Отбросы

– Может ко мне пойдешь? – спросил Люсю мажор, отвлекая меня от мыслей. – Ливень такой!

– Да нет, сыночка, не хочу никого стеснять, нормально мне, – довольно вытерла она рот и ополоснула руки под дождем.

– Какой стеснять! Я один в трешке, Вы там никому не помешаете, – продолжал настаивать мажор.

– Да нет, – улыбнулась она.

Дождь тем временем прекратился и выглянуло солнце, словно не лило только что как из ведра.

– Вот и бельишко как раз просушу, надо следить, чтобы никто не украл, – подытожила Люся, угощая пса корочками от пиццы. Она собрала свои вещи и пошла к гаражам. Мажор собрал оставшиеся куски пиццы и колы и отнес их бомжихе в закуток. Потом собрал мусор, донес до мусорки, и подал мне руку:

– Пойдем?

Я молча оперлась и встала. Дойдя до подъезда, он достал зажигалку и пачку сигарет:

– Покурим?

Я взяла одну и сделала затяжку.

– Ты не смотри, Люся – нормальная женщина, просто ей в жизни не повезло, а так она очень классная, – выдал он, прикуривая мне, – у нее и квартира в том доме есть, – кивнул он на бывший дом художников.

Я аж поперхнулась дымом.

– А почему она тогда там не живет?

– Да, зять – подонок, выгнал ее из дома, а дочери и хорошо, мать под ногами не путается, – зло выдал мажор.

– Вот просто так взял и выгнал, – ехидничала я.

– Угу, – отстраненно бросил мажор.

– Так не бывает, видимо, было за что, – высокомерно посмотрела я на него.

Что этот мальчик может знать о жизни? За него всегда все решает папа, квартирку, машинку купил. Катается как сыр в масле в свои двадцать (сколько ему там) и рассуждает, как будто бы может что-то понимать в жизни. Мажор лишь ухмыльнулся:

– Иногда дерьмо случается просто так…

– Как глубокомысленно, – выдала я и встала. – Ты еще скажи, что ты вечно бухой и под наркотой, потому что у тебя жизнь тяжелая, – не выдержала я и сжала ключ в руке, чтобы отбиться, если вдруг он на меня рыпнется, но нарик это заметил и усмехнулся.

– Во-первых, я тебя не трону, во-вторых, ни одной же тебе в жизни досталось. Подумаешь, с мужем развелась, тоже мне трагедия.

– Да что ты знаешь о жизни, сопляк? – не выдержала я. – Ты еще не видел ничего, а уже считаешь, что этот мир принадлежит тебе, – взорвалась я, встав перед ним в воинственную позу.

– Ну да, – отступил он на шаг, опустив взгляд. – Достаточно уже насмотрелся я на эту жизнь, – спокойно затянулся он.

– Да что ты видел, кроме денег, постоянных тусовок и наркоты своей? – не унималась я, как будто бы мне было до этого дело.

– Считаешь меня отморозком, да? – усмехнулся он и наклонился ко мне чуть ли не впритык, что я почувствовала его дыхание. – Хочешь знать? – сощурился он. – Я видел смерть матери, которая угасала на моих руках, когда мне было всего 5, – буквально выдохнул он, – видел, как она звала и хотела напоследок увидеть свою лучшую подругу, мою крестную, – запнулся он, а меня передернуло при этих словах, – но ты предпочла не приходить и даже не интересовалась, все ли с ней и мной нормально, – смотрел он мне в глаза.

Я побледнела, и сигарета выпала из моих рук, этого не могло быть, просто не могло быть. Когда моя лучшая подруга Оля умирала от рака, я зашла к ней только один раз в больницу, когда ей делали химиотерапию, а потом не смогла. Я пару раз звонила ей, но слышать ее умирающий голос было выше моих сил, я обещала прийти, обещала не бросать ее сына, обещала заботиться о нем, как о родном… но так и не вернулась. На глаза навернулись слезы от воспоминаний и жуткого чувства вины.

– Глеб? – прошептала я.

– Не узнала меня? – выпрямился он и улыбнулся точно так же, как его мать, – лучезарно, счастливо, открыто, как будто бы хотел согреть своим теплом весь мир, и лишь в глазах, таких же голубых, как у его матери, видна была грусть. – С возвращением в родные пенаты, крестная! – затушил он окурок и зашел в подъезд.

Я без сил осела на лавочку и так и осталась сидеть, как будто бы меня гвоздями прибили к доскам. Я беззвучно роняла слезы, от накатывающего чувства вины перед подругой и ее сыном, которых я просто вычеркнула из своей жизни, чтобы не видеть мук боли и отчаяния. Но ведь меня нельзя было за это винить. Я тоже живой человек. Правда?

Вернулась домой я уже, когда солнце вовсю светило и согревало мир вокруг. На каплях росы играли солнечные зайчики, птицы щебетали наперебой и купались в чистой воде лужиц, растения сбрасывали последние капли дождя. Природа радостно просыпалась от ночи и отряхивала с себя последствия грозы. В моей же душе повисла тяжелая тревога, а мрачные мысли никак не хотели уходить. Получается, мажор, которого я так презирала и ненавидела, был моим крестником, про которого я предпочла забыть много лет назад. Было не по себе. А что, если он пьет и употребляет наркотики, потому что остался один? Хотя, почему один: у него был отец и бабушка, которая еще лет шесть прожила, насколько я помню по маминым рассказам. И вроде, ну что такого: живет мальчик без мамы, у многих так, но воспоминания об Оле и данных ей обещаниях доводили до исступления.

Чтобы не думать о том, что я сегодня узнала, я налила себе бокал вина и с мыслью, что спиваюсь такими темпами, выпила его залпом. Спасибо напитку, он помог забыться хотя бы на несколько часов тревожным сном.

Глава 4

Проснулась я от назойливого звонка телефона, который трезвонил просто не переставая. Так названивать могла только моя мама. Перепугавшись, что что-то случилось с девчонками, я не глядя схватила трубку.

– Да, – сонно просипела я.

– Надюша, здравствуй, – услышала я голос мужа, и меня передернуло.

Такой родной, такой теплый, заботливый. Он всегда называл меня именно так, либо Надюша, либо Наденька, а иногда Надеждушка моя, крепко прижимая к себе. Я тряхнула головой, чтобы отогнать нахлынувшие воспоминания. Этот человек перечеркнул все 15 лет нашей жизни своим поступком, и мне не хотелось пускаться в сентиментальные воспоминания.

– Наденька, поговори со мной, пожалуйста, – услышала я в телефоне.

– О чем? – недовольно оторвалась я от подушки, за окном снова барабанил дождь, а часы показывали пять вечера. Нет, так я точно никогда не налажу режим.

– О нас, – перебил мои мысли муж.

– Нас не стало в тот момент, когда ты… – запнулась я, – сам в курсе, – зло пробубнила я, не понимая, зачем продолжаю с ним разговор.

– Я виноват, я знаю, – тараторил он, – но ты же всегда говорила, что людям нужно давать шанс исправить свои ошибки, Надюш. Ну, почему мне ты его не даешь? – чуть не умолял он.

– Ошибка – это переспать один раз с бабой, а трахать ее постоянно – это, знаешь ли, предательство, – шипела я от злости.

– Да с чего ты взяла, господи, что у меня с ней что-то было? – завелся он. – Я же объяснял, что только один раз… – запнулся он.

– Да ты что? – заорала я. – А все твои задержки на работе, переговоры, а?

– Я… – запнулся он. – Я кораблики собирал, – виновато выдохнул он в трубку.

– Что ты делал? – не поняла я.

– Кораблики собирал, модельки, – мямлил он.

– Какие модельки? Ты чего несешь? Пьяный что ли? – пыталась я сообразить, о чем вообще он говорит.

– Ну, кораблики сборные, которые я собирал, а ты выкинула, – выпалил Влад, как ребенок.

– Детские что ли? – только стало доходить до меня, что он говорит о сборных модельках, которые клеил и раскрашивал.

Влад говорил, что его успокаивает этот процесс, но меня так бесило это хобби, что он, вместо того чтобы побыть с семьей, сидит колупается с игрушками, да еще и разбрасывает везде, что как-то взяла и выкинула все его детальки, поделки. Это было еще до того, как он мне изменил. Влад очень расстроился, мы сильно поругались, он возмущался, что я не уважаю ни его работу, ни его хобби. Было б что уважать! Можно подумать, он мой труд уважал.

– Детские, – тяжело выдохнул Влад.

– Зачем ты мне снова врешь? – рассвирепела я. – Я знаю, что ты постоянно был со своей этой… Катенькой, – ехидно выкрикнула я.

– Да я ее у… – начал было Влад.

Но мне совершенно не хотелось слушать, что и как он с ней делал, так что я просто бросила трубку и рухнула лицом в подушку. Из глаз непроизвольно потекли слезы в такт барабанившему по окнам дождю. Зачем нужно врать, выворачиваться, когда и так уже все стало известно?

«Наденька, почему ты мне не веришь?» – прилетело мне сообщение от мужа.

«А как тебе верить, если ты постоянно врешь?» – зачем-то ответила я ему, хотя ведь клятвенно пообещала себе не общаться с ним и даже неплохо продержалась пару месяцев.

«Еще и алименты не платишь, шантажируя меня. Что ты за мужик вообще?» – написала я вдогонку.

«Ну, уж какой есть! Зато теперь у тебя есть шикарный шанс найти того, кто тебя точно устроит. Кто не будет собирать тупые кораблики, и будет проводить время с детьми. Счастья тебе!» – выпалил он мне в ответ.

– Отлично! – буркнула я вслух, стало так паршиво и тошно.

Казалось, я осталась совершенно одна на всем белом свете. Нет, я, конечно, понимала, что такие поступки прощать нельзя, и мы все равно разведемся, но было чувство, что он бросил меня второй раз. Я уткнулась в подушку и разрыдалась в голос. «Кому я нужна теперь старая, страшная, толстая, еще и с двумя детьми?» – выдохнула я, вытирая слезы.

Отодрав себя от дивана, я заплелась в душ и простояла там довольно долгое время, всхлипывая от жалости к себе. Может, и права была мама, что все мужики одинаковые и не нужно было уходить.

– Подумаешь, изменил с секретаршей, тоже мне трагедия, – бубнила мама, когда я приехала к ней поделиться своей бедой. – Что, по-твоему, лучше одной остаться с довесками? Кому ты теперь нужна будешь? – пыталась вразумить меня она.

С другой стороны, да что она понимала, папа всегда с работы бежал домой, делал со мной уроки, готовил ужин, водил на кружки и уж тем более никогда не изменял ей, хотя мама всегда пропадала на работе допоздна.

Я вышла из душа, выпила еще вина и уселась на кухне с чашкой кофе. На телефон пришло несколько смс-ок – Влад перевел нам с девочками деньги, почти пятьсот тысяч. В общем-то, мы ни о чем не договаривались, но, когда я ушла, он давал по 150 000. «С чего вдруг расщедрился? Может это последние, типа “больше ты от меня ничего не получишь”?» – мелькнуло в голове.

Да уж, надо было становиться соучредителем его компании, когда он предлагал в самом начале, когда только вставал на ноги. Но кто ж тогда знал, что все так получится, и когда он станет богатым в самом расцвете сил мужчиной, то его потянет на девок помоложе?! А теперь все мои усилия, чтобы его поддержать, помочь, подсказать, пропали даром, не будет мне ни денег, ни семьи, ничего.

«С чего вдруг такая щедрость?» – написала я Владу, пытаясь прояснить для себя, на сколько мне нужно будет растянуть эту подачку.

Я тоже не плохо зарабатывала, но, конечно, до Влада мне было далеко. Это он был бизнесмен, а я – так, писатель. Ладно, прорвемся. От мыслей меня оторвало сообщение мужа:

«Я деньги зарабатываю ради семьи, мне они не нужны».

«А как же Катенька? Ей не нужно на шмоточки и ноготочки?» – язвила я.

«Господи! Что мне сделать, чтобы ты меня простила? Убить себя? Ну, хочешь, измени мне тоже, и будем квиты, только возвращайся уже, пожалуйста!» – пришло мне в ответ.

– Разбежалась, – буркнула я себе под нос и закурила прямо в квартире, подойдя к окну.

Двор был пустой, да в такую погоду хороший хозяин даже собаку из дому не выгонит, так что все сидели по домам. Я опустила глаза на детскую площадку. Под грибочком сиротливо сидела Люся, прижимаясь к Полкану.

– Хозяин собаку не выгонит, а дочь мать – легко, – буркнула я, вспоминая ее слова.

Стало так жалко эту бедную женщину, хотя, конечно, головой я понимала, что просто так такие вещи не происходят. Но именно сейчас я чувствовала солидарность с ней: меня вот тоже выкинули из своей жизни, как блохастого котенка, а что я сделала этому человеку, которого называла своим мужем? Готовила, чтобы у него всегда был горячий ужин – он ведь бедненький с работы уставший приехал, для нас старается. Или выслушивала все его вопли про сотрудников, партнеров–идиотов: а кто ж поддержит, если не жена, он ведь для нас старается. Или уют дома создавала, сама убиралась в огромном доме, чтобы ему было комфортно: он же для нас, черт подери, старается. А в итоге что получила? Ради своего либидо он старался, а на нас ему было плевать!

– Тьфу ты! – выругалась я на себя, что никак не могу забыть этого предателя. Открыла холодильник, где остался позавчерашний суп, который я бы все равно не доела, аппетита не было вообще. Достала его и поставила на плиту разогреваться. Нашла в шкафу две собачьи консервы, оставшиеся от старого лабрадора отца. Налила в пару пустых стаканчиков из-под кофе суп, сварила крепкий кофе с сахаром в третий. Потеплее оделась, схватила старый отцовский плащ-дождевик и мамину шерстяную толстую кофту, которые все хотела выбросить, и вышла под ливень.

Мда, погодка была явно так себе. Я быстрыми шагами направилась к песочнице, где сидела Люся. Собака заметила меня и гавкнула, отчего я резко остановилась в шаге от бомжихи.

– Тихо! – зашипела бомжиха на собаку. – Извините, мешаем, да? – Обратилась она ко мне, – мы уходим уже, – и вышла под проливной дождь.

– Подождите, – остановила я ее, – вернитесь назад, а то промокните окончательно. Я Вам поесть принесла, – протянула я пакет, – тут суп горячий и кофе, и собаке пара консервов.

Бомжиха замерла на месте, собака, как будто бы понимая, что я принесла еды, радостно завиляла хвостом и ринулась лизать мне руки.

– Полкан, – одернула ее Люся, – отстань от человека.

– Да ладно, – погладила я добродушную морду, – у меня тоже собака была.

– Да, я знаю, – вернулась Люся под грибок, – лабрадор Тобби.

У меня от изумления глаза полезли на лоб.

– Да Вы не стойте под дождем, заходите, я чистая, Полкан тоже, – протянула мне Люся сухую картонку. Я села.

Люся достала из пакета суп и одежду:

– Это мне? – удивленно уставилась она на меня.

– Да, – стыдливо кивнула я, глядя на ее радость. – Не новые, конечно, но хотя бы согреетесь.

– Ой, да что Вы! – натянула Люся кофту и дождевик. – Спасибо Вам огромное! Такой щедрый подарок, – укуталась она и стала жадно есть суп, закусывая получерствым хлебом.

– Как вкусно, домашний, – протянула она, жуя, – спасибо Вам большое. Сто лет домашнего не ела, все же ресторанная еда, что мне Глебушка приносит, какая б вкусная она ни была, не сравнится с домашней, правда? – добродушно и благодарно улыбнулась мне Люся.

– Наверно, – улыбнулась я ей в ответ.

– Вы меня простите, Надежда, – обратилась ко мне Люся по имени, вот бы не подумала, что она меня знает, – Вы из-за мужа так убиваетесь, да?

Я открыла рот от изумления.

– Я просто слышала, как вы поругались, когда он еще в апреле приезжал, – пояснила Люся.

Я лишь тяжело вдохнула и опустила глаза.

– Вы меня простите великодушно, прошу Вас, – застеснялась бомжиха, а я уже даже перестала обращать внимание на ее высокопарный слог, – мне кажется, он Вас очень любит. Иначе б зачем пытался Вас вернуть, приезжал бы так часто с цветами, зная, что Вы его не пустите на порог.

– Он мне изменял, – отстраненно выдала я.

– Мне тоже муж как-то изменил, но очень каялся, я простила, и мы душа в душу прожили много лет, – задумчиво выдала она. – Извините, что лезу не в свое дело, – тут же осеклась Люся.

– Вы замужем? – удивилась я изрядно.

– Вдова, – тяжело выдохнула Люся. – Пять лет уж как.

– А можно вопрос? – не выдержала я, повернулась на Люсю.

– Конечно, – улыбнулась она и принялась за второй стакан супа.

– Глеб сказал, что у Вас дочь есть, – не знала я, как спросить, какого она делает на улице.

– Хотите спросить, почему я здесь живу? – выдохнула она.

– Это не мое дело, конечно, – поняла я по ее лицу, что тема для нее не простая.

– Ой, да ладно, – махнула она рукой, – да, дочка есть, – перестала есть Люся, глядя перед собой в одну точку. – Муж когда умер, я на пенсию вышла через пару лет, дочка уже взрослая была, внучку мне уже родила, но развелась, нерадивый мужик ей попался – пил, гулял. Верочка вышла замуж второй раз, хороший мужчина, правда, – замялась Люся, – он из ближнего зарубежья, – поджала она губы.

– Ясно, – усмехнулась я.

– Жить негде, поэтому все и поселились в двушке, которую мы с мужем еще получали. Тесно, конечно. А они ж молодые, сами понимаете, девочка, внучка моя – Леночка – мешала им, я и забрала ее к себе в комнату жить.

Меня передернуло при этих словах. Конечно, я понимаю и про дело молодое, мне-то сейчас тяжело, чего греха таить, но чтобы дети мешали – это уже перебор.

– Леночка очень собаку хотела, а ей не давали заводить, она как-то принесла щенка домой из школы. Ее отчим ругал страшно, даже ударил, а я заступилась: не смей, мол, бить ребенка, своих роди и воспитывай, как знаешь. Он тогда на меня накинулся, что я уже старая, да ничего в жизни не понимаю. Я взяла и назло ему собаку-то и оставила. А он злобу на меня затаил, давай дочь против меня науськивать. То я не то мясо приготовила, он мусульманин, такое не ест, то я супы не те варю, то убираюсь не так, то молиться ему мешаю, то еще что-то. Я и возмутилась, что, мол, купите себе жилье, да и стройте свои правила. Ой, что тут началось, – покачала головой Люся, – зять дочку доводит, то не разговаривает с ней, то ночевать уходит не пойми куда. На Леночку орет, не останавливаясь. Дочка на мне срывается, мол, свою жизнь прожила уже, мою не ломай. Стали мы раздельно питаться, но все сложнее жить было. Я уж старалась из комнаты не выходить, когда они дома, а то от меня воняет им, видите ли, собака им все мешает, хотя он из комнаты ни шагу. А как-то пошла с Полкашей гулять, зять возьми, да и поменяй замки в квартире, мол, с собакой не войдешь. Пришлось оставить его, – потрепала она пса по шерсти. – Леночка плакала жутко, но что сделать?! А потом знаете, посмотрела я на это все и подумала, что и правда, сколько мне еще осталось? Пять-семь лет? А дочери я всю жизнь ломаю, она и исхудала уже от стресса, так что собрала я вещи и уехала к знакомой на дачу, сторожем работать в садоводстве. А что, хорошо: воздух свежий, работа есть, крыша над головой есть, даже огородик небольшой завела, и никому не мешаю, – улыбалась она. – Осень-зиму я пережила, а по весне мою сарайку спалили, потому что дачники не хотели ЧОП нанимать, я ж есть. Председатель все навязывал услуги охранников, а дачники за меня горой стояли. Вот чоповцы и спалили, спасибо, мы с Полкашей живы остались. Но идти было некуда, так что вернулась я в родной дом, а дочка беременная, зять меня на порог не пускает: куда, мол, старая, и без тебя места мало, его мать приехала с детьми помогать. Вот так я и осталась на улице. Зато хотя бы на внучку смотрю, у них дом вон за забором. Подходить я не решаюсь, а так, издалека, – дрогнул голос Люси, и она утерла слезу, поджав дрожащие губы. – Да и… – махнула она рукой, – грех жаловаться.

– Но подождите, – сидела я, оторопев от такого рассказа, – но это же Ваше жилье! Почему какой-то… – сдержалась я, чтобы не выругаться, – позволяет себе так с Вами обращаться. А дочь? – возмутилась я, переваривая услышанное.

Люся лишь пожала плечами.

– А почему Вы в дом престарелых не уедете? Еще куда-то на работу устроиться? – стала придумывать я варианты.

– Да куда мне, доченька, – доела уже холодный суп Люся, – документы ж сгорели. Хотела восстановить, но справка нужна от участкового, что я тут жила, так он, окаянный, денег с меня требует – пятьдесят тысяч, – тяжело выдохнула она. – Я вот пенсию коплю, к концу лета накоплю нужную сумму, даст Бог, и что-то буду думать. Ой, Ванька – паразит, Христа на него нет. Как был хулиган, так и остался. А я ведь поваром работала в школе вон той, – кивнула она на мою гимназию, – все его подкармливала, родители ж у него алкашами были, он в старенькой одежде ходил, вечно голодный. Вот и отплатил добром.

Я онемела.

– Людмила Иванна? – уставилась я на нее. – Я ж училась в гимназии, Вы ж булочки с сахаром сами стряпали, – узнала я в старой женщине когда-то молодую, добродушную и заботливую повара.

– Да, Наденька, я это, – стыдливо спрятала она глаза. – Бомжом стала, – сжалась она в комок. – Дожила, – снова тяжело вдохнула она, пряча глаза.

– Людмила Иванна, пойдемте ко мне, решим мы как-то вопрос Ваш, – подскочила я.

– Да нет, Наденька, – стала отмахиваться от меня повар, – все хорошо у меня, все хорошо, родная.

– Подождите, – только дошло до меня, – участковый – Ванька-Встанька что ли? – вспомнила я, что училась с оборванцем из семьи алкашей, которого всегда подкармливали в столовой, он по три порции съедал. Его все били нещадно, а он только встанет, отряхнется и снова в драку лезет, поэтому его так и прозвали.

– Он, да, – махнула рукой с досады Людмила Иванна.

– Вот говнюк, – выругалась я и поежилась от порыва ветра. – Ну я ему задам, – вылетела я из-под грибка и со всех ног кинулась в коморку участковых в соседнем доме. Правда, в это время там уже никого не было. Хотя участковых наших постоянно не было на месте, по словам соседей, то они у хачей в чебуречной пропадали, то в сауне у Ашота с проститутками зависали. В общем, особо не напрягались, как они говорили – крышевали все злачные места района.

Когда я вернулась, Людмилы Иванны под грибком уже не было, «домик» ее тоже был пуст, так что я просто поднялась домой. С меня градом текла вода. Вышла я без зонта, так что из-за пробежек под дождем была сырая насквозь. Но меня мало волновал этот факт, меня убивала ситуация, о которой я узнала. Вот где справедливость: повар, которая все десять классов кормила оборванца завтраками, обедами, ужинами и домой еще давала, чтобы Ванька-Встанька сестру младшую покормил, а он ей даже какую-то вшивую бумажку дать не мог, подлец. А дочка тоже молодец, как так можно было поступить с родной матерью?! Да у нас в школе все знали, что, если что-то не так, иди к Людмиле Иванне, она все разрулит и успокоит, накормит еще. И Верку я знала, она, правда, была на пять лет младше меня, но всегда королева – с бантами, красивые юбочки, блузочки, мать с нее пылинки сдувала, и на тебе, вот так поступила.

– Чудны дела твои, господи, – закрыла я за собой дверь и села прямо в сырой одежде на пол. – А я еще думаю, что у меня все плохо, – выдала я сама себе. – А не, у меня все очень даже хорошо, – рассуждала я сама с собой, сидя в луже.

Не знаю, сколько прошло времени, но на улице смеркалось, хотя и так было темно из-за туч, подскочила я от звонка телефона, который снова схватила не глядя.

– Надюш, – услышала я пьяный голос мужа в трубке, – можно я домой вернусь? – мямлил он.

– Это я от тебя ушла, придурок, – выругалась я.

– Вернись, – выдохнул он.

Я молчала, не зная, что ответить.

– Наденька, я скучаю по тебе и девчонкам, – чуть не рыдал он там.

Мне стало противно: взрослый мужик, а распустил сопли. Я просто бросила трубку. Как я могла полюбить этого человека – только врет, изменяет, ведет себя как баба.

– Тьфу, противно, – плюнула я и пошла в душ.

Ночь я, как обычно, провела без сна. Долго ворочалась, пытаясь уснуть, но меня попеременно мучали то слова мужа (зачем я только взяла трубку…), то рассказ Людмилы Иванны, то Глеб со своими кристально голубыми глазами. Я всегда немного завидовала Оле, у нее был такой светлый легкий взгляд и белокурые локоны. У моего папы тоже были светлые глаза, я их просто обожала. Казалось, там лучики солнца живут. А я пошла в маму: темная, с непонятного цвета глазами, как их мама называла – болотными. Но всегда хотела светлые, даже линзы носила в институте, чем и подкупила будущего мужа. Он потом все смеялся, что я его обманом на себе женила, на голубых глазках. Я улыбнулась от собственных воспоминаний…

К трем ночи мне так и не удалось уснуть, так что я встала и села писать. Но мыслей в голове не было, все крутилась история поварихи из школы, Ваньки оборванца, и что жизнь совершенно не справедлива к людям. Ванька сейчас в шоколаде, а женщина, благодаря которой он буквально выжил, бомжует между гаражами. Недолго думая, я просто записала эту историю в черновики – писательская привычка, вдруг пригодится, и почти в шесть утра уснула младенческим сном.

Глава 5

В кое-то веки я проснулась от того, что просто выспалась. «Я» и «выспалась» – честно говоря, это был праздник какой-то. Я сладко потянулась, посмотрела на часы: почти час.

– Зато выспалась, – зевнула я и подскочила от звонка в дверь. Кого могло принести, я даже не подозревала. Я, конечно, думала, что это муж приехал мириться, после вчерашнего разговора, так что на пути к двери я немного пригладила волосы и накинула халатик.

– Кто? – спросила я, как можно более спокойно.

– Надя, извини за беспокойство, это Глеб, – услышала я голос, мягко говоря, удивившись.