скачать книгу бесплатно
Увидев дерево, направилась в его тень, при этом обошла ребят, и устроилась на самом кончике тени, обозначив этим расстоянием вполне нейтральное своё отношение к ним. Иван игру понял, а Хамза и Безрук глазели по сторонам, кивали на приглянувшихся пляжных красоток, хихикали и ничего того, что видел он – не замечали.
Но вот в переглядывании Ивана и Моники вмешался Хамза. Он толкнул Ивана и, показывая глазами на Монику, сказал:
– Глянь, какой женщина приятный, – и, хмыкнув, добавил, – вот такую бы за сиси подержать!
– Да, – согласился Иван, – было бы не хило.
– А твоя немка, на эта красотка похож будет?
Иван помолчал, соображая, а затем, не сдержав радости и тихого восторга, распиравших его, наклонился к Хамзе и тихо сказал:
– Так это она и есть.
– Иди ты, точно она!? – удивился Хамза и его черные глаза заблестели.
– Точнее не бывает. И не пялься на неё так.
– А куда мне теперь смотреть? Такой шикарный женщина, а еще и наш знакомый.
– Успокойся, я пошутил, – уже сожалея, что проболтался, сказал Иван и попытался изобразить безразличие. Но Хамзу было уже не остановить.
– Э…, теперь не выкручивайся. Хочешь, я пойду и спрошу, как её зовут?
– А если она тебя после этого патрулю сдаст, скажет, что приставал, а немцы, что здесь сидят с удовольствием подтвердят, скажут, подходил к ней и что-то говорил».
Хамза насторожился, благость сошла с его физиономии, он оглянулся по сторонам и уже примирительно спросил:
– Думаешь, что сдаст?
– Запросто! Может и за сисю дать подержаться, а может и патрулю сдать, для них это без разницы.
– Да, такой подлянка с их стороны не заржавеет, – согласился Хамза, – хрен узнаешь, что у них на уме. – И уже поостыв, стал смотреть в другую сторону. А Моника, похоже, почувствовала, что разговор о ней, оглянулась и вопросительно посмотрела на Ивана. А он слегка пожал плечами, в смысле, не знаю, о чем ты хочешь спросить, а главное, что ему делать? Она чуть приметно кивнула, в смысле, поняла и, взяв сына за руку, направилась к воде.
А через время, Иван, сказав ребятам, чтобы сидели и не рыпались, встал и, делая вид, что тоже прогуливается, направился тоже к воде. А там, постоял в сторонке, и тихонько, бочком направился уже в сторону Моники. А она, присев у воды, рядом с сыном, о чем-то увлеченно с ним беседовала.
Иван остановился в двух метрах от неё и, не поворачиваясь, глядя на воду, тихо сказал:
– Привет! Рад тебя видеть.
– Здравствуй Ваня! – сказала она по складам, как тогда, при первой встрече и улыбнулась, а затем поднялась и не глядя на него, вслед за сыном прошла мимо по бережку, и остановилась, но уже, с другой стороны. Наклонилась и, поправляя сыну трусики, и не глядя на Ивана, заговорила, кивнув в сторону деревни.
– Я там живу. Видишь большое дерево, – Моника чуток повернулась и указала глазами направление, – а за ним дом с верандой наверху – это наш дом. А рядом, как это сказать, постройка для хозяйства.
– Сарай, – тихо подсказал Иван.
– Да, сарай и под крышей у него открыто с боков, там мы бельё сушим зимой и когда дождь. Если сможешь, приходи сегодня в сарай наверх, когда стемнеет.
Кровь горячей волной ударила в голову, и лицо Ивана порозовело, а по коже прошёл озноб, покрыв руки мурашками. Иван непроизвольно дернулся, боком шагнул в сторону Моники, а она поднялась, и не глядя на Ивана, разговаривая с сыном, пошла по бережку. А Иван, успокоившись и еще немного постояв, провожая взглядом баржу, проплывающую по каналу, и косясь на уходящую Монику, развернулся и направился к ребятам.
Его переполняла радость, а мозг тотчас стал искать способ, как выбраться вечером в указанное место. Но, что подобное проделать будет непросто, ясно было, как божий день. И вслед за этим подумалось, что вот эту самую ясность и надо превратить в настоящий божий день счастья. Только как?
Но если Ивана мучил этот вопрос, то Монику совсем другой.
Пригласив русского солдата к себе и, направляясь домой, она вдруг осознала, что не совсем понимает, зачем это сделала, и как вообще подобное произошло?
Когда она узнала в одном из трёх ребят, идущих по берегу канала того самого Ивана, с которым собирала картошку, а затем была и в стогу, то испытала странное чувство тревоги и радости. А тело её, вдруг вспомнив всё, сладко заныло и страстно захотело всё, что было тогда, повторить.
Глядя на Ивана, Моника вновь, точно наяву, ощутила в себе его мужскую твёрдость, напор, а еще и неловкость, робость и какую-то глубинную, душевную нежность, которая шла изнутри и трогала её потаённые женские струны, возбуждая страсть и желание.
И вспомнив все, она почувствовала, как щёки её покраснели и стали горячими, а низ живота наполнила такая благостность, что она остановилась и на некоторое время закрыла глаза, наслаждаясь этим.
Затем встряхнулась, освобождаясь от наваждения, выпрямилась, успокоилась, однако желание и сладостный зуд в теле не уходили, и она нагнула голову, точно прячась от того, что кто-то рядом сможет увидеть её состояние.
Ребята прошли мимо, и первой её мыслью было встать и уйти. Но что-то держало её, а когда она почувствовала его взгляд на себе, то и оглянулась.
Случившееся же тогда на картошке, она воспринимала лишь как мимолетную шалость, произошедшую при стечении непредвиденных обстоятельств. Но, возможно, что к этому подтолкнуло её и подспудное недовольство мужем. А ещё и то, что этот русский был чем-то похож на парня, в которого Моника была влюблена, будучи школьницей.
Когда она увидела его у края поля, то в груди её сладостно тенькнуло, она вспомнила того паренька, по которому сохла три года, и этот отзвук из недалёкого прошлого вдруг стал осязаемым и реальным, что и проявилось почти сразу же во взаимной симпатии, возникшей между ними с первой минуты. И всё это странным образом сошлось в одном месте и в одно время, да ещё и дополнилось ливнем с грозой, что, по её разумению, и стало причиной случившегося с ними.
Но, вот о том, как ей было хорошо тогда в стоге, она старалась не думать, хотя, вопреки желанию, постоянно возвращалась к этому. А что подобное может продолжиться, или как-то повториться, об этом она уж точно не помышляла.
Но, вот появился он и тело её, вспомнив те ощущения, нестерпимо пожелало вновь испытать всё, что было тогда. И это желание было настолько сильным, что разум отступил и чувства, овладевшие ею и сделали то, чего она и от себя не ожидала – пригласить к себе. Тут же возник и план, как всё это устроить, и было такое ощущение, что кто-то невидимый нашептал ей эти слова, а она лишь пересказала их Ивану.
И теперь на вопросы зачем и почему она сделала это, так и не находились ответы. Лишь одно засело в голове и переполняло её – она вновь испытает то, что было тогда.
Однако вскоре пришло к ней и осознание того, что подобное может и не произойти, ведь Иван солдат – и себе не принадлежит…
Деньги вперёд, и доступ к телу разрешён
Возвратившись к ребятам, любопытство Хамзы Иван удовлетворил тем, что сказал, что они с Моникой лишь поздоровались и обменялись парой фраз. А еще, кивнув на Безрука, который стоял в сторонке и вытянув шею, рассматривал немок, попросил Хамзу не болтать при нём на эту тему.
– Не хочу лишних разговоров в роте. Было и прошло. Всё, забыли!
– Да, такой кайф вряд ли забудешь. Повезло тебе, ну и ладно, – согласился Хамза. – Может и мне когда-нибудь повезет.
Забегая вперед, следует сказать, что Хамзе вскоре действительно повезло в этом непростом деле, особенно здесь, в Германии. У него стал болеть желудок, может и от сухарей, которые он грыз постоянно, но, как бы там ни было, его положили в госпиталь. А здесь работала кастеляншей и техничкой немка Марта.
Было ей годков сорок: лицо широкое с двойным подбородком, а глазки голубые и какие-то детские. Но самыми притягательными, что было у фрау, так это круглые, как мячи, сиськи и широкоформатная задница, которая особенно интриговала солдатиков, когда эта мамзеля в наклонку наводила чистоту в помещениях госпиталя.
И уже в первый день пребывания здесь, когда Хамза засмотрелся на достоинства Марты, он и узнал, что фрау за пятнадцать марок, а то и за десять, смотря по настроению, ложится под любого.
И вот через несколько дней, после окончания её дежурства, ребята передали, что желающие могут подходить. Собрался на это мероприятие и Хамза, но чуток припоздал, и пришлось занимать очередь, которая образовалась в сторонке от подсобки, где и проходил «приём жаждущих женского тела».
А последний, за кем Хамза застолбился, сказал, что они могут и пролететь, если фрау вдруг закапризничает и скажет, что приём окончен раньше, чем до них дойдет очередь.
Это подтвердил и рослый солдат с петлицами артиллериста, стоявший тут же:
– Да, мужики, можете и пролететь и такое здесь уже бывало. Хрен знает, как оно пойдёт, может какой-нибудь ухарь не туда вдунет или мало заплатит. – Продолжал разглагольствовать артиллерист, но Хамза перебил его:
– Ничиво, сегодня всё будет нормально, так что постоим.
И они постояли и дождались. Хамза приоткрыл дверь, когда подошла его очередь и заглянул в подсобку, где был полумрак, а поэтому разглядеть, где тут что сразу и не получилось. Он остановился и услышал голос немки: «Ком, ком». Присмотрелся и увидел на диванчике, в закутке, мадам. Платье было задрано до груди, ноги в раскорячку:
– Марки, марки! – сказала она и показала рукой на тумбочку рядом. А когда он положил деньги на указанное место, немка показала уже и на штаны Хамзы, в смысле снимай и пригласила ложиться сверху.
– Ну, я снял брючата, взобрался на неё, и поехало, – рассказывал потом Хамза. – А она сопит себе, и никаких эмоций, да и водярой от неё хорошо воняет. Две ходки сделал – не слезая, а ей хоть бы что. Потом вытерлась полотенцем, села, сигарету закурила и говорит: «Аллес!», в смысле – всё, гуляй.
А через время, подсобрав деньжат, Хамза хотел еще разок сходить, да не успел – его выписали. Так что, завершая на этом свой рассказ, Хамза усмехался и в его черных, как маслины, глазах появлялись грустинки.
– У нас в Таджикистане с этим проблемы, женщину для такого дела трудно найти, надо жениться. А чтобы жениться на калым денег много собрать надо.
– Зато у вас ишаков много, – говорил кто-нибудь из слушателей.
И Хамза кивал:
– Да, много. А что делать, некоторые с ними и развлекаются, – и, помолчав, добавлял. – А немка хоть и пожилой уже, но лютше, чем ишак, – и его смуглая физиономия снова расплывалась в улыбке. – Такой толстый и мягкий, а ещё и теплый, как матрас из верблюжьей шерсти.
Приятные воспоминания о посещении госпиталя были и у Ивана. Как-то заболел зуб, и он почти всю ночь просидел у батареи, грел щеку, что хоть немного отвлекало от боли. А с утра, по согласованию с командиром роты, старшина отпустил его в госпиталь.
Зашёл он в кабинет стоматолога, сел в кресло, а врач – симпатичная такая женщина, расспрашивает, где болит, как болит, в рот заглядывает. Ну, а он напрягся, ждет неприятностей в виде всяких болезненных процедур. И тут она подъехала к Ивану на своём высоком стульчике, да и навалилась всей грудью. А халатик тоненький, а сиси пышные, большие, горячие, Ивана, аж в пот бросило – и про зуб забыл. Через время чувствует, что и в штанах зашевелилось, а мадам мурлычет себе под нос какую-то мелодию, и неспешно делает свою работу.
А когда начала сверлить, то просто легла на него. И, вот уже и мадам почувствовала, что Ванька начинает мелко дрожать. Она чуток отстранилась и спрашивает:
– Что, больно?
– Да нет, – говорит Иван, – наоборот, хорошо, – а у самого уже щеки пылают и уши горят, так его разобрало.
Она понимающе улыбнулась и говорит:
– С подготовкой закончили, сейчас пломбировать начнем.
Отъехала на своём стульчике, а он подумал, что всё, кайф закончился. Но нет, подъехала уже со столиком, на котором было все приготовлено, и опять плотненько так прижалась к нему.
«В общем, молодец тётя, – похваливал её Иван, рассказывая ребятам о своём приключении в медсанбате, – с такой анестезией, как она придумала, солдатам никакая боль не страшна, да и ей, наверное, не так скучно целыми днями в зубы им заглядывать».
Но всё это были дела минувших дней, а что делать сегодня, чтобы свалить хотя бы часика на полтора из части, Иван пока так и не придумал?
А здесь надо ещё и пояснить, что в самоволку он ни разу не ходил, за исключением того, что однажды пришлось сбегать с Мустафой за яблоками в ближайший немецкий огород. А потом, эти самые яблоки они спрятали на самоходке в воздушные фильтры, но те выдавали себя густым и насыщенным запахом. Яблочный дух чувствовался даже у машины, ну а когда залезаешь внутрь, то это было уже что-то.
Унюхал его и командир взвода лейтенант Моисеев. Залез на машину, сунул нос в люк и спросил:
– Это что за запах такой, яблоки здесь храните?
Мустафа сузил глазки до щелок, хихикнул и бесхитростно сказал:
– На граница последний раз ездили, малость сорвали, и штуки семь-восемь осталось.
– Так доешьте их и не будоражьте никого такими запахами, а то подумают, что вы по немецким садам шастаете.
– Съедым, товарищ лейтенант, всё съедым, – пообещал Мустафа.
Подпел взводному и Хайрулин:
– Я им тоже говорил, уберите их отсюда или сожрите!
Но когда лейтенант ушёл, Мустафа сказал Хайрулину:
– Куда убрать? Сам приходишь на машина и сразу, Мустафа, дай яблочко!
Однако с яблоками после этого быстро разобрались – часть съели, а оставшиеся – раздали.
Но яблоки – это так, отлучка была на полчаса, не больше. А здесь одна дорога к Монике и обратно, если даже всё время бегом, займёт минут сорок. Да плюс хотя бы полчаса на горячую любовь на чердаке, и получается в пределах полутора часа, и это в идеале.
«Но возможны и непредвиденные обстоятельства. Значит, если после ужина слинять, то к половине десятого я должен быть в казарме, чтобы еще и на прогулку перед отбоем успеть», – размышлял Иван дорогой, а на вопросы Хамзы и Безрука отвечал, как говорится, «на автопилоте», не сильно вникая в них, и таким манером, неспешно, они и прибыли в часть.
Отметились на КПП, доложили и дежурному по батальону, что прибыли. Но вот насчет вечерней отлучки, ничего путного Ивану в голову не приходило. Единственное, что крутилось – слинять во время кино, которое по субботам и воскресеньям после ужина показывают в клубе. Но, опять же сделать это незаметно будет не просто, да и время кино полтора часа – это максимум, а если будет меньше, тогда как? …
Однако, желание снова обнять её, подержать в руках, и еще раз почувствовать все то, что он испытал тогда в стогу, становилось невыносимым. И чем меньше оставалось времени до принятия какого-то решения, тем было оно острее.
И вот сидит Иван перед ужином в неопределённости и уже лёгкий мандраж начинает терзать ему душу, как из глубин сознания вдруг проявляется эпизод трёхдневной давности. Рота стреляла на полигоне из вкладного стволика, а после выстрела затвор не всегда выбрасывал стреляную гильзу, и приходилось снова закрывать его и открывать.
Об этом доложили заместителю командира роты по технической части старшему лейтенанту Зорькину и он приказал Ивану, чтобы тот после стрельб занялся затвором – разобрал, почистил и смазал. А сказал потому, что после увольнения Мустафы, Змеенко был назначен наводчиком орудия, из которого и стреляла рота на очередных занятиях.
И вот после занятий и возвращения машины в парк, у Ивана было время, и он разобрал затвор, почистил его и смазал и тот стал работать как новенький, но старлею об этом доложить забыл. И теперь, вспомнив всё, он и решил на этом сыграть.
Перед построением на ужин, Иван подошел к старшине Ярому и сказал, что ему было поручено разобраться с затвором вкладного стволика, но он забыл. А завтра по расписанию занятия на полигоне и, возможно, будут и стрельбы, поэтому попросился после ужина пойти в парк и все сделать, как было велено.
– Я думаю, что к отбою успею. Машина стоит на площадке под навесом, так что никаких разрешений не надо, отмечусь на КПП в парке и всё.
– А сам справишься, никого в помощь не надо? – спросил Ярый.
– Да справлюсь, ребята кино смотреть настроились. Ну, а тут сам виноват, вот и буду вместо кино наряд вне очереди отрабатывать.
– Это точно, наряд вне очереди, – согласился старшина. – Будешь уходить, дежурному по роте скажешь, что я отпустил, а придешь – доложишь.
В столовой Иван быстренько все прожевал, вернулся в казарму, сказал дежурному по роте куда уходит и бегом в парк боевых машин. Там на проходной отметился, залез в машину, включил переноску, пару раз открыл и закрыл затвор – работал он отлично.
Затем выбрался из машины, прошел вдоль забора, нашел место, где можно пролезть под ним и, прошмыгнув, оказался в нешироком поле, между забором и бетонкой. Единственное, что было плохо – ночь еще не наступила, лишь жиденькие сумерки укрывали местность. Поэтому пришлось осматриваться, оглядываться, снять пилотку, ремень, расстегнуть гимнастерку и воротник её завернуть внутрь, чтобы хоть издали не походить на солдата. И в таком виде, где трусцой, а где и хорошим аллюром, пригибаясь и приседая, он и двинулся в сторону немецкой деревни.
Первая вылазка и не комом
Сказать, что Иван не волновался, будет большой неправдой. Бежал, думал, мечтал, переживал, сомневался и гадал, что да как из этого получится, а может и не выгорит ничего.
Но первый плюс Иван заработал, когда добрался раньше, чем рассчитывал, да и стемнело уже. Деревня была в низине и укрыта зеленью, а ещё и легким вечерним туманом.
Иван присел возле участка Моники и все хорошенько высмотрел. Увидел с одной стороны, где был забор с соседями, деревца и кустарники, что ему и надо было для маскировки. Вдоль этого забора он и двинулся к сараю, пригибаясь, приседая, а где и на четвереньках при этом озираясь, и стараясь не светиться.
Подобрался к сараю, а у стены лесенку увидел, приставленную к чердаку. Поднялся, заглянул внутрь – вроде никого. Забрался наверх и увидел, что другая сторона чердака снизу и до половины забита фанерой, а в углу немного сена. О том, что это могла быть и подстава, он даже не думал, вера была стопроцентная.
