Апейрогон. Мертвое море

Позже он опишет эти годы как «моя жизнь в пузыре», «мои годы в рубашке с открытым воротом», «моя роль в песне Talking Heads».

87

Скрип крутящихся колесиков металлического секционного стола. Скользящие по блестящей плитке бахилы. Мягкий «ши-и-ик», с которым закрывается дверь холодильной камеры позади. Затем тишина, в морге, когда в него зашел Рами.

88

And you may ask yourself, What is that beautiful house?

And you may ask yourself, Where does that highway go to?

And you may ask yourself, Am I right, am I wrong?

And you may say to yourself, my God, what have I done? [17]

89

Первые несколько лет после теракта, Рами беспокоило, что он постоянно сам себя повторял. Иногда ему приходилось рассказывать историю Смадар по два-три раза в день. Один раз утром в какой-то школе. Второй – днем в кабинете «Семей, потерявших близких, за мир». Потом еще раз ночью в синагоге, в культурном центре, в мечети. Пасторам. Имамам. Раввинам. Репортерам. Операторам. Школьникам. Сенаторам. Туристам из Швеции, Мексики, Азербайджана. Скорбящим из Венесуэлы, Мали, Китая, Индонезии, Руанды, которые приехали посетить святые места.

Иногда – в самом начале, до того, как его перестали волновать повторения, – он ловил себя на мысли, что делает паузы в середине предложений, пытаясь понять, не сказал ли одно и то же дважды в течение последних двух минут, не просто повторил мысль, а повторил слова, с той же интонацией, тем же выражением лица, как будто он превратил эту историю в череду механических повторений, в рутину своих будней. Он стал беспокоиться, что слушатели увидят в нем заезженную кассету, измученную однообразием своего горя.

После всех разговоров, он понимал, что упустил множество вещей, которые по-настоящему хотел сказать.

Рами испугался от того, что со стороны мог показаться мошенником, актером, отыгрывающим роль. Как будто его история была брендом, рекламным роликом, предназначенным для бесконечных повторений. Он чувствовал, как жар подступает к лицу. Потели ладони. Во время второго или третьего выступления за день он щипал себя за руку, чтобы встряхнуться, чтобы убедиться, что не идет по одному и тому же кругу. Меня зовут Рами Элханан. Я отец Смадар. Я иерусалимлянин в седьмом поколении.

Интересно, как актеры с этим справляются? Как говорят снова и снова одно и то же на каждом новом представлении? Что за дисциплина для этого нужна? Один раз в день. Два, если есть утренние спектакли. Как им удается не притворяться в череде бесконечных повторений? Выдавать «живые» реакции?

Но чем больше он выступал с речами, тем больше рассказ приобретал универсальную форму, тем больше Рами понимал, что все это неважно. Он знал, что работа любого актера когда-нибудь обязательно закончится, а у него не было конца. Не было финального выхода на поклон и оваций публики. Никакого торжественного финала. Он не выходил через задний служебный вход, в длинном пальто, с поднятым воротником. Никаких освещенных фонарями переулков. Дождя, падающего на серую брусчатку. Никаких рецензий в утренних газетах. Никакого подхалимства и лести.

Он начал понимать, что никакое это не выступление. Он был началом без конца. И в этом не было ничего постановочного и наигранного. И думать об этом он мог что пожелает. Его успокоили повторения: для него это и благословение, и проклятие.

Он разговаривал с учеными, с художниками, со школьниками, с израильтянами, с палестинцами, с немцами, с китайцами, с кем угодно, кто готов был слушать. С христианскими группами. Со шведскими исследователями. С полицейскими отрядами Южной Африки. Наша страна, как он им говорил, нарисована на крошечном холсте. Весь Израиль мог поместиться в Нью-Джерси. Западный берег – меньше, чем Делавэр. В Лондон можно впихнуть четыре Газы. Можно уместить сто Израилей в Аргентину, и все равно останется место для пампы [18]. Израиль и Палестина вместе составляли одну пятую Иллинойса. Она микроскопична, да, но в ее центре что-то бьется, что-то свободное, оригинальное, ядерное: ему нравилось это слово – ядерное. Атомы его истории тесно жались друг к другу. Ведущая сила того, что он хотел донести. Временами он ощущал себя вне своего тела, парящим, наблюдающим за происходящим, но это все не имело значения: он нашел контакт со своими словами, теперь они были его, принадлежали ему, их произносили с конкретной целью. Он хотел пробудить слушателей ото сна. Встряхнуть. Только на секундочку. Увидеть, как открывается чей-то глаз. Поднимается бровь. Этого достаточно. Пустить трещину по стене, говорил он. Складку сомнения. Что угодно.

Когда он говорил, то снова видел Смадар. Ее овальное лицо. Ее карие глаза. Как она наклоняла голову вбок, когда смеялась. В саду. В Иерусалиме. С белой ленточкой в волосах.

90

Вскоре они стали встречаться почти каждый день. Скорее это даже превратилось в работу: рассказывать про дочерей и то, что с ними произошло. Рами передал управление фирмой по графическому дизайну партнеру. Бассам сократил рабочие часы в Министерстве спорта и Палестинских архивах. Оба официально устроились в «Семьи, потерявшие близких, за мир». Им платили минимальную заработную плату. Они ездили куда только могли. Встречались с филантропами. Читали лекции в фондах. Ужинали с дипломатами. Выступали в военных академиях. Всюду они возили с собой свое прошлое.

И было неважно, что раз за разом они повторяли одни и те же слова. Они знали, что люди, с которыми они разговаривали, слышали их в первый раз: в начале своего собственного алфавита.

91

Иногда Рами удивлялся, как он мог проникнуть так глубоко и находить все новые способы сказать то же самое. Он знал, что так его Смадар всегда будет рядом. Это рассекало его грудную клетку острым огненным лезвием, еще больше расширяло зияющую рану.

Раз или два на лекциях он смотрел в сторону и встречал удивленное лицо Бассама, как будто новое слово тоже рассекало его пополам.

92

Ударная сила от взрыва на улице Бен-Йехуда подбросила ее высоко в воздух.

93

Иногда мне хочется думать, что ее подбросило ближе к раю.

94

Я до сих пор слышу скрип колесиков того холодного металлического стола.

95

Физика прервала ее полет.

96

Бассам поддерживал в сознании много разных кусочков, измерял их, переставлял, переворачивал, разбивал линейную однозначность.

Ему нравилось снимать напряжение в группе. Я провел семь лет в тюрьме и потом женился. Хотите знать про оккупацию? Попробуйте пожить с шестью детьми в двуспальной квартире. Слушайте, ну кто в здравом уме поставит на шухер хромого человека?

Сперва участники не знали, как реагировать на его насмешки. Они ерзали на стульях, смотрели в пол. Но в нем было нечто притягательное и немного погодя они снова возвращали ему свое внимание. Я единственный человек, говорил он, который побывал в Англии и остался в восторге от погоды.

У него был сильный акцент. Он перекатывал звуки во рту словно шарики. Но его речь была плавной, музыкальной. Он цитировал поэтов: Руми, Йейтса, Дарвиша. И не важно, что его история прерывалась то тут, то там: для него это была скорее песня, а не рассказ, и он хотел проникнуться ее глубинным ритмом.

97

Структура костей в нижней части гортани, сиринксе, является неотъемлемой частью голосового аппарата певчих птиц. Так как он расположен вокруг воздухоносного мешка, сиринкс отражает звуковые волны, создаваемые мембранами, вдоль которых птица проталкивает воздух. Высота звука определяется в момент, когда птица меняет напряжение на мембранах. Громкость зависит от силы выдыхания воздуха.

Птица может контролировать две стороны гортани независимо друг от друга, так что некоторые виды способны выдавать две разные ноты одновременно.

98

По ночам Рами читал Смадар детскую версию «Тысячи и одной ночи» на иврите.

Ее веки подрагивали, когда она слушала сказку. Синдбад-мореход. Джулланар-морская. Али-Баба и сорок разбойников. Алладин и волшебная лампа.

Смадар всегда слушала примерно три четверти сказки и засыпала.

99

Считается, что некоторые виды птиц могут спать в полете. Они делают это в течение короткого промежутка времени, всего секунд десять, чаще – после наступления темноты. Птица способна выключить одну половину мозга, чтобы та отдохнула, пока другая продолжает стоять на ритмической страже, чтобы не врезаться в попутчика и не попасться в когти хищнику.

100

Фрегаты могут находиться в состоянии полета на протяжении целых месяцев, не опускаясь на землю или воду.

101

Одним полуденным утром на шуке на улице Аль-Захра Борхес сказал своим слушателями, что «Тысячу и одну ночь» можно сравнить со строительством собора или красивой мечети, а, возможно, книга была их великолепнее, так как, в отличие от собора или мечети, ни один из авторов не знал, что участвует в ее создании. Сказки были собраны в разное время из несметного количества мест: Багдада, Дамаска, Египта, Балкан, Индии, Тибета и из других источников – «Джатаки» [19] и «Катхасаритсагара» [20], а потом они повторялись, улучшались, переводились – сначала на французский, а потом на английский – изменялись снова и снова и передавались дальше, становясь частью еще одного фольклора.

Сначала повести существовали сами по себе, продолжал Борхес, потом их соединили в сборнике, где они дополняли друг друга, создавая бесконечный длинный собор, расширяющуюся в окружности мечеть – случайную коллекцию собранных воедино вещей.

Это то, что Борхес называл «неверностью творчества». Одно время появлялось внутри другого времени, внутри третьего.

Книга, сказал он, была такой обширной и неисчерпаемой, что даже не нужно было ее читать, так как она уже была неотъемлемой частью подсознательной памяти человечества.

102

Спустя какое-то время они стали так близки, что Рами почувствовал, что они могут завершать истории друг друга.

Меня зовут Бассам Арамин. Меня зовут Рами Элханан. Я отец Абир. Я отец Смадар. Я иерусалимлянин в седьмом поколении. Я родился в пещере недалеко от Хеврона.

Слово за слово, пауза за паузой, вдох за вдохом.

103

Похороны Смадар были организованы немедленно. Телефонные звонки. Электронные письма. Телеграммы.

Согласно израильскому законодательству, тело должно быть похоронено как можно быстрее, вместе со всеми конечностями и органами: считается, что душа не обретет покой, пока тело не опущено в землю.

104

То же самое требует мусульманское право, но поначалу полиция не могла вернуть тела трех террористов их семьям.

На протяжении нескольких лет они хранились в голубых полиэтиленовых пакетах в закрытых холодильных камерах иерусалимского морга.

105

Небольшие участки потолка Сикстинской капеллы были намеренно оставлены пустыми, чтобы будущие поколения могли видеть красочные слои для реставрационных целей.

Уже в середине шестнадцатого века через трещины на потолке стала просачиваться селитра. Отложения нарастали и расползались: кристаллические образования, рассыпанные по фрескам мелкой галькой.

Итальянский художник Симоне Ладжи – в надежде предотвратить разрушение настенной живописи – провел большую часть жизни, снимая отложения при помощи салфеток из умягченного льна и кусочков влажного хлебного мякиша.

На нетронутых участках потолка можно увидеть, что случилось бы с капеллой, не будь за ней такого ухода.

106

В тринадцатом веке химик из Сирии по имени Хасан аль-Раммах описал процесс изготовления пороха: довести селитру до кипения и смешать с древесной золой. Полученный нитрат калия высушить и добавить во взрывчатое вещество. В арабском языке порох переводится как «китайский снег».

107

В девятом веке китайцы по чистой случайности открыли взрывчатую смесь – семьдесят пять частей селитры, пятнадцать частей угля, десять частей серы, – когда пытались изобрести эликсир бессмертия.

108

Еще семеро были убиты на улице Бен-Йехуда. На земле лежали десятки раненых людей. Полицейские сирены кружили красно-синими огнями, отбрасывая блики на белые каменные стены зданий. Ночь – как оголенный провод, голоса – с надрывом.

Медицинская бригада ЗАКА получила сигналы бедствия – мэйдэй, мэйдэй, мэйдэй – и приехала в течение нескольких минут после взрывов, на скутерах и машинах. Их длинные бороды. Их кипы. Их свисающие кисти цицит [21]. В оранжевых жилетках и латексных перчатках они приступили к работе рядом с сотрудниками из полиции и «Маген Давид Адом» [22].

Наступающая ночная темнота их торопила. Первым делом они оказывали помощь живым. У них было крупное телосложение, но передвигались они легко, поглощенные работой. Они наклонялись над фигурами жертв, шептали слова утешения еще живым, аккуратно перешагивали через разлитую кровь.

После того, как всех раненых и умирающих отвезли в госпиталь, ЗАКА приступила к работе, ради которой они в принципе приехали: собрать части тела для похорон. На мгновение они замерли. Это концентрация, рожденная от повторений. Их вид молитвы. Они кивнули друг другу, вывернули жилетки наизнанку, сменив на желтый цвет судмедэкспертов, надели новую пару латексных перчаток, натянули новые бахилы на ботинки.

Они совершали работу в тишине. В малых группах. Быстро, без лишних движений собирали разбросанный пазл человеческой плоти. Палец. Ушная раковина. Нога, все еще обутая в ботинок, приставленная, почти нахальным образом, к мусорному баку.

Они вытащили канализационные решетки, очистили крышки канализационных люков, открыли заблокированные двери. Они тщательно осматривали осколки стекла и обломки после взрыва в поисках признаков жизни или плоти. Чтобы достать оторванный большой палец в куче разбитого стекла использовали длинные щипцы. Они подбирали окровавленную шрапнель от лобового стекла машины, светили фонариками на днища столов, карабкались на стволы деревьев, чтобы соскрести с веток кожу жертв, хрящи, деформированные из-за удара об уличные знаки, сворачивали и засовывали кишки в разорванные пополам туловища, убирали любую оставшуюся на тротуаре жидкость при помощи переносных устройств.

Тени медиков ЗАКА скользили под напряженным светом прожекторов. Один шел вдоль улицы, махал одному, другому за ним. Сдавленная, аббревиатурная форма коммуникации.

Они собрали трупы на белых полиэтиленовых полотнах, свернули их в мешки и передали Израильской полиции. Педантичная четкость. Скрупулезность. Точность. Особенно внимательно следили за тем, чтобы не смешать кровь жертв и кровь террористов.

В течение пары часов их работа была завершена.

Возвращаясь к скутерам, они держали руки на небольшом расстоянии от тела, как будто перед этим работали с токсичными веществами. Один медик вычищал под водой капли крови, попавшие на цицит. Другой наклонился, чтобы снять бахилы. Аккуратно поместил их в другой пакет. Они сложили одежду в металлические контейнеры на скутере, надели шлемы и, в который раз, растворились в городе, забрав с собой свою печаль.

Они не мешкали, не молились напоказ. Никаких ритуалов. Никаких разговоров. Это их долг. Вот и все.

Для такого и было написано Священное Писание.

109

Cиланс фини.

110

Двое медиков ЗАКА на скутерах вернулись на следующее утро, чтобы подобрать забытое глазное яблоко.

Глаз приметил старик Моти Рихлер, который на закате посмотрел вниз с балкона своей квартиры на улице Бен-Йехуда и увидел кусок оторванной плоти на длинном голубом навесе кафе «Атара».

Из глазного яблока торчала длинная нить зрительного нерва.

111

Механизм работы человеческого глаза до сих пор остается таким же чрезвычайно загадочным для ученых, как и хитросплетения перелетных маршрутов.

112

При возрастной макулярной дегенерации в центре глазного яблока пациента развивается слепое пятно, и он видит предметы в основном только на периферии. В центре зрительного поля – темнота. Пациент четко видит лишь кайму реальности: все прочее превращается в размытый круг. Если посмотреть на мишень, будет виден только ее край.

Чтобы ее побороть, хирург удаляет хрусталик из глаза и помещает имплант микроскопического металлического телескопа. Хирургическая операция не исправляет макулу, но улучшает зрение пациента. Размер слепого пятна можно сократить с размеров лица человека до размеров рта или, возможно, даже до размеров маленькой монетки.

Операция, которая была впервые проведена в Нью-Йорке и усовершенствована в Тель-Авиве, занимает всего пару часов, однако после нее необходимо освоить новую технику зрения. Пациент должен научиться направлять взгляд в крошечный имплантированный телескоп и видеть центр одним глазом, а другим в это время смотреть на окружность. Первый глаз направлен прямо, выдает увеличение до трех раз, а другой исследует периферию. В мозгу оба потока визуальной информации объединяются в одну картинку.

Иногда пациенту требуется несколько месяцев, даже лет, чтобы научиться пользоваться новыми глазами.

На момент теракта Моти Рихлер находился на втором месяце восстановительного периода. Он отвернулся от окна и сказал жене Алоне, что смотрел на место вчерашнего взрыва – через свой имплантированный телескоп – и увидел на навесе нечто странное.

113

Моти показалось, что это старая фара от мотоцикла с торчащими проводами.

114

Одно из самых ранних исследований на тему глаза – его структуры, заболеваний, лечебных практик – это «Книга десяти трактатов о глазе», которая была написала в девятом веке арабским врачом Хунайн ибн Исхаком.

Он писал, что индивидуальные компоненты глаза имеют свою аутентичную природу и расположены в космологической гармонии, отражающей, в свою очередь, разум Божий.

115

Врачи подошли к Бассаму в коридоре больницы. Под белыми накрахмаленными халатами они носили галстуки. Врачи попросили его присесть. Он почувствовал, как поледенели запястья. Он ответил, что лучше постоит.

Один из врачей был еврей, другой – палестинец из Назарета. Он обратился к Бассаму на арабском: мягким, размеренным тоном. Если Абир умрет, предположил он. Если дело примет неожиданный поворот. Если случится худшее. Если мы не сможем ее реанимировать.

Другой врач прикоснулся к его плечу:

– Господин Арамин, – произнес он, – вы понимаете, что мы пытаемся вам сказать?

Бассам смотрел в пустоту над плечом врача. Дальше по коридору сидела Сальва в окружении семьи.

Бассам ответил на иврите, что да, он все понимает.

Снова заговорил первый врач. О донорстве органов. О поддержании жизни другой жизнью. Ее печень, ее почки, ее сердце. Ему вторил второй врач.

– Знаете, у нас самое известное отделение по трансплантации глаз.

– Мы о ней позаботимся.

– У нас большая нужда.

– Кто-то не хочет.

– Мы все понимаем.

– Господин Арамин?

На мгновение ему показалось, что глаза Абир витают в комнате: большие, карие, с медными пятнышками вокруг зрачков.

– Пожалуйста, не торопитесь. Поговорите со своей женой.

– Хорошо.

– Мы подойдем попозже.

На полу в детской крутили дрейдлы. Алеф. Тора. Красивый наряд на бат-мицву. Распоряжения о военной службе. Пропускной пункт за прозрачным ограждением. Разрешения и печати. Над ней развевается бело-синий флаг. Машины с желтыми номерами. Израильское телевидение, израильские книги, израильские рецепты. Она могла бы приехать домой на шаббат, испечь халу, зажечь свечи, дать свои обеты, проснуться рядом с мужем, поцеловать его глаза, воспитать детей, привести их в синагогу, разучить с ними Атикву [23], их дети могли бы иметь своих детей и свой взгляд на вещи, и да, он знал, что за пределами мусульманского права были другие взгляды – друзы, христиане и бедуины тоже, – но дело не только в этом, нет, тут все гораздо сложнее, он хотел объяснить это врачам, для него это особенно важно, это что-то фундаментальное, он должен об этом сказать, он не знает, как объяснить, он всегда хотел, чтобы Абир увидела море, он так много лет обещал ей это сделать, его обещание дочери, что здесь недалеко, он свозит ее на машине на побережье Акки, вместе с сестрами и братьями, позволит им побарахтаться в голубом Средиземном море, побегать вдоль деревянных пирсов, позволит им делать то, что в обычные дни всегда запрещалось, и он задумался, о чем, должно быть, подумали эти врачи, когда он, опустив взгляд в пол, сказал на идеальном иврите: Нет, простите меня, я не могу этого сделать, моя жена и я, простите, но мы не можем этого допустить, нет.

116

Сразу после похорон Абир – ее пронесли, накрытую флагом, по разбитым улицам Анаты – Бассам позвонил Рами по телефону и сказал, что хочет присоединиться к «Семьям, потерявшим близких, за мир».

Он сказал, что готов действовать. Он приступит так скоро, как только возможно, на следующий день, если необходимо.

Бассам положил трубку и продолжил идти по изувеченным пыльным улицам. Разбитые в крошку тротуары. Кучи обломков. Пирамиды из шин.

Он видел фотографии Анаты в национальных архивных файлах, в ее некогда нетронутой красоте. Рыночные площади. Виллы. Лица из мозаики. Мужчины в фесках. Женщины в длинных платьях. Кафешки.

Все ушло. Все под обломками. Собрано в мусорные кучи.

Он прошел мимо школьных ворот и протиснулся за заднюю часть магазина. Проходя мимо кладбища, Бассам затаил дыхание.

117

Меня зовут Бассам Арамин. Я отец Абир.

118

В тысяча девятьсот сорок восьмом году во время Арабо-израильской войны Моти Рихлер охранял примитивную тележку, которая ездила по металлическому кабелю, протянутому через всю долину Хинном в Иерусалиме. Длина кабеля составляла двести сорок метров. Его начало было в кабинете глазной клиники, а конец – в здании школы на горе Сион. Провод был натянут при помощи ручной лебедки и поддерживался самодельными жердями.

Тележка из дерева и пластин армированной стали работала только по ночам. Она перевозила раненых солдат и медицинское оборудование из одной части долины в другую: солдаты, те, которые все еще находились в сознании, чувствовали, как тележка качается из стороны в сторону, когда они двигались по воздуху.

Каждый вечер Моти ехал на мотоцикле через долину под кабелем, чтобы удостовериться, что он в целости и сохранности и никто не разместил на нем никаких взрывных устройств. Моти носил темную одежду и пачкал в ваксе лицо, шею и руки, чтобы не привлечь ненароком внимание иорданского снайпера.

Мотоцикл итальянского производства был окрашен в черный цвет, даже ручки и спицы на колесах. На двигатель поставили заглушки. Задние сигнальные фары он разбил, а переднюю вытащил совсем, чтобы лунный свет не отражался в стекле.

Головная фара с торчащими проводами пролежала на прикроватном столике Моти всю войну.

119

На утро после взрыва Моти выглянул из окна квартиры и посмотрел на навес внизу.

– Алона, иди посмотри, – подозвал он жену через плечо. – Вон, внизу. Видишь? Это то, что я думаю?

120

Годы спустя французский канатоходец Филипп Пети протянул двадцатимиллиметровую стальную проволоку по траектории, практически идентичной траектории кабеля Моти, и прошел по ней через долину, вверх по наклонной.

121

Во время поединка с Голиафом в долине Эла Давид попал в лоб гиганту при помощи пращи и одного из пяти камней, взятых из близлежащего ручья. Камни долины состоят преимущественно из сульфата бария, который превышает плотность обыкновенного камня в два раза. Среди метателей бытует мнение, что такие камни летят быстрее, дальше и точнее, чем остальные.

122

Резиновая пуля сразила Абир наповал лицом вниз.

123

Согласно легенде, Голиаф упал вперед, после чего был на месте обезглавлен Давидом, но любой пращник вам расскажет, что, получив удар камнем, человек падает навзничь, за исключением попаданий в голень.

124

Как бы назвали их британцы – knee-knockers.

125

Так что Голиаф, если он все еще находился в сознании, должен был смотреть Давиду прямо в глаза. Наверняка так же, как Иоанн Креститель смотрел в глаза своим убийцам, исполнявшим пожелание Саломеи в городе Себастия, недалеко от деревни Асира-эль-Шамалия, где выросли террористы, подорвавшие себя на улице Бен-Йехуда – среди золотых пшеничных полей, извивающихся дорог и оливковых рощ с шаткими деревянными лестницами, прислоненными к стволам деревьев.