скачать книгу бесплатно
Какой бы объект мы ни созерцали в природе, будь то газ, жидкость, камень, растение, животное, человек, мы всегда находим его в непрекращающемся стремлении, в непрекращающемся внутреннем движении. Но движение было чуждо трансцендентному единству. Противоположностью движения является покой, о котором мы никак не можем составить себе представление; ведь мы говорим здесь не о кажущемся внешнем покое, который мы, однако, вполне способны себе представить, в отличие от изменения места целого объекта или его частей, а о внутренней абсолютной неподвижности. Поэтому мы должны приписать абсолютный покой предмировому единству.
Если мы вникнем в динамическую связь вселенной, с одной стороны, и в определенный характер отдельных людей – с другой, то поймем, что все в мире движется с необходимостью. Что бы мы ни рассматривали: камень, который отпускает наша рука, растущее растение, животное, которое движется по ярким мотивам и внутренним побуждениям, человек, который должен без сопротивления отдаться достаточному мотиву, – все они находятся под железным законом необходимости. В мире нет места свободе. И, как мы ясно увидим в этике, так и должно быть, чтобы мир имел хоть какой-то смысл.
Что такое свобода в философском смысле (liberum arbitrium indifferentiae), мы действительно можем определить на словах и сказать, например, что это способность человека определенного характера желать или не желать при наличии достаточного мотива; но если мы хоть на мгновение задумаемся над этой столь легко осуществимой связью слов, то сразу поймем, что никогда не получим реального доказательства этой свободы, даже если бы нам удалось изучить действия всех людей до основания на протяжении тысяч лет. Так и со свободой, так и со спокойствием. Но мы должны придать свободу простому единству именно потому, что это было простое единство. С ним отпадает принудительность мотива, единственного фактора каждого известного нам движения, ибо он был нерасчлененным, совершенно одиноким и уединенным.
Имманентная схема:
мир множественности – движения – необходимости Трансцендентальная схема:
Простое единство – Спокойствие – Свобода напротив.
И теперь мы должны сделать последний шаг.
Мы уже выяснили в аналитике, что сила перестает быть силой, как только она переходит по тонкой нити бытия из имманентной сферы в трансцендентную. Оно становится для нас совершенно неизвестным и непознаваемым, как и единство, в котором оно погибает. В дальнейшем мы обнаружили, что то, что мы называем силой, является индивидуальной волей, а в физике мы, наконец, увидели, что дух – это только функция органа, отделенного от воли, и что на самом глубоком уровне он есть не что иное, как часть разделенного движения.
Один фундаментальный принцип, воля, который так близок и так знаком нам в имманентной сфере, и вторичный принцип, дух, который подчинен ему и также так близок нам, теряют, подобно силе, все и всякое значение для нас, как только мы позволяем им перейти в трансцендентную сферу. Они полностью утрачивают свою природу и полностью уходят из нашего познания.
Таким образом, мы вынуждены заявить, что простое единство не было ни волей, ни духом, ни особой взаимосвязью воли и духа.
взаимосвязь воли и духа. Таким образом, мы теряем последние ориентиры. Напрасно мы давим на пружины нашего хитроумного, чудесного аппарата познания внешнего мира: чувства, понимание, разум слабеют. Напрасно мы держим принципы, находящиеся в нас, в самосознании, воле и духе, как зеркала для загадочного, невидимого существа по ту сторону пропасти, надеясь, что оно откроет себя в них: они не излучают никакого образа обратно. Но теперь мы также имеем право дать этому существу привычное имя, которое всегда означало то, чего никогда не достигала ни сила воображения, ни полет самой смелой фантазии, ни абстрактная мысль, какой бы глубокой она ни была, ни собранный, благочестивый ум, ни восторженный, восхищенный землей дух: Бог.
38.
Но это простое единство было; его больше нет. Она, изменив свою природу, полностью фрагментировалась в мир множественности. Бог умер, и Его смерть стала жизнью мира.
Здесь для благоразумного мыслителя лежат две истины, которые глубоко удовлетворяют ум и возвышают сердце. Во-первых, у нас есть чисто имманентное царство, в котором, за которым или над которым обитает никакая сила, называйте ее как хотите, которая, подобно скрытому режиссеру кукольного театра, заставляет марионеток, отдельных людей, делать иногда то, иногда это. Тогда нас поднимает истина, что все сущее существовало прежде мира в Боге. Мы существовали в Нем: никакое другое слово мы не можем использовать. Если бы мы сказали, что мы живем и творим в Нем, это было бы ложью, потому что мы перенесли бы деятельность вещей этого мира на существо, которое было совершенно неактивным и неподвижным.
Более того, мы больше не в Боге, ибо простое единство разрушено и мертво. С другой стороны, мы живем в мире множественности, отдельные личности которого объединены в прочное коллективное единство.
Из первоначального единства мы уже самым простым образом вывели динамическую связь Вселенной. Точно так же мы теперь выводим из него целенаправленность в мире, которую не станет отрицать ни один рациональный человек. Мы остаёмся перед распадом единства на множественность, не задумываясь о том, почему и как это произошло. Достаточно факта.
Распад был актом простого единства, его первым и последним, его единственным актом. Каждая настоящая воля получила свою сущность и движение в этом едином акте, и именно поэтому все в мире взаимосвязано: оно универсально целеустремленно.
Наконец, мы выводим ход развития вселенной косвенно из первоначального единства и непосредственно из первого движения. Распад на множественность был первым движением, и все последующие движения, как бы далеко они ни расходились, переплетались, казалось бы, запутывались и снова распутывались, являются лишь его продолжением. Единое движение мира, возникающее всегда и постоянно, непрерывно, из действий всех индивидов, стоящих в динамической связи, есть судьба Вселенной.
Так Бог стал миром, отдельные личности которого находятся в непрерывном взаимодействии. Но поскольку динамическая связь состоит в том, что каждая отдельная воля действует на целое и испытывает действенность целого, а действенность есть движение, то судьба есть не что иное, как становление мира, движение орфической конъюнктуры, результат всех индивидуальных движений.
Это все, что я могу сказать о судьбе. С другой стороны, теперь мы должны связать вопросы, остающиеся открытыми в аналитике, с судьбой.
Предложения, которые мы оставили для дальнейшего изучения, были следующими:
– Простые химические силы неразрушимы;
– У настоящего движения было начало, но оно бесконечно.
Из всего вышесказанного ясно, что физика не в состоянии опрокинуть пропозиции, или другими словами: в физике нельзя ответить на два открытых вопроса, касающихся аннигиляции простых химических идей и связанного с этим конца света. Соответственно, судьба мира все еще предстает перед нами здесь сначала как бесконечное движение мира: в неорганическом царстве В неорганической сфере мы видим бесконечную цепь связей и объединений, в органической – бесконечное прогрессирующее развитие от низших форм жизни к высшим (организмам).
Но это должно быть изменено важным моментом ослабления силы. Поэтому мы должны свести все вышеперечисленные предложения в одно, которое гласит:
Мир неуничтожим, но заключенная в нем сумма сил постоянно ослабевает в процессе бесконечного движения.
Это предложение будет вновь рассмотрено только в метафизике, чтобы попытаться окончательно ответить на важный вопрос о конце света с помощью результатов, полученных за это время исключительно в области человечества.
39.
Я завершаю здесь физику повторным замечанием, что это первая попытка объяснить природу фактом внутреннего и внешнего опыта, индивидуальной воли к жизни в одиночку (без помощи какой-либо сверхчувственной силы). Это также делает вероятным, что я был слишком робок в некоторых местах и упустил из виду важные детали.
Подумайте также, что значит при современном состоянии естествознания овладеть всеми дисциплинами. Бремя эмпирического материала почти непреодолимо, и только с помощью волшебной палочки ясного, неопровержимого философского принципа можно в какой-то степени просеять его, подобно тому, как хаотические массы камня складываются в симметричные структуры в соответствии с тонами орфической лиры.
Таким необратимым принципом является индивидуальная воля к жизни. Я вкладываю ее, как подарок, в руки каждого верного и честного естествоиспытателя с пожеланием, чтобы он мог объяснить явления в своей ограниченной области лучше, чем это сделал он сам. В целом, однако, я надеюсь, что этот принцип откроет для науки новый путь, на котором она будет столь же успешна, как и на том, который открыл для нее Бако своим индуктивным методом.
Более того, я рассматриваю чистую имманентную сферу, полностью освобожденную от преследований трансцендентных сущностей, как второй дар, которые я делаю для ученых- естественников. Как спокойно можно будет работать над ним!
Я предвижу (и могу сказать это, потому что конечный результат моей философии – единственный свет, наполняющий мои глаза и удерживающий в них всю мою волю): завершенное отделение имманентного от трансцендентного, отделение Бога от мира и мира от Бога, окажет самое благотворное влияние на ход развития человечества. Это могло быть достигнуто только на основе подлинного трансцендентального идеализма: правильное пересечение идеального и реального должно было предшествовать этому.
Я вижу рассвет прекрасного дня.
Эстетика.
Истина – пробный камень самой себя и лжи
Спиноза.
1.
Эстетика имеет дело с определенным состоянием человеческой воли, которое порождает определенная концепция идей, и является наукой, поскольку подводит бесчисленные случаи под определенные точки зрения и фиксированные правила. При его построении давайте всегда помнить, что в природе существует только один принцип: индивидуальная воля к жизни, и что, независимо от субъекта, она является вещью в себе, зависимо от него – объектом.
2.
Каждый человек хочет жить определенным образом, потому что у него есть определенная воля и определенный дух, а значит, определенное движение. Если он понимает вещи обычным образом, он либо равнодушен к ним, либо они вызывают в нем желание, либо отталкивают его; одним словом, его интерес является для них стандартом, и он судит о них в зависимости от того, в каком отношении они находятся к его воле. Не может быть и речи о ясном и четком отражении объекта; человек не признает полной и всесторонней эффективности вещи или совокупности ее отношений, потому что он воспринимает только одну из них, и она фальсифицирована, искажена, преувеличена или недооценена его интересом.
Для того чтобы чисто отразить объект, правильно понять его отношения, его отношение к объекту должно измениться, т.е. он должен вступить в совершенно бескорыстное отношение к нему: он должен быть ему только интересен.
В эстетике, как уже отмечалось, речь идет о совершенно особом отношении человека к миру, которое устанавливает особое состояние его воли. Я называю отношения эстетическим отношением, а состояние – состоянием эстетической радостью. Она существенно отличается от обычной радости.
Каждый человек способен вступить в эстетическое отношение; но переход в него происходит легче в одном, тяжелее в другом, и то, что оно предлагает, более полно и богато в одном, более ограничено и бедно в другом.
Фермер, который вечером, когда работа отдыхает, бросает взгляд на природу и созерцает, например, форму, цвет и тягу облаков, не задумываясь о пользе или вреде дождя для его посевов; или восхищается колыханием кукурузных полей, яркой краснотой колосьев на закате, не задумываясь об урожае, относится к вещам эстетически. Косильщик, который раскрывает гнездо жаворонка и теперь без интереса воспринимает красиво сформированные и пятнистые яйца или птенцов и стариков в их сильном страхе, который проявляется в обеспокоенном взгляде и беспокойном порхании туда-сюда, отбросил обычный способ познания и находится в эстетическом состоянии. Охотник, который при внезапном появлении великолепного оленя забывает выстрелить, потому что поза, формы, походка дичи завораживают его разум, вступил в эстетическое отношение к объекту.
Это, однако, чистое, до некоторой степени свободное познание, но никак не самостоятельная жизнь духа, оторванная от воли. Воля – это всегда и всегда единственное, что мы находим; мы можем искать, где хотим, мы можем рыться в природе так глубоко и так часто, как хотим: она всегда там, и только ее состояния меняются.
3.
Идеи раскрывают свою сущность в объекте совершенно по-разному. Если взять самую высокую из известных нам идей, человека, то он раскрывает свою сущность:
– по форме и очертаниям;
– в движении конечностей;
– в выражении лица и глаз;
– в словах и звуках.
В этом порядке внутреннее всегда яснее проявляется во внешнем; в словах и звуках оно наиболее четко объективируется. Ведь мы всегда имеем дело с объектами в мире, и только мы сами не являемся объектами для нас в нашем внутреннем мире. Это различие также очень важно для эстетики. Звук и слово имеют причину своего появления в вибрациях воли, в ее движении, которое сообщает себя воздуху. Это своеобразное продолжение движения в чужой идее чувственно воспринимается нами и предметно объективируется.
Таким образом, звуки и слова являются объектами, как и все остальное; и даже если состояние идеи в них проявляется в самой легкой вуали, это все равно никогда не будет вещью в себе, которая открывается нам непосредственно. Только тот, кто вводит себя в состояние другой идеи, произвольно вызывая ее в себе, то есть особенно художник, схватывает чужую волю в своей груди непосредственно как вещь в себе, а не как объект.
Однако объективация идеи в звуках и словах настолько совершенна, что воля объективирующего слушателя захватывается движением и резонирует с ним, тогда как простое созерцание формы и очертаний объекта не оказывает такого же воздействия на эстетически настроенного субъекта.
Соответственно, мы должны различать два основных типа эстетического состояния:
– эстетическое созерцание
– эстетическая эмпатия или эстетическая симпатия.
4.
В глубоком эстетическом созерцании воля как будто внезапно прекращает свое обычное движение и становится неподвижной. Он полностью захвачен иллюзией, что он покоится, что все желания, все побуждения, все давление от него отняты и что он является только чисто познающим существом: он как будто купается в элементе чудесной ясности, он чувствует себя таким легким, таким невыразимо спокойным.
Только совершенно неподвижные объекты могут ввести нас в это подлинное состояние глубокого созерцания. Поскольку они не имеют внешнего движения, мы не можем соотнести их со временем. В то же время мы становимся вне времени, потому что движение нашей воли полностью исчезло из нашего сознания, и мы полностью поглощены неподвижным объектом. Мы живем как бы в вечности: благодаря иллюзии мы обладаем сознанием абсолютного спокойствия и испытываем немыслимое блаженство. Если нас потревожить в глубочайшем созерцании, мы пробуждаемся самым странным образом; ведь наше сознание не начинается, как после сна, но движение лишь вновь заполняет его: мы отступаем из вечности во время.
Именно спокойная природа легче всего погружает нас в глубокое созерцание, особенно вид гладкого южного моря, из которого поднимаются берега или маленькие острова, мечтательно неподвижные, овеваемые голубым бризом вдали или сиянием заходящего солнца.
Истинное выражение глубокого созерцательного состояния в чертах лица и глазах никогда не было изображено ни одним художником так возвышенно, так правдиво и трогательно, как Рафаэлем в двух головах ангелов у подножия Сикстинской Мадонны. От них почти невозможно оторвать взгляд: они полностью захватывают нас в плен.
Если, с другой стороны, объекты более или менее движутся, созерцание также менее глубоко, потому что мы приводим объекты во временные отношения и, таким образом, замечаем прохождение настоящего в нас. Таким образом, в меньшей степени магия безболезненного состояния охватывает нас.
В эстетическом сопереживании, как я уже говорил выше, наша воля резонирует с движущейся волей объекта. Так мы слушаем песню птицы или выражение чувств других животных; или сопровождаем шепот любви, вспышки ярости и гнева, причитания печали, меланхолию, ликование радости, в которых мы не имеем непосредственного интереса, более или менее сильными вибрациями нашей собственной воли. Мы не вибрируем так сильно, как действующие лица, ибо если это происходит, что случается достаточно часто, то из эстетически настроенных слушателей мы становимся действующими лицами и выпадаем из эстетического отношения в обычный. В эстетическом сопереживании наша воля вибрирует очень тихо, как струна, лежащая рядом со звучащей.
За этими двумя основными типами эстетического состояния сначала следует двойное движение: эстетический энтузиазм. Первая его часть – это либо эстетическое созерцание, либо эстетическое сострадание; вторая часть, напротив, это либо радость, ликование, либо мужество, надежда, стремление, либо очень страстное возбуждение воли.
Оно редко возникает из созерцания и тогда является самым слабым движением. Хочется путешествовать с облаками над всеми землями или, подобно птице, легко покачиваться в воздухе.
Птичка поет: Витт, витт, витт!
Идемте, идемте!
Могу ли я, птичка, с тобою пойти?
Мы летали над горами
Под голубыми облаками,
Чтобы купаться в теплых солнечных лучах.
Земля глубокая, небо широкое,
Земля обездолена, печалью живёт она,
Небо просторное, радости полная!
Птичка качнулась в воздухе сладком кружась.
О птичка, Богом хранимая, лишь бы тебе не упасть!
Но я сижу на берегу, и с тобою пойти не могу.
(Народная песня.)
Или же в нас возникает страстное желание: всегда быть созерцательным, всегда иметь возможность пребывать в блаженстве созерцания.
С другой стороны, она очень часто проявляется как связь состояния с эстетическим состраданием. Действенность нервов ясно ощущается, когда холод переполняет их; они заставляют волю вернуться к себе, как бы концентрируют ее; затем в нее ударяет зажигательная искра, и она разгорается в жаркие угли: это разжигание для смелых действий. Это эффект речей, военных песен, ударов барабанов, военной музыки. i120
5.
Как каждый человек способен быть переведен в эстетическое состояние, так и каждый объект можно рассматривать эстетически. Однако один будет приглашать больше, другой меньше. Для многих людей невозможно спокойно смотреть, например, на змею. Они испытывают непреодолимое отвращение к этому животному и не могут его выносить, даже если им не приходится его бояться.
6.
Каждый человек может восприниматься эстетически, и каждый объект может восприниматься эстетически, но не каждый объект красив. Что же это значит: объект красив?
Мы должны различать:
– субъективно-прекрасное;
– основание красоты в самой вещи;
– красивый объект.
Субъективно-прекрасное, которое также можно назвать формально-прекрасным, основывается на априорных формах и функциях субъекта, или на связях разума на основе априорных форм, и я разделяю его на прекрасное:
– (математического) пространства;
– причинности;
– материи (вещества);
– времени.
Формальная красота пространства выражается в форме объектов и в отношениях, в которых части объекта находятся с целым, а именно в регулярной форме и в симметрии.
Обычная форма – это, прежде всего, совокупность линий. Красивые линии – это прямая линия, круглая линия, прямая круглая линия (волнистая линия) и прямая извилистая линия (спираль).
Затем красота формы раскрывается в чистых фигурах геометрии и их частях, т.е. в равностороннем треугольнике, квадрате, прямоугольнике, шестиугольнике, круге, полукруге и эллипсе.
Кроме того, красота формы раскрывается в телах
Стереометрия, которые основаны на чистых фигурах геометрии, т.е. на пирамиде, кубе, столбе, сфере, конусе и цилиндре (колонне).
Наконец, симметрия проявляется в гармоничном расположении частей целого, то есть в правильном соотношении высоты к ширине и глубине, в правильном расстоянии между ними и в точном повторении частей в соответствующих точках.
Формальная красота причинности проявляется в равномерном внешнем движении, или в плавном переходе движения в более быстрое или более медленное, и особенно в соответствии движения намеченной цели, как грация.
Формальная красота материи, или вещества, прежде всего проявляется в цветах и в их композиции, в гармонии цветов. Наиболее ярко она проявляется в трех основных цветах: Желтый, красный и синий и три чистые смеси этих цветов: оранжевый, зеленый и фиолетовый, эти шесть цветов являются фиксированными точками длинного ряда цветовых нюансов, а также полюсами белого и черного. Еще приятнее, когда воображаемые шесть цветов присущи прозрачным жидкостям.
Затем она проявляется в чистоте тона, в благозвучии голоса.
Наконец, формальная красота времени раскрывается в регулярной последовательности одинаковых или разных моментов, т.е. в регулярной мере времени. Короткое соединение таких моментов – это бар, а соединение баров – это ритм.
В ходе этого трактата мне еще не раз придется коснуться темы субъективного-красивого, а затем рассмотреть ее дальнейшие разветвления. Здесь я заботился только о том, чтобы показать его основные ветви.
