Золотая сойка

– Погодите дурить мне голову, я еще достаточно хорошо соображаю, чтобы отслеживать логику, – перебил историка Монкес. – Как они могли подписать декларацию, если вообще не умели писать?

– Кровью, дорогой друг, кровью. Их вожди Саарду, Койём, Тирси… их там десяток был, после тотального побоища, – ну, об этом вам в школе не рассказывали, ведь дикарей же почти полностью истребили, как вредителей на полях. Они же были нам здесь не нужны, вы понимаете, но всё равно нельзя же рассказывать такое массам. Мы – гуманные люди, мы умеем договариваться бескровно! Так вот, вожди приложили к бумаге испачканные в собственной крови пальцы. Для дикарей нет ничего священнее крови и всяких там родовых понятий. Они подписались кровью и освободили нам всю нынешнюю территорию, а сами сгруппировались в Центральных лесах возле горы Т-таани… нет. Та-ати… нет, проклятье! Как же они её вы-го-вари-ва-ют? А, Монкес, как она называется? Т-та… Т-та-а-тк…

– Т-Таантитктити, – раздался над сидящими нежный женский голос. – Говорят, эта гора очень красива. Вы видели её фото?

– Гар… Гарионна! – восторженно взвыл Снетли, пытаясь подняться. – Моя прекрасная гора, моя скала! Как её бишь, Т-таатки… Тьфу! Иди ко мне, – распахнул объятия Стэнли.

– Гаро, – совладал с ватным языком Монкес. – Наконец-то. Где ты была? Я уже два часа сижу тут, пью виски и слушаю этого Стэнли. У прощелыги земная фамилия, представляешь? У нас у всех фамилии местные – такое условие было, да… чтобы племена ушли к этой горе, как её?.. Проклятье. Мы должны были взять их имена, ну, то есть местные. От Земли должны были отказаться. Ну, имена мы взяли, чего там. С Землёй порвали, не платить же налоги каким-то там землянам. Стэнли уже третий раз мне рассказывает… Ну как эту гору?!

– Т-таантитктити, – повторила, улыбаясь, красавица Гаро – воистину красавица: высокая, словно гора; длинноногая, словно горная серна; с невообразимо тонкой талией и мягкими, нежными, упругими, как свежие яблочки, и так же, как они, спрятанными под облегающую кожицу нежного зелёного бархата платья ягодицами и с не менее круглым упругим и аппетитным бюстом.

Она положила Монкесу на плечо тонкую руку в простом по форме, но очень ценном по содержанию браслете, потянула Гиза к себе и сочными пухлыми губами коснулась его лба. Длинные золотые серьги с алмазными каплями на концах качнулись вперёд, падая на веки Гиза и закрывая их предвкушением блаженства. Монкес тут же обхватил Гаро за длинные, не знающие усталости бёдра, повернул красавицу к себе спиной и с силой усадил на колени.

– А я? – обиженно произнёс Стэнли. – Гаро, а меня?

Гарионна повернула голову, махнув по носу Монкеса жёсткими ароматными завитками собранных в вертикальный гребень чёрных волос. Повелительно глянула на Монкеса своими разными по цвету, как у адовой злыдни, глазами, и он тут же безвольно разжал руки, подчиняясь её королевскому взору.

Гарионна, встала, сделала шаг к растопыренным клешням Стэнли, обернулась на Монкеса, высоко приподняла тонкую чёрную бровь над лазурным глазом и лукаво прикрыла второй – карий – глаз. Уголок пухлых губ поднялся вслед за бровью, открывая фарфоровые по белизне зубы. Гаро коварно улыбнулась и оборотилась к льнущему к ней Стэнли.

– А ручки сегодня не наши, – игриво и чуть слышно произнесла она, обхватывая запястья Стэнли и переводя его руки в безопасную для себя позицию. Наклонилась, изгибая в пояснице тонкую талию, так, что «яблоки» под зелёным бархатом воздёрнулись вверх. Скосила на Монкеса карий глаз, вытянула уста и едва прикоснулась ими к протянутым, как за подаянием, губам Стэнли.

Монкес не выдержал, приподнялся и рванул Гаро себе на колени.

– Так я и говорю: дикари не умели читать и подписали всё кровью! Ха-ха-ха, – загоготал Стэнли. – Сейчас они живут в Центральных лесах, за забором, как в зверинце, представляете? Они живут как в зверинце, – веселился писатель. – На них еще поглазеть можно. А гора красивая. Я там бывал. Слушайте, Гаро, Монкес! Давайте поедем прямо сейчас. Я вам их покажу, и гору покажу.

– Сезон туманов, ничего не видно, – запротестовал Монкес.

– А, да… сезон туманов, – размяк было Стэнли. – Постой! Монкес, – вдруг просветлел он, – это у нас в головах туманы. Мы же не видим ничего кроме себя. Нет, ну нет, так не пойдёт. Нужно ехать к горе, там шаманы все мозги проясняют. У меня есть вертолёт, но на вакуумтрейне быстрее. Плачу за билеты! – и Стэнли пустился в уговоры, повторяя в четвёртый раз свой бесконечный рассказ об истории основания и становления великого, исключительного государства – Объединённых Территорий Терены.

Глава 4. Всё, что угодно

…Любовь – чувство слишком чистое и возвышенное для того, чьё воображение привыкло питаться красотами бухгалтерских книг…

Джеймс Ф. Купер «Моникины»

Купе: шёлковая обивка на стенах. На полу, на ковре – зелёный бархат и серый твид, брошенные, смятые. Роскошная Гаро разметала свои белые, горячие, как танианские солнца, груди. Она закинула ноги на парчовую спинку широкой полки, заломила под голову руки. Река черных волос струилась вниз, и, как застрявшая на перекате лодка, зависла над чёрным водопадом одна единственная золотая серьга. Гаро безудержно хохотала, жмуря свои разные глаза, а Монкес ползал по полу, щупал руками ковёр, тыкался под откидной, заставленный бутылками столик, виновато целовал чёрные струи волос и мямлил:

– Проклятье, подарок этого хмыря Сиупелли… Я найду, Гаро! Куда же… Как же она так выскочила… Я возьму мета-алло-детектор, да. Это ведь золото? Конечно это золото. Сиупелли другого не подарит, бестия его забери! А хочешь, хочешь я куплю тебе новые серьги? И колье к ним.

– Колье? – мгновенно перестала смеяться Гарионна.

Её гибкое тело перевернулось, ноги слетели со спинки, обхватили тело Монкеса, обездвижили руки, сжали и притянули, упёрли его грудь в мягкие, вожделенные лепестки такого горячего, сочного цветка психотрии. В одно мгновение Монкес был повержен спиной на пол, смят и раздавлен этим огненным цветком.

– Колье? – повторила Гарионна. – А знаешь ли ты, какое «колье» я хочу?

Лепестки потёрлись о его грудь, и на кожу капнула прожигающая насквозь капля нектара.

– Любое, лишь прикажи, – едва прошептал Монкес.

– А за себя не боишься? – захохотала Гаро, и упругие, разъятые лепестки едва коснулись иссушённых жаждой губ Монкеса.

Он попытался слизнуть нектар, но цветок уже был недосягаем. Монкес взметнул руки, стиснул тонкую, гибкую талию Гарионны, рывком дёрнул к своему лицу её поднявшееся на колени тело. Гаро мотнулась вперёд, ловко выставила руки. Левая упёрлась в пол, а правая едва ткнулась плотно сжатыми кончиками пальцев точно в ямку у основания шеи Монкеса. Он судорожно глотнул воздух, инстинктивно попытался отпихнуть Гаро, но ладони не толкнули её в грудь, скользнули сквозь потоки чёрных прядей по плечам, по напряжённым лопаткам и растерялись на пояснице, забытые, брошенные подсознанием от напористого, тугого поцелуя в шею. По скуле, по щеке, виску заплясали миллионы игл, рассыпались по лбу, прянули от уха к затылку. Голова Монкеса будто оказалась внутри пчелиного улья, терпко-ароматного, приторно-сладкого и беспощадно жалящего, до дурноты, до потери рассудка. А поцелуй всё ширился, полз, разрастался подобно экземе, поражающей кожу, расцвечивающей её глубокими, алыми пятнами.

«Всё, что угодно, – мелькнуло в гаснущей воле. – Всё, что угодно!..»

Малая жёлтая птичка метнулась по шёлку на стенах. Нет – это только следы её хрупких ног. Вот встрепенулась, взъерошила перья, расправила крылья. К полке багажной взлетела и тут же рассыпалась в пыль. Сойка, она! Вдруг зацвиркала, хитро прищурила глазки – лидер для стаи, поведёт за собой легион – тысячи тысяч таких же юрких и прытких созданий, только живых, и готовых склевать урожай.

– Кишер встроил ячейки… Атаки полей и зернохранилищ стаями птиц не актуальны… Робот – носитель… Бактерии полностью уничтожат зерновые и их запасы на планете… Исключение – новые модифицированные сорта, уже успешно внедрённые в наше сельское хозяйство… Испытания «Сойки» начнутся через три дня.

Протяжённый, как вечность, пылкий, как солнечный вихрь… Поцелуй… Разноглазая адова дщерь показала искусство любви. Одинокая золотая лодка последний раз с силой качнулась и замерла в окружении внезапно застывших волн черноты. Всё, что угодно за миг с этой женщиной. Всё, что угодно.

Опустошённый Монкес беспамятно лежал на полу, не мигая, глядел в бездонный потолок. Вакуумтрейн замедлял ход. Лёгкая перегрузка смазывалась действием алкоголя.

– Послушайте, но так же нельзя! – загрохотал кулаками в запертую дверь Стэнли. – Я не могу больше сидеть один в ресторане и пить. В конце концов, это моё купе, я же платил за билеты.

Монкес вздрогнул, вскочил от неожиданности и сейчас же завалился на полку, не в состоянии удержаться на ногах.

– Бестия тебя забери! – выругался он, подтаскивая к себе с ковра измятые брюки.

Гарионна запрокинулась смехом, махнула рекой чёрных волос, и уже две серьги блеснули алмазными парусами.

Вакуумтрейн прибыл в Т-таати-дом.

Глава 5. Вселенское сознание

Абсолютная защита от ночных кошмаров – залезть под одеяло с головой.

Роберт Шекли «Абсолютная защита»

Таниана, как и всё на планете, была затянута густым туманом. Красо́ты этой чу́дной во всех отношениях территории, начиная от Пурпурных озёр и заканчивая ползающими камнями, представали только с очень близкого расстояния или бесформенными тенями, или пятнами неясных оттенков. Обширная белёсость над головой была небом, серость вокруг – всем остальным.

Монкес вышел на перрон. На тот же самый перрон, с которого много сезонов назад уезжала из Танианы вместе с ним тогда только-только зачатая в его сознании «Сойка». Она была мечтой, несбыточной и прекрасной, так необходимой для безопасности и превосходства великого государства – Объединённых Территорий Террены, – как рассуждал тогда, будучи наивным юнцом, талантливый робототехник Гиз Монкес.

Сейчас он вышел на перрон совсем другим: уже не глупым, доверчивым пацаном, но нюхнувшим жизни и труда мужем, с надеждами, превратившимися в прагматичный расчет, и не простым робототехником, а ведущим специалистом пятой, секретной, лаборатории. Вместе с ним на перрон вышла группа коллег в сопровождении охранников и агентов службы безопасности Квинтерры. Процессия призраками проследовала к специальному выходу, пересекла некое неясное в тумане пространство и канула в распахнутой пасти комфортабельного автобуса. Пневматические двери сомкнулись, хлопнул люк багажного отделения. Кто-то дал команду, и автобус плавно покатил. Монкес откинулся на спинку кресла и закрыл глаза: можно было спать еще два часа.

Сны были туманны.

Он словно плыл или парил сквозь вязкую серо-белую субстанцию, не жидкую и не газообразную, а некую среднюю на ощупь и ощущения среду. Мелькнула мысль, что эта субстанция – единый вселенский разум. Именно от него отпочковываются сознания всех без исключения отдельных существ, и именно в него эти сознания возвращаются, прошедшие жизненный путь, приобретшие опыт, набравшие знаний, чтобы передать всё это, навечно запечатлеть каждое мизерное событие в едином сознании Вселенной.

Руки, плечи, спины – кто-то густой, но невидимой в тумане толпой кишел и двигался рядом с Монкесом. Нечёткие звуки, обрывки слов выпрастывались вдруг извне короткими, омерзительно-режущими звуками и тут же гасли, оставляя неприятные следы где-то глубоко в ушах, на стенах евстахиевых труб. Вдруг туман обрывался не то чернотой, не то чёткой и пёстрой картиной бытия, и начинало происходить что-то важное, значительное, словно Монкес оказывался внутри чужих жизней, но тут же вновь наползал туман, и вновь подле была неисчислимая масса спин, плеч, рук.

«Зачем всё это?» – подумал Монкес, жалея бездарно проходящее время сна.

«Зачем» понеслось по пространству, заплутало в тумане и вернулось, приведя с собой лицо: круглое, в красных пятнах, с дрожащими губами, заплаканное женское лицо в обрамлении рыжих волос. Лицо смотрело на него какими-то глубокими очами и неудержимо тянуло к себе. Вдруг оно исказилось, стало неимоверно ужасно, худо, кости проступили сквозь кожу, рыжие волосы взметнулись плазмой атомной войны. И по испепелённой, чёрной земле из дыма в дым замаршировали колонны одетых в химзащиту смертников. Вспучилась под их ногами почва, со стоном разверзлась, желая разом поглотить их, разом похоронить в единой братской могиле. Чтобы легче было матерям оплакивать сыновей, чтобы все жёны разом могли прийти на одну могилу, в единое место стенаний, и все дочери мира знали бы, где лежат их отцы. Чтобы моментом кончить адское действо, разом похоронить человечество. Монкес почувствовал, что начинает падать, проваливаться в эту могильную тьму. Ему стало страшно. Он взмахнул руками, пытаясь ухватиться за перья быстро исчезающего не то дыма, не то тумана, но они разлетались из-под его рук, кружили, желтели, пока не обратились в огромную огненную птицу. «Спаси меня, спаси! Ведь ты – моя!» – крикнул Монкес птице и ухватился за её ногу. Нога возросла, растолстела, вытянулась. Он обнял её, и вот уже едва держался за самый кончик пера, а над его головой раскинулся золотой город: прямые улицы, чёткие кварталы одинаковых квадратных домов с откидными крышами, оснащёнными запатентованным поршнево-заслонным механизмом Кишера. Вмиг сработало! Раскрылись замки, и прямо на Монкеса, хватая и увлекая его за собой в бездонную пропасть мировой катастрофы, вырвались в пространство безобразные визжащие твари.

Монкес вздрогнул, раскрыл глаза. Рядом выла сирена. Он ошалело сунулся к стеклу: автобус стоял. Мимо, разрывая густую белую марь красными и синими огнями, оглушая рёвом спецсигнала, промчались машины полиции. Вслед за ними пронеслось несколько неясных теней, и еще группа полицейских машин замкнула строй.

– Президент Триро, – зазвучало по автобусу.

– Стоим, стоим… Кишер нас на месте сожрёт за опоздание. Объясняй потом, что мимо проезжал обожаемый всеми господин президент Кориго Триро.

– Второй срок… задница тахсенская.

– Так он же к нам на полигон, на испытания. Не знали? Сюрпри-из.

– Конечно, куда мы без него! Кишер, видать, вновь решил полизать ему член посредством наших языков.

Монкес отвалился от стекла и снова закрыл глаза. Ему очень хотелось спать.

Глава 6. Сердечный разрыв

Простым глазом видно, какое это страшное зло, что мы живём среди массы невежественных, нами же развращённых людей.

Г. Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома»

Ангар был холоден, пуст. Металлические фермы тянулись вверх, во тьму. Лампы потушены, лишь дежурное освещение хило тлело по периметру.

Стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить слишком чуткое эхо, освещая себе путь фонариком, через ангар шёл охранник. Грузный чернявый конеанец, недавний нелегальный эмигрант, так удачно сумевший купить себе паспорт, так удачно устроившийся на работу, он оглядывал пустое помещение, водил синеватым лучом вправо-влево, гонял вокруг тьму. Он выполнял свою работу, выполнял ответственно и досконально, слишком боясь её потерять.

В конце ангара на стене чёрной коробкой висел терминал. Нужно было подойти к нему и поставить отметку о проверке помещения в строго заданное время. Для этого охранник должен был приложить к терминалу свой палец. Терминал издавал короткий, безумно громкий в тишине сигнал, будил эхо, и то с перепугу взбалмошно скакало по бетонному полу, железному куполу, по стенам, дрыгалось в ячейках металлических ферм.

Охранник не любил эхо. Оно всегда было гортанно и бестолково, всегда было готово предать. Вот и сейчас оно спало́, нервно подрагивая, прядая ушами от малейшего звука. Что-то было не так сегодня в его сне. Охранник остановился. Прислушался. Поводил фонариком из стороны в сторону, оглядывая пустой ангар. В нём никого не было, и всё же кто-то был. Эхо чувствовало кого-то и беспокойно вздрагивало во сне.

Охранник повёл лучом вверх, скользнул по стене и замер: там, на паутине потолочных конструкций, было нечто бесформенное, пёстрое, нечто неопределённое и живое. Оно колыхалось, дышало, таращилось вниз бесчисленным множеством глаз. Охранник всмотрелся и понял, что это. Но и пёстрая масса кое-что поняла. Она прянула вниз, засвистела, захлопала, гикнула. Эхо спросонок шарахнулось в сторону, бросилось прочь, и, не имея выхода, заметалось в безумии по ангару, пытаясь спастись от бесчисленной птичьей стаи. А птицы неслись за ним, кричали, желали склевать. Они давили друг друга в полёте, ломали крылья на поворотах, разбивали головы о стены и фермы. Они падали, конвульсивно дёргались на бетонном полу, расцвечивая его ковром своих перьев и кровью. А в центре этого безумия, присев на корточки, закрыв голову руками, истошно орал ополоумевший от страха охранник. Его крик оборвался, и он плюхнулся на зад, на спину, подминая и давя еще живых, переломанных птиц…

– Господин Кишер.

Высокий, неимоверно тучный Кишер оторвался от монитора и повернул раскрасневшееся от волнения долгоносое лицо. Маленькие серые глазки, умные и хитрые, заискрились тревогой вопроса. Широкие жёлтые брови стиснулись к переносице. Мясистые губы сползлись из улыбки в выжидающий, трепещущий нетерпением жгут.

– Ну не томите, дорогуша, не томите! – произнёс Кишер взволнованным тенором, обращаясь к подошедшему оператору связи – высокому худосочному юнцу, видимо, срочнику, попавшему каким-то чудом или по чьей-то протекции в столь элитное подразделение, как связники Квинтерры.

– Господин Кишер, – юнец прижал одну ладонь к бедру, вторую, с зажатым листом бумаги, выставил вперёд. – С объекта № 67 докладывают, – торопливо, но чётко и ясно начал зачитывать он: – «Испытания прошли успешно. Задание выполнено. Сканирование помещения по маркёрам показало стопроцентное ковровое оседание субстрата преимущественно на полу и стенах в пределах семи футов высоты. Около пятнадцати процентов осело выше уровня в семь футов и незначительная часть – на потолке и верхних конструкциях. Также характерно полное распространение субстрата на носителей с возможностью дальнейшей передачи. При эксперименте потери в носителях составили двадцать шесть тысяч семьсот восемнадцать особей на шестьдесят тысяч пятьсот тридцать голов. Человеческие потери: один человек – охранник, находившийся в центре экспериментальной зоны – скончался от сердечного приступа. Полный отчёт будет готов в течение трёх часов», – отрапортовал связист и прижал руку с листом бумаги ко второму бедру.

– От сердечного приступа… – сахарно произнёс Кишер. – Доложите, что всё готово и господин президент может принять участие в следующем этапе эксперимента.

Юнец козырнул и исчез.

Красное долгоносое лицо вновь повернулось к монитору, и полные губы расплылись в счастливой улыбке:

– Пожалуй, наша лаборатория создала свой лучший проект. Сотрудники вполне заслужили хороший гонорар, а непосредственно господин Кишер – новое местечко, повыше, и, естественно, еще один патент. Как ты считаешь, Сьюм?

– Монкес закатит скандал, – произнёс сидящий рядом с руководителем Гру Сьюм – кривоплечий, широколобый, вислоухий злыдень, язва и страх всех членов пятой лаборатории, тайный сотрудник службы безопасности Квинтерры, правая рука Кишера. – «Сойка» – его детище, он её так просто не отдаст.

– «Сойку» он продал этой разноглазой шлюхе. До сих пор не понимаю, как вы могли её упустить?

– Хитра баба. Но это ненадолго. Она ведь будет искать покупателя.

– Да… – задумчиво протянул Кишер. – Что же… Горе на сердце! Но ценнейший Гиз сдулся. Стоящих проектов более он не родит.

В ответ Гру Сьюм довольно ощерился.

Глава 7. Тайные игры

Вся собственность – воровство, и те, кто украли большую часть, пишут законы для остальных.

Дж. Апдайк «Бразилия»

Серая морось вилась в воздухе, вихрилась вслед за вяло ползущими автомобилями, плавно обтекала прохожих, плотно смыкаясь за их спинами. Было сыро, скверно. Постоянно где-то монотонно капало, натягивая нервы, наматывая на колки́ напряжённости струны терпения.

Монкес брёл по улице Танианы. Он приехал сюда с полигона, подгоняемый чувством ностальгии – безудержной тоски по молодости. Ему хотелось найти тот самый дом, где он жил, когда работал в Таниане. Хотелось увидеть окна скромных апартаментов, где впервые пришла ему в голову идея создания «Сойки», такой любимой, дорогой, и так бесцеремонно отобранной у него Кишером.

Может быть, стоит подняться туда, в те апартаменты? Позвонить в дверь и, сказав, что ошибся, увидеть хотя бы холл: блёкло-жёлтые обои с бурыми цветами, комод с зеркалом над ним, люстру… Ту самую люстру, на которую в яркое солнечное утро, села маленькая птичка, влетевшая в открытое окно и толкнувшая к действию его мозг, снёсшая, как в уютное тёплое гнездо, яйцо идеи в его сознание. А какая же была люстра? Странно, оказывается, он забыл эту деталь. Он помнил солнечные лучи, пронизывающие комнату, клубящуюся в них пыль; помнил нетронутую постель и блик на стене в холле, видимый через раскрытую дверь кабинета. Он на удивление помнил ясно и чётко то рядовое раннее утро сезона благодати. Даже свежий, приятный запах каких-то цветов, нёсшийся в комнату через открытые окна. Но он совсем не помнил люстры в холле. Она была так неважна в прошлом, затмённая бойкой жёлтой пичугой с чёрными полосами на крыльях. Сейчас же почему-то именно люстра казалась ему ключевой деталью воспоминания. Ведь не будь на ней этих маленьких штучек, которые птица пыталась склевать и которые привлекли тогда внимание Монкеса своим звоном, не было бы и «Сойки». Но сколько бы он не силился – люстра в памяти оставалась лишь пятном золотистого света, излучаемого идеей.

Как это было давно, наивно, светло, прекрасно. Как по-детски он верил, стремился, осуществлял. Чтобы в итоге отдать её Кишеру! Этот пухлозадый холуй в один момент изуродовал «Сойку» своей бактерией, превратил её из благородной, хитроумной машины в тупого дрона, с группой примитивных команд. Монкес был полным идиотом, когда поверил Кишеру, когда изъял прочь ту колбу – еле заметную ёмкость в сплетении схем и узлов, наполненную выстроенными в чётком порядке кристаллами, запрограммированными изначальной идеей. Тогда он её изъял, пожертвовал, ради новой колбы с программой Кишера, потому что не знал, как решить по-другому задачу трассировки. А ведь он мог сохранить «Сойку» в первоначальном виде. Мог, если бы неделю подумал, кретин!

– Господин Монкес.

Гнусавый голос позади заставил вздрогнуть, круто обернуться. Там стоял человек: высокий, широкоплечий и крупнолицый, с плоским, вдавленным носом, с утопленными под нависшими веками глазами и приплюснутыми, бесформенными губами – видимо, бывший боксёр. Он вежливо, по-старомодному, приподнял шляпу, едва показывая лысый череп.

– Пройдёмте, – предложил он.

Монкес тут же всё понял. Он уже видел этого человека три дня назад, на приветственном ужине в честь господина президента. Боксёр тогда стоял подле кресла главы государства и внимательно следил за действиями каждого из присутствующих в огромном банкетном зале экспериментального центра Квинтерры.

Чёрный автомобиль находился подле. Монкес сел на указанное сиденье, на заднее, с пассажирской стороны. Боксёр захлопнул за ним дверцу, спешно обежал машину и втиснулся на место шофёра. Машина неслышно тронулась, влилась в нескорый поток городских авто.

– Однако с вами поступают крайне несправедливо, – услышал Монкес с переднего сиденья знакомый голос господина Тио Сиупелли – ныне одного из помощников в команде президента. – Как вы сами расцениваете новость о получении Кишером очередного патента на дрона под кодовым названием «Золотая сойка»?

Монкес ничего не ответил. Уткнулся взглядом в колени, в стрелки измятых брюк, стиснул челюсти и задвигал желваками.

– Молчите? Вы сомневаетесь, можно ли мне доверять. А вот я вам по-прежнему доверяю. Понимаете ли… Кишер несколько зарвался. Проект с его бактерией, что и мне приходилось поначалу поддерживать, – самоубийственен, как вы тогда верно отметили в выводах из ваших расчётов. Наблюдения показали, что все созданные у нас за последние сезоны сорта злаковых так же уязвимы перед бактерией, как и классические сорта. То есть в случае применения бактерии Кишера наша планета полностью лишается всех злаковых культур. А это, как вы понимаете, – катастрофа: мировой голод и энергетический кризис, поскольку производить топливо будет попросту не из чего. Нужно повременить с применением бактерии Кишера. Однако кое-кто, кто импортирует грязное топливо со спутников, настаивает на ускорении процесса внедрения «Сойки» и убеждает президента начать её применение на территории противника, – вы же понимаете, что война необъявленная вовсе не перестаёт быть от этого войной. Однако господин Кориго Триро предупреждён лично мной о последствиях применения «Сойки». К тому же он отстаивает интересы местных производителей и вдобавок крайне обеспокоен экологическим состоянием планеты. Как вы понимаете, в сложившейся ситуации его нынешнее правление создаёт помеху для… – Сиупелли помедлил, – для того же господина Кишера, например, коему обещали место в администрации нового президента, если господин Кишер поможет ускорить процесс начала выборов. Таким образом, возникает дилемма: либо Кишер, либо Триро. Вы как думаете?