Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность

В отдельную группу литературных источников следует выделить полемологические трактаты, посвященные различным вопросам военного искусства. Некоторые из этих сочинений, обобщившие богатейший практический опыт и теоретические изыскания греков и римлян, несомненно, на деле использовались в свое время в качестве популярных пособий для изучения военной науки[121]. Если в Греции военная наука достигла высокого уровня развития еще в классическую эпоху, прежде всего в трудах Энея Тактика и Ксенофонта[122], то в Риме ее основоположником стал М. Порций Катон Старший, среди многочисленных сочинений которого известна и книга «О военном деле», представлявшая, по-видимому, предназначенное для сына практическое руководство, подкрепленное ссылками на исторические примеры[123]. Однако вплоть до эпохи империи, когда появился ряд специальных военных трактатов на латинском языке, римляне продолжали пользоваться трудами греческих авторов, признавая за эллинами бесспорный приоритет в сфере военной теории, о чем свидетельствует признание Вегеция (I. 1). Среди греческих авторов, писавших уже во времена ранней империи, особого внимания в плане исследования идеологии и практики военного лидерства заслуживает греческий писатель, философ-платоник Онасандр, перу которого принадлежит трактат «Стратегикос» («Наставление в полководческом искусстве»), посвященный Квинту Веранию, консулу 49 г. н. э., позже наместнику Британии[124]. Хотя сам автор не был военным специалистом и в основном использовал греческую военно-научную традицию, в его труде (В.В. Кучма классифицирует его как «трактат-программу», который передает в будущее больше, чем получает из прошлого), пожалуй, впервые в античной литературе одно из центральных мест было уделено этическим проблемам военной теории, в частности, четко сформулированы критерии нравственного облика военачальника[125]. Трудно, однако, согласиться с выводом В.В. Кучмы, что эти критерии лежали в сфере чистой абстракции и «фактически не были связаны с особенностями эпохи и весьма слабо сообразовывались со спецификой должности, к которой прилагались». На наш взгляд, ни содержание, ни сочетание очерченных Онасандром качеств идеального военачальника не являются произвольными, поскольку, чтобы его сочинение достигло своей цели, он ориентировался не только на общие места из предшествующей литературы, но и на принятые в определенных кругах римской знати ценностные представления, на собственно римские традиции. Представляется, что его текст заслуживает более пристального анализа и реабилитации с этой точки зрения[126].

Среди сохранившихся военно-научных трактатов на латинском языке по широте затронутых вопросов и охвату материала выделяется труд позднеримского писателя Флавия Вегеция Рената Epitome rei militaris, который можно рассматривать как синтез многовекового развития римской военно-научной мысли[127]. По всей видимости, это сочинение было написано в конце IV в.[128]Как и Онасандр, автор не был профессиональным военным, но использовал широкий круг источников – от книжки Катона Старшего и «уставов» Августа и Адриана до специальных сочинений Корнелия Цельса, Фронтина и одного из первых разработчиков римского военного права Таррунтения Патерна (I. 8)[129]. Видя в римских военных традициях залог возрождения военной мощи и боевого духа войск, Вегеций, хотя и допускает немало анахронизмов, стремится ориентироваться в своем изложении на классическую организацию римского легиона раннеимператорского времени (antiqua legio)[130], постоянно подчеркивает совершенство его устройства и строгий распорядок службы. Для нашей темы его оценки и подходы ценны акцентированием традиционных основ и принципов римской военной организации, рассматриваемых с высоты исторического опыта.

Если же учесть, что в военной науке «традиция играет гораздо большую роль, чем в других отраслях знания, а тесная преемственность (континуитет) в накоплении и передаче военно-научной информации является ее квалифицирующим признаком»[131], то представляется правомерным осторожное привлечение, преимущественно в сопоставительном плане, не только свидетельств Вегеция, но и ранних греческих военных теоретиков, в первую очередь Ксенофонта, и некоторых византийских авторов, например Маврикия, который в характеристике нормативных качеств полководца многим обязан Онасандру и другим своим предшественникам[132]. Ряд интересных фактов из римской военной истории и характерных оценок полководческого искусства дают сочинения римского государственного деятеля и писателя Секста Юлия Фронтина (конец I в. н. э.) и греческого автора Полиэна (II в. н. э.), написанные в жанре стратегем[133]. Отдельными деталями интересен и трактат «Об устройстве лагеря», приписываемый в рукописях знаменитому грамматику I в. н. э. Гигину, но датируемый либо временем Траяна, либо, что более вероятно, второй половиной II в. н. э.[134]

При исследовании многих вопросов темы ценную, часто уникальную в своем роде информацию можно извлечь из разнообразных произведений антикварно-научной и художественной литературы. Сколь бы отрывочны, тенденциозны, а иногда и фантастичны ни были их свидетельства, они вносят очень характерные штрихи в общую картину военных традиций и жизни армии, но, главное, незаменимы для реконструкции восприятия римских полководцев и солдат в общественном мнении. Так, наряду с отдельными примечательными фактами, относящимися к военной истории Рима, целый ряд интересных сведений и деталей (в частности, о римских военных наградах и культе знамен, о дисциплинарных порядках римлян, воинской присяге, армейском жаргоне и т. д.) можно найти в сохранившихся отрывках из сочинений Теренция Варрона, в энциклопедической «Естественной истории» Плиния Старшего и в «Аттических ночах» Авла Геллия, а также в трудах более поздних антикваров и грамматиков: Помпея Феста (II в. н. э.), в комментариях Сервия к сочинениям Вергилия (конец IV в.), в «Сатурналиях» Макробия (V в.), в «Этимологиях» («Origines») Исидора Севильского (ок. 570–636 гг.).

Некоторые любопытные фактические свидетельства и штрихи, дополняющие общую картину восприятия военной службы и роли армии в римском обществе, обнаруживаются также в сочинениях других писателей эпохи принципата – в «Метаморфозах» Апулея, в диалогах и письмах Сенеки Младшего, который нередко использовал примеры и сравнения из военной сферы, так же как и Эпиктет в своих «Беседах», записанных Флавием Аррианом. Об отдельных аспектах военной службы имеются упоминания в переписке Плиния Младшего и в письмах крупнейшего ритора II столетия Корнелия Фронтона, наставника императоров Марка Аврелия и Луция Вера, в «Соннике» Артемидора Далдианского (II в. н. э.). В этом же ряду следует упомянуть и плеяду римских поэтов, в творчестве которых нашли отражение как исторические события и их восприятие, так и реалии современной им эпохи, связанные с военной сферой. Историческая мифология, основополагающие ценности Рима и официальная идеология «века Августа» получили классическое воплощение в произведениях Вергилия и отчасти в лирике Горация. В IV книге «Тибуллианского сборника» (Corpus Tibullianum) сохранилось большое гексаметрическое стихотворение «Панегирик Мессале», которое было написано, вероятно, по случаю избрания Мессалы консулом в 31 г. до н. э.: в нем неизвестный автор среди прочего превозносит воинские умения и доблести своего героя, давая ценную информацию о военной подготовке и компетентности римских военачальников[135]. Большая поэма М. Аннея Лукана «Фарсалия», посвященная гражданской войне между Цезарем и Помпеем, представляет интерес не столько фактическими сведениями[136], сколько яркими образами полководцев, командиров и солдат, а также эксплицитными оценками автора, гневно осуждающего воинов, готовых ради своих вождей и наград проливать кровь сограждан. В силе дарования, яркости художественных образов и драматизме рассказа Лукану явным образом уступает его младший современник Силий Италик (ум. около 101 г.), автор большой (в 17 книг) эпической поэмы «Пуника», посвященной Второй Пунической войне. Но и в его напыщенной риторике находят свое выражение традиционные римские взгляды и ценности. Совершенно в ином плане интересна XVI (оставшаяся незаконченной) сатира Ювенала, в которой развивается тема о преимуществах военной службы и положения военных людей по сравнению с гражданскими[137]. Автор обличает высокомерие и корпоративную спаянность солдат, пользующихся благоволением властей.

Нельзя также обойти вниманием данные христианских источников. Это прежде всего сочинения апологетов II–III вв. (Тертуллиана, Минуция Феликса) и церковных историков (Лактанция, Евсевия, Орозия и др.), которые, несмотря на известную тенденциозность, очень интересны не только с точки зрения отношения самих христиан к военной службе и свидетельствами о распространении христианства среди римских воинов, но и сведениями об их роли в жизни общества и государства[138]. Кроме того, критикуя языческие верования, христианские авторы, в частности Тертуллиан, упоминают и некоторые военные культы римлян.

Для исследования многих конкретных реалий военной службы и социопрофессионального статуса солдат и ветеранов в римском обществе огромное значение имеют юридические источники[139]: сочинения римских правоведов и императорские конституции, а также папирусы правового содержания. Ius militare как военно-уголовное право было основой воинской дисциплины и субординации; как ius singulare в частноправовой сфере оно регулировало те привилегии и преимущества военнослужащих в личном, семейном, имущественном и наследственном праве, которые призваны были компенсировать определенные ограничения, связанные со спецификой военной службы, обеспечить социальные гарантии воинам и укрепить их лояльность императорской власти. Все эти аспекты приобрели особую значимость с созданием профессиональной армии, поскольку условия службы в ней нередко вступали противоречия с действующими нормами частного права. Поэтому в эпоху принципата и римские юристы в своих трудах, и императоры в своих рескриптах и эдиктах специально разрабатывают и формулируют правовые нормы, призванные укрепить дисциплинарный порядок внутри армии и урегулировать проблемы, возникавшие в жизни солдат и ветеранов в их отношениях с гражданскими лицами.

Ссылки и цитаты из императорских распоряжений и конституций дошли до нас в составе Дигест, где их приводят правоведы, излагая и комментируя те или иные военно-правовые нормы в своих трудах. Сами тексты императорских рескриптов, эдиктов и мандатов, как правило, с точной датировкой и указанием адресатов приводятся в кодексах Феодосия (438 г.) и Юстиниана (529 г.), в которых соответственно VII и XII книги посвящены военному праву, хотя относящиеся к нему вопросы трактуются и в других книгах. В первый из них вошли императорские решения с 312 г., а во второй – со времени Адриана. При их использовании важно поэтому учитывать время издания той или другой конституции, выделяя в ее содержании традиционные подходы, продолжение и развитие прежних тенденций и новации, вызванные изменившимися историческими условиями; кроме того, нельзя забывать о наличии редакторской работы, осуществленной составителями кодексов исходя из реалий их эпохи. Среди юристов конца II – первой трети III в., писавших специальные труды по военному праву под стандартным названием «De re militari» или касавшиеся его в других своих сочинениях, известны такие авторитетные имена, как Таррунтений Патерн[140], Юлий Павел, Домиций Ульпиан, Аррий Менандр, Эмилий Мацер (Макр), Геренний Модестин. Их труды и имена фигурируют в 16‐м титуле XLIX книги Дигест, специально посвященном военному праву. Отдельные свидетельства имеются также в других юридических сочинениях, например в «Сентенциях к сыну» Павла или в «Институциях» Гая, где речь заходит о публичном праве, о привилегиях военнослужащих и ветеранов в сфере наследственного, семейного права и т. д.

В сфере военно-уголовного права соответствующие нормы в значительной своей части опирались на древние дисциплинарные установления и традиции, имевшие не только правовое, но также сакральное и ценностное значение. Однако и здесь очень многое модифицировалось с учетом профессионального характера службы, требований времени и конкретной политики тех или иных императоров. В целом же эффективность разработанной в классический период военно-уголовной и дисциплинарной системы была очень высока, и многие ее элементы непосредственно заимствовались и использовались в постклассический и ранневизантийский периоды. Об этом может, в частности, свидетельствовать сборник военно-правовых норм – так называемые Leges militares ex Ruffo, которые во многом, часто почти дословно, повторяют соответствующие положения из 16‐го титула XLIX книги Дигест, но отчасти и дополняют их. Этот сборник, составленный неким Руффом, сохранился в византийских кодексах, но датируется, вероятно, временем Валентиниана II (383–392 гг.)[141]. При обращении к юридическим источникам не следует забывать об их нормативном характере: наличие того или иного юридически закрепленного положения еще не означает, что в реальной жизни оно применялось всегда и во всех случаях одинаково. Необходимо сопоставление данных юридических источников с литературными и прочими свидетельствами, которое может обнаружить достаточно широкую вариативность правоприменительной практики, обусловленное разными причинами отступление от одних норм и неприменение других. Зачастую же какие-либо данные о том, как применялись отдельные правовые нормы, и вовсе отсутствуют. Поэтому данные юридических источников в основном приходится рассматривать скорее как индикаторы определенных тенденций и традиций, нежели как фактически достоверные свидетельства.

Аналогичное заключение можно сделать и в целом по комплексу литературных источников. Очень часто их свидетельства малодостоверны или даже фиктивны с фактологической точки зрения. Поэтому подходить к ним надо не с критерием фактической истинности каждого конкретного сообщения, но рассматривать их как показатель более или менее общеобычных восприятий и ожиданий, которые складываются в определенную систему, особым образом коррелирующую с эмпирической действительностью и реальными мотивами человеческого поведения. Нужно иметь в виду, что многие интересующие нас аспекты (прежде всего те, что относятся к субъективной реальности) намечены в нарративных и юридических источниках только «пунктиром», который можно соединить в некую общую картину, лишь устанавливая устойчивые параллели и переклички терминов, понятий, мотивов, образов в разножанровых, разноконтекстных, разновременных текстах и экстраполируя тенденции, выявляемые в одних хронологических пределах или на одном материале, на другие.

Данные эпиграфики и других вспомогательных дисциплин

В известной степени откорректировать и уточнить информацию литературных источников, восполнить имеющиеся в ней пробелы (а они относятся прежде всего к внутренним межличностным отношениям и другим повседневно-бытовым реалиям армейской жизни, к религиозным и отчасти к ценностным представлениям солдат) позволяют данные эпиграфики. Значимость свидетельств, которые содержатся в многочисленных надписях на камне и других материалах[142], оставленных римскими военными в различных частях империи, невозможно переоценить. Именно развитие научной эпиграфики начиная с середины XIX в. открыло принципиально новую страницу в изучении военной организации Рима, позволив обратиться к изучению таких тем, которые прежде практически не ставились: размещение, этнический и социальный состав войск, семейное положение и демографические характеристики солдат, система чинов, хозяйственная деятельность, религиозные культы армии, просопография командного состава и т. д. Появилась возможность дать многим фактам римской военной истории точную географическую и хронологическую привязку, конкретизировать или пересмотреть некоторые сообщения литературных источников. Для нашей темы данные эпиграфики тем более незаменимы, что они происходят в абсолютном большинстве случаев непосредственно из среды военных и характеризуют те присущие им отношения и взгляды, о которых авторы исторических сочинений античного времени чаще всего умалчивают. Кроме того, надписи становятся особенно многочисленными как раз в тот период (II–III вв.), который заметно хуже освещается качественными литературными источниками.

Надписи, оставленные солдатами, офицерами разных рангов и ветеранами, в целом весьма разнообразны по характеру и содержанию. В самом общем виде их можно разделить, в зависимости от цели, авторства, содержания и жанра, на официальные и частные, посвятительные, почетные, надгробные и строительные, надписи на отдельных предметах и собственно документальные[143]. К последним можно отнести сенатские постановления[144], тексты военных дипломов, получаемых солдатами вспомогательных войск и преторианских когорт при выходе в отставку[145], а также уставы тех коллегий, которые создавались младшими чинами (immunes и principales) и центурионами легионов. Уникальным памятником является запись на базе памятной колонны речи, которую произнес по итогам проведенных учений император Адриан во время своей инспекционной поездки в Ламбез, где дислоцировался III Августов легион (ILS, 2487; 9133–9135). Данные эпиграфики представляют тем большую ценность, что многие военные надписи (в первую очередь почетные и строительные) могут быть с достаточной точностью датированы либо по конкретно указанным датам их создания, либо по упоминаниям императоров и других официальных лиц.

Для исследования ценностных представлений и социальных связей солдат особенно важны эпитафии, составляющие примерно три четверти всех известных надписей[146]. В массе своей солдатские эпитафии предельно лаконичны и используют стандартные формулы: указания имени, origo, воинского звания, возраста и количества лет, проведенных на службе, а также имен и статуса тех лиц, которые хоронили покойного[147](в качестве наследников или близких). Однако в целом ряде случаев мы располагаем достаточно пространными, оригинальными, иногда даже стихотворными текстами, в которых скрупулезно отмечаются этапы служебной карьеры, специально выделяются ее наиболее примечательные эпизоды (награждение знаками отличия, участие в тех или иных походах, досрочное повышение в чине и т. п.); особыми эпитетами и сентенциями выражается отношение к покойному со стороны того, кто его похоронил. Учитывая принцип экономичности, действовавший при создании лапидарных надгробных текстов, а также тот факт, что нередко надгробные памятники заказывались еще при жизни и, вероятно, само содержание эпитафии тоже определялось заранее, следует признать, что в случаях отступления от общепринятого минимального набора сведений акцентировались те действительно значимые для данного индивида (и его окружения) моменты, о которых он стремился публично заявить[148]. Иногда можно поэтому говорить об автопортрете, поскольку отдельные эпитафии составлены от первого лица[149]. При интерпретации такого рода памятников необходимо учитывать, что эпитафия – это своеобразный письменный фольклор[150], в котором есть свои устойчивые формы, мотивы и штампы, по-разному варьируемые в конкретных случаях, и поэтому действительно оригинальные тексты являются примечательным исключением.

В некоторых случаях для изучения солдатской ментальности не менее показательным, чем сам текст надписи, может быть скульптурное изображение на надгробном памятнике[151]. Среди таких изображений имеются не только парадные портреты покойного в воинском облачении, при регалиях, оружии и знаках занимаемого поста, но и целые картины памятных славных деяний, как например, на надгробии ветерана Тиберия Клавдия Максима, открытом в 1965 г. близ города Филиппы в Македонии (АЕ 1969/1970, 583)[152]. Этот заслуженный ветеран еще при жизни заказал себе роскошный памятник с подробной надписью о своей долгой карьере и с двумя барельефами, на одном из которых изображено его участие в попытке пленить царя даков Децебала.

Основным и незаменимым источником для анализа индивидуальных и коллективных религиозных представлений в их связи с римским воинским этосом и официальной религиозной политикой императоров являются многочисленные вотивные надписи (tituli sacri) в честь различных богов на алтарях, статуях и других посвятительных приношениях. Благодаря массовому характеру такого рода эпиграфических свидетельств, их во многих случаях более или менее точной датировке, нередким указаниям на авторов, конкретные обстоятельства и мотивы посвящения имеется возможность выяснить степень распространения и особенности отправления различных культов в определенные периоды времени, дифференцированно учитывая при этом состав их почитателей. Тексты посвятительных надписей проливают также свет на практиковавшиеся в армии религиозно-культовые ритуалы (например, на празднование дня рождения воинской части). По составу божественных покровителей и тому конкретному контексту, в котором делались посвящения, по положению дедикантов в армейской иерархии можно судить о соотношении официальных и неофициальных (часто этнически специфических) компонентов в идеологии римских солдат. При этом следует иметь в виду, что, какой бы рутинной ни была в некоторых случаях практика почитания тех или иных культов, за именами и функциями божеств вполне правомерно видеть наличие определенных идейных комплексов, характерных для индивидуального и коллективного сознания солдат. Немаловажное значение имеют также археологический контекст и иконография посвятительных памятников. Эпиграфические материалы прекрасно иллюстрируют тот факт, что, несмотря на строгую централизацию командования и довольно скрупулезную регламентацию повседневной жизни войск, в том числе и посредством официально предписанных культов, ритуалов и празднеств, религиозно-культовая практика армии в целом отличалась очевидным плюрализмом при значительном удельном весе туземных, в том числе восточных, культов (особенно со II в. н. э., в связи с переходом к местному комплектованию легионов), а также существенными региональными особенностями в отправлении как собственно военных культов, так и культа императора[153]. Тем более необходимо учитывать вполне естественные различия в верованиях солдат из различных родов войск. При всей консервативности армейской религии нельзя забывать и о имевших место диахронических изменениях в формах почитания и в степени популярности различных божеств.

Достоинством свидетельств, непосредственно характеризующих важные ценностные ориентации и идеологию солдат, восприятие ими официальной пропаганды, обладают некоторые надписи на отдельных предметах. В частности, следует указать на солдатские медальоны и патеру из Верхней Паннонии, датируемые III веком, на которых имеются изображения Марса, Доблести (Virtus), Виктории и богини Тутелы с надписями, в которых упоминаются Conservatio Aug(usti), aurea saecula, Honor[154]. Еще более примечательным памятником являются надписи, сделанные солдатами на свинцовых снарядах для пращи (glandes plumbeae) из Пицена и Перузии, относящиеся соответственно ко времени Союзнической войны 91–88 гг. до н. э. и Перузинской войны Октавиана против Луция Антония и Фульвии[155]. Они не только дают замечательные образчики лагерной, по-солдатски грубой латыни[156], но и показывают, каким образом преломлялись в среде легионеров пропагандистские внушения относительно образа врага[157].

Надо сказать, что в армии ранней империи с ее развитым канцелярским аппаратом вообще писали достаточно много, используя такие распространенные в повседневном обиходе материалы, как остраконы (наиболее в интересные находки сделаны в африканских провинциях[158]) и деревянные таблички. Такого рода таблички с частной и служебной перепиской и другими документальными записями были обнаружены в начале 1970‐х гг. при раскопках британского форта Виндоланда и датируются концом I – началом II в.; в ходе последующих раскопок количество найденных документов существенно выросло[159]. Сюда же можно отнести и граффити, оставленные солдатами на стенах лагерных построек или в других местах[160], а также открытые в Виндониссе таблички с различными записями, касающимися повседневной жизни местного гарнизона[161]. Такого рода тексты освещают в основном бытовые реалии и служебную рутину и дают довольно скупую, хотя подчас и бесценную, информацию о духовном облике римских военных[162], а кроме того, предоставляют в распоряжение исследователей уникальные данные о латинском языке и жаргоне солдат, которые также являются чрезвычайно важным источником для изучения солдатской ментальности[163].

То же самое можно сказать и о большей части дошедших до нас папирусов с разнообразными текстами, относящимися как к частной, так и к официально-служебной и общественной жизни римских военных. Среди этих документов, которые происходят в основном из Египта и из Дура-Европос на Среднем Евфрате, нужно выделить немногочисленные солдатские письма к родным (и письма родных солдатам), написанные на греческом и латинском языках и датируемые в основном II в. Они интересны прежде всего теми живыми подробностями, которые практически невозможно почерпнуть из памятников иного рода[164]. Проблемы и надежды, связанные с началом военной службы, рассуждения о необходимости протекции для получения хорошего места, тоска по близким и покинутой родине, радость по поводу служебных успехов – таковы основные темы этих посланий, написанных, по словам одного исследователя, простыми и симпатичными парнями[165].