скачать книгу бесплатно
Я застываю, как тот кролик, который замирает при малейшем звуке.
– По-моему, мы говорили о Хендриксе.
– Мистер Пирс и те ваши обидчики, они подрались?
Наконец-то вернулись к теме.
– Нет, он стремился избежать какого-либо столкновения.
Еще несколько вопросов, и я поднимаю руку. Чувство такое, будто здесь судят меня.
– Разве дело не в этом? Хендрикс прошел через папину программу, а когда ему представился первый шанс принять верное решение, он его принял. Мы были не знакомы, и он помог мне, не прибегая к насилию. Это, на мой взгляд, и есть успех.
Кто-то понимающе кивает, но я еще не закончила.
– Мистер О’Брайен, взрослые мужчины не преследуют семнадцатилетних девушек. Хотелось бы знать, почему вы не вмешались, когда те двое приставали ко мне. Если вы видели нас с Хендриксом вместе, то знаете, что случилось, и тогда вы поступили недостойно, потому что не помогли мне. Хендрикс помог, вы – нет.
Шон кладет руку мне на плечо и мягко, но решительно подталкивает в сторону. Судя по бушующему в глазах пламени, он уже определяет место в подвале, куда упрячет меня на следующие десять лет.
С легкостью, которой можно позавидовать, к микрофону подходит мой отец.
– Те, у кого есть еще вопросы к Эллисон, могут направить их моему пресс-секретарю. Как вы понимаете, день для моей дочери выдался напряженный, но мы все в высшей степени благодарны мистеру Пирсу. Мы обещали создать программу помощи для молодых людей штата, и вот теперь, на примере мистера Пирса, видим ее первые успехи и гордимся ими.
Он снова протягивает Дриксу руку. Вспышки, аплодисменты. Отец наклоняется к моему спасителю и говорит ему что-то. Не знаю, что именно, но по лицу Дрикса пробегает тень. Он сглатывает и едва заметно кивает.
Что-то случилось, и мне это не нравится. Я бы подошла к Дриксу, но Шон крепко держит меня за локоть и не отпускает, молча ругая за созданные проблемы.
Дрикс снова встает к микрофону и бросает бомбу, такую здоровенную, что земля содрогается у меня под ногами.
– Раз уж Эллисон набралась смелости объяснить, что сегодня случилось, я намерен сказать вам, в чем именно меня обвиняли…
Он продолжает, и теперь дрожит уже не только земля под ногами, но и весь мир. Потому что парень, оплативший в парке победу пятилетней малышки, парень, вступившийся за меня, когда никто другой этого не сделал, парень, сказавший, что не все представители сильного пола придурки, совершил ужасное, жестокое преступление. И теперь потрясен уже и мой мир.
Хендрикс
В штате Кентукки вооруженное ограбление квалифицируется как тяжкое преступление класса «В» и карается тюремным заключением сроком от десяти до двадцати лет. Человек, ограбивший магазин с пистолетом «Глок», кто бы это ни был, ушел с 250 долларами. На такие деньги можно оплатить счет за сотовую связь и заправить бак внедорожника. Добыча явно не равнозначная риску, но срок получил я, так что тот, кто взял деньги, оказался ловчее меня.
Двести пятьдесят долларов. Удар под дых.
Эксл въезжает в наш квартал. За ним, мигнув фарами, следует на своей машине Доминик. Холидей дремлет на тесном заднем сиденье старенького грузовичка брата. Келлен едет с Домиником.
Мы с Экслом всю дорогу молчим. Говорить особенно не о чем. Теперь весь мир считает, что я, разжившись стволом, грабанул дежурный магазинчик. Еще немного, и кто-нибудь, покопавшись в интернете, выяснит, что курок был-таки спущен, но пуля прошла мимо, и только это спасло меня от обвинения в убийстве.
– Тебя изобразили героем, – понизив голос, говорит Эксл. Одну за другой мы проезжаем похожие коробки домов, выкрашенные светом фонарей в желтоватый цвет. На часах десять, и ночь заметно потемнела, когда мы свернули на нашу улицу.
– Вот это люди и запомнят. Как ты помог губернаторской дочке, когда никто другой на выручку ей не пришел. Есть чем гордиться.
Может быть. Но в памяти засело выражение на лице Элль, когда я выступил с признанием. Вот уж она о героях точно не думала. А думала о парне в маске, размахивающем перед кем-то пушкой.
Оглядываюсь на сестру. Так приятно, что она снова в моей жизни. Тепло и уютно. Холидей – девушка с большим сердцем и сильным голосом. Как у ее тезки, Билли Холидей.
– Я возьму ее на руки?
– Ей уже не шесть. – Эксл сворачивает на дорожку. – Сама ходить умеет.
Но на шестнадцать она не выглядит. Гляжу на нее и вспоминаю большие глаза, обнимашки, книжки-раскраски и слезные мольбы разрешить ей накрасить мне ногти розовым лаком.
В программе была девушка, младше Холидей, но тоже с большими глазами. Независимая и агрессивная днем, по ночам она дрожала от страха перед темнотой. Первые ночи вообще не смыкала глаз, так что на следующий день пеший переход становился для нее адом, тем более с рюкзаком, тянувшим на четверть ее собственного веса.
Она все больше отставала, все больше уставала и с каждым новым уровнем спирали становилась все несдержаннее и злее. На пятый день она упала. Испачкала волосы, порвала брюки, сбила до крови коленку, и, когда я увидел, как дрожит ее губа, что-то во мне перевернулось. Я понял, каково ей. Груз проблем с рюкзаком в придачу порой и меня пригибал к земле.
Говорили, что в центре содержания несовершеннолетних девушка никогда не плакала, и вот теперь пять дней в лесу подкосили ее. Я подумал о Холидей и, прежде чем девушка успела сломаться совсем, подошел к ней, взял ее рюкзак и протянул руку – помочь ей подняться. Она встала и пошла рядом, но больше уже не ругалась и не злилась. А потом и многие другие, кто помладше, потянулись за мной, как за Гамельнским крысоловом.
– Ты прав, ходить Холидей может, но я все-таки возьму ее на руки.
– Я сам ее занесу. Почему ты вообще решил всем рассказать? Твое дело под замком. Я только потому и согласился на весь этот цирк, что они пообещали, мол, никто не узнает, какое обвинение тебе предъявили.
Скрипит кожзам на заднем сиденье. Холидей сонно поднимает веки, но остается лежать.
Есть люди, отказ которым чреват последствиями. Губернатор попросил оказать ему «любезность». Сказал это так, словно записывался в мои должники, но, разумеется, я и на секунду ему не поверил. Я погладил его против шерсти, и в его власти снова отправить меня в тюрьму. Такие люди никому ничего не должны – должны всегда им. Скажи я Экслу правду, ему бы легче не стало, поэтому я соврал:
– Подумал, так будет правильно.
Эксл выключает мотор и качает головой.
Доминик и Келлен стоят у бампера древней, из 80-х, развалины Келлена, крышку багажника которой держит серая лента. Их отец работает в ночную смену и уходит не раньше половины одиннадцатого. Пока он дома, ни Доминик, ни Келлен туда не спешат.
Смотрю на переднее крыльцо, и сердце замирает.
– Вот черт, он вернулся.
Эксл оборачивается так быстро, что я кладу руку ему на локоть, – чтобы успокоился.
– Это не отец. Это Маркус.
Брат выдыхает. Я выхожу. В программе Маркус был голосом благоразумия. Моим однокамерником. Моим напарником. Тем, кто прикрывает тыл. Моим другом. Кто-то следовал за мной – я же следовал за Маркусом.
Он поднимается, черная громадина высотой в шесть футов и два дюйма, и его улыбка разгоняет тьму квартала. Ему едва исполнилось семнадцать, и в школе он идет годом позже – так уж сложилось, – но это не важно. Мы здороваемся за руку, но потом все равно обнимаемся. Похлопываем один другого по спине.
– Ты сказал, к тебе можно заскочить в любое время. Надеюсь, я правильно понял.
– Рад, что ты здесь. – Я отступаю на шаг и оглядываю его с ног до головы. Мы не виделись всего лишь несколько дней, но чувство такое, будто прошла вечность. С коротко постриженными волосами Маркус выглядит немного иначе. Я и не знал, а у него, оказывается, проколоты уши, и в обеих мочках фальшивые брильянты. Маркус одного со мной роста, но сложением ближе к Доминику.
– Как дома?
Улыбка меркнет.
– Я же здесь, да?
Киваю – мол, понял.
– Так плохо?
– Плохо. – Вид у него мрачный. Парень он резкий, но этот год дался ему тяжело. Я знаю, облажаться и профукать свой второй шанс ему так же страшно, как и мне.
– Мама пошла на повышение. Раньше встречалась с дилером, теперь – с каким-то крутым бандюганом. Мне такое общение на пользу не пойдет.
Когда Маркусу предложили сделку в обмен на признание – перед этим он за одну ночь украл три «БМВ», одну из которых разбил вдребезги, – его мать пообещала решительно изменить образ жизни. Наверное, она так и сделала, да вот только перемены не соответствовали потребностям сына. Я понимаю, каково это иметь такую маму. У Маркуса, к сожалению, нет старшего брата, который мог бы о нем позаботиться, поэтому я сказал, что одолжу ему на время своего.
Маркусу я обязан жизнью. Если мне и удалось сохранить здравый рассудок в течение последнего года, то в первую очередь благодаря дружбе с ним. Даже в самые мрачные моменты дружба с ним давала мне надежду. Я трудно схожусь с людьми, но Маркус – исключение, и я рад ему.
– Я – Эксл.
– Маркус. Дома стало немного жарко, вот и понадобилось местечко, где можно поостыть. Дрикс сказал, если что – можно вломиться.
Эксл пожимает плечами, как будто наткнуться ночью на незнакомца у себя на крыльце самое обычное дело.
– Кондиционер у нас часто ломается, а если и работает, тишины не обещаю, но наш дом – твой дом.
Маркус кивает в сторону двери:
– Ванной можно воспользоваться? Автобус на этом маршруте сломался. Я бы, наверное, пешком быстрее дошел.
Эксл отпирает дверь, и я лишь теперь замечаю рядом с рюкзаком тряпичный чехол, в котором угадывается форма гитары.
– Так ты и вправду играешь?
Маркус снова ухмыляется:
– Насчет музыки я тебе не врал.
В гостиной зажигается свет, и Маркус смотрит мне в глаза.
– Думал про то, что ты говорил на прошлой неделе насчет планов. Если решишь попробовать ту программу для молодых исполнителей, то я с тобой. Давай покажем этим богатеньким ублюдкам, как надо играть.
Он поднимает рюкзак, я беру гитару.
– Тебе помогут с подачей заявки?
Маркус качает головой:
– Сказали, что помогут поступить в профессиональный колледж. Вот я и говорю, давай покажем, что талант бьет деньги.
Сначала надо попасть на прослушивание, но про это я пока предпочитаю помалкивать. Маркус не теряет надежды, а ведь это нелегко – пройти программу и обнаружить, что дома тебя не ждут.
– Встретимся в гараже. Хочу посмотреть, не было ли все твое бахвальство пустым трепом.
Он хлопает меня по спине:
– Ты уже трясешься от страха. Знаешь, что с таким талантом, как у меня, тебе не сравниться.
Эксл открывает дверь. Маркус входит первым, а Холидей я тяну за рукав, и она останавливается. Дверь закрывается. Сестра вопросительно смотрит на меня большими темными глазами.
– Все в порядке?
– Сделай доброе дело, приготовь ему что-нибудь поесть, – говорю я, понизив голос, потому что окна и сайдинг у нас тоньше бумаги. – Может быть, со вчерашнего ужина что-то осталось.
Холидей кивает и входит в дом, не задавая вопросов, потому что все понимает. В ее жизни выпадали голодные дни, а гордость – такая штука, которая не позволяет признаться, что у тебя пусто в животе. Если Маркус человек такого же склада, как и я, – а он именно такой, – то в моем присутствии от предложения перекусить он мог и отказаться.
Доминик и Келлен наблюдают за нами с улицы. Готов ли я снова играть музыку с Домиником? Музыка, аккорды, струны, мелодии – вот что объединяло и связывало нас, но как будет теперь? Не знаю. И не буду знать, пока он не расскажет правду о случившемся в тот вечер – даже если вся правда это только объяснение, почему он ушел тогда и оставил меня одного. Пока он не поблагодарит меня за то, чем я пожертвовал ради него. Доминик ждет, что я приглашу его, но я не приглашаю и вместо этого поворачиваюсь и иду к гаражу.
Гараж – не место для парковки. Машина не заезжала сюда уже много лет. То, что находится здесь, священнее любой церкви, порог которой я переступал.
Я отпираю замок, поворачиваю ручку и толкаю плечом старенькую дверь. Щелкаю выключателем, и рабочий свет вверху моргает, потрескивает и загорается. В нос ударяет запах пыли, плесени и машинного масла. Знакомая смесь. На секунду я закрываю глаза.
Передо мной гитарные стойки, шнуры, усилители, колонки, синтезатор, пианино и футляры с гитарами – электрической, басовой, акустической и… чего здесь только нет.
У задней стены, накрытое брезентом, то единственное место, где я ощущаю себя собой. Роднее, чем дом, комната или даже кровать. За барабанами я как будто обретаю крылья, я лечу, я свободен. Во всех прочих местах я чувствую себя змеей, постоянно пытающейся сбросить мертвую кожу.
Откидываю брезент, и в воздух поднимается облако пыли. Теснится грудь. В последний раз я видел установку после концерта. Я все собрал, а потом уложил в грузовичок Эксла. Вообще-то это его работа. Только он не пожалел бы времени, чтобы отыскать ее и привезти. Только он поставил бы ее сюда и так заботливо укрыл. В горле першит, и я тру ладонью лицо.
Последние слова, которыми мы обменялись перед арестом, были брошены в гневе. Я злился на него. Он злился на меня. Я был глупцом, он оказался прав. Я считал себя умнее и не стал даже слушать.
Наша группа много разъезжала. Мы становились чем-то вроде местных знаменитостей. Нас узнавали в штате. Наши поклонники появлялись уже по всей стране. Слава раздувала самомнение. Я вел себя так, как и должна была, по моему мнению, вести себя рок-звезда.
Та, последняя наша ссора случилась из-за того, что Эксл попытался сказать, что я зазвездился, а я ответил, что он просто завидует. Вспоминаю, и мне становится тошно. Как будто я был кем-то, кому стоило завидовать. Сколько сказано и сделано такого, что хотелось бы взять назад.
На стуле лежат палочки, и пальцы чешутся от желания взять их и… Но что это скажет обо мне самом? Что я слаб? Что возвращаюсь на дорогу, идти по которой больше не желаю? На месте ударника я чувствовал себя богом. Сидя за барабанами, я постоянно выбирал не то, что следовало бы. Но при мысли о звуке, об игре через меня проходит волна возбуждения, намного более сильного, чем то, что дает алкоголь.
Я провожу пальцем по тарелке, осторожно и медленно, чтобы не звякнуло. Гладкая, но не новая, холодная, но теплеющая от прикосновения. Представляю звон от удара и ощущаю внутри себя дуновение ветерка.
– Сыграй, – говорит Эксл, и я тут же отступаю и даже сую руки в карманы джинсов.
Нет, играть мне нельзя. За барабанами я сам себя не контролирую. Беря в руки палочки, я переходил на другой уровень, переносился в иную область сознания. Это была чистейшая, природная свобода, дававшая мне ощущение непобедимости. Я привыкал к этому чувству, как к наркотику, привыкал думать, что никогда не умру.
Но все-таки умер – по крайней мере «я» прежний – и теперь не доверяю себе в такой мере, чтобы открыться тому ощущению полета и свободы, которое приходило с игрой на барабанах. Тогда мне недостало сил справиться с вырвавшимися из-под контроля чувствами, и у меня нет оснований полагать, что я удержу их в узде теперь. Для начала я должен стать лучше. Ради себя самого и ради моей семьи – мы все этого заслуживаем.
– Соседям точно не понравится. Сыграем на акустике. – На гитаре у меня тоже получается неплохо, а главное, игра на ней не пробуждает безумных ощущений, от нее не сносит башню.
Может быть, я смогу заниматься музыкой, если выберу в ней другую дорогу, потому что прежняя, связанная с барабанами, привела в ад.
– Где Маркус?
– Ест. Спорит с Домиником насчет фендеровских гитар. И, кстати, мы всегда играем поздно вечером, так что соседи тут ни при чем. – Эксл прислоняется плечом к дверному косяку.
– Не хочу беспокоить Холидей. Она устала, и ей надо поспать.
– Холидей будет только рада. Без тебя здесь ни одна струна не дрогнула. И к барабанам никто не прикоснется.
