скачать книгу бесплатно
Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе
Кормак Маккарти
Кормак Маккарти – современный американский классик главного калибра, лауреат Макартуровской стипендии «За гениальность», мастер сложных переживаний и нестандартного синтаксиса, хорошо известный нашему читателю романами «Старикам тут не место» (фильм братьев Коэн по этой книге получил четыре «Оскара»), «Дорога» (получил Пулицеровскую премию и также был экранизирован) и «Кони, кони…» (получил Национальную книжную премию США и был перенесен на экран Билли Бобом Торнтоном, главные роли исполнили Мэтт Дэймон и Пенелопа Крус). Но впервые Маккарти прославился именно романом «Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе», именно после этой книги о нем заговорили не только литературные критики, но и широкая публика. Маститый англичанин Джон Бэнвилл, лауреат Букера, назвал этот роман «своего рода смесью Дантова „Ада“, „Илиады“ и „Моби Дика“». Главный герой «Кровавого меридиана», четырнадцатилетний подросток из Теннесси, известный лишь как «малец», становится героем новейшего эпоса, основанного на реальных событиях и обстоятельствах техасско-мексиканского пограничья середины XIX века, где бурно развивается рынок индейских скальпов…
Впервые на русском.
Кормак Маккарти
Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе
Идеи ваши пугают, и вы слабы душой. Ваши поступки, продиктованные жалостью и жестокостью, лишены смысла, ибо свершаются в смятении, будто по неодолимому зову. И наконец, вы все больше страшитесь крови. Крови и времени.
Поль Валери
Не следует считать, будто жизнь тьмы объята страданием и потеряна, словно в скорби. Скорби нет. Ибо печаль поглощена смертью, а смерть и умирание и есть жизнь тьмы.
Якоб Бёме
Кроме того, Кларк, в прошлом году возглавлявший экспедицию в район Афар в Северной Эфиопии, и Тим Д. Уайт, его коллега из Калифорнийского университета в Беркли, заявили, что при повторном обследовании найденного ранее в том же районе ископаемого черепа, возраст которого исчисляется 300 000 лет, обнаружены признаки скальпирования.
Газета «Юма дейли сан», 13 июня 1982 года
«Кровавый меридиан» – высочайшее эстетическое достижение современной американской литературы. Ни один другой из наших классиков, даже Пинчон, не создал ничего столь же незабываемого.
Гарольд Блум (The New Tork Observer)
«Кровавый меридиан» – классический американский роман о воскресении через насилие. Маккарти можно сравнить с величайшими нашими классиками, Мелвиллом И Фолкнером, и этот роман – его главный шедевр.
Майкл Херр
Каждая страница «Кровавого меридиана» изложена неповторимым авторским голосом… Маккарти не столько пытается понять природу зла, сколько фиксирует его неизъяснимую реальность.
The New Tork Times
Автор хочет поблагодарить Фонд Линдхёрста, Мемориальный фонд Джона Саймона Гуггенхайма, а также Фонд Джона Д. и Кэтрин Т. Макартур. Он также выражает признательность Альберту Эрскину, своему редактору, с которым работает уже двадцать лет.
I
Детство в Теннесси – Уход из дома – Новый Орлеан – Драки – В него стреляют – В Галвестон – Накогдочес – Преподобный Грин – Судья Холден – Скандал с дракой – Тоудвайн – Поджог постоялого двора – Побег
Вот он, это дитя. Он бледен и тощ, в тонкой и драной полотняной рубахе. Ворошит огонь на кухне. За окном темные вспаханные поля с лохмотьями снега, а дальше – еще более темный лес, где пока находят пристанище последние волки. Племя его рубит дрова и черпает воду[1 - Нав 9: 23. – Здесь и далее примеч. перев.], но вообще-то его отец – школьный учитель. Отец лежит пьяный и бормочет стихи поэтов, чьи имена позабыты. Мальчик съежился у огня, наблюдает за отцом.
Ночь, когда ты родился. В тридцать третьем. Леониды, вот как их называли. Господи, ну и звездопад тогда случился[2 - Леониды – метеорный поток, появляющийся в ноябре со стороны созвездия Льва. Во время метеорного дождя 1833 г. в течение часа, по некоторым оценкам, наблюдалось более 100 000 метеоров.]. Я все искал черноту, дырки в небесах. На этой кухонной плите с ковшом Большой Медведицы.
Четырнадцать лет матери нет в живых – тот, кого она выносила, свел ее в могилу. Отец никогда не произносит ее имени, и дитя не знает, как ее звали. В этом мире у него есть сестра, которую ему больше не суждено увидеть. Он смотрит, не отрываясь, бледный и немытый. Он не умеет ни читать, ни писать, и в нем уже зреет вкус к бессмысленному насилию. Лицо его – сама история, это дитя – отец человечества.
В четырнадцать он сбегает из дому. В его жизни больше не будет промозглой кухни в предрассветной мгле. Никаких дров и лоханей. Он отправляется на запад, аж до Мемфиса, одинокий путник на плоском пасторальном ландшафте. Негры в полях, худые и сутулые, пальцы их – как пауки среди коробочек хлопка. Тайное моление. На фоне блекнущих солнечных фигур, которые движутся на бумажном горизонте в не поспевающих за ними сумерках. Одинокий темный силуэт землепашца бредет с бороной за мулом по омытой дождями долине к ночи.
Год спустя – Сент-Луис. До Нового Орлеана его подбрасывают на плоскодонной барже. Сорок два дня по реке. По ночам гудят и тяжело шлепают мимо по черной воде пароходы, все в огнях, точно плавучие города. Плавание заканчивается, лес идет на продажу, а он выходит на улицы города и слышит наречия, каких раньше слышать не доводилось. Он живет в комнатушке, выходящей во двор за баром, а по вечерам, словно чудище из сказки, спускается, чтобы подраться с моряками. Сам он невелик, но запястья большие, руки тоже. Крепкие плечи. Удивительно, но на покрытом шрамами лице сохранилось то же детское выражение, а глаза светятся странной невинностью. Дерутся здесь кулаками и ногами, в ход идут бутылки и ножи. Люди самого разного роду и племени. Есть такие, что не говорят, а лопочут, как обезьяны. Некоторые из краев до того далеких и чудных, что, когда стоишь над телами, истекающими кровью в грязи, такое чувство, будто отстоял все человечество.
Как-то вечером боцман с Мальты стреляет ему в спину из маленького пистолета. Повернувшись, чтобы разобраться с ним, он получает еще одну пулю чуть ниже сердца. Боцман убегает, а он облокачивается на стойку бара, и по рубахе бежит кровь. Остальные отворачиваются. Постояв, он сползает на пол.
Две недели он валяется на койке в комнатушке наверху, и за ним ухаживает жена владельца бара. Она приносит еду, убирает нечистоты. Суровая женщина, жилистая, как мужик. Он идет на поправку, но платить уже нечем, вечером он уходит, ночует на берегу реки, пока один пароход не берет его на борт. Пароход идет в Техас.
Лишь теперь дитя окончательно перестает быть тем, прежним ребенком. И происхождение его, и судьба так далеки, что сколько бы ни обращался мир, не бывать больше таким земным пределам, диким и жестоким, где пытались бы сформовать сырье творения по своему усмотрению или выяснить, не из глины ли его сердце. Пассажиры все какие-то оробелые. Прячут глаза, и никто не поинтересуется, что привело сюда других. Он спит на палубе – странник среди странников. Смотрит, как поднимается и опадает расплывчатый берег. На него таращатся серые морские птицы. Над серыми волнами тянутся к берегу стаи пеликанов.
Поселенцы со своими пожитками пересаживаются на шаланду и разглядывают низкий берег, тонкую песчаную излучину и купающиеся в дымке виргинские сосны.
Он идет по узким улочкам порта. В воздухе пахнет солью и свежераспиленным деревом. Вечером, словно неприкаянные души, его окликают из темноты проститутки. Проходит неделя, и он опять в пути – заработав несколько долларов, он шагает теперь дорогами южной ночи, сжимая кулаки в карманах дешевой куртки. Насыпные дамбы через болото. Цапли на гнездовьях, белые, как свечи среди мха. Колючий ветер оставляет размеренный шаг у обочины и вприпрыжку мчится дальше по ночным полям. Дальше на север, через мелкие поселения и фермы, нанимаясь за поденную плату, еду и кров. В одной деревушке на перекрестке дорог он видит, как вешают отцеубийцу, – друзья подбегают к повешенному, тянут его за ноги, а он, уже мертвый, висит в петле, и его штаны темнеют от мочи.
Работает на лесопилке, работает в дифтерийном бараке. У одного фермера берет в уплату немолодого мула и весной тысяча восемьсот сорок девятого, миновав приснопамятную республику Фредонию[3 - Независимую от Мексики Республику Фредония собирались провозгласить в Техасе недалеко от Накогдочеса переселенцы из США, сформировавшие в декабре 1826 г. комитет по независимости. В конце января они отступили под натиском мексиканских войск.], прибывает в городок Накогдочес.
* * *
Пока шли дожди, на проповеди преподобного Грина каждый день собирались целые толпы, а дожди шли уже две недели. Когда малец нырнул в потрепанную брезентовую палатку, там еще можно было приткнуться у стены, а от мокрых немытых тел стояла такая жуткая вонь, что люди то и дело пулей вылетали под проливной дождь глотнуть свежего воздуха, пока ливень не загонял их обратно. Встал у задней стенки, среди таких же, как он. От прочих он отличался лишь тем, что был безоружен.
Друзья мои, вещал преподобный, он не мог не появиться в такой черт… черт… чертовой дыре, здесь, в Накогдочесе. Я обратился к нему и спросил: берешь ли ты с собой Сына Божия? И он ответил: о нет, не беру. И я сказал: разве не знаешь ты сказанного Им – «последую за вами во все дни, даже до конца пути»?[4 - Парафраз на Мф 28: 20.] Да ладно, сказал он, я ж никого не прошу со мной идти. И я сказал: друг мой, ни о чем просить не надо. Он будет с тобой, куда бы ты ни направил стопы твои, просишь ты или нет. Избавиться от Него не удастся, друг мой, сказал я. Так вот. Значит, ты потащишь его – Его – с собой в эту дыру?
Видал, чтоб здесь так поливало?
Малец смотрел на священника. Теперь обернулся к тому, кто произнес эти слова. Длинные усы, как у погонщиков скота, широкополая шляпа с невысокой круглой тульей, чуть косящие глаза. Он глядел на мальца со всей серьезностью, будто и впрямь желал знать его мнение.
Я здесь недавно, сказал малец.
Ну, а я такого что-то не припомню.
Малец кивнул. В палатку вошел человек в непромокаемом плаще и снял шляпу. Лысый, как бильярдный шар, без намека на бороду, без бровей и ресниц. Великан, почти семь футов, он стоял, попыхивая сигарой даже в этом кочевом доме Божием, да и шляпу снял, похоже, лишь затем, чтобы стряхнуть дождевые капли, поскольку тут же надел ее снова.
Священник умолк. В палатке повисла тишина. Все смотрели на вошедшего. Тот поправил шляпу, потом протиснулся к сколоченной из ящиков кафедре, за которой стоял преподобный, и повернулся, чтобы обратиться к его пастве. Лицо невозмутимое, какое-то даже детское. Маленькие руки. Он простер их перед собой.
Леди и джентльмены, считаю своим долгом поставить вас в известность, что человек, выступающий здесь как проповедник, – самозванец. У него нет бумаг ни от одной церкви – официально признанной или же нет. Он никоим образом не соответствует занимаемой им незаконно должности и выучил лишь несколько отрывков из Писания, дабы придать своим жульническим проповедям налет противного ему благочестия. Собственно говоря, джентльмен, что стоит сейчас перед вами, изображая из себя слугу Господа, абсолютно неграмотен и к тому же разыскивается властями штатов Теннесси, Кентукки, Миссисипи и Арканзас.
О боже! воскликнул священник. Ложь, ложь! И стал лихорадочно читать что-то из раскрытой Библии.
В последнем из множества предъявленных ему обвинений фигурирует девочка одиннадцати лет – я сказал, одиннадцати, – которая доверчиво пришла к нему. Его застали за актом насилия над ней, причем он был в одеянии священника.
По толпе пронесся стон. Одна дама рухнула на колени.
Это он! вскричал священник, всхлипывая. Это он! Дьявол. Се, предстал перед нами.
Повесить говнюка, выкрикнул из задних рядов какой-то мерзкий громила.
Всего тремя неделями ранее его выгнали из Форт-Смита в Арканзасе за совокупление с козой. Да, дама, именно так. С козой.
Да будь я проклят, если не пристрелю этого сукина сына, послышался голос у дальней стены. Говоривший поднялся, вытащил из сапога пистолет, прицелился и выстрелил.
Выхватив из-под одежды нож, косоглазый погонщик мигом распорол брезент и выскочил под дождь. Малец шмыгнул за ним. Низко пригнувшись, они побежали по грязи к постоялому двору. В палатке вовсю шла стрельба, в брезенте прорезали уже с десяток отверстий, и оттуда, спотыкаясь, валил народ. Визжали женщины, кого-то уже затоптали в грязь. Добравшись до галереи постоялого двора и вытерев мокрые лица, малец и его приятель оглянулись. У них на глазах палатка закачалась, изогнулась и огромной раненой медузой потихоньку осела, волоча по земле обрывки брезентовых стен и драные растяжки.
Когда они вошли в бар, лысый был уже там. На полированной деревянной стойке перед ним лежали две шляпы и две пригоршни монет. Он поднял стакан, но не для того, чтобы приветствовать вошедших. Подойдя к стойке, они оба заказали виски. Когда малец положил перед барменом деньги, тот отпихнул их большим пальцем и кивнул на лысого.
Тут пьют за счет судьи.
Они выпили. Погонщик поставил стакан и взглянул на мальца. А может, и не взглянул: глаза такие, что и не поймешь. Малец посмотрел на судью за стойкой. Высокая – не каждый локти на нее поставит – судье она была по пояс. Он стоял, положив ладони на деревянную столешницу и слегка наклонившись, будто собирался произнести еще одну речь. В дверь ввалилась, чертыхаясь, толпа людей, перепачканных кровью и грязью. Они скучились вокруг судьи – собрать отряд для погони за проповедником.
Судья, откуда у тебя улики на этого козла?
Улики? переспросил судья.
Ты в Форт-Смите когда был?
В Форт-Смите?
Откуда ты все о нем знаешь?
О преподобном Грине?
Да, сэр. Ты ведь, я понимаю, из Форт-Смита к нам приехал.
Я в жизни не бывал в Форт-Смите. И он там, скорее всего, тоже не бывал.
Народ переглянулся.
Откуда же ты тогда его знаешь?
Я этого человека в глаза не видел до сего дня. И никогда о нем не слышал.
Он поднял стакан и выпил.
Воцарилась странная тишина. Люди походили на изваяния из грязи. Наконец один засмеялся. Потом другой. Вскоре все уже дружно хохотали. Кто-то купил судье выпивку.
* * *
Когда малец познакомился с Тоудвайном, дождь лил уже шестнадцать дней подряд и переставать не собирался. Жил малец в том же салуне и все деньги пропил – осталось два доллара. Погонщик уехал, комнатушка опустела. Через открытую дверь было видно, как дождь заливает пустырь за постоялым двором. Он допил стакан и вышел. По доскам, проложенным в грязи, он направился через пустырь к отхожему месту, ориентируясь по тусклой полоске света из двери. Навстречу ему кто-то шел, и они встретились на середине узких мостков. Стоявший перед ним слегка покачивался. Мокрые поля шляпы спереди были заколоты, а в остальных местах свисали на плечи. В руке у него болталась бутылка. Убирайся-ка ты лучше с дороги, проговорил он.
Малец уступать дорогу не собирался и счел, что спорить нет нужды. И двинул ему в челюсть. Тот свалился, но тут же вскочил. Убью, произнес он.
И пустил в ход бутылку, но малец пригнулся; замахнулся бутылкой снова, но малец отступил. Ударив сам, малец получил бутылкой в скулу. Бутылка разбилась. Он рухнул в грязь, а его противник рванулся за ним с «розочкой», метя в глаз. Малец старался защитить лицо, и все руки у него были скользкие от крови. Он никак не мог дотянуться к сапогу за ножом.
Убью гада, промычал его противник. Они топтались в темноте по пустырю, кружа друг перед другом бочком и потеряв в грязи сапоги. В руке у мальца теперь был нож. Когда противник пошел на него, малец распорол ему рубаху. Отбросив «розочку», противник выхватил из ножен за спиной громадный «боуи»[5 - «Боуи» – длинный охотничий нож, изобретенный героем Техасской революции Джимом Боуи (1796 – 1836) и популярный среди покорителей Фронтира.]. Шляпа у него слетела, сальные черные локоны развевались, а угрозы свелись к одному слову «убью», которое он твердил на все лады, как помешанный.
Вдоль мостков уже стояли зеваки. Вот это удар, одобрил один.
Убью, убью, твердил длинноволосый, еле ворочая языком и с трудом переставляя ноги по грязи.
Но по пустырю широкой поступью надвигался кто-то со здоровенной дубиной в руках, и сапоги его чавкали, точно корова. Первым на его пути оказался малец, и после взмаха дубины он рухнул ничком в грязь. Тут бы ему и конец, не переверни его кто-то навзничь.
Когда он очнулся, было светло, дождь перестал, и над ним склонилось лицо длинноволосого. Тот был весь в грязи и что-то говорил.
Что? переспросил малец.
Я говорю, ну что, квиты?
Квиты?
Квиты. Потому как если хочешь огрести еще, то, черт побери, точно получишь.
Малец посмотрел в небо. Там, в вышине, малюсенькой точкой кружил гриф. Перевел взгляд на длинноволосого. У меня что, шея сломана? спросил он.
Тот оглядел пустырь, сплюнул и снова уставился на мальца. Что, не встать?
Не знаю. Не пробовал.
Не хотел ломать тебе шею.
Ну да, как же.
Прикончить тебя хотел.
Пока что это никому не удалось. Уперев растопыренные пальцы, малец приподнялся. Длинноволосый сидел на досках, рядом лежали его сапоги. Кажись, цел, заключил он.
Малец одеревенело озирался. А мои где?
Длинноволосый прищурился. С лица у него слетали хлопья засохшей грязи.
Если кто мои сапоги стащил, убью сукина сына.
Вроде вон там один валяется.
Прочавкав по двору, малец вернулся с сапогом. Потом стал бродить кругами, ощупывая похожие на сапог комья грязи.
Твой нож?
Длинноволосый вгляделся.
Кажись, мой.
Малец бросил ему нож, тот нагнулся, поднял и вытер огромное лезвие о штанину. Думал, сперли тебя, сообщил он ножу.
Найдя второй сапог, малец снова уселся на доски. Руки казались огромными от налипшей грязи, он потер одну о колено и уронил снова.
Они сидели бок о бок и смотрели на пустырь. По краю пустыря шла ограда из штакетника, за ней мальчишка набирал воду из колодца, по двору разгуливали куры. Из двери салуна вышел человек и направился в отхожее место. Остановился перед ними, посмотрел и шагнул в грязь. Через некоторое время вернулся, снова ступил в грязь, чтобы обойти их, и зашагал по мосткам дальше.
Малец взглянул на длинноволосого. Голова странная, узкая, волосы от грязи слиплись в какую-то нелепую примитивную прическу. На лбу выжжены буквы «XT», а ниже, почти между глаз – «Ф»[6 - Буквы «Х» и «Т» – инициалы Тоудвайна, буквой «Ф» (фелония) клеймили совершивших тяжкое преступление.], и все буквы косые и яркие, словно клеймо передержали. Длинноволосый повернулся, и малец заметил, что у того нет ушей. Длинноволосый встал, сунул нож в ножны и пошел по мосткам, держа сапоги в руке. Малец тоже поднялся и побрел за ним. На полпути к постоялому двору длинноволосый остановился, бросил взгляд на жидкую грязь вокруг, потом сел на доски и натянул сапоги прямо на грязные ноги. Затем встал, похлюпал через пустырь и что-то подобрал.
Глянь-ка сюда, хмыкнул он. Вот черт, это ж моя шляпа.
Может, и шляпа, не разберешь, какая-то дохлятина. Длинноволосый отряхнул ее, напялил на голову и пошел дальше, а малец последовал за ним.
Баром назывался длинный узкий зал, обшитый лакированными досками. У стены столы, на полу плевательницы. Посетителей не было. Когда они вошли, бармен поднял голову, а негр, подметавший пол, приставил метлу к стене и удалился.
