери и снова распоряжаться поредевшим войском.

Так какого черта они решили пойти в город?

– Каприк, – позвал он, – узнай, что там такое.

Каприк хмуро взглянул на город, потом вскочил в седло. Демир как завороженный смотрел ему вслед. Какой-то механизм в его мозгу отказывался включаться. Что-то пошло не так, он понимал это, но не мог найти объяснения. Это не входило в его расчеты. Не желая поддаваться панике, но одновременно будучи не в силах ждать, Демир медленно поехал на юг, чувствуя, как нарастает в нем страх перед неизвестным. Пальцами левой руки он зажал в щепоть ткань своего триумфального плаща и теперь рассеянно тер ее.

Только когда вернулся запыхавшийся Каприк, страх овладел им по-настоящему.

– Демир! – крикнул Каприк. – Какая-то ошибка, что-то не то со связью. Восьмой, похоже, считает, что они получили приказ разграбить город.

– Разграбить… – прошептал Демир. – Во имя стекла, какой у нас век на дворе? Мы больше не грабим города! Поезжай туда и скажи им, чтобы возвращались в лагерь! Доведи мой приказ до каждого полковника. Поезжай!

Каприк ускакал. Демир оглянулся через плечо на штабных. Сначала он посмотрел на Хелену Дорлани, затем на Якеба Ставри и старшего из братьев Форлио. Все глядели с тем же замешательством и удивлением, какое, вероятно, читалось и на его лице.

– Кто велел разграбить город? – спросил он.

Все посмотрели друг на друга и покачали головой.

– Никто не мог приказать ничего подобного, – сказал Якеб. – Децимация – да: таков обычай. Но города уже сто лет никто не грабил!

Демир выругался и снова повернулся к городу. Потом до него дошло, что солдаты достигнут окраин раньше, чем Каприк успеет доскакать до них. А когда они начнут мародерствовать, их не остановит уже никто. И он, пришпорив коня, бросил его в галоп, не слушая испуганной брани подчиненных. Но темнота скоро заставила его сбавить скорость, чтобы конь не сломал ногу где-нибудь на пересеченной равнине. Прошло почти десять минут, прежде чем он догнал колонну. Его приветствовал измученный Каприк.

– Полковники говорят, что у них есть приказ разграбить город! – доложил он.

– Кто отдал приказ?

Каприк поморщился:

– Ты!

– Что?

– Все полковники получили приказ с твоей личной печатью, предписывающий грабить город.

– Нет, нет, нет, – выдохнул Демир, наблюдая, как мимо течет поток солдат с факелами и мушкетами, с примкнутыми штыками.

Лица одних были мрачными, другие явно радовались предстоящей ночной потехе. Но все шли выполнять приказ. Очевидно, отданный им самим. Он нащупал в кармане нужное стекло и приложил его к уху, чтобы порыться в своих воспоминаниях, отыскать ошибку.

Неужели он так плохо сформулировал одно из своих посланий? Или сказал что-то невпопад кому-то из секретарей? На ум ничего не шло, и это приводило его в ужас. Конечно, ошибки возможны и на самых надежных линиях связи, но в своих исследованиях он даже близко не сталкивался ни с чем подобным.

Надо непременно выяснить, что случилось, но первым делом – предотвратить надвигающийся кошмар. Он выбрал одного офицера из тех, кто проходил мимо, и указал на него:

– Эй, капитан, придержите своих людей!

Но капитан либо не услышал его слов, либо не обратил на них внимания.

Солдаты были настолько поглощены новой задачей, что даже не заметили Демира. Он пришпорил коня и подскакал ближе, жалея, что у него нет пистолета – надо бы выстрелить в воздух.

– Стой! – крикнул он. – Стой! Слушайте мой приказ, черт возьми!

Гнев боролся в нем с растущей паникой. Он протянул руку и пошевелил пальцами, мысленно подгребая к себе разбросанные осколки стекла, оставшиеся после битвы, и собирая их воедино. Сотни осколков поднялись в воздух и, точно капли ледяного дождя, зависли на месте, ожидая его мысленной команды. Но тут у Демира задергалось веко, и он застыл в нерешительности. Имеет ли он право убивать своих солдат, чтобы предотвратить катастрофу? Скольких придется убить, пока остальные не поймут, в чем дело? Он опустил руку. Осколки просыпались на землю, не замеченные солдатами.

Демир услышал выстрел, потом еще один. Со стороны города понеслись крики и улюлюканье. Демир чувствовал, что он теряет власть над происходящим: такой паники он не испытывал никогда в жизни. Он повернулся и поскакал галопом к окраине города, где стреляли все чаще, а крики становились все громче. Вскоре ему попалось лежащее на обочине тело женщины. Ее закололи штыками. Демира чуть не вырвало. Впереди лежал еще один труп, за ним другой – все явно гражданские.

Более уверенный в себе мужчина и более опытный гласдансер немедленно положил бы этому конец при помощи жестокой демонстрации силы. Демир знал, что еще не поздно, но не мог решиться. Голова шла кругом, измученный мозг грозил лопнуть. Что за безумие? Как могли его офицеры поверить, что он отдал такой приказ? Он со сверхъестественной скоростью провел их через горы, одержал три большие победы подряд, но никогда не проявлял жестокости во время триумфа.

Добравшись до окраины, он понял, что тысячи солдат уже вошли в город. Теперь они метались от дома к дому, хватали все ценное, что попадалось под руку, выбрасывали на улицу детей, убивали на месте мужчин и женщин, и все это при мерцающем свете факелов, в сгущающемся дыму пожаров.

Демир поехал дальше, ища офицеров, кого-нибудь, кто помог бы ему овладеть положением. Дым ослеплял его, сбивал с толку, мешал дышать. Лошадь споткнулась о перевернутую повозку и упала. К счастью, он успел выпрыгнуть из седла, и животное не придавило его, но он упал на левую руку и почувствовал резкую боль в запястье. Зато лошадь, видимо, осталась целехонька, потому что тут же вскочила, с оглушительным ржанием вскинулась на дыбы и галопом умчалась в ночь.

Держась за запястье, обезумев от боли и страшного шума вокруг, Демир метался от дома к дому, требуя от своих солдат прекратить разбой. Он ругал их, поносил на чем свет стоит, потом начал умолять. Некоторые хмурились, видя его заляпанный грязью мундир. Но никто не узнал его. Да и с чего бы? Мало кто видел его вблизи, а перелом мешал ему стянуть перчатку с левой руки и показать им татуировку гласдансера.

– Это еще кто? – спрашивал иногда кто-нибудь из солдат.

– Псих какой-то, – отвечал другой.

– На нем офицерская форма и дорогой плащ.

– Все офицеры пьют сейчас у Граппо. А нам приказали грабить. Если не сделать этого быстро, хорошая добыча достанется кому-нибудь другому. Так что гип-гип-ура Принцу-Молнии!

Солдаты смеялись и продолжали свое дело. Наконец кто-то схватил его за плащ триумфатора и швырнул в канаву, где он поскользнулся и упал лицом в грязь.

Демир лежал в грязной, вонючей жиже – похоже, канава была сточной – и смотрел на улицу. Его трясло от ярости и ужаса. Полчаса назад он дал слово, что Холикан останется под его защитой, а теперь откуда-то возник этот приказ о разграблении города за его печатью и подписью. Он стал шарить в кармане дрожащими пальцами, ища скайглас, чтобы успокоить нервы, и вытащил целую пригоршню безделушек, но они тут же выскользнули из пальцев и упали в грязь. Демир покопался в грязи, но не нашел их.

На той стороне улицы отчаянно закричал ребенок. Демир поднял голову и увидел маленькую девочку, лет четырех или пяти. Кричала она. Демир с трудом встал и выбрался из канавы. Раз уж ему не суждено спасти многих, он спасет хотя бы одну.

Раздался оглушительный грохот подкованных копыт, стучавших по мостовой. Мимо пронеслись его драгуны, несколько десятков. Он никогда не видел их так близко и, наверное, наложил бы в штаны от страха, если бы не сделал этого еще в канаве. Демир машинально сунул руку в карман, где держал безделушки из годгласа, но, вспомнив, что недавно потерял их все до единой, собрался с духом и перешел дорогу. Драгуны уже ускакали. Вскоре Демир увидел то место, где недавно лежала девочка.

Ее затоптали. Изломанное, окровавленное тельце тихо и неподвижно лежало на мостовой. Шатаясь, он подошел к ней, сорвал с себя плащ триумфатора, завернул в него маленький трупик и, подхватив его на руки, перебежал дорогу прямо перед очередным отрядом драгун. Прижав девочку к груди и дрожа каждой клеточкой своего тела, Демир опустился на крыльцо разграбленного магазина.

Кошмар только начинался.

Когда штабные офицеры нашли Демира, он не пошевелился. Больше двенадцати часов он не спал, не ел и даже не мыслил связно – лишь сидел на ступеньке крыльца и баюкал трупик девочки, завернутый в плащ триумфатора. За ночь он увидел все зверства, какие армия может учинить в городе, сдавшемся на милость победителя. Демир сидел, положив голову на прохладный каменный порог магазина; дым сотен пожаров ел ему глаза, его язык высох, а запястье распухло.

Его нашел Идриан, который позвал остальных. Пробивник уже сменил свои доспехи на офицерскую форму, расшитую бараньими рогами, от которых и пошло его прозвище. Он подошел к Демиру, опустился перед ним на колени и внимательно уставился ему в лицо своим фиолетовым стеклянным глазом. Демир вздрогнул.

– Сэр, с вами все в порядке?

Демир молчал. Он чувствовал себя растоптанным и униженным, будто его прилюдно раздели догола. Он знал, что его ноги целы, но мысль о том, чтобы встать и пойти, была невыносима. Облизнув потрескавшиеся губы, он поискал слова для ответа и не нашел. На глазах выступили слезы, и он отвернулся, чтобы скрыть их от пробивника.

– Этого не должно было случиться, – наконец выдавил он. – Я не отдавал такого приказа.

– Я знаю, сэр, – мягко ответил Идриан. – Проблемы со связью. Мы выясним, что произошло, обещаю.

Тем временем подошли штабные и обступили их, глядя на Демира сверху вниз. Они больше не улыбались ему, как вчера, их взгляды были полны ужаса и отвращения. Каприк подошел ближе, но, едва увидев, что у Демира в плаще, отскочил, и его вырвало в канаву.

Идриан тоже посмотрел на мертвого ребенка единственным живым глазом, но, в отличие от остальных, не содрогнулся при виде страшной ноши. Демир кожей чувствовал каждый взгляд своих офицеров – в их глазах он видел расчет, каждый задавался вопросом, как такое развитие событий повлияет на его карьеру и на положение его семейной гильдии. Демир видел, что каждый ломает голову над одним: как сделать так, чтобы его имя не связали с этой катастрофой.

Одно дело – наказать восставший город поражением и децимацией.

И совсем другое – предать его разграблению и огню.

Демир попытался собраться с мыслями, сконцентрировать все свои способности, чтобы просчитать возможное развитие событий. В присутствии десяти человек он взял Холикан под свою защиту, а потом его армия разграбила город. Его солдаты убивали мирных жителей, сжигали и грабили дома не по собственной прихоти – каждому понятно, что они могли так поступать только по приказу своего генерала. По его, Демира, приказу. Значит, надо начать расследование, чтобы переложить вину за катастрофу на кого-нибудь другого, будь то реальное или выдуманное лицо.

– Витглас, – просипел он.

Каприк подошел и протянул ему серьгу. Демир всунул ее в кольцо на ухе и попытался собраться с мыслями. Но в голове по-прежнему было пусто, а от стекла только заломило за глазами, так что он снял серьгу и вернул ее Каприку.

Он больше не мог мысленно обозревать грядущее, которое оставалось темным и безмолвным.

Его разум был сломлен.

– Мирия Форл? – спросил он и оглянулся в поисках мэра.

– Она в безопасности, – заверил его Идриан. – Ваш дядя прибыл посреди ночи, и я оставил ее под охраной его батальона. Никто не причинит ей вреда.

Демир посмотрел на черный столб дыма, который поднимался над ними:

– Жаль. Лучше бы она не видела, что я наделал.

– Это сделали не вы, – твердо сказал Идриан. – Это несчастный случай. Нарушение приказа.

Демир внимательно посмотрел на каждого из штабных. Те дружно отводили глаза. Но не от страха, а от стыда. Конечно, это сделал не он, но ответственность все равно лежала на нем.

Медленно, борясь с ломотой в каждой затекшей мышце, Демир встал, ухитрившись не уронить и не выпустить из рук маленькое тело. Он увидел, что дверь магазина, на крыльце которого он провел всю ночь, распахнута, а внутри все разграблено, хотя он не помнил, чтобы мимо него проходили солдаты. Он вошел внутрь и положил на прилавок тело, все еще завернутое в победный плащ.

Он коротко коснулся волос ребенка и поискал в памяти какую-нибудь молитву из детства, пожалев, что не верит в бога и не может обратиться к нему сейчас. Мысли разбегались. Как он будет теперь смотреть в глаза людям? Как вернется к своей гильдии, к своим любовницам, к жителям своей провинции? Как он вообще будет жить? Он вышел на крыльцо.

Впервые за много лет Демир вдруг почувствовал себя юным, беспомощным и неопытным и задал себе вопрос: когда же придет какой-нибудь взрослый и все исправит?

Идриан достал из кармана сережку из милкгласа и вложил ее в руку Демира. Этот годглас был не такого высокого качества, как потерянный ночью, но подействовал мгновенно – боль начала покидать его кости.

– Надо заняться запястьем, – сказал Идриан. – Похоже, оно сломано.

Но милкглас не мог вернуть чувствительность запястью Демира. Оно онемело, как и его душа.

– Кто мой помощник по командованию? – спросил он.

Никто не ответил. Он снова вгляделся в лица подчиненных:

– Я и сам не знаю. – С его губ сорвался безумный смешок. – В своем высокомерии я никогда не думал, что он мне понадобится. Ну ничего. Когда узнаете, кто он, поздравьте его с повышением.

– Сэр? – переспросил Идриан.

– Я подаю в отставку.

– Вы не можете уйти! – сказал кто-то. – Это же ваш триумф!

Демир взглянул на Каприка, надеясь на сочувствие, но его друг, раскрыв рот, смотрел на трупы, которыми была покрыта улица. Сплошь гражданские.

Триумф. Возможно, его еще можно было спасти. По крайней мере, его мать, с присущим ей политическим гением, точно попыталась бы. Но сам он никогда не смог бы жить в мире с собой, если бы вернулся в Оссу во главе триумфального шествия.

Он старался не смотреть на Идриана.

– Извинись за меня перед Мирией Форл. Скажи моему дяде, что я не завершил кампанию и сожалею об этом. Каприк, напиши заявление об отставке. Подделай мою подпись. – Мать будет разочарована. Такой многообещающий, скажет она, и такой глупый. Ведь все можно исправить. Демир споткнулся о ступеньку, но не упал и пошел дальше. – И пусть не ищут меня, – бросил он через плечо. – Принц-Молния умер.

1

Девять лет спустя

Демир Граппо стоял в верхнем ряду амфитеатра – небольшой арены для палочных боев, построенной в далекой Эрептии. Даже по провинциальным меркам Эрептия была настоящим захолустьем; население городишка, затерянного в краю виноградарей и виноделов, недотягивало и до десяти тысяч жителей, которые почти поголовно батрачили на обширных виноградниках. Хозяева, богатые гильдейцы из Оссы, никогда не появлялись в этих местах. Единственная арена Эрептии вмещала несколько сот зрителей, однако во время дневного показательного матча больше половины мест пустовали.

Палочные бои были в империи национальным спортом – самым любимым, более распространенным, чем скачки, петушиные бои, охота и бокс, вместе взятые. На арену выходили два участника. В ушах у них были массивные серьги из форджгласа, которые придавали быстроту и силу, в руках – палки с металлическими сердечниками, которыми они колошматили друг друга. Наконец один выбывал из игры.

Или умирал.

Это несложное развлечение, по мнению Демира, наилучшим образом выражало национальный дух Оссана – одни уродовали друг друга в надежде прославиться, другие подбадривали их громкими криками. Нет, когда-нибудь он обязательно сделает это: напишет философский трактат о боях на палках.

Сжимая в руке квитанцию от букмекера, Демир наблюдал, как два бойца расхаживают друг против друга по арене под одобрительные возгласы и проклятия немногочисленных зрителей. Женщину звали Слатина: шесть футов крепких мышц под молочно-белой кожей пурнийки, копна коротких светлых волос. Мужчина, Оверин, невысокий, но очень проворный, был лысым и чернобородым; светло-оливковая кожа выдавала жителя Восточных провинций.

Хорошая пара – сила против скорости; зрители бесновались от восторга, наблюдая за тем, как сыплются удары, лопается кожа, кровь брызжет на песок. Демира же больше интересовало то, как они сражались, а не то, кто одерживает верх. Матч обещал быть зрелищным: каждый боец, похоже, страстно желал укокошить соперника.

Но вот Оверин упал и бессильно поднял руку, признавая свое поражение. Слатина опустила дубинку, так и не успев нанести последний удар. К этому времени Демир уже знал, что все купились: ни судьи, ни зрители, ни даже букмекеры не поняли, что обоим хорошо заплатили за такой финал.

Демир слонялся по арене до тех пор, пока не ушли последние зрители. Бойцы уже давно получили курглас и были отосланы прочь. Он наблюдал за расходившимися людьми, прислушивался к разговорам: не заподозрил ли кто-нибудь, что поединок был постановочным? Убедившись, что все приняли увиденное за чистую монету, он неторопливо спустился по лестницам, покинул арены и перешел на другую сторону улицы. Там стояла убогая маленькая кантина, внутри сидел букмекер – в Эрептии они были повсюду. Демир забрался на табурет у барной стойки, положил на нее квитанцию и постучал по бумажке пальцем.

– Мне нужен новый кусок скайгласа, – сказал Демир, поправляя перчатки, которые скрывали его двойные кремниевые знаки.

Барменом, а заодно и букмекером был человек средних лет по имени Морлиус. Он бросил на Демира быстрый взгляд, неторопливо ополаскивая кружки в бочке, которая стояла у него под стойкой. Обычно Демир не покупал годглас в барах, но в такой глуши, как Эрептия, не было другого места, где чужак мог заполучить этот предмет роскоши.

Морлиус отвел взгляд.

– Скайгласа сейчас не достанешь, – сказал он.

– Что, даже дешевого нет?

– Даже самого дешевого. Почему – не знаю. Из Оссы ничего не везут, а то немногое, что я достал в том месяце, раскупили управляющие виноградниками.

– Черт. – Конечно, успокаивающее колдовство скайгласа не спасло бы Демира, но облегчило бы ему жизнь. Тот кусочек, который у него остался, перестал резонировать три ночи назад, а без скайгласа он не спал со времен разорения Холикана. Он потер виски. – Может, форджглас?

Морлиус помотал головой.

– Отлично. Тогда полпинты лучшего эрептийского. Запиши на этот счет.

Он опять постучал по квитанции.

– Ты никак выиграл? – спросил Морлиус, хмуро глядя на него.

– Конечно. – Демир одарил его своей самой очаровательной улыбкой. – Удачный день. – Он подтолкнул квитанцию к бармену. – Так как насчет выпивки?

Морлиус не шелохнулся:

– Ты и вчера выиграл. И позавчера тоже.

– А три дня назад проиграл, – ответил Демир, сохраняя на лице ту же улыбку. – Наверное, удача следует за неудачей.

– По-моему, удача тут ни при чем.

Демир перестал улыбаться и изобразил притворное замешательство, в душе проклиная себя. Он очень старался проигрывать почти столько же, сколько выигрывал. Неужели он допустил ошибку? Или Морлиуса предупредили?

– Не очень понимаю, на что ты намекаешь, – сказал Демир, громко пыхтя.

У бармена была не самая приятная репутация. Ходили слухи, что перед поединками он накачивает бойцов разными снадобьями и так добивается нужного результата. Не каждый раз, не настолько часто, чтобы привлечь внимание властей, – но репутация была заслуженной, и знающие люди избегали его кантины.

Демиру не претила нечестная игра. У него самого рыльце было в пуху. Нечестное обращение с бойцами – другое дело. Его бойцы всегда получали свою долю. Таково было правило.

Один из головорезов Морлиуса, сходив в погреб, притащил бочонок с вином. Морлиус кивком указал ему на посетителя. Громила опустил бочонок на пол, закрыл дверь кантины, подошел к Демиру и встал у него за спиной. Морлиус сунул руку под стойку и достал дубинку.

– Ты похож на одного типа, он орудовал в Уоллахе. Подстраивал поединки, но сбежал из города, прежде чем его успели прищучить. Обобрал моего двоюродного брата на кучу талеров.

Демир вздохнул и оглянулся через плечо. Громила, стоявший за ним, – ростом куда больше шести футов, толстый, мощный, с изломанными пальцами и покореженным лицом отставного бойца – вынул из-за пояса длинный нож.

– Вы встречаете с ножом каждого, кто хоть немного похож на мошенника, что жульничал в трех соседних городах? – усмехнулся Демир.

Он пока еще не хотел покидать Эрептию. Слатина, которая не только славно дралась на палках, но и была неплохой актрисой, в выходные собиралась познакомить его с родителями.

Демиру нравилось знакомиться с чужими родителями. Все равно что заглянуть в будущее и увидеть, какими лет через тридцать станут его знакомые.

– Не будь идиотом, Морлиус. Ставка не так уж велика. Не можешь расплатиться сегодня – отдашь потом.

Будь Морлиус поумнее, он налил бы Демиру вина, потихоньку подмешал бы туда дурмана, а потом преспокойно очистил бы карманы клиента и бросил его в каком-нибудь переулке на другом конце города. Но Морлиус не был умен и не умел обуздывать свою жадность. Демир повернулся на табурете так, чтобы держать в поле зрения Морлиуса и бар с одной стороны и громилу – с другой. Посмотрев поверх плеча громилы, он увидел на улице то, чего там не было раньше: прекрасный экипаж с небесно-голубыми занавесками на окнах, шестью телохранителями на подножках и гербом гильдии Ворсьенов на дверце.

Мысли Демира спутались. Что Ворсьен делает здесь, вдали от столицы?

Морлиус подался вперед, схватил Демира за запястье и занес над ним дубинку:

– Нет, ты все же слишком похож на того типа.

Сердце Демира упало. Значит, получить деньги не удастся. И поужинать со Слатиной – тоже. Снова придется бежать, бросив здесь друзей и возлюбленных, а потом налаживать жизнь на новом месте, как он делал десятки раз за последние девять лет. Мысль об этом вызывала усталость и одновременно – бешенство. Он раскинул свою мысленную сеть вокруг себя и с помощью магии гласдансера отметил каждое оконное стекло и каждую винную бутылку.

– Отпусти мою руку, – приказал Демир.

– Или? – ухмыльнулся Морлиус.

Демир применил небольшое магическое давление. За спиной у Морлиуса лопнула и разлетелась на куски бутылка, заставив бармена подпрыгнуть. Потом вторая, третья. Морлиус развернулся к полкам и, распялив рот в беззвучном крике, протянул руки к бутылкам, но прикоснуться к ним не решался. Демир разбил еще пару, медленно и обдуманно стянул с левой руки перчатку и положил руку на стойку. Когда Морлиус обернулся, то сразу увидел татуировку.