Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть вторая

Опять помолчали. Андрей сидел, хмуро уставившись на свои сжатые кулаки, лежавшие на столе.

– Значит, дойдём таки до Берлина? В мае сорок пятого? – капитан пытливо смотрел Ангелу в глаза.

– Паша дойдёт. Твой полк дойдёт только до Будапешта. В Венгрии и останешься…

– Это почему же? – оскорблённо вскинулся капитан.

– Потому что Берлин будут брать силами 1-го Украинского, 1-го Белорусского и 2-го Украинского фронтов. Паша войдёт в Берлин в составе третьей гвардейской танковой армии, а ты, Степан, через год будешь брать Будапешт в составе 3-го Украинского фронта.

Капитан сдвинул брови, о чём-то задумавшись… И тут, лицо его, до этого озабоченное, вдруг немного разгладилось, и он даже слегка улыбнулся чему-то своему, потаенному.

– Правильно, гони её, тугу-печаль, – чутко уловила перемену его настроения Агния, – в Берлине за тебя на стене Рейхстага Пашка распишется (Паша важно и гордо кивнул), а счастье твоё не в этом…

Как война закончится, ты сразу напишешь Вере. Твоей Вере, и вызовешь её к себе, в Венгрию. И она приедет, и станет твоей женой.

– А откуда ты про Веруську… – у Степана аж отпала челюсть от изумления.

– Я всё знаю. И про тебя, и про неё, – устало улыбнулась Агния, – всё у вас будет хорошо. Ты останешься в армии, дослужишься до полковника. Будет у вас три дочери, будут внуки. Четверо. Плюс внучка. Вы проживёте долгую и счастливую жизнь.

– Это…это… слышь, Пичуга! А про меня, про меня что знаешь? – затеребил её за рука Пашка.

– И твоё счастье ждёт тебя, – Агния посмотрела на танкиста.

Тот аж замер, не дыша.

– В следующем году ты будешь гореть в танке ещё дважды: летом и осенью. Летом всё закончится хорошо – весь экипаж останется жив. А вот осенью – из всего экипажа спасёшься только ты один. После этого ты, обожжённый, окажешься в госпитале, а после выздоровления, вернувшись в свой полк, ты получишь новую должность – начальник ремонтной летучки. Под твоим руководством твоя бригада будет ремонтировать повреждённые в бою танки. Летом сорок пятого тебя отправят в Харьков, на танковый завод, сопровождать партию танков, требующих заводского ремонта. Вот тут, на вокзале, не зевай. Там своё счастье и найдёшь.

Пашка сидел с открытым ртом и весь поглощённый рассказом, сидел тихо, как мышь, боясь пошевелиться.

Агния, прищурившись, внимательно смотрела на него, и развивала сюжет, известный одной ей, для верности понимания, легонько постукивая ногтем по столу:

– На перроне встретится тебе стайка девчат, местных. Познакомишься. Тебе просто – ты парень бойкий, военный, с наградами. Не забудь надеть, кстати. Твоя – Дарья. Запомнил?

– Ага, ага… – Пашка, увлечённый неожиданно приоткрытой завесой над будущим, мелко и понятливо закивал.

– Дарья – значит дарённая. Тебе дарённая. Запомни имя. А для верности: фамилия – Марфенко, по батюшке – Алексеевна. Это и будет твоя жена.

– Ага, ага, – Пашка судорожно сглотнул, – а дети там… внуки, ну, если знаешь про это…

– Будут и дети. Сын и дочь. Внук будет.

– Ох ты… ну, Пичуга, – Пашка вытер струящийся со лба пот, – как на танке до Берлина…

Потом толкнул капитана:

– Слышь, Стёпа! А у меня сын будет! И дочь!

Тот дурашливо толкнул его плечом в ответ:

– А у меня три!

– А у тебя дочери, а у меня – сын! – горделиво выпятил грудь Пашка.

Агния смеясь глазами, смотрела на дурачащихся парней, потом повернула голову к Тоне и произнесла:

– Вот дурни, а? Растолкались, как пацаны. А главного не знают…

– А что главное? – оба разом прекратили свою шуточную пикировку и посмотрели на неё.

– Роднёй вы станете.

Все, кто был в горнице, молча и вопросительно уставились на неё. Она пожала плечами:

– Всё просто. Твой сын женится на твоей дочери. На старшей. Вот и всё.

Пашка и Степан некоторое время ошарашенно смотрели на неё.

– Точно? – Паша недоверчиво уставился на Агнию.

– Точней не бывает, – она уверенно кивнула, – ты Паша, главное, своё счастье на вокзале в Харькове не проморгай. И всё получится…

***

Вдруг всем стало жарко, и товарищи всей кучей вывалились на зимний морозный воздух. Степан с Пашей стали бурно обсуждать только что ставшие известными им подробности их послевоенной жизни, Антонина тихонько отошла за угол хаты, в надежде найти поблизости кустики, а Андрей и Агния стояли немного в сторонке, молча оперевшись о стену дома.

Агния первой нарушила молчание:

– Андрюша, прости меня, я могу всё рассказать им про их будущую жизнь, но ничего не могу рассказать тебе. Нету у меня доступа к этой информации. Не пускаю меня туда, закрыт ход. Честно. Прости меня.

Андрей молча сопел, не в силах сказать ни слова.

Агния подняла на него глаза, полные слёз:

– Всё у тебя должно быть хорошо. Иначе быть не может. Я для этого приложу все свои силы здесь. А потом… Потом, когда я… завершу здесь свою миссию, и отправлюсь обратно… там потом… – она горько-горько и судорожно вздохнула, – там или посчитают, что я справилась с заданием, и всё, что до этого напортачила, искупила, и тогда меня оставят твоим ангелом-хранителем…. Или…

У Андрея так запершило в горле, что казалось, там забился шершавый ком из острых опилок. Агния, запнувшись, продолжила:

– Или отстранят, и тебе назначат другого ангела-хранителя.

Андрей проглотил шершавый ком и прохрипел:

– П-п-почему другого?!

– Потому, что здесь я напортачила ещё больше, – она судорожно вздохнула, глотая слёзы, – я тут такого наворотила, что спущенному на землю ангелу-хранителю делать категорически запрещено.

– Я не хочу, что бы ты… Туда. Останься! – Андрею казалось, что сердце сейчас от горя выпрыгнет из груди.

Она обняла его, обхватив руками, и молча ткнулась носом в его грудь.

Её сотрясали рыдания…

Глава 24. Немецкий аэродром.

Хмурое зимнее утро скупо высвечивало заснеженное село. Всю ночь шёл снег, наутро скрывший следы вчерашнего боя. Посреди поля, застыв мёртвыми, заснеженными тушами, там и сям стояли подбитые немецкие танки, самоходки и бронетранспортёры, попавшие в огненный мешок.

На дороге, у хаты, в которой разместился штаб батальона, стояла полуторка с заведённым двигателем. Водитель зябко топтался у кабины, раскуривая трофейную папиросу.

– Поедете вот этой дорогой, – палец капитана ткнул в тоненькую линию на карте, выходящую из села, – отправляем в тыл машину с вооружением, требующим ремонта. Думаю, и вам в кузове места хватит. Кого-нибудь из девчат в кабину к водителю посадите.

Андрей внимательно смотрел на карту, хмурился, что-то соображая.

– Слушай, Степан, а ведь здесь, – он показал пальцем на карте, – немецкий аэродром подскока должен быть! Я точно помню! Вот у этой деревни… И дорога там ещё прямо через поле проходит.

Капитан всмотрелся в карту, нахмурился, не понимая, к чему клонит лейтенант.

– И что?

– А то. Мы ж будем мимо ехать! А вдруг, там что-то немцы оставили?

– Ну, и?

– Ну как? Нам до нашего аэродрома, – палец Андрея скользнул далеко по карте и упёрся в точку на самом её краю, – пилить и пилить. Километров 100. Да твоя машина нас до туда не повезёт.

– Само собой. Машина до дивизионной рем.базы пойдёт. Там и слезете, дальше на перекладных. Документы сопроводительные я вам сейчас выпишу. А ты как хотел?

Внезапная догадка озарила его лицо недоверчивой улыбкой:

– Неужто на немецком самолёте улететь хочешь?

– А что? И улетим. Если будет.

– А ты сумеешь?

– А чего там… мы с Агнюшей, – от тепло и нежно посмотрел на девушку, – уже один мессер у немцев угнали. Прямо из под носа.

– Да не уж-то? Мессер?! Прямо из-под носа?! – капитан, всё ещё не веря, перевёл взгляд на Агнию.

Та молча кивнула, подтверждая сей героический факт.

– Ну, если так… оно конечно. Вот только как бы вас свои не сбили…

– Да не собьют! Мы аккуратненько, на бреющем! – рассмеявшись, Андрей провёл ладонью, показывая, как он полетит, – ты бы, Степан, дал бы распоряжение водителю, чтобы, когда мы будем проезжать мимо немецкого аэродрома, он на четверть часика тормознул – мне же надо там осмотреться, прикинуть, смогу ли самолёт в воздух поднять. А вдруг не смогу? А машина уедет? Не пешедралом же нам дальше топать?

Капитан почесал затылок, поправил шапку, решительно сказал:

– Пойдём, сейчас распоряжусь.

***

– Ну ладно, давайте прощаться. Увидимся ли ещё? – комбат смотрел на стоявших кучкой Андрея, Агнию, Пашку и Антонину.

– Увидитесь, увидитесь! – рассмеялась Агния. Потом вдруг приблизилась к Степану почти вплотную, и негромко, на ухо, как самое сокровенное, сказала, понизив голос:

– Я про Веруську твою тебе серьёзно сказала. Гляди, не упусти! Как только война закончится, сразу ей пиши, и вызывай к себе. Запомнил?!

Пытливо вглядываясь в её большие карие глаза, двадцатидвухлетний командир батальона твёрдо кивнул. Агния улыбнулась в ответ, ободряюще хлопнула его по спине, и сказала на прощание загадочную фразу:

– Расскажи ей обо мне. Скажи, что меня звали Агния. Может, она меня вспомнит…

Обнялись, попрощались, расселись в кузове среди нескольких завёрнутых в брезент пулемётов, миномётов, и противотанковых ружей, отправленных в ремонт. Агния и Антонина отказались садиться в кабину, и поехали вместе с парнями в кузове.

Видавшая виды полуторка, натужно взвыв мотором, тронулась с места и поскакала по ухабам…

***

– Ну что, Пичуга? – Пашка толкнул задумавшуюся Агнию в бок, – сыграй нам что-нибудь, а? Всё веселее ехать будет!

– Что же тебе сыграть?

– А про танкистов!

– «Три танкиста, три весёлых друга»?

– Не-е-е, эту я знаю.

– «На поле танки грохотали»?

– Да не-е-е… и эту мы уже пели, эту я тоже знаю. Спой такую, которую… которую…

– Ладно, слушай. И запоминай! – она уселась поудобнее и набросив ремни на плечи, растянула мехи аккордеона.

– «А поле боя держится на танках,

взревут моторы, и сверкнёт броня.

По грязи, по оврагам полустанков,

прорвут любую линию огня». 34

Пашка открыв от изумления рот, не дыша, внимал словам новой, неслыханной им до сель песни, боясь пропустить хоть одно слово.

– «И дрогнет враг от танковой атаки,

Рубеж непроходимый будет наш.

По сотне грамм из запылённой фляги

За танк родной поднимет экипаж».

Пашка остановив на ней взгляд, неосознанно шевелил губами, повторяя про себя такие заворожившие его слова. Андрей, ухватившись за борт, тоже с огромным удовольствием слушал, и перед его глазами снова вставали картины совсем недавнего боя, лязг гусениц, звон выскакивающих пустых дымящихся гильз, и грохот выстрелов.

– «…А танк, он не за звёзды на мундире,

Под Прохоровкой ранен был в бою,

Спасибо тебе, Т-34

За боевую молодость мою.

Приказ получен, с песней под тальянку,

Танкистам, эх, закат или рассвет,

Ведь поле боя держится на танках,

И по-другому не бывает, нет».

Песня закончилась, и Агния, улыбаясь, смотрела на танкиста. Пашка с силой хлопнул себя по колену:

– А ведь я знал! Я знал! Что есть ТАКАЯ песня! Должна была быть! Про танкистов! А то как же?! Танкисты есть, а песни нету, так что ли?!

И бросился к Андрею:

– Андрюха, выручай, ты же ахфицер! Ну не может такого быть, чтобы у тебя бумажки с карандашиком не было! Надо записать!! А то забуду!!

– Чего записать-то? Песню?

– Да, да!! Это ж такая песня! Я же её разучу! Мне ж экипаж новый дадут! Все будем петь!

– Да нету у меня бумажки, Паша, и карандашик в самолёте остался…

– Эх, жалость, так жалость! Ну как же… как же… забуду же, как там: под Прохоровкой ранен был в бою, … за молодую молодость в бою, чёрт, как там, забыл уже! Пичуга, давай напой уже ещё разок, мне надо выучить! Пой!

– Паша, да не колготись ты, на, держи! – она сунула ему в руку появившийся у неё в руке сложенный вчетверо листок бумаги, – это текст.

Пашка трясущимися руками развернул листок и изумлённо уставился в него: там ровными печатными строчками был написан текст только что спетой песни.

– Это тебе на память, Павел Иваныч. Учи, и пой на здоровье. И меня помни.

– Ох, Пичуга! – он растроганно обнял девушку, – запала ты мне в душу! Век не забуду! Спасибо тебе за всё! И за ножик, и за песню, и… за то, что… мы… ты… Эх, как ты тот бой провела! Песня!! Двенадцать «Пантер»! и «Тигр» в придачу! И всех в труху! Если бы не ты… то мы бы все там…

– Ой, смотрите, смотрите! – закричала Антонина протягивая руку, – вот он, фашистский аэродром! Вон, вон, смотрите, там и самолёты есть!

Все разом повернули головы по направлению её руки. Дорога, петляя, выскочила на широкое поле, в одном из углов которого виднелись несколько десятков немецких самолётов. Вернее, то, что от них осталось. Проехав ещё около сотни метров, полуторка остановилась – водитель, получивший приказ комбата, и сам понял, что это и есть тот самый аэродром.

– Твою же ж мать… – единственное, что вырвалось у Андрея, когда он увидел во всей красе открывшееся перед ним зрелище.

– Ого-го-го! – голосисто зареготал Пашка, – вот тут-то наш брат танкист повеселился! Аж душа радуется за парней! Вот это аттракцион!

Он спрыгнул на землю, и радостно осклабившись во всю ширь своей немытой физиономии, и тыкая в сторону стоянок самолётов, проорал:

– Во, во! Смотри! По этому аж два раза проехали, а вон по тому – похоже, вообще несколько раз, одна лепёшка осталась! Всмятку!!

Поле представляло из себя форменное самолётное кладбище: насколько хватало глаз, оно всё было испещрено следами танковых гусениц, а в районе расположения стоянок самолётов следы располагались особенно плотно – так плотно, что в некоторых местах снег был полностью смешан с грязью и землёй. Несколько десятков Юнкерсов-88 и Фокке-Вульфов-190 лежали в виде смятых, искорёженных обломков. Какие-то самолёты стояли, припав на одно раздробленное крыло, и задрав второе в хмурое зимнее небо, какие-то стояли на обоих стойках шасси, но уткнувшись в небо приподнятым высоко носом, с переломанным пополам фюзеляжем. Оторванные хвосты валялись недалеко, метрах в трёх. И везде, там, где проехали вырвавшиеся на немецкий аэродром наши танки, везде, лежали вдавленные многотонной тяжестью в мёрзлую землю дюралевые обломки.

– Смотри, смотри, Андрюха! – радостно вопил Пашка, размахивая чёрными ручищами, – а этого говнюка фашистского наш брат, похоже, прямо на взлёте догнал! Удрать хотел, вражина! Да от наших танков разве удерёшь?!

И действительно, несколько самолётов были подавлены танками немного в стороне. Видимо, в момент, когда советские танки прорвались к аэродрому, на нём полным ходом шла боевая работа – самолёты обслуживались, заправлялись, загружался боекомплект… Какие-то самолёты выруливали на взлётку. Тут-то их и подловили.

И действительно, наши танкисты тут повеселились на славу!

Нет страшнее для аэродрома угрозы, чем внезапно прорвавшиеся к нему танки противника. Самолёт силён и опасен в воздухе, а на земле он – как рыба на берегу. Даже хуже – совсем беспомощен (рыба-то она хоть укусить может, если, конечно палец в пасть сунешь, а самолёт на земле и этого не сумеет).

– Да-а-а… – сокрушённо протянул Андрей, совсем не разделяя Пашкиных восторгов. Идея улететь на немецком самолёте растаяла, как дым.

– Это, наверное, те танки, что нам на выручку пришли? – подала голос Антонина.

– Они, больше некому! – сокрушённо произнёс Андрей, – вот чёрт, а? Никогда не думал, что буду сокрушаться, видя уничтоженную авиацию врага, а вот поди ж ты! Ну, хоть бы одного оставили, нам же много не надо! Мы ж теперь трое суток будем до нашего аэродрома добираться!

– Не будем. Один остался, вон, посмотри-ка туда! – Агния протянула руку по направлению небольшой опушки метрах в трёхстах от них, – во-о-он там, за кустиками, видишь, стоит? Что-то вроде нашего У-2.

– О! Точно! – Андрей всмотрелся повнимательнее туда, куда она указывала, – точно! Вроде целый, а ну, айда за мной!

И он, не дожидаясь остальных, резво порысил в ту сторону. Пашка услышав его призыв, нехотя побрёл в указанном направлении.

Агния толкнула Антонину локтем:

– На самолёте-то летала когда-нибудь?

– Ни…

– Ну, значит, сейчас полетаешь…

Скрытый кустами, и незамеченный нашими танкистами, под раскинутой на подпорках маскировочной сетью, аккуратно притулился единственный на поле целый самолёт. Он был худой, как кузнечик, на высоких неубирающихся шасси, и с огромной застеклённой кабиной. Большое для одномоторного самолёта крыло было поднято над кабиной, и подпиралось снизу большими подкосами. Вместо колёс, по сезону, уже красовались небольшие металлические лыжи со шнурами-оттяжками. Хвостовой костыль тоже был переобут «по-зимнему» – на нём стоял маленький лыжонок.

– Это что ещё за летающий аквариум? – Пашка озадаченно почесал коротко стриженный затылок.

– Да это же, Паша, Шторх! Шторх!35– восторженно воскликнул Андрей.

– Чего ты раштокался? Што, што… Это не ты у меня, а я у тебя спрашиваю, што это такое?!

– Паша! Это – Шторх! Называется так! По-немецки шторх это – аист!

– Вот раскудахтался от радости-то! Ну, аист… Да что в нём особенного? Ероплан, как ероплан…

– Да, еклмн, Пашка, ни фига ты не понимаешь! Я о нём читал, и много слышал! И даже пару раз видел в полёте. Это связной самолётик, наподобие нашего У-2, только намного лучше! Он же буквально на пятачок может сесть, у него пробег – несколько метров! А при хорошем встречном ветре вообще вертикально можно сесть, без пробега! Да и взлетает он, пробежав метров 20…25! Представляешь? У него тут крыло особое, – Андрей пустился в объяснения, – понимаешь, вот здесь по всему размаху предкрылки, а вот тут закрылки… Вот! И вот когда при взлёте пилот это всё…

– Ну понял я, понял… подкрылки, прикрылки… ввысь его несёт подъёмная сила, – Пашка индифферентно пожал плечами, – ну и что?

– Ну как же! – всё больше и больше распалялся Андрей, – это же чудо аэродинамики! Ни один другой самолёт так не может! Всем самолётам нужен и разбег на взлёте, и пробег на посадке!

– Разбег, пробег… Слушай, ты! Чудо аэродинамики, взлететь-то ты на нём сможешь? А то вон, водила наш уже истомился, рукой нам машет.

– А это мы сейчас посмотрим! – и Андрей решительно полез в кабину.

– Так… что тут у нас? – Андрей бегло осмотрел приборную доску, – так… скорость… высота… обороты двигателя… так, эта… запуск-то где? – Андрей нерешительно взялся за один из небольших рычагов сбоку от приборной доски, нахмурил лоб, сердито засопел, не желая сознаваться в том, что процедура запуска мотора «Шторха» для него – тёмный лес.

– О! О! Смотри, Андрюха! А это чё? – Пашка стоял рядом на земле и посунувшись в кабину, тыкал пальцем во что-то слева от Андрея, – чё, он у тебя, как велосипед-то?

– Да какой, а ляду, велосипед? – раздражённо спросил Андрей, поворачиваясь туда, куда тыкал пальцем танкист.

– Да вон! Вишь, цепка куда-то наверх уходит! И длинная-то какая! Для чего это, а? – Пашка вопросительно поднял брови домиком.

И действительно, под левой рукой, там, куда он показывал, недалеко от рукоятки газа, располагалась какая-то непонятная крутилка, от которой вверх, под потолок кабины, уходила ну чисто велосипедная цепочка.

– Это…это… а хрен его знает, что это! Понапридумывала немчура тут чёрта лысого, без поллитры не разберёшься! – состояние Андрея было близко к отчаянию.

– А как же ты полетишь-то, а? Ты хоть завести-то его сможешь?! – Пашка уже начал сомневаться в благополучном исходе задумки Андрея улететь на этом немецком самолётике.

– Да так и полетит, и заведём! – раздался сбоку голос Агнии, – нормально всё, сейчас разберёмся! А ну-ка, пусти меня! – и она легонько потащила Андрея за правый рукав.

Андрей с облегчением спрыгнул на землю, и с надеждой стал смотреть на то, что будет делать его Ангел-хранитель.

– Ребята! Ребята! – послышался тревожный голос Антонины, – тут фашист лежит! Дохлый.

Она стояла в двух десятках метров от самолёта и разглядывала что-то, лежавшее в кустах. Андрей лапнул кобуру, Пашка быстрым движением передёрнул затвор ППШ, который всё это время был у него в руках. Оба, не сговариваясь, побежали к Антонине. У её ног, метрах в трёх, в кустах ничком лежал мёртвый немецкий офицер люфтваффе. Голова его была непокрыта, слетевшая при падении фуражка валялась неподалёку. Под головой немца по снегу широко расползлось кровавое пятно.

– Точно, дохлый, холодный, как судак, – Пашка пихнул его сапогом, – уже задубел, видать долго лежит. Похоже, что к самолёту бежал. Да не добежал, сука…

– Ага… – Андрей наклонился к мёртвому немцу, – вон, смотри! – он показал пальцем на голову офицера, – вот сюда ему прилетело, чётко в затылок.

– Ага, видать, шальная… а может, и прицельно кто шмальнул из пулемёта. Увидели, что бежит, и шмальнули! – подтвердил Паша, – слышь, Андрюх, надо его перевернуть, может там документы его взять, абы ещё что будет? А ну-ка!

Он попробовал, но перевернуть немца не смог.

– Ничего себе, примёрз вражина! Давай-ка вдвоём!

Совместными усилиями они перевернули мёртвого офицера, и от увиденного Андрея чуть было не стошнило. Пуля, пробив навылет голову немца, спереди вынесла у него чуть ли не полчерепа.

– Тьфу ты, чёрт! – чертыхнулся Андрей, отворачиваясь.

– Да нормально! – хохотнул Пашка, – так ему и надо, вражине, нефиг нашу землю топтать! О, гляди-ка, портфельчик!

Андрей повернулся и действительно, увидел небольшой кожаный портфель, который до сих пор скрывался под телом немецкого офицера. Он нагнулся, и поднял портфель.

– Да тут наверное, много чего интересного может быть, а? – Пашка, потеряв интерес к мёртвому фашисту, переключил своё внимание на портфель, – карты там секретные какие-нибудь, а?

– К бабке в гости не ходи, – кивнул, соглашаясь, Андрей, – с чего бы это он, как ужаленный, к этому Шторху бежал?

– Жопу свою спасал, – пожал плечами Пашка, – но и документы, само собой, тоже…

– Во, во! – Андрей наклонился, пошарил в нагрудных карманах на кителе офицера, нащупал и вынул документы, развернул.

– Ого! Гауптман. Целый майор! Хенрих… Генрих… чёрт… Штейн… Штайнхофф. Мля, язык сломаешь.

Пашка тем временем вынул у немца из кобуры небольшой «Вальтер», потом подумал, нагнулся и прихватил ещё и немецкую фуражку.

– Ну пистолет понятно, а вот нахрен тебе его фуражка? – Андрей скептически посмотрел на танкиста.

– Трофеи – дело святое! Да и не мне это, а тебе!

– Да мне-то она с какого боку?

– А вот когда ты своему начальству этот портфельчик с его документиками презентуешь, ты ещё для полного ажура и его фуражечку предъяви. Мол, всё чин по чину. Усёк?!

Андрей хмыкнул:

– Ну да, татаро-монголы ещё и уши у мёртвых врагов отрезали. А потом предъявляли.

Паша критически осмотрел то, что осталось от головы фашиста, ухмыльнулся краем рта:

– Да не-е… ему и так хватило, уши оставим. Мы ж не эти, как их… монголы… или там татары. Политрук ваш не поймёт. Фуражки хватит. Ладно, пошли! Вон, Тонька уже у самолёта нас ждёт.

Когда парни побежали смотреть на немца в кустах, Агния, оставшись в кабине, времени зря не теряла. Усевшись в кресло пилота, она внимательно осмотрела органы управления, потом вдруг замерла, уставившись в какую-то точку на капоте самолёта, и закрыв глаза, с минуту сидела так, совершенно не двигаясь. И лишь только подрагивающие ресницы свидетельствовали о том, что всё это время идёт какой-то процесс. Внезапно она, как будто очнувшись, резко открыла глаза. Выдохнула, и уже совершенно осознанно осмотрела приборную панель.

Когда Андрей с Пашкой подходили обратно к самолёту, она уже начала процедуру запуска. Подходя к «Шторху», Андрей сквозь остекление фонаря видел, как уверенными движениями она перебросила вверх небольшой рычажок слева от приборной доски, потом сделала тоже самое с похожим рычажком справа от приборной доски, потом несколько раз плавно поработала плунжером, засасывая бензин с цилиндры. Подойдя вплотную к самолёту, он сквозь плексиглас остекления поймал её озорной и уверенный взгляд, который как бы говорил: «Не боись, всё получится!». Затем она уверенным движением нажала кнопку запуска в левой верхней части приборной доски, и мотор, рывком проворачивая винт, чихнул раз, другой… третий… и… выбросив из выхлопных патрубков два снопа бензинового выхлопа, вдруг радостно затарахтел всеми восемью цилиндрами.

– Ого-го! Глянь-ка, справилась твоя Пигалица! – пытаясь перекричать шум работающего двигателя, проорал в ухо Андрею Пашка, – небось, книжицу какую там в самолёте нашла, руководство по эксплуатации, или как оно у вас там называется…

– Да не! – проорал в ответ Андрей, – ей книжки без надобности, она прямо из информационного поля это всё э-э… читает, – и видя, как округлились глаза его приятеля, пояснил: – из энерго-информационного.