скачать книгу бесплатно
7.
Причиной прекрасного теперь является то, что присуще вещи самой по себе, что соответствует субъективно прекрасному, или что заставляет субъекта объективировать ее как прекрасную.
Из этого само собой вытекает объяснение красивого объекта. Это продукт вещи в себе и субъективного – прекрасного, красивого.
Или прекрасный объект – это появление причины красоты, которая кроется в вещи самой по себе.
Отношение такое же, как и отношение вещи-в-себе к объекту в концепции в целом. Субъект прежде всего не производит что-то в вещи-в-себе, не расширяет и не ограничивает ее сущность; скорее, он лишь объективирует, в соответствии со своими формами, достоверно и точно вещь- в-себе. Но как сладость сахара или красный цвет марены, хотя и указывают на вполне определенные качества вещи самой по себе, не могут быть ей приписаны, так и красота предмета имеет свое основание в самой вещи, но сама по себе вещь не может быть названа красивой. Только объект может быть прекрасным, потому что только в нем могут соединиться основание прекрасного (вещь-в-себе) и субъективно-прекрасное (субъект).
Поэтому без духа человека прекрасное существовало бы так же мало, как без субъекта вообще существовал бы мир как концепция. Прекрасный объект стоит и падает вместе с субъективно-прекрасным в сознании человека, так же как объект стоит и падает вместе с субъектом. «Красивый» – это предикат, который, как и материальный (substantial), принадлежит только объекту.
С другой стороны, столь же верно, что независимо от субъективного-красивого, основание прекрасного существует; точно так же, независимо от субъекта, существует вещь в себе, основание внешнего вида. Но как здесь объект отпадает, так и там – прекрасный объект.
Если теперь, как мы помним, вещь-в-себе, независимая от субъекта, нематериальна, только сила, воля, то что тогда является основанием прекрасного, независимого от субъективно- прекрасного?
На это есть только один ответ: это гармоническое движение.
Мы видели в аналитике, что движение не может быть отделено от индивидуальной воли, что оно является ее единственным предикатом, с которым она стоит и падает. Поскольку это так, я до сих пор иногда говорил только о движении; ведь всегда было само собой разумеющимся, что оно основано на индивидуальной воле к жизни, на идее. Движение par excellence – это стремление, внутреннее его проявление, которое выражает себя в объекте как в форме и очертаниях (объективная сфера силы воли, которую она выполняет, задуманная в непрекращающемся движении), так и во внешнем движении, которое в высших идеях проявляется как движение конечностей, мимика, жизнь глаз, речь и песня.
Все стремления, все движения в мире можно проследить до первого движения, до распада простого единства на множественность. Это первое движение, поскольку оно было актом простого единства, обязательно было единым и гармоничным, а поскольку все остальные движения были и есть лишь его продолжения, каждое стремление вещи в себе также должно быть гармоничным на самом глубоком уровне, или, как мы хотим сказать в качестве предосторожности, оно должно быть гармоничным на самом глубоком уровне.
В механике небес и неорганической природе это также открыто проявляется. Если здесь равномерное стремление или стремление, являющееся результатом равномерно действующих усилий, может проявить себя чисто или, по крайней мере, по существу беспрепятственно, то мы всегда имеем дело с гармоничными или, если объективировать, с красивыми формами или красивыми внешними движениями. Так, тела мира движутся по эллипсам или параболам вокруг солнца; кристаллы, когда они могут беспрепятственно выстреливать вверх, совершенно прекрасны; снежинки – это шестигранные правильные звезды самых разнообразных форм; стеклянная пластинка, раскрашенная смычком скрипки, складывает лежащий на ней песок в великолепные фигуры; падающие или брошенные тела имеют красивое движение..
Безусловно, важно, что, согласно орфической философии, ребенок Диониса играл с кеглями, мячами и костями; ведь Дионис был творцом мира, богом, разводящим единство от множественности, и таким образом символически обозначалась правильная форма вселенной и ее гармоничное движение. Пифагорейская философия также основана на соответствии Вселенной субъективной красоте пространства и времени. —
Но даже в неорганическом царстве, где стремление воли единообразно и необычайно
просто, очевидно, что в борьбе индивидов друг с другом (отчасти в борьбе за существование) гармоничное внутреннее движение лишь в редких случаях может найти чистое выражение. В органическом царстве, где борьба за существование преобладает повсеместно и с гораздо большей интенсивностью, почти никакое стремление не может проявиться в чистом виде.
Иногда эта, иногда та часть предпочтительно стимулируется, воздействует, и результатом обычно является негармоничное движение целого. Кроме того, каждый индивидуум уже при зачатии получает более или менее атрофированное движение; ибо внутреннее движение организма уже не является единым, а представляет собой результат многих, и поскольку органы практически все содержатся в оплодотворенном яйце, а один орган может быть сильнее или слабее за счет другого, многие индивидуумы уже приходят в мир с нарушенным гармоничным движением.
Однако именно в органическом царстве мы находим самые красивые и самые прекрасные объекты. Это связано с тем, что, частично естественным, частично искусственным путем, вредные воздействия удерживаются вдали от организма именно тогда, когда он наиболее чувствителен и находится на самом важном этапе развития. Особенно на высших ступенях животного царства новый индивид на более или менее длительное время полностью отстраняется от борьбы за существование, поскольку родители ведут ее за него. Тогда почти все в неорганическом царстве трется и толкается друг о друга, а организмы могут развиваться в уступающих элементах (вода и воздух).
Таким образом, там, где в развитии организмов не было атрофии, а последующие вредные воздействия имели незначительное влияние, мы всегда видим красивых особей. Большинство растений растут как будто по художественному замыслу, а животные, за редким исключением, имеют правильное строение. С другой стороны, мы редко встречаем очень красивых людей, потому что нигде борьба за существование не ведется так ожесточенно, как в государстве, а род занятий и образ жизни редко позволяют гармонично сформировать целое.
Здесь также следует упомянуть искусственный инстинкт животных. В продуктах искусственного инстинкта, которыми мы так восхищаемся и восторгаемся, мы, по сути, восхищаемся лишь гармоничным движением, которое осталось за пределами истинной воли (здесь инстинкта). Так, пчела строит правильные шестигранные ячейки; дикарь- грубиян тоже придает своей хижине круг, квадрат или шестиугольник в качестве основной формы, но не с духом, а по демоническому импульсу.
Таким образом, мы возвращаемся к субъективно-прекрасному. Дух человека, в котором только и существует субъективно-прекрасное, есть, как мы знаем, лишь разделенное движение. Это часть прежнего целого движения, которое было гармоничным насквозь. Таким образом, можно сказать, что субъективно-прекрасное есть не что иное, как одностороннее, гармоничное движение, развивающееся в определенном направлении, которое стало нормой и зеркалом для всех движений в мире. Он был помещен, как бы, в святилище, вокруг которого все течет, но в которое они не могут проникнуть. Здесь он восседает на троне в безопасном спокойствии и суверенно определяет, что соответствует ему, а что нет, то есть что прекрасно, а что нет.
8.
Если мы немного присмотримся к красивым объектам в природе, мы редко встретим красивые твердые тела в неорганической сфере, по указанным причинам. Хорошо обоснованную» землю следует рассматривать как страшную застывшую борьбу. Лишь в исключительных случаях в природе встречаются чистые и полностью сформированные кристаллы. Они ясно показывают, что их толкали, пихали, и их стремления были ущемлены иным образом.
Особенно красиво движение брошенных круглых тел.
Отдельные горы и горные хребты отличаются чистыми очертаниями.
Вода почти всегда прекрасна. Море особенно красиво как в неподвижности, так и в движении, а его главная достопримечательность – цвет, который варьируется между глубочайшим синим и ярчайшим изумрудно-зеленым. Также следует упомянуть красивую форму водопадов, в целом струящуюся.
Очень красив воздух и многие явления в нем: голубой свод неба; облака различной формы; цвета неба и облаков на закате; альпенгаузы и голубой аромат вдали; тяга облаков; радуга;
северное сияние.
В органической природе мы сначала встречаем различные правильные клетки растений; затем отдельные деревья, такие как пальмы, сосны и ели; затем те растения, которые особенно четко демонстрируют симметричные отношения в расположении своих листьев и ветвей; затем множество листьев и цветы. Почти каждый цветок красив расположением листьев, правильной формой и расцветкой. Так же как и все плоды, которые смогли развиться без помех.
В животном царстве объекты красивы прежде всего благодаря своей симметричной структуре. Животное, разделенное посередине, почти всегда образует две равные половины. Лицо имеет два глаза, которые равноудалены от центра. Нос находится посередине, рот – аналогично, и так далее. Ноги, плавники и крылья всегда расположены попарно.
Затем некоторые формы или части тела необычайно красивы, как отдельные лошади, олени, собаки, как шея лебедя и т. д.
Следует также обратить внимание на цвета меха, оперения, панциря, глаз и грациозные движения многих животных, а также на чистые формы птичьих яиц.
Но прекрасен прежде всего прекрасный человек. При виде совершенно прекрасного человека в нашем сердце, как бутон розы, вспыхивает восторг. Он воздействует через поток своих линий, цвет кожи, волос и глаз, чистоту форм, грациозность движений и мелодичность голоса.
9.
Подводя итог, можно сказать, что субъект является судьей и определяет в соответствии со своими формами, что красиво, а что нет. Теперь вопрос заключается в следующем: Должен ли каждый человек считать красивый предмет красивым? Без сомнения! Даже если субъект является суверенным судьей красоты, он, тем не менее, полностью подчинен необходимости своей природы и должен объективировать каждую причину красоты в самой вещи как прекрасную: он не может поступить иначе. Единственным условием является то, чтобы воля оценивающего субъекта находилась в эстетическом состоянии, то есть была совершенно незаинтересованной в объекте. Если воля изменяет это отношение, если, например, при оценке форм женщины половой инстинкт отходит на второй план перед различающим субъектом, то общезначимое суждение уже невозможно. Если, с другой стороны, воля остается в чистоте эстетического отношения, то субъект может ошибаться только в том случае, если он плохо организован. Такие люди, однако, не имеют права голоса.
Единственное, что здесь имеет значение, это формирование так называемого чувства прекрасного (модификация способности суждения), которое выносит свой вердикт неподкупно, по законам субъективно-прекрасного. Как и способность суждения, она имеет бесчисленные градации и, подобно последней, может быть усовершенствована, причем эти модификации передаются по наследству. Оно может проявляться односторонне как чувство формы, чувство цвета, музыкальный слух; но то, что оно объявляет прекрасным в идеальном состоянии, прекрасно, даже если множество людей со слабым чувством красоты или с заинтересованным сердцем восстают против его суждения. Как человек, который судит по своей воле, по своей склонности, я могу предпочесть Рейн озеру Комо; как чисто эстетический судья, однако, я должен отдать предпочтение последнему.
Истинное чувство прекрасного никогда не ошибается. Он должен ставить круг выше треугольника, прямоугольник выше квадрата, Средиземное море выше Северного, красивого мужчину выше красивой женщины; он не может судить иначе, ибо судит по четким и неизменным законам.
10.
Мы видели, что основанием прекрасного в вещи самой по себе, независимо от субъекта, является внутреннее гармоничное движение, которое можно назвать не прекрасным, а только гармоничным, ровным. Красивым может быть только объект. Если мы теперь постигнем себя непосредственно в самосознании, как вещь в себе, или если мы постигнем волю другого человека, постигнутую в гармоничном движении, которое происходит здесь как совершенно особое взаимодействие воли и духа, то мы вполне можем говорить о гармоничной воле или, если мы соединим волю и дух, согласно употреблению языка, как душу, о гармоничной душе. Для этого, однако, обычно используют выражение «прекрасная душа». Это выражение неверно. Тем не менее, поскольку он уже однажды натурализовался, мы хотим его сохранить. Под прекрасной душой подразумевается та идея человека, чья воля находится в особом отношении к духу, так что она всегда движется умеренно. Если он теряет центр тяжести из-за депрессии
или страсти, то вскоре снова находит его, и не прерывисто, а плавно.
11.
Я очень легко могу определить уродство. Уродливым является все, что не соответствует законам субъективной красоты. Уродливый объект, как и красивый объект, как и любой другой объект, можно рассматривать с эстетической точки зрения.
12.
Возвышенное обычно помещают рядом с прекрасным как нечто подобное или родственное ему, что неверно. Это особое состояние человека, и поэтому всегда следует говорить о возвышенном состоянии человека. Это двойное движение. Сначала воля колеблется между страхом смерти и презрением к ней, с явным перевесом в сторону последнего, а когда последнее побеждает, она переходит к эстетическому созерцанию. Человек отталкивается от объекта, отталкивает его от себя, а затем изливается в восхищении.
Возвышенному состоянию свойственно то, что в большинстве случаев оно всегда порождает себя заново, то есть проходит через свои части, или, другими словами, мы лишь с трудом сохраняем себя в его последней части. Снова и снова мы погружаемся из созерцания в борьбу между страхом смерти и презрением к ней, и снова и снова мы становимся созерцателями, на более или менее длительное время.
Объект, который возвышает нас над собой, никогда не бывает возвышенным. Однако если мы считаем, что это правда, и называем определенные объекты возвышенными только потому, что они легко вызывают у нас чувство возвышенности, то возражений против такого обозначения нет.
С этой точки зрения объекты очень правильно разделить на:
– динамически возвышенные
– математически возвышенный.
Динамически возвышенными являются все природные явления, которые угрожают самой сути человека, его воле к жизни. В пустыне, на пустырях, которые не могут дать никакого питания, на берегу бурного моря, перед огромными водопадами, во время грозы и т. д. человек легко впадает в возвышенное состояние, потому что он смотрит смерти в глаза, но знает, что находится в большой или полной безопасности. Он ясно осознает опасность, в которой он находится; однако, из-за своей безопасности, в нем возникает заблуждение, что он не сможет противостоять опасности, если она нависнет над ним. Совершенно безразлично, из каких убеждений он черпает предполагаемую силу, верит ли он в свое бессмертие, знает ли, что его держит рука всеблагого Бога, презирает ли он жизнь и жаждет смерти, или в нем вообще не происходит никаких рассуждений, и он бессознательно поднимается над опасностью.
Легко заметить, что большинство людей возвышаются только благодаря обману. Многим нужно сначала показать, что нет никакой опасности даже отдаленно, и все же у них не хватает сил даже на очень короткое время войти в созерцательное состояние, но они испытывают постоянный страх и желание выйти. Как мало тех, кто способен полностью посвятить себя наслаждению мощной грозой! Они делают это, как жадный игрок в лотерею, который постоянно рассматривает самый невероятный случай. Точно так же лишь очень редко человек в открытом море встречает шторм в истинно приподнятом настроении. Если же буря прошла благополучно, человек соберет воедино отдельные вещи, которые он видел во время самого всепоглощающего страха, и после этого с удовольствием возвысится над собой.
Математически возвышенными являются те объекты, которые сводят нас к небытию, показывают нашу ничтожность по отношению к миру в целом и обращают наше внимание на краткость и быстротечность нашей жизни, в отличие от так называемой вечности мира, или, как говорит Кабанис, от вечной молодости природы. Из этого состояния унижения, страха, даже отчаяния мы поднимаемся над собой, в зависимости от нашего образования, через самые разнообразные размышления и становимся созерцателями. Идеалист из школы Канта настраивается на мысль: Время и пространство находятся во мне, вселенная так неизмеримо велика только в моей голове, вещь сама по себе не имеет протяженности, а переход видимости во времени – обман; пантеист думает: я сам есть эта необъятная вселенная и бессмертен: hae omnes creaturae in totum ego sum et praeter me aliud ens non est; благочестивый христианин думает: все волосы на моей голове подсчитаны, я нахожусь в руке верного Отца.
13
Возвышенное состояние основано на мнимом качестве воли, твердости или бесстрашии, и возникает благодаря самообману. Если же воля действительно бесстрашна и тверда, то возвышенность, которую здесь следует определить просто как презрение к смерти, присуща самой вещи, и можно с полным правом говорить о возвышенных характерах.
Я выделяю три типа возвышенных персонажей:
– герой,
– мудрец,
– мудрый герой.
В серьезных ситуациях герой полностью осознает, что его жизнь действительно находится под угрозой, и хотя он любит ее, он без колебаний откажется от нее в случае необходимости. Герой – это каждый солдат в огне, преодолевший страх смерти, и каждый, кто ставит свою жизнь на кон, чтобы спасти другого.
Мудрый человек осознал никчемность жизни, которую так метко выразил Иисус сын Сираха:
Жалко жизнь всех людей от чрева матери до погребения в земле, которая является матерью всех нас. Всегда есть беспокойство, страх, надежда и, наконец, смерть;
и это знание) разожгло его волю. Последнее является непременным условием для мудреца, которого мы имеем в виду, потому что реальное возвышение над жизнью является единственным критерием возвышенности. Простое признание того, что жизнь ничего не стоит, не может принести сладкий плод смирения.
Самый возвышенный персонаж – это мудрый герой. Он стоит на позициях мудреца, но не ожидает, подобно последнему, смерти в покорности, а рассматривает свою жизнь как ценное оружие для борьбы за благо человечества. Он умирает с мечом в руке (в переносном или реальном смысле) за идеалы человечества, и в каждую минуту своего существования он готов пожертвовать добром и кровью ради их осуществления. Мудрый герой – это чистейшее явление на нашей земле; один только вид его возвышает других людей, потому что они находятся в иллюзии, что они, именно потому, что они тоже люди, обладают такой же способностью страдать и умирать за других, как и он. Он обладает самой прекрасной индивидуальностью и живет истинной, благословенной жизнью:
Ибо если с ним случится несчастье, В чем дело?
14.
Ближайшим родственником возвышенного состояния является юмор. Однако прежде чем дать ему определение, давайте разберемся в природе юмориста.
Выше мы выяснили, что истинный мудрец должен быть выше жизни, что его воля должна быть воспламенена осознанием никчемности жизни. Если только это признание присутствует, не переходя, так сказать, в кровь, демона или также: если воля, как дух, признает, что она никогда не найдет в жизни удовлетворения, которого ищет, но если в следующий момент она жадно обнимает жизнь тысячей рук, то истинный мудрец никогда не появится.
Эти странные отношения между волей и духом лежат в основе природы юмориста.
Юморист не может постоянно находиться на ясной вершине, где стоит мудрец.
Обычный человек полностью поглощен жизнью, он не ломает голову над миром, он не спрашивает себя ни: откуда я пришел, ни: куда я иду? Он всегда твердо помнит о своих земных целях. Мудрый же человек живет в узкой сфере, которую он очертил вокруг себя, и – какими средствами, совершенно безразлично – прояснил себя и мир. Каждый из них прочно опирается на себя. А вот юморист – нет. Он вкусил покой мудреца; он ощутил блаженство эстетического состояния; он был гостем за столом богов; он жил в эфире прозрачной ясности. И все же непреодолимая сила влечет его обратно в грязь мира. Он убегает от этого, потому что может одобрить только одно стремление – стремление к покою в могиле, и…
Но снова и снова сирены заманивают его обратно в водоворот, и он танцует и прыгает в знойном зале, глубоко желая покоя и мира в своем сердце; ведь его можно назвать ребенком ангела и дочерью людей. Он принадлежит двум мирам, потому что у него не хватает сил отказаться от одного из них. В пиршественном зале богов его чистую радость нарушает зов снизу, и если он бросается в объятия похоти внизу, тоска по верху лишает его чистого наслаждения. Таким образом, его демон мечется туда-сюда и чувствует себя как бы
разорванным на части. Основное настроение юмориста – это вялость.
Но что в нем не колеблется и не дрожит, что стоит твердо, как скала, за что он ухватился и не отпустит, так это осознание того, что смерть предпочтительнее жизни, «что день смерти лучше дня рождения». Он не мудрец, тем более не мудрый герой, но он тот, кто полностью признает величие этих благородных, возвышенность их характера, и полностью и всецело ощущает блаженное чувство, которое их наполняет. Он носит их в себе как идеал и знает, что, поскольку он человек, он может реализовать этот идеал в себе, когда – действительно, когда – «солнце встанет благоприятно, чтобы приветствовать планеты».
От этого и от твердого осознания того, что смерть предпочтительнее жизни, он поднимается от своей вялости и возвышается над самим собой. Теперь он свободен от неприятных ощущений, и теперь, что очень важно, его собственное состояние, от которого он сбежал, становится для него конкретным. Он соизмеряет его с состоянием своего идеала и улыбается глупости его половинчатого измерения: ведь смех всегда возникает, когда мы обнаруживаем несоответствие, то есть когда мы измеряем что-то духовным мерилом и находим его слишком коротким или слишком длинным. Войдя в гениальное отношение к собственному состоянию, он не упускает из виду, что скоро снова впадет в смехотворную глупость, потому что знает силу своей любви к миру, и поэтому только один глаз смеется, другой плачет; теперь рот шутит, а сердце кровоточит и хочет разорваться; теперь глубочайшая серьезность скрывается под маской веселости.
Таким образом, юмор – это очень странное и весьма своеобразное двойное движение.
Первая его часть – это неприятное качание туда-сюда между двумя мирами, а вторая – не чисто созерцательное состояние. В нем воля также колеблется между полной свободой от недовольства и слезливой меланхолией.
То же самое происходит, когда юморист смотрит на мир. Он безмолвно возлагает свой идеал на каждую внешность в ней, и ни одна из них не покрывает его. Тогда он должен улыбнуться. Но вскоре он вспоминает, как сильно притягивает жизнь, как невыразимо трудно от нее отказаться, ведь мы все насквозь пропитаны жаждой жизни. Теперь он думает, говорит или пишет о других так же восхитительно мягко, как судит о себе, и со слезами на глазах, улыбаясь, шутя, с подрагивающими губами, его сердце почти разрывается от жалости к людям:
«Все страдания человечества касаются только его» (Гете.)
Поскольку юмор может проявляться в каждом характере, в каждом темпераменте, он всегда будет иметь индивидуальную окраску. Я вспоминаю сентиментального Стерна, оборванного Гейне, сухого Шекспира, темпераментного Жан-Поля и рыцарственного Сервантеса.
Очевидно, что юморист, как никто другой из смертных, подходит для того, чтобы стать настоящим мудрецом. Как только непогрешимое знание каким-то образом воспламеняется в воле, шутка слетает с улыбающихся губ, и оба глаза становятся серьезными. Затем юморист, как и герой, мудрец и мудрый герой, переходит из эстетической области полностью в этическую.
15.
Комикс имеет несколько точек соприкосновения с прекрасным и одну – с юмором. Я делю комикс на:
– чувственно-комический,
– абстрактно-комический.
С чувственно-комическим мы должны проводить различие:
– субъективный стандарт,
– комический объект, и
– комическое состояние воли.
Субъективный стандарт, необходимое условие для комического в целом, для чувственно- комического – это субъективный стандарт. Для чувственно-комического непременным условием комического в целом является нормальная фигура с определенными движениями (конечностей, мимики, глаз), или, если только движения, оторванные, как бы, от объекта: слова и звуки, оценивается, в среднем, нормальная манера говорить или петь.
Обе нормы, хотя и имеют довольно широкую сферу применения, не зависят от произвола. Они представляют собой текучее среднее, которое получается не механическим путем, а путем «динамического эффекта» от всех видов человеческих существ и естественного способа отдачи
себя их личностями. Здесь уже кроется осуждение любой шкалы, полученной односторонним способом. Но в этом также кроется большая разница между субъективным стандартом для чувственно комического и стандартом для прекрасного. Первый – текучий, второй – фиксированный. Круг, который в какой-то момент лишь очень незначительно выходит за пределы раз и навсегда определенной формы, уже не прекрасен. С другой стороны, довольно широкие рамки для стандартов комического компенсируются тем, что объект является комическим только в том случае, если измерение с помощью стандартов также приводит к довольно большому расхождению, которое, конечно же, должно выходить за рамки.
Прекрасное или безобразное не имеет никакого отношения к комическому. Объект может быть очень красивым и в то же время комичным; он может быть очень уродливым, но не комичным; наконец, он может быть уродливым и комичным. Следует также отметить, что большие телесные уродства действительно имеют комический эффект (о чем ежедневно свидетельствует смех и насмешки над грубиянами), но комическое тут же заглушается жалостью к более тонким натурам.
16.
Теперь комичным является каждый объект, который не соответствует субъективному стандарту, то есть который, будучи приведенным к нему, либо настолько уступает, либо настолько превосходит его, что возникает значительное расхождение.
Как субъективный стандарт красоты, имеющий интенцию определенности, существенно отличается от стандарта комического, так и субъект находит объект комическим совсем не так, как он находит его красивым. Объект прекрасен, когда он соответствует субъективному прекрасному; объект, с другой стороны, комичен, когда он соответствует субъективному прекрасному. объект является смешным, если он не соответствует субъективному стандарту.
Таким образом, комическое в своем отношении к стандарту является отрицательным, как и безобразное, поэтому я также должен воздержаться от определения субъективного стандарта. Чувственно-комическое лучше всего считывается с самих комических объектов.
Я разделяю чувственно-комическое, как и субъективно-прекрасное, на комичность:
– пространства,
– причинности,
– субстанции (материи),
– времени.
