Во весь голос. Стихотворения и поэмы

Прощанье

В авто,последний франк разменяв.– В котором часу на Марсель? —Парижбежит,провожая меня,во всейневозможной красе.Подступайк глазам,разлуки жижа,сердцемнесантиментальностью расквась!Я хотел быжитьи умереть в Париже,если б не былотакой земли —Москва.1925

Бродвей

Асфальт – стекло.Иду и звеню.Леса и травинки —сбриты.На северс югаидут авеню,на запад с востока —стриты.А между —(куда их строитель завез!) —доманевозможной длины.Одни домадлиною до звезд,другие —длиной до луны.Янкиподошвами шлепатьленив:простойи курьерский лифт.В 7 часовчеловечий прилив,в 17 часов —отлив.Скрежещет механика,звон и гам,а людинемые в звоне.И лишь замедляютжевать чуингам,чтоб бросить:«Мек моней?»Мамашагрудьребенку дала.Ребенок,с каплями из носу,сосеткак будтоне грудь, а долла́р —занятсерьезнымбизнесом.Работа окончена.Тело обвейв сплошнойэлектрический ветер.Хочешь под землю —бери собвей,на небо —бери элевейтер.Вагоныедути дымам под рост,и в пяткахдомовьихтрутся,и вынесутхвостна Бруклинский мост,и спрячутв норыпод Гудзон.Тебя ослепило,тыосовел.Но,как барабанная дробь,из тьмыпо темени:«Кофе Максве́лгудту ди ласт дроп».А лампыкак станутночь копать,ну, я доложу вам —пламечко!Налево посмотришь —мамочка мать!Направо —мать моя мамочка!Есть что поглядеть московской братве.И за́ деньв конец не дойдут.Это Нью-Йорк.Это Бродвей.Гау ду ю ду!Я в восторгеот Нью-Йорка города.Нокепчонкуне сдерну с виска.У советскихсобственная гордость:на буржуевсмотрим свысока.6 августа 1925 г., Нью-Йорк

Домой!

Уходите, мысли, восвояси.Обнимись,души и моря глубь.Тот,кто постоянно ясен, —тот,по-моему,просто глуп.Я в худшей каютеиз всех кают —всю ночь надо мноюногами куют.Всю ночь,покой потолка возмутив,несется танец,стонет мотив:«Маркита,Маркита,Маркита моя,зачем ты,Маркита,не любишь меня…»А зачемлюбить меня Марките?!У меняи франков даже нет.А Маркиту(толечко моргните!)за́ сто франковпрепроводят в кабинет.Небольшие деньги —поживи для шику —нет,интеллигент,взбивая грязь вихров,будешь всучивать ейшвейную машинку,по стежкамстрочащуюшелка стихов.Пролетарииприходят к коммунизмунизом —низом шахт,серпови вил, —я жс небес поэзиибросаюсь в коммунизм,потому чтонет мнебез него любви.Все равно —сослался сам яили послан к маме —слов ржавеет сталь,чернеет баса медь.Почемупод иностранными дождямивымокать мне,гнить мнеи ржаветь?Вот лежу,уехавший за воды,леньюеле двигаюмоей машины части.Я себясоветским чувствуюзаводом,вырабатывающим счастье.Не хочу,чтоб меня, как цветочек с полян,рвалипосле служебных тя́гот.Я хочу,чтоб в дебатахпотел Госплан,мне даваязадания на год.Я хочу,чтоб над мысльювремен комиссарс приказанием нависал.Я хочу,чтоб сверхставками спе́цаполучалолюбовищу сердце.Я хочу,чтоб в конце работызавкомзапирал мои губызамком.Я хочу,чтоб к штыкуприравняли перо.С чугуном чтоби с выделкой сталио работе стихов,от Политбюро,чтобы делалдоклады Сталин.«Так, мол,и так…И до самых верховпрошлииз рабочих нор мы:в СоюзеРеспубликпониманье стиховвышедовоенной нормы…»1925

Сергею Есенину

Вы ушли,как говорится,в мир иной.Пустота…Летите,В звёзды врезываясь.Ни тебе аванса,ни пивной.Трезвость.Нет, Есенин,этоне насмешка.В горлегоре комом —не смешок.Вижу —взрезанной рукой помешкав,собственныхкостейкачаете мешок.– Прекратите!Бросьте!Вы в своём уме ли?Дать,чтоб щёкизаливалсмертельный мел?!Вы жтакоезагибать умели,что другойна светене умел.Почему?Зачем?Недоуменье смяло.Критики бормочут:– Этому винато…да сё…а главное,что смычки мало,в результатемного пива и вина. —Дескать,заменить бы вамбогемуклассом,класс влиял на вас,и было б не до драк.Ну, а класс-тожаждузаливает квасом?Класс – он тожевыпить не дурак.Дескать,к вам приставить быкого из напостов —стали бсодержаниемпремного одарённей.Вы быв деньписалистрок по сто,утомительнои длинно,как Доронин.А по-моему,осуществисьтакая бредь,на себя быраньше наложили руки.Лучше ужот водки умереть,чем от скуки!Не откроютнампричин потерини петля,ни ножик перочинный.Может,окажисьчернила в «Англетере»,венырезатьне было б причины.Подражатели обрадовались:бис!Над собоючуть не взводрасправу учинил.Почему жеувеличиватьчисло самоубийств?Лучшеувеличьизготовление чернил!Навсегдатеперьязыкв зубах затворится.Тяжелои неуместноразводить мистерии.у народа,у языкотворца,умерзвонкийзабулдыга подмастерье.И несутстихов заупокойный лом,с прошлыхс похоронне переделавши почти.В холмтупые рифмызагонять колом —разве такпоэтанадо бы почтить?Вами памятник ещё не слит, —где он,бронзы звонили гранита грань? —а к решёткам памятиужепонанеслипосвященийи воспоминаний дрянь.Ваше имяв платочки рассоплено,ваше словослюнявит Собинови выводитпод берёзкой дохлой —«Ни слова,о дру-уг мой,ни вздо-о-о-о-ха».Эх,поговорить бы иначес этим самымс Леонидом Лоэнгринычем!Встать бы здесьгремящим скандалистом:– Не позволюмямлить стихи мять! —Оглушить быихтрёхпалым свистомв бабушкуи в бога душу мать!Чтобы разнесласьбездарнейшая погань,раздуваятемьпиджачных парусов,чтобыврассыпнуюразбежался Коган,встреченныхувечапиками усов.Дряньпока чтомало поредела.Дела много —только поспевать.Надожизньсначала переделать,переделав —можно воспевать.Это время —Трудновато для пера,Но скажите,вы,калеки и калекши,где,когда,какой великий выбиралпуть,чтобы протоптаннейи легше?Слово —полководецчеловечьей силы.Марш!Чтоб времясзадиядрами рвалось.К старым днямчтоб ветромотносилотолькопутаницу волос.Для веселияпланета нашамало оборудова —на.Надовырватьрадостьу грядущих дней,В этой жизнипомеретьне трудно.Сделать жизньЗначительно трудней.1926

Товарищу Нетте – пароходу и человеку

Я недаром вздрогнул.Не загробный вздор.В порт,горящий,как расплавленное лето,разворачивалсяи входилтоварищ «ТеодорНетте».Это – он.Я узнаю́ его.В блюдечках-очках спасательных кругов.– Здравствуй, Нетте!Как я рад, что ты живойдымной жизнью труб,канатови крюков.Подойди сюда!Тебе не мелко?От Батума,чай, котлами покипел…Помнишь, Нетте, —в бытность человекомты пивал чаисо мною в дипкупе?Медлил ты.Захрапывали сони.Глазкосяв печати сургуча,напролетболтал о Ромке Якобсонеи смешно потел,стихи уча.Засыпал к утру.Курокаж палец свел…Суньтеся —кому охота!Думал ли,что через год всеговстречусь яс тобою —с пароходом.За кормой лунища.Ну и здо́рово!Залегла,просторы на́двое порвав.Будто на́векза собойиз битвы коридоровойтянешь след героя,светел и кровав.В коммунизм из книжкиверят средне.«Мало ли,что можнов книжке намолоть!»А такое —оживит внезапно «бредни»и покажеткоммунизмаестество и плоть.Мы живем,зажатыежелезной клятвой.За нее —на крест,и пулею чешите:это —чтобы в миребез Россий,без Латвий,жить единымчеловечьим общежитьем.В наших жилах —кровь, а не водица.Мы идемсквозь револьверный лай,чтобы,умирая,воплотитьсяв пароходы,в строчкии в другие долгие дела.Мне бы жить и жить,сквозь годы мчась.Но в конце хочу —других желаний нету —встретить я хочумой смертный частак,как встретил смертьтоварищ Нетте.15 июля 1926 г., Ялта

Стихи о советском паспорте

Я волком бывыгрызбюрократизм.К мандатампочтения нету.К любымчертям с матерямикатисьлюбая бумажка.Но эту…По длинному фронтукупеи каютчиновникучтивыйдвижется.Сдают паспорта,и яСдаюмоюпурпурную книжицу.К одним паспортам —улыбка у рта.К другим —отношение плевое.С почтеньемберут, например,паспортас двухспальныманглийским левою.Глазамидоброго дядю выев,не переставаякланяться,берут,как будто берут чаевые,Паспортамериканца.На польский —глядят,как в афишу коза.На польский —выпяливают глазав тугойполицейской слоновости —откуда, мол,и что это загеографические новости?И не повернувголовы кочани чувствникакихне изведав,берут,не моргнув,паспорта датчани разныхпрочихшведов.И вдруг,как будтоожогам,ротскривилогосподину.Этогосподин чиновникберетмоюкраснокожую паспортину.Берет —как бомбу,берет —как ежа,как бритвуобоюдоострую,берет,как гремучуюв 20 жалзмеюдвухметроворостую.Моргнулмногозначащеглаз носильщика,хоть вещиснесет задаром вам.Жандармвопросительносмотрит на сыщика,сыщикна жандарма.С каким наслажденьемжандармской кастойя был быисхлестан и распятза то,что в руках у менямолоткастый,серпастыйсоветский паспорт.Я волком бывыгрызбюрократизм.К мандатампочтения нету.К любымчертям с матерямикатисьлюбая бумажка.Но эту…Ядостаюиз широких штаниндубликатомбесценного груза.Читайте,завидуйте,я —гражданинСоветского Союза.1929

Стихи для детей

Что такое хорошо и что такое плохо?

Крошка сынк отцу пришёл,и спросила кроха:– Что такоехорошои что такоеплохо? —У менясекретов нет, —слушайте, детишки, —папы этогоответпомещаюв книжке.– Если ветеркрыши рвет,еслиград загрохал, —каждый знает —это вотдля прогулокплохо.Дождь покапали прошёл.Солнцев целом свете.Это —очень хорошои большими детям.Еслисынчернее ночи,грязь лежитна рожице, —ясно,этоплохо оченьдля ребячьейкожицы.Еслимальчиклюбит мылои зубной порошок,этот мальчикочень милый,поступает хорошо.Если бьётдрянной драчунслабого мальчишку,я такогоне хочудажевставить в книжку.Этот вот кричит:– Не трожьтех,кто меньше ростом! —Этот мальчиктак хорош,загляденье просто!Если тыпорвал подрядкнижицуи мячик,октябрята говорят:плоховатый мальчик.Если мальчиклюбит труд,тычетв книжкупальчик,про такогопишут тут:онхороший мальчик.От вороныкарапузубежал, заохав.Мальчик этотпросто трус.Этоочень плохо.Этот,хоть и сам с вершок,споритс грозной птицей.Храбрый мальчик,хорошо,в жизнипригодится.Этотв грязь полези рад,что грязна рубаха.Про такогоговорят:он плохой,неряха.Этотчистит валенки,моетсамгалоши.Он,хотя и маленький,но вполне хороший.Помниэтокаждый сын.Знайлюбой ребёнок:вырастетиз сынасвин,если сын —свиненок.Мальчикрадостный пошёл,и решила кроха:«Будуделать —хорошо,и не буду —плохо».1925

Что ни страница – то слон, то львица

Льва показываю я,посмотрите нате —он теперь не царь зверья,просто председатель.Этот зверь зовётся лама.Лама дочьи лама мама.Маленький пеликани пеликан-великан.Как живые в нашей книжкеслон,слонихаи слонишки.Двух- и трёхэтажный рост,с блюдо уха оба,впереди на морде хвостпод названьем «хобот».Сколько им еды, питья,сколько платья снашивать!Даже ихнее дитяростом с папу с нашего.Всех прошу посторониться,разевай пошире рот, —для таких мала страница,дали целый разворот.Крокодил. Гроза детей.Лучше не гневите.Только он сидит в водеи пока не виден.Вот верблюд, а на верблюдевозят кладьи ездят люди.Он живёт среди пустынь,ест невкусные кусты,он в работе круглый год —он,верблюд,рабочий скот.Кенгуру.Смешная очень.Руки вдвое короче.Но за этоу нейноги вдвое длинней.Жираф-длинношейка —емуникакдля шеи не выбрать воротника.Жирафке лучше:жирафу-матьестьжирафёнкуза что обнимать.Обезьянсмешнее нет.Что сидеть как статуя?!Человеческий портрет,даром что хвостатая.Зверю холодно зимой.Зверик из Америки.Видел всех.Пора домой.До свиданья, зверики!1926

Кем быть?

У меня растут года,будет и семнадцать.Где работать мне тогда,чем заниматься?Нужные работники —столяры и плотники!Сработать мебель мудрено:сначаламыберём бревнои пилим доскидлинные и плоские.Эти доскивот такзажимаетстол-верстак.От работыпилараскалилась добела.Из-под пилкисыплются опилки.Рубанокв руки —работа другая:сучки, закорюкирубанком стругаем.Хороши стружки —жёлтые игрушки.А еслинужен шар намкруглый очень,на станке токарномкруглое точим.Готовим понемножкуто ящик,то ножку.Сделали вот столькостульев и столиков!Столяру хорошо,а инженеру —лучше,я бы строить дом пошёл —пусть меня научат.Ясначаланачерчудомтакой,какой хочу.Самое главное,чтоб было нарисованозданиеславное,живое словно.Это будетперёд,называется фасад.Этокаждый разберёт —это ванна,это сад.План готов,и вокругсто работна тыщу рук.Упираются лесав самые небеса.Где трудна работка,тамвизжит лебёдка;подымает балки,будто палки.Перетащит кирпичи,закалённые в печи́.По крыше выложили жесть.И дом готов,и крыша есть.Хороший дом,большущий домна все четыре стороны,и заживут ребята в нёмудобно и просторно.Инженеру хорошо,а доктору —лучше,я б детей лечить пошёл —пусть меня научат.Я приеду к Пете,я приеду к Поле.– Здравствуйте, дети!Кто у вас болен?Как живёте,как животик? —Погляжуиз очковкончики язычков.– Поставьте этот градусникпод мышку, детишки! —И ставят дети радостноградусник под мышки.– Вам быочень хорошопроглотить порошоки микстуруложечкойпить понемножечку.Вамв постельку лечьпоспать бы,вам —компрессик на живот,и тогдау васдо свадьбывсё, конечно, заживёт.Докторам хорошо,а рабочим —лучше,я б в рабочие пошёл,пусть меня научат.Вставай!Иди!Гудок зовёт —и мы приходим на завод.Народа – уйма целая,тысяча двести.Чего один не сделает —сделаем вместе.МожемЖелезоножницами резать,краном висящимтяжести тащим;молот паровойгнёт и рельсы травой.Олово плавим,машинами правим.Работа всякогонужна одинаково.Я гайки делаю,а тыдля гайкиделаешь винты.И идётработа всехпрямо в сборочный цех.Болты,лезьтев дыры ровные,частивместесбейогромные.Там —дым,здесь —гром.Гро —мимвесьдом.И вотвылазит паровоз,чтоб васи наси нёси вёз.На заводе хорошо,а в трамвае —лучше,я б кондуктором пошёл,пусть меня научат.Кондукторамезда везде.С большою сумкой кожанойему всегда,ему весь деньв трамваях ездить можно.– Большие и дети,берите билетик,билеты разные,бери любые —зелёные,красныеи голубые. —Ездим рельсами.Окончилась рельса,и слезли у леса мы —садисьи грейся.Кондуктору хорошо,а шофёру —лучше,я б в шофёры пошёл,пусть меня научат.Фырчит машина скорая,летит скользя,хороший шофёр я —сдержать нельзя.Только скажите,вам куда надо —без рельсыжителейдоставлю на дом.Е —дем,ду —дим:«С пу —тиуй —ди!»Быть шофёром хорошо,а лётчиком —лучше,я бы в лётчики пошёл —пусть меня научат.Наливаю в бак бензин,завожу пропеллер.«В небеса, мотор, вези,чтобы птицы пели».Бояться не надони дождя,ни града.Облетаю тучку,тучку-летучку.Белой чайкой паря,полетел за моря.Без разговоруоблетаю гору.«Вези, мотор,чтоб нас довёздо звезди до луны,хотя лунаи масса звёздот нас отдалены».Лётчику хорошо,а матросу —лучше,я б в матросы пошёл —пусть меня научат.У меня на шапке лента,на матроске —якоря.Я проплавал это лето,океаны покоря.Напрасно, волны, скачете —морской дорожкой,на реях и по мачтекарабкаюсь кошкой.Сдавайся, ветер вьюжный,сдавайся, буря скверная, —откроюполюсЮжный,а Северный —наверное.Книгу переворошив,намотай себе на ус —все работы хороши,выбирайна вкус!1928

Поэмы

Облако в штанах

ТетраптихВашу мысль,мечтающую на размягченном мозгу,как выжиревший лакей на засаленнойкушетке,буду дразнить об окровавленный сердцалоскут;досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий,У меня в душе ни одного седого волоса,и старческой нежности нет в ней!Мир огро́мив мощью голоса,иду – красивый,двадцатидвухлетний.Нежные!Вы любовь на скрипки ложите.Любовь на литавры ложит грубый.А себя, как я, вывернуть не можете,чтобы были одни сплошные губы!Приходи́те учиться —из гостиной батистовая,чинная чиновница ангельской лиги.И которая губы спокойно перелистывает,как кухарка страницы поваренной книги.Хотите —буду от мяса бешеный– и, как небо, меняя тона —хотите —буду безукоризненно нежный,не мужчина, а – облако в штанах!Не верю, что есть цветочная Ницца!Мною опять славословятсямужчины, залежанные, как больница,и женщины, истрепанные, как пословица.1Вы думаете, это бредит малярия?Это было,было в Одессе.«Приду в четыре», – сказала Мария.Восемь.Девять.Десять.Вот и вечерв ночную жутьушел от окон,хмурый,декабрый.В дряхлую спину хохочут и ржутканделябры.Меня сейчас узнать не могли бы:жилистая громадинастонет,корчится.Что может хотеться этакой глыбе?А глыбе многое хочется!Ведь для себя не важнои то, что бронзовый,и то, что сердце – холодной железкою.Ночью хочется звон свойспрятать в мягкое,в женское.И вот,громадный,горблюсь в окне,плавлю лбом стекло окошечное.Будет любовь или нет?Какая —большая или крошечная?Откуда большая у тела такого:должно быть, маленький,смирный любёночек.Она шарахается автомобильных гудков.Любит звоночки коночек.Еще и еще,уткнувшись дождюлицом, в его лицо рябое,жду,обрызганный громом городского прибоя.Полночь, с ножом мечась,догна́ла,зарезала, —вон его!Упал двенадцатый час,как с плахи голова казненного.В стеклах дождинки серыесвылись,гримасу громадили,как будто воют химерыСобора Парижской Богоматери.Проклятая!Что же, и этого не хватит?Скоро криком издерется рот.Слышу:тихо,как больной с кровати,спрыгнул нерв.И вот, —сначала прошелсяедва-едва,потом забегал,взволнованный,четкий.Теперь и он и новые двамечутся отчаянной чечеткой.Рухнула штукатурка в нижнем этаже.Нервы —большие,маленькие,многие! —скачут бешеные,и ужеу нервов подкашиваются ноги!А ночь по комнате тинится и тинится, —из тины не вытянутьсяотяжелевшему глазу.Двери вдруг заляскали,будто у гостиницыне попадает зуб на́ зуб.Вошла ты,резкая, как «нате!»,муча перчатки замш,сказала;«Знаете —я выхожу замуж».Что ж, выходи́те,Ничего.Покреплюсь.Видите – спокоен как!Как пульспокойника.Помните?Вы говорили:Джек Лондон,деньги,любовь,страсть», —а я одно видел:вы – Джиоконда,которую надо украсть!И украли.Опять влюбленный выйду в игры,огнем озаряя бровей за́гиб.Что же!И в доме, который выгорел,иногда живут бездомные бродяги!Дра́зните?«Меньше, чем у нищего копеек,у вас изумрудов безумий».Помните!Погибла Помпея,когда раздразнили Везувий!Эй!Господа!Любителисвятотатств,преступлений,боен, —а самое страшноевидели —лицо мое,когдаяабсолютно спокоен?И чувствую —«я»для меня мало́.Кто-то из меня вырывается упрямоAllo!Кто говорит?Мама?Мама!Ваш сын прекрасно болен!Мама!У него пожар сердца.Скажите сестрам, Люде и Оле, —ему уже некуда деться.Каждое слово,даже шутка,которые изрыгает обгорающим ртом он,выбрасывается, как голая проституткаиз горящего публичного дома.Люди нюхают —запахло жареным!Нагнали каких-то.Блестящие!В касках!Нельзя сапожища!Скажите пожарным:на сердце горящее лезут в ласках.Я сам.Глаза наслезнённые бочками выкачу.Дайте о ребра опереться.Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!Рухнули.Не выскочишь из сердца!На лице обгорающемиз трещины губобугленный поцелуишко броситься вырос.Мама!Петь не могу.У церковки сердца занимается клирос!Обгорелые фигурки слов и чиселиз черепа,как дети из горящего здания.Так страхсхватиться за небовысилгорящие руки «Лузитании».Трясущимся людямв квартирное тихостоглазое зарево рвется с пристани.Крик последний, —ты хотьо том, что горю, в столетия выстони!2Славьте меня!Я великим не чета.Я над всем, что сделано,ставлю «nihil»[5].Никогданичего не хочу читать.Книги?Что книги!Я раньше думал —книги делаются так:пришел поэт,легко разжал уста,и сразу запел вдохновенный простак —пожалуйста!А оказывается —прежде чем начнет петься,долго ходят, размозолев от брожения,и тихо барахтается в тине сердцаглупая вобла воображения.Пока выкипячивают, рифмами пиликая,из любвей и соловьев какое-то варево,улица корчится безъязыкая —ей нечем кричать и разговаривать.Городов вавилонские башни,возгордясь, возносим снова,а боггорода на пашнирушит,мешая слово.Улица му́ку молча пёрла.Крик торчком стоял из глотки.Топорщились, застрявшие поперек горла,пухлые taxi[6] и костлявые пролетки.Грудь испешеходили.Чахотки площе.Город дорогу мраком запер.И когда —все-таки! —выхаркнула давку на площадь,спихнув наступившую на горло паперть,думалось:в хо́рах архангелова хоралабог, ограбленный, идет карать!А улица присела и заорала:«Идемте жрать!»Гримируют городу Круппы и Круппикигрозящих бровей морщь,а во ртуумерших слов разлагаются трупики,только два живут, жирея —«сволочь»и еще какое-то,кажется – «борщ».Поэты,размокшие в плаче и всхлипе,бросились от улицы, ероша космы:«Как двумя такими выпетьи барышню,и любовь,и цветочек под росами?»А за поэтами —уличные тыщи:студенты,проститутки,подрядчики.Господа!Остановитесь!Вы не нищие,вы не смеете просить подачки!Нам, здоровенным,с шагом саженьим,надо не слушать, а рвать их —их,присосавшихся бесплатным приложениемк каждой двуспальной кровати!Их ли смиренно просить:«Помоги мне!»Молить о гимне,об оратории!Мы сами творцы в горящем гимне —шуме фабрики и лаборатории.Что мне до Фауста,феерией ракетскользящего с Мефистофелемв небесном паркете!Я знаю —гвоздь у меня в сапогекошмарней, чем фантазия у Гете!Я,златоустейший,чье каждое словодушу новородит,именинит тело,говорю вам:мельчайшая пылинка живогоценнее всего, что я сделаю и сделал!Слушайте!Проповедует,мечась и стеня,сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!Мыс лицом, как заспанная простыня,с губами, обвисшими, как люстра,мы,каторжане города-лепрозория,где золото и грязь изъя́звили проказу, —мы чище венецианского лазорья,морями и солнцами омытого сразу!Плевать, что нету Гомеров и Овидиевлюдей, как мы,от копоти в оспе.Я знаю —солнце померкло б, увидевнаших душ золотые россыпи!Жилы и мускулы – молитв верней.Нам ли вымаливать милостей времени!Мы —каждый —держим в своей пятернемиров приводные ремни!Это взвело на Голгофы аудиторийПетрограда, Москвы, Одессы, Киева,и не было ни одного,которыйне кричал бы:«Распни,распни его!»Но мне —люди,и те, что обидели —вы мне всего дороже и ближе.Видели,как собака бьющую руку лижет?!Я,обсмеянный у сегодняшнего племени,как длинныйскабрезный анекдот,вижу идущего через горы времени,которого не видит никто.Где глаз людей обрывается куцый,главой голодных орд,в терновом венце революцийгрядет шестнадцатый год.А я у вас – его предтеча;я – где боль, везде;на каждой капле слёзовой течира́спял себя на кресте.Уже ничего простить нельзя.Я выжег души, где нежность растили.Это труднее, чем взятьтысячу тысяч Бастилий!И когда,приход егомятежом оглашая,выйдете к спасителю —вам ядушу вытащу,растопчу,чтоб большая! —и окровавленную дам, как знамя.3Ах, зачем это,откуда этов светлое веселогрязных кулачищ замах!Пришлаи голову отчаянием занавесиламысль о сумасшедших домах.И —как в гибель дредноутаот душащих спазмбросаются в разинутый люк —сквозь свойдо крика разодранный глазлез, обезумев, Бурлюк.Почти окровавив исслезенные веки,вылез,встал,пошели с нежностью, неожиданной в жирномчеловеке,взял и сказал:«Хорошо!»Хорошо, когда в желтую кофтудуша от осмотров укутана!Хорошо,когда брошенный в зубы эшафоту,крикнуть:«Пейте какао Ван-Гутена!»И эту секунду,бенгальскуюгромкую,я ни на что б не выменял,я ни на…А из сигарного дымаликерного рюмкойвытягивалось пропитое лицо Северянина.Как вы смеете называться поэтоми, серенький, чирикать, как перепел!Сегоднянадокастетомкроиться миру в черепе!Вы,обеспокоенные мыслью одной —«изящно пляшу ли», —смотрите, как развлекаюсья —площаднойсутенер и карточный шулер!От вас,которые влюбленностью мокли,от которыхв столетия слеза лилась,уйду я,солнце моноклемвставлю в широко растопыренный глаз.Невероятно себя нарядив,пойду по земле,чтоб нравился и жегся,а впередина цепочке Наполеона поведу, как мопса.Вся земля поляжет женщиной,заерзает мясами, хотя отдаться;вещи оживут —губы вещинызасюсюкают:«цаца, цаца, цаца!»Вдруги тучии облачное прочееподняло на небе невероятную качку,как будто расходятся белые рабочие,небу объявив озлобленную стачку.Гром из-за тучи, зверея, вылез,громадные ноздри задорно высморкал,и небье лицо секунду кривилосьсуровой гримасой железного Бисмарка.И кто-то,запутавшись в облачных путах,вытянул руки к кафе —и будто по-женски,и нежный как будто,и будто бы пушки лафет.Вы думаете —это солнце нежненькотреплет по щечке кафе?Это опять расстрелять мятежниковгрядет генерал Галифе!Выньте, гулящие, руки из брюк —берите камень, нож или бомбу,а если у которого нету рук —пришел чтоб и бился лбом бы!Идите, голодненькие,потненькие,покорненькие,закисшие в блохастом грязненьке!Идите!Понедельники и вторникиокрасим кровью в праздники!Пускай земле под ножами припомнится,кого хотела опошлить!Земле,обжиревшей, как любовница,которую вылюбил Ротшильд!Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,как у каждого порядочного праздника —выше вздымайте, фонарные столбы,окровавленные туши лабазников.Изругивался,вымаливался,резал,лез за кем-товгрызаться в бока.На небе, красный, как марсельеза,вздрагивал, околевая, закат.Уже сумасшествие.Ничего не будет.Ночь придет,перекусити съест.Видите —небо опять иудитпригоршнью обрызганных предательствомзвезд?Пришла.Пирует Мамаем,задом на город насев.Эту ночь глазами не проломаем,черную, как Азеф!Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы,вином обливаю душу и скатертьи вижу:в углу – глаза круглы, —глазами в сердце въелась богоматерь.Чего одаривать по шаблону намалеванномусиянием трактирную ораву!Видишь – опятьголгофнику оплеванномупредпочитают Варавву?Может быть, нарочно яв человечьем меси́велицом никого не новей.Я,может быть,самый красивыйиз всех твоих сыновей.Дай им,заплесневшим в радости,скорой смерти времени,чтоб стали дети, должные подрасти,мальчики – отцы,девочки – забеременели.И новым рожденным дай обрастипытливой сединой волхвов,и придут они —и будут детей креститьименами моих стихов.Я, воспевающий машину и Англию,может быть, просто,в самом обыкновенном евангелиитринадцатый апостол.И когда мой голоспохабно ухает —от часа к часу,целые сутки,может быть, Иисус Христос нюхаетмоей души незабудки.4Мария! Мария! Мария!Пусти, Мария!Я не могу на улицах!Не хочешь?Ждешь,как щеки провалятся ямкою,попробованный всеми,пресный,я придуи беззубо прошамкаю,что сегодня я«удивительно честный».Мария,видишь —я уже начал сутулиться.В улицахлюди жир продырявят в четыреэтажныхзобах,высунут глазки,потертые в сорокгодовой таске, —перехихикиваться,что у меня в зубах– опять! —черствая булка вчерашней ласки.Дождь обрыдал тротуары,лужами сжатый жулик,мокрый, лижет улиц забитый булыжникомтруп,а на седых ресницах —да! —на ресницах морозных сосулекслезы из глаз —да! —из опущенных глаз водосточных труб.Всех пешеходов морда дождя обсосала,а в экипажах лощился за жирным атлетоматлет:лопались люди,проевшись насквозь,и сочилось сквозь трещины сало,мутной рекой с экипажей стекалавместе с иссосанной булкойжевотина старых котлет.Мария!Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихоеслово?Птицапобирается песней,поет,голодна и звонка,а я человек, Мария,простой,выхарканный чахоточной ночью в грязнуюруку Пресни.Мария, хочешь такого?Пусти, Мария!Судорогой пальцев зажму я железное горлозвонка!Мария!Звереют улиц выгоны.На шее ссадиной пальцы давки.Открой!Больно!Видишь – натыканыв глаза из дамских шляп булавки!Пустила.Детка!Не бойся,что у меня на шее воловьейпотноживотые женщины мокрой гороюсидят, —это сквозь жизнь я тащумиллионы огромных чистых любовейи миллион миллионов маленьких грязныхлюбят.Не бойся,что снова,в измены ненастье,прильну я к тысячам хорошеньких лиц, —«любящие Маяковского!» —да ведь это ж династияна сердце сумасшедшего восшедших цариц.Мария, ближе!В раздетом бесстыдстве,в боящейся дрожи ли,но дай твоих губ неисцветшую прелесть:я с сердцем ни разу до мая не дожили,а в прожитой жизнилишь сотый апрель есть.Мария!Поэт сонеты поет Тиане,а я —весь из мяса,человек весь —тело твое просто прошу,как просят христиане —«хлеб наш насущныйдаждь нам днесь».Мария – дай!Мария!Имя твое я боюсь забыть,как поэт боится забытькакое-тов муках ночей рожденное слово,величием равное богу.Тело твоея буду беречь и любить,как солдат,обрубленный войною,ненужный,ничей,бережет свою единственную ногу.Мария —не хочешь?Не хочешь!Ха!Значит – опятьтемно и понуросердце возьму,слезами окапав,нести,как собака,которая в конурунесетперееханную поездом лапу.Кровью сердца дорогу радую,липнет цветами у пыли кителя.Тысячу раз опляшет Иродиадойсолнце землю —голову Крестителя.И когда мое количество летвыпляшет до конца —миллионом кровинок устелется следк дому моего отца.Вылезугрязный (от ночевок в канавах),стану бок о бок,наклонюсьи скажу ему на́ ухо:– Послушайте, господин бог!Как вам не скушнов облачный кисельежедневно обмакивать раздобревшие глаза?Давайте – знаете —устроимте карусельна дереве изучения добра и зла!Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,и вина такие расставим по столу,чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пухмурому Петру Апостолу.А в рае опять поселим Евочек:прикажи, —сегодня ночью жсо всех бульваров красивейших девочекя натащу тебе.Хочешь?Не хочешь?Мотаешь головою, кудластый?Супишь седую бровь?Ты думаешь —этот,за тобою, крыластый,знает, что такое любовь?Я тоже ангел, я был им —сахарным барашком выглядывал в глаз,но больше не хочу дарить кобыламиз севрской му́ки изваянных ваз.Всемогущий, ты выдумал пару рук,сделал,что у каждого есть голова, —отчего ты не выдумал,чтоб было без мукцеловать, целовать, целовать?!Я думал – ты всесильный божище,а ты недоучка, крохотный божик.Видишь, я нагибаюсь,из-за голенищадостаю сапожный ножик.Крыластые прохвосты!Жмитесь в раю!Ерошьте перышки в испуганной тряске!Я тебя, пропахшего ладаном, раскроюотсюда до Аляски!Пустите!Меня не остановите.Вру я,в праве ли,но я не могу быть спокойней.Смотрите —звезды опять обезглавилии небо окровавили бойней!Эй, вы!Небо!Снимите шляпу!Я иду!Глухо.Вселенная спит,положив на лапус клещами звезд огромное ухо.1914–1915