Дочки+матери=любовь

Пять дней они провели в пути. Из удобств – только сено. Холод, голод, страх.

Юрочка заболел, был в бреду от жара.

Трудно представить отчаяние матери, которая ничего не может сделать в сложившихся обстоятельствах.

Любовь, у которой под сердцем был другой ребенок, обнимала своего сынишку, молясь и надеясь только на чудо…

Чуда не произошло. Юрочка умер в поезде, так и не доехав до Новосибирска.

Женечка появилась на свет уже в сибирской столице.

А после Победы, в мирное время, Любовь родила своего третьего ребенка, сына Володю.

…Но вернемся в тот год, когда на Любовь вновь обрушился ужас, пережитый в молодости: на её глазах снова сгорало её дитя.

Да, Евгении было тридцать, но, сколько бы нам ни было лет, для наших матерей мы всегда остаёмся детьми.

А между тем то, чего так страшилась Женечка в начале болезни, произошло. В беде Валентин стал для семьи ненадежной опорой.

Муж всё чаще возвращался домой через пивнушку. А потом и вовсе взял за правило пропадать сутками, оправдываясь ночными сменами.

Женщина есть женщина, хоть и парализованная. Евгения понимала, что муж приходит всё позже и всё реже лишь по одной причине – у него появилась другая. А вскоре весь городок стал судачить: «другая» – это дальняя родственница парализованной Женечки.

Трудно даже представить, в каком положении оказалась Лена. С одной стороны – обездвиженная мать. С другой – бабушка, у которой слёз больше, чем сил. И отец, стремящийся ускользнуть прочь из этой юдоли печали.

И так уж вышло, что вскоре Леночка осталась один на один со своей немощной мамой, взвалила бремя ухода за ней на себя. А та от понимания собственного бессилия впадала в молчаливую ярость – ярость на мужчину, который тихо предавал их обеих: и жену, и дочь.

…Когда я думаю об этом, не могу сдержать слёз.

Моя мама росла в страшном одиночестве. Выпавшее ей в детстве несчастье было жестоким и страшным. Эта ноша надорвала бы любого взрослого, и уж точно оказалась неподъемной для отца Лены. Но ей приходилось терпеть, перемалывать в себе свою боль – и жить рядом с парализованной мамой, ради неё и для неё.

А Женечка крепилась изо всех сил – только бы не умереть – ради дочери.

Эта боль связала их души накрепко – будто они стали одним целым.

Но отец уходил, молча и безвозвратно.

Представляю, какой обидой на него полнилась детская душа Леночки.

Такие удары судьбы не проходят бесследно. Они оставляют рубцы на всю жизнь. И неизвестно, как проблемы «родом из детства» сказываются на наших дальнейших судьбах и взаимоотношениях.

Мне кажется, то отцовское бегство легло тенью на всю женскую судьбу моей мамы.

***

…Однако мыслями я постоянно возвращаюсь и к Евгении – отважной женщине, скованной болезнью.

О чём она думала, лишь глазами имея возможность быть рядом со своей дочкой? Конечно, понимала, что стала тяжёлой обузой. Но не могла освободить Леночку, не могла покинуть эту грешную землю, разорвать физическую близость со своим ребёнком.

Мать и дочь всегда связаны прочными незримыми нитями.

А за дочерей матерям тревожно в любом возрасте.

…Дело было зимой.

Десятилетняя Лена в яркой лисьей шапке, с портфелем в руках рано утром вышла из квартиры – спешила в школу.

Спустилась на первый этаж. И тут из темноты подвала к ней шагнул незнакомец. Сверкнуло лезвие выкидного ножа. Мужчина, дыша перегаром, осмотрел дорогой мех, потом опустил липкий взгляд на лицо девочки. И вдруг решил не довольствоваться одной шапкой – толкнул свою жертву в открытую дверь подвала.

Лена не могла и пикнуть от ужаса. А насильник прижал её к стене и, пугая ножом, стал шептать что-то, чего десятилетний ребенок просто не понимает.

– Только не ори, не ори, иначе прирежу.

К счастью, в подъезде хлопнула дверь. На лестнице послышались голоса.

И Леночка завизжала во всю силу своих болезненных легких.

Насильника не поймали – успел сбежать.

Испуганная до полусмерти девочка могла вернуться домой, но не стала этого делать – Евгения сразу догадалась бы: произошло что-то страшное.

Соседка проводила девчушку до школы. Все уроки Лена тряслась, представляя, как злой дядька ворвётся в их квартиру и зарежет беспомощную маму.

С тех пор она боится тёмных подъездов и внезапного стука в дверь.

Думаю, парализованная Евгения догадывалась, с чем приходится сталкиваться дочери за пределами их квартиры. И потому ещё крепче пыталась держаться за жизнь, которой оставалось всё меньше.

…Потянулись годы, наполнившие душу Лены ощущением полного краха своей семьи. Мать, прикованная к кровати. Отец, трусливо отводящий взгляд. Два берега мучительных терзаний.

А между тем Лена постепенно превращалась в красивую девушку-подростка. На неё оборачивались мальчишки. Некоторые из особо смелых пытались завязать с ней дружбу, провожали до дома… но потом уходили в молчанку, отворачивая лица, украшенные фингалами.

Лена не сразу поняла, что у неё появился воинственный поклонник – сверстник Паша, он жил в том же дворе.

Вместо того чтобы признаться в чувствах и проявить инициативу, Паша просто выслеживал незадачливых кавалеров красивой девчонки и кулаками отбивал у них охоту ухаживать за ней.

…Моя мама была интересна представителям противоположного пола всегда. И сейчас, когда ей за пятьдесят, на неё засматриваются мужчины. А в девичестве от неё было просто не оторвать глаз – хороша!

Каждой симпатичной девчонке хочется быть ещё привлекательней, хочется наряжаться и пробовать макияж. Но Валентину было не до нарядов для его подрастающей дочки. Едва ли он вообще понимал её возрастные потребности.

Такое отношение к собственному ребёнку неминуемо должно было вызвать взрывную реакцию.

***

В те годы учеников старших классов возили в колхозы на уборку урожая. За работу платили. Немного, конечно. Но всё же на эти деньги можно было купить что-нибудь из одежды.

Семиклассница Лена жила мечтой о настоящем празднике в честь своего дня рождения ещё с весны. Заранее приметила в магазине костюм в черно-белую клетку: юбочка-колокольчик с широким поясом и жилет. Примерила, костюм сел как влитой.

Поэтому на осенней уборке свеклы она работала за двоих.

Вернувшись со свекольных полей, Лена помчалась в магазин – заработанных денег хватило. Счастливая, пришла домой, распаковала обновку перед мамой – та лишь одобрительно улыбалась глазами.

Бабушке тоже костюм понравился. Все эти дни она ухаживала за Евгенией, дожидаясь возвращения внучки.

– До чего же ты на мать стала похожа, – не удержалась и всхлипнула старушка, глядя, как кружится по комнате нарядная внучка. – Женечка-то тоже красавицей была в твои годы.

У Женечки на глаза навернулись слёзы.

– Бабуля, а торт будет? – спросила Лена.

Она знала, что в мастерстве по выпечке торта «Наполеон» её бабушке не было равных.

– Конечно, будет, что за день рождения без торта! Такой «Наполеон» закачу, какой и в лучших ресторанах не подают! – пообещала баба Люба и отправилась в магазин за продуктами.

Настроение у Леночки было прекрасным – соответствующим событию. Праздники она очень любила, жаль, в детстве их было так мало…

Лена была на подъёме: именины уже завтра, придут одноклассницы, с ними напросился в гости парень из их школы – Славик. Девчонки шутили, что Славик к Лене неровно дышит. Это льстило, но совсем чуть-чуть: Славик был приятным парнем, только Лену он совсем не волновал.

Она надела обновку и стала крутиться перед зеркалом в прихожей.

И тут в квартиру вошел отец.

Настроение у Валентина было стабильно тяжелым с того момента, как он привёз парализованную жену из Москвы. Ему не хотелось возвращаться в этот дом.

А сейчас, когда он глянул на нарядную дочь, в нём будто перещёлкнул затвор. Валентин стал кричать, повод нашёлся: дочь вовремя не убрала из-под матери испачканную пеленку.

– Быстро обзванивай всех, кого позвала! – потребовал он – Не будет у тебя дня рождения! Отменяй, пусть никто не приходит!

…Что было у него в голове в тот момент? Почему он так повел себя с собственной дочерью, которую, конечно, любил?

Но так бывает: под влиянием момента люди могут терять человеческий облик.

Леночку реакция отца застала врасплох.

Девчонка была совсем на другой волне! Она так устала заботиться о матери, так устала после многодневной работы на колхозном поле! Но никто её усилий не ценит! Она одна, всюду одна! А у взрослых – ни сочувствия, ни понимания!

Девчонку захлестнула накопленная годами обида. Она кричала и кричала – навзрыд. Поток упреков хлынул в сторону отца – будто прорвало дамбу! Обвинения горячей лавой обжигали мужчину, из-за которого всё и случилось: если б не забеременела вторым ребенком Женя, то не слегла бы со своей страшной болезнью, и всё было бы прекрасно, а теперь – хоть ложись рядом с матерью и умирай…

В квартиру забежала бабушка Люба, в руках – авоськи с продуктами, запыхалась, еле дышала – бежала по лестнице на крики…

Бабушка Люба растерянно смотрела на разъяренных Валентина и Лену и не знала, что делать, что сказать, как успокоить внучку и доведённого до неуправляемого гнева зятя.

А Лена всё кричала и кричала…

Её душил самый яростный гнев, на какой способны только подростки.

Ведь она никого не обременяла, и даже этот подарок себе заработала своим трудом! Ей просто хотелось немного радости в свой день, но и в этом ей отказывают?! Для чего же тогда она родилась?

– Леночка, зачем ты дерзишь отцу! – испуганно запричитала бабушка. – Успокойся, детка, не надо! Папа прав, ты от рук отбилась!

Лену словно ошпарило: и бабуля туда же?! Но ведь это предательство с её стороны!

И в квартире поднялся крик пуще прежнего. Он нёсся в открытые форточки, накрывал весь двор, призывал в свидетели людей и небеса.

И вдруг Валентин, доведённый до аффекта, так толкнул Лену, что та отлетела к входной двери, спиной напоролась на гвозди, торчащие из косяка, и жилетка, ради которой был куплен костюм, затрещала – порвалась.

На гвоздях повис вырванный клок ткани в черно-белую клетку.

Оглушённая произошедшим, Лена резко умолкла. Все её крики застряли в горле. Зачем кричать, если жаловаться некому – никто её по-настоящему не жалеет и не понимает, ведь даже родной отец не услышал, готов был заглушить её крик силой!

А Валентин испугался. И выскочил из дому.

Заплаканная Лена сняла испорченный жилет. …И тут она услышала стон матери.

У Евгении по щекам текли беззвучные слёзы.

В пылу Лена совсем забыла о той, что стала и невольной причиной происходящего, и его жертвой.

Девочка подошла к матери, привычно села на пол, положив голову на неподвижную материнскую ладонь – ладонь была болезненно хрупкая, практически неживая. И всё-таки её мать ещё была рядом с ней…

А бабушка продолжала причитать – она была растеряна, мысли её путались, как у всех стариков, попавших в капкан беды, с которой справиться нельзя, невозможно.

Теперь, когда Валентин ушёл, бабушка назвала Лену бедной, несчастной, подошла и попыталась её обнять. Но Лена будто застыла.

Сколько она сидела на полу, припав к материнской кровати? О чём были её горькие думы?

Но вот она вышла из комнаты Женечки.

Баба Люба сидела на кухне на табурете и утирала слёзы передником.

– Бабушка, ты обещала торт, – твёрдо сказала Лена.

Она поняла, что отныне сама станет решать, что и как будет происходить в её жизни.

– Правильно, правильно! – засуетилась бабушка.

Как все старые люди, она боялась новых внезапных несчастий.

…А Валентин в это время мчался к своей старшей сестре – она была крёстной Лены.

Наверное, в нём всё рыдало, ему было жалко и парализованную жену, и дочь, которая права в каждом своем упрёке. Но больше всего, как мне кажется, в те часы он жалел самого себя. Думаю, ему было очень стыдно за слова, которые вырвались и выдали его слабость – а он оказался слабее, чем его дочь…

Но зачем ему выпало такое горе, за что?!

Валентин не заметил, как пронёсся через полгорода. Что именно он рассказал сестре, в каких красках – этого я не знаю. Но сестра поняла: нужно срочно исправлять ситуацию, иначе с Леной может случиться беда!

…Праздник всё-таки состоялся – благодаря бабе Любе. Она испекла торт, накрыла стол.

Собрались подружки, пришёл Славик, стесняясь, протянул цветы. Ели, пили газировку, смеялись, включили музыку. Всё было как у всех советских подростков. С той разницей, что в соседней комнате тихо и неподвижно, прислушиваясь к каждому звуку, лежала мать именинницы.

…Вернулся смущённый и выпивший для храбрости отец, молча и как-то неуклюже протянул Лене пакет с подарком от крёстной. В пакете лежало чудесное новое платье.

Подружки посидели и разошлись.

Славик вызвался помочь Лене убрать следы праздника в квартире. Парень и не думал скрывать свои чувства. Вытирал полотенцем вымытые тарелки до скрипа.

Когда он наконец-то ушёл, Лена мельком подумала, что наверняка его сейчас отмутузит Паша. А если Славик получит традиционный фингал, у него точно пропадёт охота встречаться с ней и, тем более, дарить цветы.

Но Славик не пропал с радаров, как остальные. Явился на следующий день под каким-то предлогом. Отметины сильной драки у него на лице, конечно, имелись. Но, похоже, он сумел отстоять своё право на встречи с Леной.

…В ухажёрах у моей мамы не было недостатка с юности. Её красота совсем не подходила к обстоятельствам её жизни. Она не жаловалась, была общительной и оптимистичной. И по её манере держаться на людях мало кто понимал, что у этой красивой девчонки на сердце.

А на сердце был страх. Ей так не хватало того, что нужно любому подростку: любви, заботы, опоры.

Лена похоронила мать через два года после того злополучного дня рождения.

Женечка дождалась, когда дочке исполнится пятнадцать, и тихо покинула этот мир…

***

Со смерти Евгении прошёл месяц.

Бабушка уже почти перестала приходить в квартиру, где скончалась её любимая дочь – не могла, была разбита и телом, и духом. Жила в своём доме, оплакивая утрату.

Валентин горевал по-своему и топил горе в вине. И тоже редкую ночь проводил под одной крышей с собственной дочерью, у него давно была другая жизнь на стороне.

А Лена осталась. Куда ей деваться?

Днём ещё ничего: то подруги зайдут, то Славик – он упрямо отвоёвывал пространство рядом с Леной, несмотря на то, что Паша постоянно лез в драку.

Но вот ночами…

Ночами Лена почти перестала спать. То слышались звуки, напоминающие о присутствии в доме мамы. То просто мешали грустные воспоминания о ней и мысли – как она там, на небе?

Лена плакала в подушку: «Мама, мамочка, как ты могла меня бросить, зачем ты так много работала, почему заболела?!».

Но слезами горю не поможешь. И Лена всё чаще задумывалась: что делать дальше, как жить?

Втайне от всех она хотела бы поступить в театральный. А что? Внешность у неё как у звезды. А про артистичность ей говорит каждый второй.

Но Валентину такая идея категорически не нравилась. Слово «артистка» в его устах принимало какой-то неприятный, нехороший оттенок.

Когда пришла пора заканчивать восьмилетку, Валентин настоял на том, чтобы Лена отнесла документы в техникум при заводе. По отцовскому мнению, перспектива трудиться на том же предприятии, где прошла его жизнь, была единственно верным решением.

«Артистка!» – хмыкал иногда Валентин с таким выражением лица, будто стряхивал с себя гадкое насекомое.

Волей-неволей, Лена с планами отца согласилась. Но грядущую заводскую перспективу заранее возненавидела всей душой – это была чуждая ей, навязанная жизнь.

…Однажды её грустные полуночные раздумья о туманном будущем прервал внезапный тихий стук в дверь. Лена похолодела.

Многие во дворе знали, что в такой-то квартире одна ночует пятнадцатилетняя девчонка. Кто же это? Преступник? Насильник? Убийца?

Лежала, не двигаясь и даже не дыша. Чудилось, что в замочной скважине что-то скребётся, будто кто-то пытается тихо проникнуть в квартиру.

Впрочем, ночной гость постоял под дверью и быстро ушёл. Хотя Лене казалось, что его стук длился не менее часа.

Уснула под утро. Днём происшествие сравнялось со сном: было или почудилось?

Но на следующую ночь тихий стук повторился. А потом ещё. И ещё…

Лена стала бояться ночи. Кому понадобилось её пугать? Это точно не воры – если бы захотели, могли бы открыть дверь, это Лена знала точно: замок-то простой.

Отец домой почти перестал заходить. А если и оставался на ночь – то, скорее, для очистки совести. Не будь тут Лены, он и вовсе бы забыл дорогу сюда.

Но сказать Валентину о ночных звуках Лена не решалась. С отцом теперь вообще было трудно общаться, будто они, даже находясь рядом, пребывали на разных планетах.

Говорила подружкам, звала ночевать – только все боялись, находили поводы для отказов: мало ли что.

Бабушке рассказать о ночных страхах Лена не смела, как и отцу – на бабе Любе после похорон лица не было, горевала о дочери сильно.

Иногда проходили целые ночи без этого страшного, едва уловимого стука.

Сон у Лены стал тревожный, поверхностный. Она похудела, осунулась. Но обращать внимание на это было, в общем-то, некому.

…На сорок дней со дня смерти Евгении собрались близкие: родственники и друзья. Лена знала не всех. Поэтому не удивилась, увидев среди пришедших на поминки молодую женщину, дальнюю родственницу Евгении – Наталью.

Наталье было лет двадцать пять, симпатичная, приятная в общении. На неё поглядывали за столом, перешёптывались. Но Лена не прислушивалась: душа её мамочки окончательно покидала Землю, ведь так считается на сороковой день…

Валентин после поминок пошёл провожать Наталью. И ночевать не вернулся.

Осталась бабушка.

В ту ночь Лена снова лежала в кровати, вся обратившись в слух. Но ничего не было слышно, разве что кто-то ходил по двору, да проезжали машины по улице.

Рядом ворочалась на кровати бабушка, ей явно не спалось, думалось о чём-то, бабушка тяжко вздыхала.

– Как же так, – вдруг тихо пробормотала она, уверенная, что Лена спит,– совсем Валентин людей не стыдится, ведь только жену схоронил.

…Так Лена узнала, что Наталья и есть та самая пассия, с которой крутит роман её отец.

На следующий день Валентин ненадолго зашел в квартиру, переоделся в чистое, собрал кое-какие вещи из шкафа и молча ушёл – теперь уже окончательно.

Он фактически не ночевал в квартире два месяца, либо приходил в пять утра – перед сменой. Возможно, Валентин и думал о дочери, которую бросает одну, а ведь она только что потеряла мать! Но его уход будто перечёркивал прошлое, отрезал его, как отрезают подгнившую сторону ещё вполне съедобного яблока.

А ночные визиты и постукивания в дверь всё продолжались.

И лишь когда они довели Лену до нервного срыва, она, наконец, призналась бабушке: ей до ужаса страшно оставаться одной в опустевшей квартире!

Баба Люба выслушала, перекрестилась. И отреагировала неожиданно.

– Лена, – сказала она, взяв внучку за руку, – ты уже большая девочка, должна понимать. У папы другая женщина.

Лена округлила на бабушку глаза: да сколько можно говорить об отце, он же ушёл!

– Поговори с ним, – продолжила Любовь. – Пусть он приводит свою Наталью сюда. Начинайте жить вместе, когда-то всё равно придется.

Лена вскочила с табурета, разговор шёл на кухне, и выбежала в комнату, где всё ещё стояла мамина кровать.

«Мама, мама, зачем ты меня оставила…».

Лена по привычке села на пол и стала думать.

Что ж. Слова бабушки о романе отца откровением для неё, конечно, не стали. Обидно за мать, за себя…

Лена невольно сжала кулачки.

Но если она и дальше будет ночевать одна, с ней может случиться что-то очень плохое. Выдерживать дальше эту бессонницу, когда нервы на взводе, она не сможет. Лена так ослабла, что ей казалось – она стала жить между реальностью и галлюцинацией. Ещё немного – и она просто сойдёт с ума.

Да, ко «взрослому» разговору с отцом Лену подтолкнуло отчаяние, одиночество и страх ночных шорохов у входной двери. У неё просто не было иных вариантов.

Когда отец в очередной раз «забежал» в квартиру, Лена остановила Валентина неожиданным для него предложением:

– Папа, пожалуйста, возвращайся домой.

Отец впервые за долгое время поднял на дочь взгляд. Остановился. Сел, помолчал. И лишь спустя минут пять произнёс:

– А как же Наталья?

Лена сумела сдержать подступивший гнев. Отец и сейчас думал не о ней. Он даже не стал объясняться и извиняться. А мог бы…

– Пусть живёт здесь.

Лена произнесла это жёстким категоричным тоном – не как шестнадцатилетняя девчонка, а как взрослый человек, понимающий о жизни куда больше, чем мужчина, сидящий рядом.

Валентину было на то время пятьдесят. Молодой, по нынешним меркам, мужчина. Наталья – моложе него лет на пятнадцать. Она могла бы заменить Лене старшую сестру.

И уже на следующий день они пришли. С чемоданами, тюками и девочкой-шестилеткой – Таней, дочкой Натальи от первого брака.

…А чуть позже Лена узнала, что все её одинокие ночи у двери квартиры дежурил Паша. Может, надеялся, что девчонка сама обо всём догадается и однажды впустит его?

Но она не догадалась. Не судьба. А жаль.

***

…Её первая встреча с Натальей была натянутой.

Новое семейство встало на пороге. Несколько секунд Лена и Наталья молча смотрели друг другу в глаза.

– Ну что ж, – с нарочитым оптимизмом в голосе сказал Валентин, скидывая ботинки, – входите, теперь это и ваш дом.

Лена будто приросла к стене в прихожей, молча смотрела, как суетливо снимаются обувь, плащи и шарфы.

Вот сейчас они окончательно переступят черту, заполнят собой всё пространство.

За Леной в эти минуты была не просто квартира – это был мир, с которым именно теперь ей приходилось прощаться навеки. Ещё вчера она являлась центром этого мира, его хозяйкой. И вот рубикон пройден. Отныне она отодвинута куда-то на задворки этого мира, становится лишь его частью, и не факт – что самой незаменимой.

– Входи, Танечка. Лена, знакомься, это тётя Наташа, а это её дочь, – бубнил отец.

Лена посторонилась, пропуская в квартиру молодую смущённую женщину с порозовевшими от волнения щеками и маленькую девочку, та наивно радовалась происходящему.

– Показывай, где кухня, где что… – бодрился отец.

– Сам и показывай, – тихо сказала Лена и ушла в комнату своей матери, отныне это была её комната.

В конце концов, она только что сделала то, чего они все давно хотели. А большего – не ждите!

…Так в доме, во всех уголках которого таились личные воспоминания Лены о радостном детстве и трагичном подростковом периоде, появилась новая хозяйка.

И как только Наташа схватилась за кастрюли и тряпки, как-то само собой стало предельно ясно, что именно она и её дочка – настоящая семья Валентина.

Тот день Лена просидела взаперти.

Она слышала и угадывала по звукам всё, что происходило в квартире – так, видимо, жила несколько лет её прикованная к постели мать: прислушиваясь и деля звуки на действия, совершаемые другими людьми.

Вот из шифоньера вытащили мамины вещи – освободили место для вещей Натальи и Тани. Вот Таня весело проскакала по коридору, громко спрашивая, где она будет спать, а Наталья шикнула на неё: «Тише!», будто в квартире находился больной или спящий.

Вот полилась в ведро вода, загуляла по полу швабра. А потом стало шумно на кухне, то и дело хлопала входная дверь – это отец бегал в магазин по поручению Натальи.

Наконец в комнату Лены осторожно постучали.

– Дочка, обед готов, иди к столу.

Голос отца был хоть и насторожённый, но что-то уже изменилось, будто он вполне успокоился, и лишь Лена оставалась фактором, к которому стоило относиться с опаской.

Лена и не хотела бы выходить. Но ведь сама позволила этой семье соединиться на территории, где её семьи уже нет, она канула в прошлое.

Лена вышла. Села за прекрасно сервированный стол.

Очевидно, Наталья была умелой хозяйкой, она наготовила так много, будто отмечалось… новоселье. В центре стола возвышалась бутылка вина.

– Ну, за знакомство!

Валентин бросил на Лену насторожённый взгляд и потянулся к бутылке.

…Все ели охотно и с аппетитом. Лишь Лена едва прикоснулась к еде: кусок не шёл в горло.

– Пойду прогуляюсь, – сказала она, когда Наталья деловито принялась собирать опустевшие тарелки и отправлять их в мойку.

– Таню с собой возьми, – сказал Валентин, – пусть во дворе осмотрится.

Произнося это, он вложил в слова подтекст, который стал для Лены очередным – самым сильным – детонатором внутреннего взрыва. Она вдруг осознала, что именно случится в квартире, когда «дети уйдут погулять».

Лена рванула к выходу, со всем своим подростковым максимализмом возненавидев в эту минуту мачеху. А ничего не понимающая Таня весело запрыгала рядом…