скачать книгу бесплатно
Эх, была бы я журналисткой! Написала бы статью (из личного опыта!) в женский журнал: «Дорогие девушки! Если вы готовитесь к свиданию, ничего не пускайте на самотек. Только тщательная подготовка сделает ваше свидание идеальным. Покоряя сердце мужчины, не забывайте о самом главном – желудке!»
– Божественные блины. Как ты их делаешь? – Винни-Пух явно скучал по домашней кухне. Если учесть, что Мишина потенциальная теща – моя тетя Мара… Кто ж тебе скажет, дорогой Михаил? Главный компонент – любовь. Мука, яйца, молоко – все это ерунда. Если бы ты прочитал мои мысли и заглянул в мое сердце, ты бы увидел… В общем, много чего бы увидел. У меня к тебе, дорогой Винни-Пух, серьезные чувства, несмотря на мой юный возраст, и даже несмотря на то, что в школе ты – мой учитель, а вне школы – почти родственник. Чудесный старший братец, которому заботливая сестрица с любовью жарит блинчики.
Ради этого момента стоило морочиться у плиты. Для Миши я бы и слона свернула в рулет, начиная с хобота! Находясь на вершине блаженства, Винни-Пух поедал высококалорийные блины, а я поедала глазами Винни-Пуха, стараясь вести себя прилично. Он их не ел. Он их вкушал. Он расправлялся с блинами, а я сексуально (как мне казалось), раскачивала ногой. Когда так делала Лиза, мужчины не сводили с нее глаз, но моя прекрасная балетная нога прельщала Мишу намного меньше, чем блины. В сердце Мужчины Моей Мечты царили физика с математикой и моя кузина Элиза.
Ах, Элиза – шкатулка без сюрприза! Искусство пудрить мозги, всадник без головы и твердокаменные пальчики как оружие массового поражения
«Мало обладать выдающимися качествами, надо еще уметь ими пользоваться».
(Ф. Ларошфуко)
Если следовать утверждению, что красота – главное женское оружие, моя двоюродная сестра Элиза была вооружена до зубов. Невидимая корона королевы красоты сидела на ней, как влитая, а внешность можно было описать одним-единственным словом: «Ух!» Вот так: «Ух!» Именно так: «Ух!» Коротко и ёмко. Копна медово-русых волос, брови вразлет, миндалевидные глаза цвета чистого неба в пушистых ресницах, чуть припухшие нежные губы и восхитительный носик. Сногшибательная красотка, фигуристая и «при ноге». С пятью восклицательными знаками и пятью звездочками по самым высоким международным стандартам.
Элиза была старше меня на четыре с половиной года, но по части прагматичности заткнула бы за пояс взрослых. Не поступив в театральный, она заявила:
– Таланта мне бог не додал, а красота – не вечная. Фигня «Ах, Лиза, будьте моей Музой» – не для меня. Сегодня – Муза, а завтра на него двадцать таких, как я, муз слетятся. Он – налево, а я – за ним, из чужих кроватей вылавливать?! С богемой свяжись – наплачешься. Эти гениальные – все, как один, шизанутые. К ним шиза с рождения прилагается, впридачу к гениальности. Я падать ни перед кем не собираюсь. Пусть падают передо мной!
Реально оценивая свои возможности, Лиза пошла учиться «на парикмахера» и не прогадала. Первые же чаевые в кармане халатика понравились настолько, что «верхнеобразовательная» тема закрылась раз и навсегда. Не мне вам говорить. Помните время «несунов» и «несушек»?
Дядя Ваня Шпыгун трудился сторожем на мясокомбинате и имел обменный фонд в виде свежесворованной копченой колбасы. Его жена Марья Алексеевна трудилась на маслосырзаводе кладовщицей и имела обменный фонд в виде сливочного масла, сыра и сливок, которые выносились с завода в целлофановых мешочках и вкладывались в самые загадочные места женского организма.
Мне было страшно подумать, в какие загадочные места своего мужского организма вкладывал стыренную копченую колбасу дядя Ваня, но я точно знала, куда вкладывала шоколадные конфеты Радистка Кэт, доблестно трудившаяся лаборанткой на кондитерской фабрике. Катя уходила на работу плоскогрудая, с размером бюста «минус ноль», а возвращалась… с объемнейшей грудью, будто после накачки силиконом. В чашечках бюстгальтера, как в контейнере, выносились шоколадные конфеты. В одной чашечке – «Тузик», в другой – «Мишка на севере». В домашних апартаментах несушка Катюшка расстегивала спереди застежку лифчика и вываливала оттуда гору конфет. Пахло, как в филиале кондитерской фабрики! Конфеты выносились «нагрудно», а брикеты чистого шоколада… хм-м-м, кто ж скажет?
Все потайные места свидетельствовали об углубленном претворении в жизнь знаний анатомии и даже химии. Однажды Кэт сперла из родного предприятия плитки какого-то нового концентрата для приготовления напитков, а дядя Ваня, проверяя новый продукт, откусил кусок то ли кваса, то ли морса, то ли лимонада. Вкус – так себе, ничего особенного. Поморщившись, дядя Ваня запил это дело пивком. Началась химическая реакция. Хорошо, что только пена изо рта пошла. Если бы в концентрате содержались взрывоопасные компоненты, могло бы и голову оторвать. Бац! – взрыв. И всадник дядя Ваня Шпыгун – без головы, с сухим лимонадом в желудке.
После того случая Шпыгуны алхимией не занимались. Продавая соседям свежеснесенное, гарантировали качество:
– Берите, не бойтесь. Все чистое, оно хорошо было замотанное! С собой только борщ горячим не унесешь из кастрюли, а все остальное – можно!
Список ворованных предметов, не имеющихся в свободной продаже, был так обширен, что пальцев не хватит загибать. Впрочем, кто воровал? Брали, кому что надо. Педро Антониони «брал» на авиационном моторостроительном заводе, где работал наладчиком… Да не моторы для самолетов, а складные детские прогулочные коляски «Тавричанка». Колясками, «взятыми» в цеху товаров народного потребления», можно было обеспечить детские ясли, и не одни, но зачем? Прогулочные коляски предназначались для натурального обмена – «дашь-на-дашь».
Моя мама, как все учителя, несла в народ разумное-доброе-вечное за символическую зарплату: кроме ученических тетрадей и контрольных, ничего с работы не выносила. Зато и тетрадей, и контрольных, – этого добра можно было брать официально, сколько угодно, не таясь, прямо с рабочего места. Бери – не хочу, и чем больше, тем лучше! Хоть грузовиками, хоть вагонами вывози. Спрятать тетради за пазуху никому из учителей, включая директора, завуча и техничку Шуру Халыменду, не приходило в голову. Работа такая. Интеллигентная.
Но вернемся к моей прекрасной кузине. Быть парикмахером в условиях всеобщего дефицита (со связями на всех уровнях) оказалось престижнее, чем наращивать квадратную задницу в ВУЗе и, отучившись-отмучившись положенное количество лет, прозябать учителем или инженером. И еще одно преимущество: каждая девушка должна удачно выйти замуж, а все мужчины ходят в парикмахерскую стричься. Если парикмахер – красавица, они ходят стричься так часто, как только могут, даже если волосы отрастают не так быстро, как им хочется. У кого не было волос, ходили подравнивать усы и брови.
Всем цирюльным премудростям Лиза наловчилась, «набив руку», но парикмахером «от Бога» не была. Таких мастеров – сплошь да рядом, не лучше и не хуже других. Волос на голове много. Если что не так, отрастут. Это же не зубы, которых только тридцать два.
На стенах парикмахерской висели дипломы и грамоты в солидных рамочках. Они выглядели, как настоящие, подтверждая мастерство Михаила Марковича Ривкина, в шутку их создавшего: «Несравненной Лизе Гордон, Мастерице Золотые Руки, победительнице всех соцсоревнований», «Самой красивой комсомолке-многостаночнице, ударнице парикмахерского труда Элизе Наумовне Гордон с пламенным приветом от ЦК КПСС в полном составе» и даже « Парижский бомонд в грезах об Элизе»! Не хватало только таблички «Образцовое рабочее место».
Практичная Лиза всерьез повесила все это на стенку, а сформировать образ, соответствующий дипломам, проще, чем их повесить. Будучи великолепным психологом, «мастер головы» умело выкручивалась из любой ситуации. Это называлось «Искусство пудрить мозги» или «Впарить дизайн».
– Розочка, приветствую вас, родная! Как я за вами скучала, дорогая! Садитесь, милая. И где же вы были? С Жориком в Ялте? Боже, какая прелесть. Ялта на месте? Ка-акая прелесть. Вы так загорели, просто Наоми Кемпбелл! Вы – наша супермодель, я всем рассказываю, какая у меня клиентка есть, жена директора ресторана… Вы же знаете, я мастер широкого профиля с узким тазом… Шутка, Розочка, шутка. Секундочку, я новую щетку принесу…
Через две минуты – в подсобке.
– Ирка, ты слышала? Она с твоим придурком в Ялте была. Интересно, море из берегов не вышло? От ее красоты мухи дохнут! Она ж круглая, как пельмень – сто двадцать килограмм с закрытыми глазами, а если она эти поросячьи глазки откроет, – все сто пятьдесят… Где справедливость, Ира? А эти три пера на голове? Какую ей, к чертовой матери, стрижку делать? Зачесать две волосины вперед, одну – назад и две – по бокам? Ей парик пора носить, вся башка лысиной сияет!
Через три минуты в салоне.
– Иду-иду… Розочка, золотце, вы такая интересная дама, все мужчины в обмороке от вашей небесной красоты… Что делаем? Стрижемся-красимся? Прекрасно, дорогая! Бока и задЫ снимаем, а передЫ? Что с передАми: убираем или пусть загадочно свисают на глаза? Что такое? Что с вами, дорогая? Розочка, что вы так визжите? Я вас на кусочки режу? Я же только пять раз чикнула ножницами. Коротко? Вся кожа светится? А вы что хотели? Я не могу из ни-че-го сделать шевелюру Пугачевой. У Аллы на голове – стог сена! Вы хотите такой веник, как у нее? Зачем? Ваше личико утонет в нем, как фрикаделя в супе! Волосы – это же оправа для вашей индивидуальности. Волосы – это же лицо человека! Я прошлась по вас рукой мастера, продизайнила все, что только можно продизайнить, отвиртуозила все, что только можно отвиртуозить! Я выдвинула ваше лицо на передний план! Теперь у вас не лицо, Роза, у вас – лик, как у непорочной мадонны! Пусть любуются! И завидуют!
Лиза вещала, как опытный психотерапевт на сеансе. Авторитетные дипломы радовали глаз, подтверждая квалификацию мастера головы, как солдаты на присяге полковому знамени.
– Вы посмотрите на нее, вы только посмотрите. Вспомните, Розочка, вы всегда хотели такую прическу! И, конечно, до Жоры вы были довольны, но Жору вам-таки надо сразить окончательно! А ему нельзя нервничать, у него будет очередной инфаркт. Не волнуйтесь, вы неотразимы, куда уж красивше! Вы утонете в море комплиментов.
– Вы так считаете? Прическа удачная? – с сомнением в голосе вопрошала перепуганная своей страшной красотой Розочка, отдизайненная Лизиной широкопрофильной рукой.
– Я не считаю! Я знаю! – отвечала Лиза уверенно, хоть проверяй на детекторе лжи.
Разбушевавшаяся Розочка утихомиривалась и, сконфуженно поблагодарив за чудо-прическу, удалялась.
В подсобке после ухода клиентки.
– Ира, постучи меня по спине, я не могу дышать! Как тебе эта милая-дорогая-золотая-брульянтовая? С неземной гуманоидной красотой? Она же сумасшедшая! Как я знаю, что у Жоры будет очередной инфаркт? А что тут знать? Первый инфаркт он получил на тебе!
«Женщина должна быть, как хороший фильм: чем больше остается места воображению, тем лучше». (А. Хичкок)
Если человек корчит из себя пуп Земли, то Земле остается скорчиться до размеров пупа, а если влюбляются в лучших, то почему бы не любить саму себя? Моя кузина любила себя больше всего на свете и позволяла любить себя всем остальным, а когда человек настолько обворожителен в своей самовлюбленности, мало кому придет в голову искать червоточину в столь прекрасной розе. Если красота девушки бьет наповал, а добродетели скрыты глубоко, как иголка в стогу сена, стоит ли перетряхивать весь стог в поисках иголки, чтобы намертво пришить пуговицу к семейному сюртуку?
При виде моей кузины мужики вдохновлялись, как от волшебного эликсирчика и, готовые на любые сумасбродства, глупели прямо на глазах. Романтические порывы корректировались Лизой в практичную сторону: вместо букетов – палки копченой колбасы, вместо серенад под окном – путевка на отдых, вместо алых парусов – ткань в рулонах. В хозяйстве все пригодится, а романтика – ветер и пустая болтовня.
К черту сантименты! Какие воздушные замки? Лиза прочно стояла на земле и не витала в облаках. В прекрасных глазах поблескивала холодная сталь, а красота беспрепятственно открывала дверь в любую сказку. Чтобы не погнаться за всеми зайцами и не прогадать, растрачивая время понапрасну, Лиза выбрала Мишу Ривкина. Из всего поголовья зайце-кроликов он идеально подходил на роль принца по всем пунктам и параметрам. Физик-аспирант, закончивший с отличием мехмат, уже в дипломной работе сделавший какое-то открытие (кажется, в оптике). Ривкинская дипломная работа была опубликована в университетском журнале, оттуда перепечатана одним из известных научных изданий США… С такой головой – прямая дорога в научные светила!
Звездно-золотая Лиза и научно-академический Миша – чем не пара? Преподавание в школе, репетиторство и семинарские занятия – все это временно, а стать женой будущего академика – престижно и стабильно. Дальновидная Лиза все разложила по полочкам и была спокойна, как удав, заглатывающий кролика. Кролик, проявляя энтузиазм и недальновидность, наивно лез в пасть сам. Такой милый черненький кролик с ранней проседью на висках, восторженными прыжками подтверждающий искреннее желание быть съеденным такими прекрасными зубками.
Может, тот, кто любит, видит то, что другим незаметно? Или наоборот?
Внося свой вклад в борьбу за сердце красавицы, Миша без конца фотографировал Лизу. Портреты в замысловатых прическах с веерами да вуалями украшали интерьер салона красоты наряду с грамотами-дипломами, а я помогала печатать эти фотошедевры. Из любви к фотоискусству и фотохудожнику. Общее дело сближает. Процесс происходил в ванной на квартире у Мишиной хозяйки. Мы любовались проявляющимся Лизиным изображением, наши головы, руки и плечи соприкасались. Полумрак, уединение. Идеальные условия для романтического свидания, но кто ж сравнится с фотогеничной Лизой – кладезем несметных достоинств и гением чистой красоты?
Миша любил Лизу. Лиза, воспринимала это, как должное. Я любила Мишу так, как моя подруга Лида любила Алена Делона и Антонио Бандераса. И даже больше.
«Не всякая испанка – Кармен. Иногда она просто грипп». (Э. Кроткий)
Образ прекрасной незнакомки, позирующей под загадочной вуалью, дает простор для воображения, но не всякий, кто смотрит, видит. Если бы у Лизы были кривые зубы и кривые ноги, увидеть невидимое было бы гораздо проще, но у Ривкина Михаила Марковича, невзирая на хобби фотографа, имелось смещение фокуса – кривозеркалье. Не могла же я прямым текстом сказать Мише, что наша триумфальная Элиза – шкатулка без сюрприза. Нарядная, полная тайн, а внутри – пустота.
Лиза умело пользовалась набором стандартных фраз, которые в устах такой красавицы действовали на мужчин магически, создавая видимость сердечности и доброты:
– Какой ты умный… (Вариант №1).
– Как ты это тонко подметил… (Вариант №2).
– У тебя такая возвышенная натура… (Вариант №3).
На деле слова ничего не значили. Пустой звук.
– Миша, я слушаю тебя, мне плакать хочется! – проникновенно щебетала Лиза голосочком беззащитной ранимости, жаждущей справедливости. – Ты такой умный, такой великодушный. Ты хочешь облегчить жизнь бедным слепым детям, обучать их математическим функциям, но есть предел благородству. Ты что, не от мира сего? Не желает министерство просвещения твой прибор? И не надо! Это же все равно бесплатно, а оно карман не греет. Разве бессребренники живут? Это можно считать жизнью? Они влачат существование и волочат за собой жен, а я хочу жить по-человечески. Изобрети что-нибудь глобальное, чтобы хорошие деньги получить, сумей продать мозги! Мужчина должен уметь делать деньги! Докажи, что ты мужчина!
Речь шла о приборе для обучения слепых детей математическим функциям, который Миша изобрел, запатентовал и безуспешно пытался подарить школьной системе образования. Министерство просвещения упиралось, не желая раскрыть объятия для внедрения Мишиного изобретения, а Лизиной достоверной правдивости верилось безоговорочно. Когда внутри пустота, человек громыхает, как погремушка, но Миша принимал стервозность своей невесты за чувство юмора, напористость – за пылкую сущность, наигранность – за милое очарование. Хлорированная вода из-под крана в Лизочкиных руках казалась Мише хрустальной родниковой струей. Он был абсолютно счастлив, воодушевленно глотая суррогат. Наверное, несфокусированное зрение имеет свои преимущества, как и кривые зеркала. Особенно если не кривить душой и верить, что это кривозеркалье – истинно настоящее.
В нашем двухэтажном доме по улице имени Третьего Интернационала было восемь квартир. Мы жили на первом этаже, над нашими головами – Галя и Дон Педро, а тетушка Мара с дядюшкой Наумом – рядом с Галей и Педро. Перед тем, как подняться на свой второй этаж, семейство тетушки Мары заглядывало к нам «на огонек». Надо же по пути сделать остановку, сообщить свежие новости, пообщаться по-родственному, плотно перекусить. Затем, оставив Тамарочку с горой грязной посуды и опустошенным холодильником, добраться до своих апартаментов и устало опуститься на диван перед телевизором. По той же старой доброй семейной традиции каждый, кто намеревался навестить Мару, на минуточку заскакивал к Тамаре, а уж потом, перегруженный гастрономическими изысками, восходил к Маре. Выпить чашечку чаю с Тамариным вареньем.
Иногда Мара пекла к чаю печенье «Дамские пальчики» по суперпрестижным заграничным рецептам из «Бурды». Твердокаменное печенье невозможно было угрызть, хотя все гости честно пытались. Увидев, что ее «пальчики» не вызывают энтузиазма, Мара превращала фиаско в триумф, провозглашая: «Это Тамара испекла!»
Широкий жест! У отменной кулинарки Тамары такие булыжники при всем желании не получились бы, но гости делали вид, что поверили, делали вид, что записывают рецепт и даже делали вид, что наслаждаются божественным вкусом. А между прочим, министерство обороны не отказалось бы взять на вооружение новый вид оружия массового поражения в виде Мариного печенья, но кто ж продаст им патент? Разве что станут на колени и вымолят.
Гипсово-картонный торт «Морская рапсодия», в процессе приготовления которого тетушка Мара то ли перепутала ингридиенты, то ли переборщила компоненты, я увековечила в стихах. Если «Морскую рапсодию» можно считать тортом, значит, мои стихи можно считать лирикой.
СТИХИ О ТОРТЕ
Торта откушу кусок.
Фу ты! Что ли, в нем песок?
Несъедобный этот торт
Выброшу скорей за борт!
Пусть его народ морской
Жрет с обидой и тоской.
А медузы с водолазом
Подавились тортом сразу…
Если несъедобен торт,
Не бросай его за борт!
«Здравствуйте, мы ваши тети!» МАРАльные страдания, охотничьи трофеи, диета в чертежном тубусе
«Шипы – это принудительный ассортимент к розе». (Э. Кроткий)
Если у вас нету тети, вам некого отправить в бессрочное дальнее плавание в район Бермудского треугольника. Если у вас нету тети, без тете-иммунитета вам не устоять перед натиском множества тетушек и дядюшек, изо всех сил норовящих изречь что-то нравоучительно-педагогическое. И готовых на своих праведных примерах предостерегать, предотвращать, советовать, поучать… Эх, да что тут говорить! Моя тете-устойчивость (при переизбытке теть, перезашкаливающем разумные пределы) приобрела статус сейсмоустойчивости. «Нельзя объять необъятное», – сказал Козьма Прутков, имея в виду обилие моих тетушек, а кого же еще?
Тетя Мара делала одолжение одним своим появлением. Величаво шествуя с видом чопорной гусыни Квебеккайзе из сказки про Нильса, она мнила себя умирающим лебедем, хотя по складу характера была скорее селедкой, обильно политой уксусом. Гусыне до лебедя, как морю – до пустыни, но если веришь в свою лебединость, то долг остальных – верить тебе на слово! Имеются в виду долги моральные.
В отличие от моей мамы, которая была перед всеми в долгу и долги отдавала, тете Маре должны были все, даже мировые банки. Единственный долг тети Мары состоял в том, чтобы принимать долги. Из-за постоянного недомогания Маре было не до мирской суеты. Когда-то ей удаляли то ли гланды, то ли аденоиды, то ли еще что-то, связанное с головой, и видимо, переусердствовали, задев сложную область головного мозга.
Вы ж понимаете, гайморит – не геморрой. Хроническая «хворель» Мара была больнее всех больных. Болезнь с загадочным названием «вегето-сосудистая дистония» давала права и возможности болеть всласть. Тетушка Мара ела лекарства, как еду, а еду принимала, как лекарства. Возможно, сыграл роль один из бабушкиных советов, сказанный в шутку, но воспринятый Марой всерьез: «Даже если у тебя ничего не болит, ты здорова, как лошадь и на тебе можно пахать, ложись на диван и притворись больной. Пусть тебя муж пожалеет».
Бабушка сказала и забыла, а Мара не только запомнила эти слова на всю жизнь, но претворяла их в действие на каждом шагу. Закованная в кандалы болезней, тетя Мара страдала пожизненными мАральными страданиями, нескончаемыми, как музыкальные вставки в индийских фильмах, где все поют и танцуют больше, чем говорят, вращаясь в телодвижениях, напоминающих конвульсии человека с жуком за шиворотом.
Поскольку Лиза была занята собой, любимой, все домашние радости доставались Нюме. Мара шипела на супруга, как сало на сковородке шипит на яичницу-глазунью, поджариваясь до нужной кондиции. Болезненная тетушка с лимонно-селедочным выражением лица возлежала в постели, как принцесса на горошине и, поправляя сползающий с головы уксусный компресс, жаловалась на всяческие неудобства.
– Наум, я не могу здесь сидеть. Мне ду-ушно, мне нечем дышать. Пересяду к окну. О-о-ох… Принеси стакан холодной воды и открой окно!
Наум суетился, как горчицей подмазанный, мгновенно приносил требуемое и, встав навытяжку, как часовой у Мавзолея, ожидал дальнейших указаний.
– Это не вода, а бурда! И почему она не холодная? И почему она такая мутная?! – Мара подозрительно косилась на стакан. – Ты мыл стакан или нет? Унеси! Я такое пойло пить не буду!
Указания следовали с интервалом в каждые три минуты. Каждое последующее указание противоречило предыдущему:
– Закрой окно, мне холодно. Почему в доме – сквозняк? Ты хочешь меня простудить? Ап-чхи! Кажется, я уже простудилась, только простуды не хватает для полного счастья. Приложи мне капустный лист ко лбу и обвяжи полотенцем: в лекарствах – химия, а я признаю все натуральное. Выключи телевизор, мне мешает шум. Это что, соседи? Выключи соседей. Как они могут разговаривать, когда у меня болит голова? Никакого сострадания к тяжелобольнейшему человеку. Поправь мне компресс, подай медицинский справочник, принеси чашку горячего чаю и плед. Пожалуй, прилягу…
Застрявшая в недовольствах, как клизма в заднем проходе, Мара уныло стонала. Нюма, адьютант ее превосходительства, закаленный маральной инквизицией, лихорадочно несся исполнять, безнадежно поглядывая на телевизор и пытаясь сообразить, куда раньше направляться: выключать соседей или включать чайник.
– Наум! Ты куда запропастился? – взывала Мара, не в силах отбиться от болезней в одиночку. – Тебя только за смертью посылать. Как хорошо, что покойная мамочка не видит моих мучений. Я дождусь чаю?! Это горячий чай?! Я не буду пить эти помои!
Горячее, чем чай, вскипяченный чайником, бывает только чай, вскипяченный его двоюродным братом-кипятильником, если можно сравнить степень «разгоряченности». Разрываясь между чайником и кипятильником, Наум никак не мог сообразить, Мара еще согласна пить чай или уже нет.
Маральные страдания продолжались, голос слабел и слабел:
– С каждым днем я чувствую себя все хуже и хуже. Открываю глаза и думаю: может, не стоило их открывать?! Может, лучше закрыть глаза и умереть?! О-ох… Я умираю, я не доживу до утра, я уйду на тот свет к моей маме. Позови всех. Соседей – тоже. Пусть видят, до чего меня довели. Буду прощаться… О-ох…
Готовый пасть ниц, Нюма замер у ложа супруги, как хранитель усыпальницы Тутанхамона, боясь отлучиться: вдруг за время, пока он всех созовет-призовет-вызовет-соберет, – Мариша умрет?
– Что ты стоишь, как неживой истукан?! – возмущалась Мара, передумав умирать и размышляя, бывают ли истуканы живыми. – Я еще не умерла! Врагу не пожелаю моих страданий. Кто-нибудь измерит мне давление? Я вся такая больная, я больнее всех больных. Пойду, пройдусь к Тамаре.
Шатаясь от слабости и скорбя об угасающей жизни, Мара, держась за перила, спускалась к Тамаре. Учитывая дальность расстояния, которое преодолевала Мара, чтобы попасть к сестре (речь шла о путешествии со второго этажа на первый), – забота Наума о дражайшей супруге была беспредельной:
– Мариша, спустить тебя с лестницы или сама доберешься? Позвони, как ты добралась и как ты себя чувствуешь, – говорил Нюма, в надежде поглядывая на телевизор, по которому начинали транслировать футбольный матч.
Загробным голосом Мариша отвечала:
– Позвоню, если выживу (вариант №1).
– Позвоню, если доберусь (вариант №2).
– Позвоню, если по дороге не попаду в больницу (вариант №3).
Считая абсолютно нормальным, что все потакают ее капризам, Мара позволяла лелеять себя, сердешную. Может, болезни отражали ее бессознательный страх перед жизнью?
– Бедная моя сестричка! – озабоченно суетилась Тамара-Тереза, принимающая за чистую монету Маришины арии, а зоркий взгляд сестрички уже фиксировал нарядный пакет, присланный римским папой из Италии.
– Ой, какая кофточка! – оживлялась Мариша, сбрызнутая живительным элексирчиком предвкушения обновки. – Можно, я примерю? Сидит, как влитая! Ах, так тут еще и брючки? Это брючной костюмчик?! Да еще моего любимого цвета спаржи в горчичном соусе?! Ты же такое все равно не носишь, а я собираюсь на юбилей к самим Эскадским. Я такая невезучая в жизни, мне ни в чем не повезло, разве что попасть на юбилей к Эскадским…
Получив итальянский брючной костюмчик цвета спаржи в горчице и ощутив прилив бодрости, мученица-страдалица с видом человека, истосковавшегося по кусочку чего-нибудь съедобного, шагала прямо к холодильнику. Заглянув в наш холодильник, чувствовала себя получше и, в зависимости от содержимого, выбирала нужный вариант:
– Я – на диете (вариант №1).
– Я – больная (вариант №2).
– Пожалуй, я съем кусочек чего-нибудь (вариант №3).
Чаще всего преобладал вариант №3. Осуждая Тамару за культ еды, Мара логично боролась с излишками культовых ритуалов, подчищая содержимое кастрюлек, пиалок, мисочек и баночек. Опустошенная тара накрывалась крышечкой и возвращалась назад на полочку. После налета тетушки Мары открываешь холодильник в надежде подкрепиться, берешь кастрюлечку-пиалочку-мисочку-баночку… зырк! – а там пусто. Зато в холодильнике у самой тети Мары всегда было просторно, а еда – недосоленная и безвкусная, как трава у дома. Зеленая, зеленая трава…
Однажды, когда родители уже развелись, мама уехала на курсы, а папа перед отъездом в Италию захотел осуществить одну кулинарную фантазию. Он купил на рынке освежеванного кролика, замариновал, нашпиговал чесночком, намазал майонезом и положил в духовку на решетку. Запах – фантастический.
Соседи-родственники Мара с Лизой и Нюмой носы поскручивали, принюхиваясь:
– Чем тут пахнет? Тамарочка вернулась?
Папа – в своем репертуаре:
– Тамарочка еще не приехала, а я занимался мужским делом: на охоту ходил, зайца подстрелил. Зайчатинку жарю. Дичь!
Мара – тоже в своем репертуаре, рада-радешенька. Еще бы, можно не готовить ужин:
