Черные платья

Ах, вот оно что.

В глубине отдела женского платья, за коктейльными платьями, таилось нечто совершенно особенное, совершенно-совершенно удивительное, но не для всех – в том-то и суть. Там, в самой-самой глубине, выгибалась изящной дугой арка с витиеватой надписью «Модельные платья». А за ней открывалась розовая пещерка с вычурными маленькими светильниками и несколькими элегантными диванчиками с обивкой из жемчужно-серой парчи, а вдоль стен тянулись восхитительные шкафы из красного дерева, в которых на обтянутых розовым атласом вешалках висели настоящие модельные платья, и фантастические цены на них указывались в гинеях.

У боковой стенки пещерки стоял маленький столик в стиле Людовика XVI, а рядом с ним – кресло, чтобы покупательницам удобнее было выписывать чеки или подписывать квитанции, и у обеих стенок – по высокому зеркалу, перед которыми дама, если ей хватило отваги надеть в одной из просторных и комфортабельных примерочных модельное платье, могла пройтись и повертеться, чтобы в полной мере оценить эффект. С потолка свисала хрустальная люстра. Весь интерьер в точности воспроизводил роскошную обстановку, в которой предположительно обитали клиентки этого места, не хватало разве что пенящейся бутылки «Вдовы Клико» и высокого узкого бокала. А вход в розовую обитель охраняла питонша – Магда.

Магда – пышногрудая, златоволосая, соблазнительная, безупречно одетая, накрашенная и наманикюренная – была самой что ни на есть немыслимой, благоуханной, блестящей, богомерзкой и жуткой змеюкой, какую миссис Уильямс, мисс Бейнс, а возможно, и сама мисс Джейкобс только видывали или хотя бы могли себе представить. Магда (никто даже не пытался выговорить ее пугающую европейскую фамилию) была просто-напросто суровой жизненной реалией, из тех, какие обычно стараются по возможности игнорировать, но уж если им предстояло делить помощницу с Магдой, они знали, кому придется подвинуться: Магда выползет из розовой пещерки, доскользит до «Коктейльных платьев» и похитит новенькую ровно в тот миг, когда та начнет приносить реальную пользу. Магда принадлежала к числу женщин, которые всегда добиваются своего – это уж точно. А все потому, что Магда (господи помилуй) была европейкой, а они, на свое счастье, все-таки нет.

По крайней мере, миссис Уильямс европейкой быть ни за что не хотела бы, это она знала твердо.

– Этаких переездов, – сказала она, – я бы точно не вынесла.

Вид у мисс Джейкобс стал чуточку более негодующий, чем обычно, даже слегка оскорбленный, словно она вдруг заметила у себя в чашке с чаем паука. Фэй Бейнс вообще-то Магду побаивалась, просто побаивалась – посмотреть только, как она ходит, ну и все остальное. Однако дома, перед зеркалом, Фэй всерьез гадала, какой именно косметикой Магда пользуется, и как именно, потому что лет-то ей было уже все сорок, никак не меньше, а выглядела она – тут надо отдать ей должное – потрясающе. Да, надо отдать ей должное.

6

Когда Лесли Майлз явилась в «Гудс» собеседоваться на позицию временной младшей продавщицы, ей дали заполнить анкету, и первое слово, которое она там вывела – аккуратно и чуть обмирая от ощущения опасности, – было «Лиза».

Она выбрала себе это имя несколько лет назад – имя, полученное при рождении, ей чудовищно не нравилось, и она давно уже решила при первой же возможности его поменять. И вот первая возможность наконец представилась.

– Лиза Майлз! – позвал ее чей-то голос, и Лесли-Лиза вскочила на ноги и последовала за окликнувшей ее женщиной в маленькую комнатку, где проводилось собеседование.

– Ну что ж, Лиза, – сказала женщина, и так началась новая жизнь Лесли: уже как Лизы.

До чего же просто все оказалось. Она не сомневалась, что привыкнет в два счета. Она села попрямее, как подобает сидеть Лизе, и радостно улыбнулась. Ну вот оно все и начинается.

Мисс Картрайт, проводившая собеседование, устремила на сидящую перед ней школьницу пронзительный взгляд: выбирать девушек для работы в «Гудсе», пусть даже временной, на период рождественского наплыва и новогодних распродаж, следует очень тщательно. Эта, по крайней мере, не глупа – ее анкета свидетельствовала, что она собирается сдавать экзамены на выпускной аттестат. Но что за лицо! Что за фигура! Сложением и манерой поведения она напоминала пятнадцатилетнего ребенка, причем неразвитого: маленькая, худенькая, даже скорее тощенькая, с копной пушистых белобрысых волос и наивными ярко-синими глазами за стеклами практичных очков. Что ж, в черном платье она будет смотреться взрослее: собственная одежда у нее, конечно, кошмар – явно домашнего производства, причем и пошитая-то плохо: короткое ситцевое платье со скверно скроенным рукавом и широким питерпеновским воротником. Бедное дитя.

Лиза, с величайшим тщанием нагладившая розовое платьице, свое лучшее, и надевшая туфли на каблуках и новенькие нейлоновые чулки, была уверена, что максимально приблизилась внешним обликом к стандартам прирожденной Лизы, насколько это позволяли обстоятельства, а потому сидела очень прямо, улыбаясь с радостной готовностью и не подозревая, что о ней думает мисс Картрайт.

– Чем ты собираешься заниматься после школы? – спросила мисс Картрайт.

– Сперва ждать результатов экзаменов, – ответила Лиза.

– Не думаю, что ты мечтаешь о карьере в розничной торговле, – сказала мисс Картрайт.

– О нет! – вскричала Лиза.

Мисс Картрайт засмеялась.

– Ничего страшного, Лиза. Такая работа не для всякого. Но пока ты ею занимаешься, мы рассчитываем, что ты будешь исполнять свои обязанности усердно и добросовестно, как будто это твоя постоянная работа. Понимаешь?

– Ну конечно, – отчаянно заверила Лиза. – Конечно. Я понимаю. Я буду работать очень-очень усердно.

И мисс Картрайт, думая, как странно будет видеть такую пигалицу на такой работе, все же решила отправить ее в отдел коктейльных платьев, чтобы она еще время от времени помогала Магде с модельными, потому что Лиза, хоть и кажется совсем ребенком, явно девочка смышленая и старательная и действительно может оказаться полезной.

– Выходишь на работу в первый понедельник декабря, – сообщила она новой (временной) продавщице, – жалованье получать будешь раз в две недели, по четвергам. А теперь пойдем подберем тебе черное платье.

Только сейчас она осознала, что вряд ли у них найдется платье на такую худышку. Что ж, может, как отойдет от экзаменационного стресса, немножко поправится.

Лиза вышла из комнаты вслед за мисс Картрайт и поднялась в гардеробную, до того завороженная идеей носить черное, что ничуть не смутилась, когда выданное платье оказалось на размер больше нужного ей XXSSW. Впрочем, платья по фигуре у нее отродясь не имелось.

Собеседование проходило во второй половине дня субботы, когда «Гудс», как и все остальные магазины города, закрылся на выходные, и Лиза пришла перед самым закрытием, пока на улицах было еще людно и оживленно: кто спешил домой, кто в кино, кто в ресторан. Теперь же, через час, она шагнула из служебного входа в город, уже погрузившийся в спячку выходного дня: тишина и безлюдье навевали мысли о какой-то ужасной вселенской катастрофе, о том, что город посетила смертоносная чума, или же ангел, или же сама смерть. Шагая по Питт-стрит и Мартин-плейс, Лиза слышала каждый свой шаг; проходя мимо главпочтамта, она увидела женщину, отправлявшую письмо, а на Джордж-стрит – спину мужчины, удалявшегося в сторону набережной. Если не считать их, улицы были совершенно пусты.

Она прошла под таинственными сводами вокзала Виньярд к платформам, и к моменту прибытия поезда пассажиров, кроме нее, собралось всего трое. Она никогда прежде не была в городе в субботу вечером, и от новизны этих впечатлений вдобавок к недавнему собеседованию на первую в жизни работу все кругом казалось Лизе одновременно и непередаваемо странным, и призрачно знакомым. Лиза думала, что, когда вырастет, скорее всего, станет поэтом, а сегодняшний день казался ей как раз таким, про который запросто можно взять и написать стихотворение, причем длинное, чтобы хорошенько передать это вот ощущение, затаенное ожидание, преображение мира и себя в нем и с ним – ощущение и ожидание, для которых пока она не могла подобрать слов.

«Лиза, – сказала она себе, сидя в громыхающем по мосту поезде. – Меня зовут Лиза Майлз».

Ощущение странности все еще оставалось с ней, а она в равной степени – с ним, когда она постучала в дверь родительского дома в Чатсвуде – ключей у нее еще не было.

Мама открыла ей.

– Привет, Лесли, – сказала она.

За несколько недель между окончанием выпускных экзаменов и первым днем в «Гудсе» Лиза съездила с матерью в Голубые горы, прочла «Ночь нежна» и начало «Анны Карениной», дважды сходила в кино, но подавляющую часть времени провела, стоя в молчаливом нетерпении, пока мама, шившая ей новую одежду, подкалывала и поправляла платье прямо на ней.

– Стой смирно! – ворчала мама. – Ты же хочешь хорошо выглядеть? Первая твоя работа!

– Но я все равно буду носить черное платье, – заметила Лиза. – В своем платье меня никто и не увидит.

– Увидят, когда ты будешь приходить и уходить, – отрезала мама.

– Тогда неважно.

– Такое всегда важно, – сказала миссис Майлз.

– Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи[8], – начала Лиза.

– Опять ты со своим тигром. Не отвлекай меня и не вертись.

Лиза была единственным ребенком в семье, что в глазах сторонних наблюдателей объясняло ее некоторую чудаковатость. Ее отец работал наборщиком в газете «Геральд» и редко появлялся на сцене – домой приходил под утро, спал почти до самого вечера, а перед работой отправлялся на час-другой в паб. Часы же бодрствования по субботам проводил, все больше не отлипая от радио и слушая скачки, на которых имел обыкновение ставить помаленьку. Миссис Майлз понятия не имела о размерах его жалованья, а уж узнай она, какая доля этого жалованья попадала в карманы букмекеров, упала бы замертво на месте.

Когда они поженились во время войны, она даже не знала его толком – с красавчиком-солдатом они познакомились на танцах, а потом он после самого короткого ухаживания позвал ее замуж, а она не видела причин отказываться.

До замужества ей жилось нелегко – она родилась в семье булочника и с одиннадцати лет, когда ее приставили помогать после школы родителям, ходила вечно вся в муке. Для начала ей показали, как украшать пирожные глазурными вишенками, а потом постепенно натаскивали в более сложных вещах, так что к пятнадцати годам в кондитерском ремесле практически не осталось того, чего бы она не знала и не умела.

На этом этапе она бросила школу и присоединилась к фамильному бизнесу. Жалованье получала самое мизерное, наличными, а жила с родителями, над лавкой. Она бы и по сей день, верно, так и ходила бы вся в муке, когда бы в ее жизни не появился Тэд в своей щегольской военной форме. Без формы он ничего особенного собой не представлял, но, как ни крути, все-таки это была жизнь. Наверное, она бы расстраивалась не меньше, чем, по ее представлениям, расстраивался он, что не сумела подарить ему сына, когда бы Лесли не была ей дороже зеницы ока.

7

Воскресным вечером накануне первого понедельника декабря Магда и ее муж Штефан допоздна засиделись за картами с двумя друзьями, и к тому времени, как Магда вымыла грязные стаканы, вытрясла пепельницы и в целом слегка прибралась в гостиной, а потом закончила demaquillage[9], было уже хорошо за два часа ночи. Она постояла минутку, глядя на залив Мосман за окном, вздохнула и отправилась в постель. Штефан, как всегда перед сном, читал страничку-другую из Ницше.

– Ах, Магда, любимая, – сказал он, откладывая книгу, – женская работа не заканчивается, пока я почти не засну. Ложись скорее.

– В этой стране нет закона, запрещающего мужьям помогать женам убираться перед сном, верно?

– Собственно говоря, – заметил Штефан, – по-моему, как раз есть.

– Скорее всего, ты прав, – согласилась Магда, забираясь в постель; и к тому моменту, как она наконец заснула, было уже почти три.

В результате, встав наутро в обычное время и посмотревшись в зеркало, она обнаружила там такое страшилище, что следующие пятнадцать минут провела на диване, задрав ноги выше головы и положив на сомкнутые веки два крупных ломтика огурца. Потом с тяжелым вздохом поднялась, съела немножко йогурта и поспешила на работу.

Ясное дело, о том, чтобы Магда, заправляя отделом модельных платьев, носила фирменный черный балахон «Гудса», и помыслить было невозможно. О нет, в этом вопросе (как и в нескольких иных) был достигнут компромисс, согласно которому Магда носила черное, но на своих условиях. Она собрала коллекцию уместных случаю черных платьев и того, что она называла костюмами, многие из которых были слегка разбавлены, чтобы не сказать – украшены, скромными вкраплениями белого – там воротничок, там манжеты, а иной раз и то и другое сразу, а у одного костюма это был даже не белый, а бледно-розовый. Магда отличалась талантом подыскивать наряды в своих излюбленных маленьких дорогущих магазинчиках и приобретать там по щедрой скидке, впоследствии получая компенсацию расходов от «Гудса».

– Когда я работала vendeuse[10] у Пату[11], – говорила Магда, – то носила лишь модели Пату. Как же иначе.

Абсолютнейшее вранье. Во-первых, Магда никогда не работала у Пату. Но ведь могла же, а история была хорошей и полезной, ибо ничуть не меньше всего остального, что она могла бы о себе рассказать, помогла ей закрепиться в «Модельных платьях».

– Эти люди, – нередко повторяла Магда своим друзьям-европейцам, – вообще ничего не понимают.

Так что Магда поднялась в гардеробную не переодеться, а лишь оставить там сумочку и слегка привести себя в порядок. Пройдя в облаках «Мицуко»[12] мимо менее утонченных товарок по работе и демонстративно не замечая косых взглядов, она припудрила носик перед зеркалом и обернулась, одаряя всех ослепительной улыбкой.

– Прекрасный день, не правда ли? Я наслаждалась всю дорогу от дома. До чего же нам всем повезло – жить в таком замечательном городе.

И выплыла из комнаты мимо вереницы застывших лиц, на которых отражалось удивление, непонимание и возмущение – эмоции, начавшие прорываться наружу, когда шаги Магды стихли за дверью.

– С ума сойти! – выпалила Патти Уильямс, выражая тем самым общие чувства.

Именно в эту минуту и пришла Лиза. Она нерешительно остановилась в дверях, хрупкая и тоненькая, точно фея, в присборенной юбке и чем-то вроде белой школьной блузки. Патти Уильямс взглянула на нее и повернулась к Фэй Бейнс.

– Только погляди, что это там у нас. – Она окликнула девочку: – Ты кого-то ищешь или потерялась? Здесь только для персонала.

– Я он, – заверила Лиза. – То есть я персонал. Временная помощница.

– Силы небесные, – сказала Патти Фэй sotto voce[13]. – Ты знаешь номер своего шкафчика? – спросила она у Лизы.

Лиза назвала номер, который ей только что выдали внизу, и Патти вытаращила глаза.

– О, вот он, прям тут. Бог ты мой, – сказала она, снова обращаясь к Фэй. – Это, надо полагать, и есть наша временная. Теперь я видела все. Тогда давай переодевайся скорее, – продолжила она, повысив голос. – Пора спускаться. Тут, знаешь ли, некогда ворон считать, – сурово добавила она.

Просто поразительно, какой командиршей становилась Патти, когда не боялась получить серьезного отпора. Все следующие дни она гоняла Лизу так, что та еле успевала поворачиваться.

Строго говоря, старшей в отделе была мисс Джейкобс, так что и распоряжаться Лизой или хоть проследить, чтобы та выучила местные порядки и начала приносить пользу, по праву полагалось бы ей, но, учитывая Рождество, и Новый год, и все надвигающиеся вечеринки и приемы, в преддверии которых коктейльные платья улетали с вешалок в примерочные быстрее быстрого, мисс Джейкобс поневоле ограничивалась подгонкой и подкалыванием, так что Патти, по сути дела, получила полную свободу проявлять власть и вросла в эту роль, как в родную.

– Только что школу закончила, да, Лиза? – спросила она. – Промежуточные экзамены написала, да? И как, успешно?

– Выпускные[14], – поправила Лиза.

– Вот это да! – сказала Патти обескураженно и чуть ли не с ужасом в голосе. – Выпускные. Вот это да. Я думала, тебе лет пятнадцать, не больше. Выпускные! – Она уставилась на вундеркинда с недоверием и страхом. – Учительницей быть хочешь небось, да?

– Ой нет, это вряд ли, – сказала Лиза. И добавила, полагая, что обязана честно отчитаться: – Я собираюсь стать поэтом. Наверное…

Она неловко умолкла, заметив катастрофический эффект своей откровенности.

– Поэтом! – воскликнула Патти. – Господи Иисусе, поэтом! – Она повернулась к Фэй, накалывавшей на спицу квитанцию: – Ты это слышала? Лиза намерена стать поэтом!

И злобно улыбнулась.

– Нет-нет, – растерянно поправилась девочка, – я имела в виду, что хотела бы хоть попытаться стать поэтом. Или, – добавила она, надеясь чуть снизить накал изумления Патти, – может, актрисой.

– Актрисой! – вскричала Патти. – Актрисой!

Лиза мгновенно поняла, что лишь усугубила свою первоначальную оплошность и стала мишенью уже откровенных насмешек – тощенькая, с детским личиком, в черном мешковатом платье и некрасивых практичных очках, она являла собой зрелище до того далекое от представлений этих двух женщин об актрисах, что обе они уже покатывались со смеху. Лиза беспомощно стояла перед ними. По лицу ее начал разливаться румянец, она чуть не плакала.

Фэй первой взяла себя в руки; у нее хотя бы имелись воспоминания о собственных попытках попасть на сцену, они-то и притушили желание зубоскалить.

– В театр пробиться трудно, – сказала она добродушно. – Надо иметь знакомства. У тебя они есть?

– Нет, – призналась Лиза тоненьким голосом.

Но в следующую секунду на нее снизошло внезапное и блистательное озарение.

– Пока нет, – добавила она.

Мисс Джейкобс, стоявшая в нескольких ярдах от них и выписывавшая талоны на подшив платьев, слышала этот разговор, хотя виду не подавала. Но теперь решительно вмешалась.

– Вот именно, – заявила она. – Она еще совсем мала. И – пока! – никого не знает.

Мисс Джейкобс развернулась спиной к порожденному ее вмешательством ошеломленному молчанию и медленно прошествовала к ближайшей длинной стойке с платьями, которым предполагалось висеть по размерам.

– Кажется, тут часть платьев перепуталась, – сказала она Лизе. – Ты не могла бы их просмотреть и развесить правильно? Вот умница.

Рассматривая размеры на ярлычках коктейльных платьев (XSSW, SSW, SW, W, OW – правда, у этой модели было всего два платья размера OW) и, когда требовалось, перевешивая их в нужном порядке, Лиза обратилась к своему обычному vade mecum[15] на час испытания. «Тигр, о тигр, светло горящий, – молча декламировала она сама себе, – в глубине полночной чащи» – и как раз дошла до «сердца первый грозный стук», как ее прервала покупательница, которой Лиза до этой минуты даже не замечала. В руках покупательница держала черно-малиновое платье-футляр.

– У вас есть такое же размера W? – спросила она. – А то я тут вижу только SSW.

– Одну минуту, – сказала Лиза. – Я уточню на складе. – И добавила, как учила Патти: – Прошу прощения, что заставляю ждать.

«Неужели та же сила, та же мощная ладонь и ягненка сотворила, и тебя, лесной огонь?»

Тигр вошел в жизнь Лизы три года назад, когда она, в ту пору всего-навсего Лесли, начинала десятый класс. Худенькая, одинокая, странненькая, безучастная, почти не замечаемая учителями, не слишком преуспевающая в учебе, она сидела на задней парте, а на переменах сливалась со стенами и забивалась в углы. Единственными ее приятельницами были две другие такие же отщепенки: очень толстая девочка и девочка с экземой – девочки, для которых, казалось, было сделано все, что только можно, но ничего реально помогающего, девочки, вынужденные искать дорогу в лабиринте в меру своих способностей.

Как с этой задачей справились толстая девочка и девочка с экземой, история умалчивает; для Лизы же путеводная нить отыскалась на страницах сборника стихов, однажды свалившегося ей в руки в школьной библиотеке – книга в буквальном смысле упала с полки, когда Лиза искала что-то совершенно другое, и поскольку при падении томик открылся, взгляд Лизы невольно выхватил на правой странице словосочетание «тигр, светло горящий». Дальнейшее было уже чистейшей неизбежностью, ибо ни один в меру любопытный четырнадцатилетний подросток, увидев столь загадочную и манящую фразу, не удержится от дальнейших изысканий, и стоило Лизе подобрать книгу, под ногами у нее разверзлись бездны поэзии. Скоро она уже знала стихотворение наизусть и следующие несколько недель непрестанно размышляла о том, в чем его смысл и как этот смысл воплощен, и, когда через пару месяцев ее классу задали выбрать любое, совершенно любое английское стихотворение и написать по нему сочинение, Лиза поняла, что может многое сказать о крохотном шедевре Блейка, и охотно о нем высказалась.

После этого сочинения учительница английского поинтересовалась, не пересесть ли Лизе поближе к доске: возможно, при ее зрении не стоит сидеть так далеко. Лизу пересадили на вторую парту, чтобы она и дальше продолжала в том же духе. Ибо мисс Фиппс уже почуяла кровь.

– Готовый материал для отличия первой степени, – сказала она в учительской. – Вот уж не знала, что в ней это есть. Первой степени, без вопросов.

А поскольку главнейшей целью любого школьного учителя является получить столько выпускников с отличием первой степени, сколько в силах человеческих, Лиза, сама того не зная, попала на заметку. Как оно обычно и бывает, внимание и поощрение (довольно-таки скромное), которые она получала впервые в жизни, сказались на ее успехах в целом, и она заметно подтянулась по всем предметам. К последнему году учебы она заняла почетное место в рядах хорошистов – учеников, добивающихся результатов пусть и не выдающихся, но приличных и почти наверняка получающих государственную стипендию.

Заполнить заявление на стипендию оказалось для Лизы делом не таким уж простым.

– Ну прямо-таки не знаю, Лесли, – сказала ей мама. – Не уверена я насчет университета. Подождем, что отец скажет. Все равно подписывать-то ему.

Они умудрились загнать его в угол, когда он как раз собирался уходить на работу.

– Моя дочь к этой выгребной яме и близко не подойдет, – отрезал он. – И это мое последнее слово.

К концу следующей недели он согласился подписать заявление на том условии, что если даже каким-то совершенно непредставимым и случайным образом его дочь эту стипендию получит, то о том, что она ее примет, и речи идти не может.

– Это на самом деле для школы, – сказала миссис Майлз. – Они там хотят, чтобы она подалась. Это им для показателей нужно.

– Ну да, конечно, – сказал мистер Майлз, наборщик. – Я-то с самого начала не хотел ее в эту школу отдавать. Сплошные снобы, только и умеют, что носы задирать.

Он решительно не одобрял, что учебное заведение, о котором шла речь, государственная старшая школа, принимало только детей определенного уровня. Восторг миссис Майлз, что ее Лесли в возрасте одиннадцати лет попала в число этих избранных, был одной из многих радостей родительства, которые она, к прискорбию, не могла разделить со своим соавтором. В копилку миссис Майлз уже легло пять лет тихих вечеров, когда Лесли за кухонным столом не поднимала головы от все усложняющихся домашних заданий, в то время как ее матушка сидела в тростниковом кресле с шитьем или вязанием, а то и очередным выпуском «Женского еженедельника», втайне сияя от гордости. Ее девочка получает образование!

8

К концу первой недели в роли (временной) продавщицы «Гудса» Лиза словно бы отощала еще сильнее, а черное форменное платье болталось на ней, словно было велико уже не на размер, а на все два. Силы небесные, подумала мисс Картрайт, проходя мимо отдела коктейльных платьев, да ребенок же явно голодает, это просто неприлично.

– Ты ходила на ланч? – спросила она Лизу позже днем.

– Да, да, спасибо.

– Ты уж смотри, ешь как следует, – сурово велела мисс Картрайт. – Чтобы силы были тут работать, надо много есть. Именно поэтому, знаешь ли, мы и спонсируем столовую для сотрудников – чтобы вы все хорошо питались. Так что, Лиза, будь добра, каждый день на ланче наедайся как следует.

– Да-да, конечно, – ответила та.

– Лесли, – сказала ей мама. – Мне очень не хочется, чтобы ты ела в этой столовой без крайней необходимости. Наверняка это все не очень-то полезно: не знаешь, где еду хранили, кто ее трогал. И уж точно там все несвежее. Лучше я буду тебе сэндвичи делать, бери с собой.