Четыре угла

Они молчали. Стояли напротив друг друга и думали, что предвещала их встреча. Он – человек из мира людей, с любопытным взглядом и приятной внешностью. Она – женщина этого мира, необычная и спокойная.

– Вы всё еще меня боитесь. Но уверяю вас, это лишнее. Если вас испугали мои резкие движения, то я должен объясниться. Я вскочил по той причине, что не хотел перед вами предстать в одежде, покрытой пылью. Мне показалось, что это было бы неуважительно по отношению к вам. Я так думаю. Простите еще раз. Не хотел вас пугать.

Кажется, объяснение помогло растопить «лёд», и поза напуганной жительницы этого мира сменилась обычной человеческой позой стоящей прямо девушки.

– Я бы и не заметила пыли на вашем костюме.

Она говорила всегда спокойно, равномерно, без тех ярких эмоций, что всегда указывают на то или иное настроение.

Их общение переставало с каждой фразой быть напряженным. И, в конечном счете, и Её облик перестал казаться необычным.

Она была непростым человеком. Ее и человеком было сложно назвать. Ее синяя кожа была покрыта множеством золотых татуировок. Голова не была покрыта волосами, а глаза казались неземного цвета – ярко песчаного, почти рыжего, как самая красивая пустыня, хранящая в себе прекрасные озера, являющиеся здесь зрачками. Ее острый нос украшал мягкое лицо, лишенное складочек хмури или раздражения. Гладкая кожа, добрые глаза и очаровательные золотые татуировки создавали сказочный женский образ. Тело незнакомки было закрыто от глаз легким коричневым платьем длиной чуть ниже колен и без рукавов. Слегка приталенное, оно превращало её в целый мир сочетаний цветов и фигур.

– Только сейчас я понял, что забыл представиться. Меня зовут Герман. А как зовут Вас?

– Меня зовут – Окала.

– Окала… – деликатно повторил Герман. – Окала, могу ли вас попросить, показать мне ваш мир?

Окала медленно опустила голову и глаза в знак согласия.

– Герман, по правде говоря, я тут как раз для этого.

Риц засветился от радости и от пыльцы, успевшей его окружить.

Окала могла показать столько всего в этом мире, меняющем локации по щелчку и маху стрекозьих крыльев. Но первое, что попалось на глаза путнику и его гиду это земля. Из под нее вырывались голоса, и Герман припал ухом к мокрой от расы траве.

– Что это? – Спросил он, – Почему я слышу голоса, которые, кажется, наполнены грустью?

– Не стоит падать на колени и подслушивать. Посмотри, раз интересно. – И Окала движением обеих рук раздвинула землю, образовав глубокую вытянутую яму. На дне ее стояла женщина, не обращавшая внимание на рыхлые темные стены и холод, идущий от глины и песка. Она судорожно сжимала блокнот и ручку, говорила быстро, гневно и болезненно для своего сердца и своей души:

– Я возьму и нарисую шакалов, и повешу эту картину в центре зала. Отправлю копии каждому по почте, чтобы смогли увидеть вы свои морды. А у тебя, мой милый, есть даже кольцо на пальце, что символизирует вечность нашей любви. Вечность… какое ужасное слово. Лживое, как и ты. Я ведь, – женщина посмотрела в зеркало, – появилась на свет человеком от матери своей, но стала этим мерзким существом от вас. Ужас… Что за лицо? Красные, набухшие глаза и опечаленный пустой взгляд, омытый слезами по вашу душу.

Герман пытался понять, о чем или о ком говорит незнакомка и видит ли она его. Окала, будто прочитав мысли путника, произнесла:

– Она не видит нас. Она ничего не видит, кроме своего несчастья. Она не чувствует нашего присутствия, но чувствует сжимающую грудь боль. Задыхаясь, она отдает всю себя любви и потерянному счастью, растворяясь в темноте собственных мрачных мыслей.

– Но я думал, что этот мир наполнен добром, чем-то светлым…

– Так и есть. Только с одной помаркой: счастье и свет, точно так же как и любовь, даются нелегко. И только тот, кто может побороть в себе мрак, только тот, кто сможет ощутить прелесть счастья, может быть поистине счастлив. Потому что счастье – это выбор. Выбор, за который нужно бороться. И у каждого из них есть возможность выбраться, нужно только захотеть. – Окала вновь развела руки, и задрожала земля, открыв взору Германа сотню скрывающихся в ямах людей. Они были повсюду – через каждый метр земля осыпалась, показывая новые лица и головы. Поднялся шум голосов и шёпотов, Риц схватился за голову, прикрывая уши. Но гром людских страданий по несчастной любви был сильнее.

– Хватит, хватит! Прошу. Слишком громко. – зажмурившись прокричал молодой человек. – Окала, сделай что-нибудь.

И всё затихло.

Герман открыл лишь один глаз, продолжая закрывать уши. «Всё», подумал он и расслабил руки.

– Откуда ты знаешь, что всё так просто? Вот взял, захотел и выбрался? А если человек не может, но очень старается и хочет быть по-настоящему счастливым? Если он хочет, чтобы жизнь снова его интересовала, давала поводы для размышлений и переживаний, улыбок и вдохновения, хочет, но никак не получает желаемого?

– Знаю, потому что сама выбралась из такой же ямы.

– Выбралась? Как?

– Моя история не начинается одним днем или моментом, нет, начало ее длинное и уходит за многие года назад, оставляя уже потертости в воспоминаниях. И именно этими воспоминаниями я поделюсь с тобой. – Окала протянула правую руку и ладонью взялась за внутреннюю часть левого локтя Германа Рица. Её вены заблестели золотистыми реками, что начали растекаться ближе к пальцам и вот-вот собирались настигнуть руки путника.

Золотом разлились воспоминания Окалы, пройдя паутинкой через кожу человека, и унесли его в другое место мыслями, но не телом.

Окала и Риц стояли на месте, закрыв глаза и схватившись руками, всё так же неподвижно. Мысли же их переместились в прошлое жизни Окалы, в те времена, когда она любила всем сердцем.

Риц видел смену картинок и эпизодов, уход и появление лиц, он чувствовал перепады настроения. Это как увидеть всю свою жизнь на огромнейшей скорости, которая не дает тебе узреть всё в мельчайших подробностях, но дает шанс почувствовать всё вновь. Риц ощутил, как размытое мужское лицо приводит Окалу в восторг, а потом через секунду, в которую уложилось множество событий, это же лицо разочаровывает её, оставляя в трудные минуты и не показывая нежности. Этот незнакомец пренебрегал Окалой, забывая про её чувства, пользуясь её телом и требуя от неё всё больше и больше, не давая в ответ ничего.

– Он взял мое сердце и оставил его у себя, забыв дать взамен и пару слов. – Открыв глаза и убрав от Германа ладонь, проговорила Окала, медленно опуская голову. – Я не могла понять люблю ли его или уже ненавижу, не могла, ведь сердце мое было не под моей властью. Он держал его и не отдавал, пуская меня в горькие мысли. Я чувствовала себя одинокой, жалкой и никому ненужной… – Слеза, подобно тающему солнцу, скатилась с щеки и рухнула на зеленую траву.

– И что ты сделала? – Боясь ответа, спросил путник.

– Я не могла расстаться с ним, но могла расстаться с сердцем, что держало меня в плену. И я рассталась. – И из груди Окалы потекла кровь, медленно пропитывая одежду и выступая перед взором Германа.

– То есть, у тебя нет больше сердца? – смотря на происходящее, спросил человек.

– Нет. – Окала повернула по очереди голову вправо и влево, давая понять, что в ее груди больше ничего не бьется.

Герман подошел ещё ближе к ней и обнял за плечи.

– Ты больше не любишь?

– Люблю, но не сердцем.

– Тогда это не любовь. – Почти шёпотом сказал Герман.

– Возможно, но мне хочется думать, что я всё ещё могу любить.

Риц взялся левой рукой за подбородок, кончиками пальцев пригладил нижнюю губу и спросил Окалу:

– А если бы ты полюбила меня, как бы ты это почувствовала? – Робко спросил юный путник, опустив одну бровь и подняв другую, пытаясь попутно не сжевать все ногти уже на правой руке.

– Я бы окружила тебя всем только самым лучшим. Пыталась бы сделать тебя счастливым. В этом же и есть смысл любви – делать кого-то счастливее. А при встречах я бы обнимала тебя и тайно желала поглотить целиком и полностью, как сладкий нектар. Ведь, когда любишь, не хочешь отпускать. Гуляя, я бы чувствовала боль, произнося шутку и не слыша в ответ твоего смеха. Потому что, когда любишь, ответный смех превращается в ответную любовь. Придя же домой, я бы вновь и вновь прокручивала в голове часы, проведенные вместе, чтобы снова пережить такие сладостные моменты, как объятия, неловкие случайные и теплые прикосновения рук. И лежа с закрытыми глазами, я бы пыталась почувствовать всем сердцем запах твоего тела и твоих духов.

Герман почувствовал в груди давно забытое чувство, напоминающее боль и наслаждение одновременно. На лице еле пробивалась улыбка, а тело перестало реагировать на и так отсутствующие команды отнявшегося мозга. Счастье, хоть и навеянное искусственно, активированное лишь мечтаниями о любви, теплом раздалось во всем Германе.

Закатное солнце красно-оранжевыми лучами озарило тающее от наслаждения и слегка уловимой печали лицо молодого человека. Свет играл со зрачками пришельца и превращал его волосы в огненный неподвижный костер.

Окала медленно повела Германа дальше, стараясь показать как можно больше мест здешнего мира до наступления темноты. Взявшись рукой за руку Рица, она быстро зашагала между блестящими от солнца озерами, что порождали спокойными волнами блики и бегающие «солнечные зайчики». Прохладная трава слегка поскрипывала от шагов, теплый ветер шевелил волосы, а корни деревьев создавали новые мосты прямо по ходу движения идущих. Герман смотрел на все, отключив способность к размышлениям, он просто наслаждался видом и беспечным путешествием к чему-то прекрасному. Вода успокоила его, лишив тревожных мыслей, лучи солнца подарили надежду на наступление красочной ночи, а ветер показался знакомым и опьяняющим своей добротой.

– Всё. Дошли. – произнесла Окала. – Одно из самых красивых мест, с которых открывается замечательный вид.

Герман оторвался от таяния в наслаждениях и осмотрелся. Он стоял на холме среди полевых цветов, превращенных солнцем в золотой шевелящийся от ветерка ковер. Почувствовались динамика, движение каждого листочка, шевеление каждого крылышка стрекозы или пчелообразного паука трехцветника. И в этой динамике скрывался покой. Кому нужны наркотики, когда есть аромат полевых цветов, морского воздуха при отсутствии моря на горизонте, медленно плывущие облака и проглядывающее уже уставшее, но еще синеватое небо, местами покрашенное разгоряченным солнцем? И тут всё это было, точно так же как и счастье. А впереди, там, где цветы обрывались озерами, Герман увидел еще и возможности в виде меняющихся локаций. Виднелись красные каменные башни с металлическими петухами на крышах, горы с пещерами, белизной сияющие просторы, тонущие в свете фонарей и мерцающих огней, одиноко стоящие домики из бревен и дороги среди полей и вод. Столько всего ждало его, столько всего он должен был увидеть до прихода монстра мира любви и счастья. И он увидит.

– Окала, посмотри! Посмотри, какой вид, какие места и возможности узнать что-то новое! Мы можем отправиться туда? – указывая пальцем вдаль, спросил Герман.

– Только скажи, куда тебе велит идти твое сердце, и мы сразу же отправимся туда.

Герман с улыбкой и задумчивостью всмотрелся вдаль, а потом спокойно повернулся, чтобы посмотреть на Окалу, и упал в щекочущие листками цветы.

– Присоединяйся. – Снизу раздался голос.

Окала аккуратно присела среди цветов, взявшись руками за колени, и начала смотреть вдаль перед собой.

– Смотри! Окала, – схватив ее за руку, закричал молодой человек, подобно ребенку. – смотри, облако похоже на котика. Надеюсь, ты знаешь, кто такие котики? – вдруг со страхом спросил Риц, боясь отрицательного ответа.

Окала пожала плечами, а потом всмотрелась в небо, закинув голову.

– Не так, Окала. Ты лучше ляг, так будет лучше видно. Тем более, когда еще ты сможешь полежать в цветах, вкусить свежий и сладкий запах, смотря в облака, напоминающие котиков и слушая мои бредни? Ложись, пока еще облака видны, будем рассматривать их и говорить, что в них видим. Я вот уже нашел облако, напоминающее котика и крокодила, пытающегося съесть другое облако.

Окала легла в траву, поерзала плечами и немного улыбнулась. Облака же плыли себе дальше, гонимые ветром и надвигающимися тучами.

– Вот то, – сказала Окала, – похоже на цветок. Только одного лепестка не хватает.

– Да, точно. Похож. Молодец. А вот то, посмотри чуть правее, похоже на лодочку из листка бумаги.

Герман и Окала продолжали рассматривать облака, угадывая, на что они похожи пока не стемнело. Лежать в траве стало холодно, а облака были невидны. Приподнявшись, молодой человек увидел среди темноты впереди огонек.

– Окала, что это?

Она встала на ноги и ответила:

– Кто-то разжёг огонь в пещере Инфаро.

– Кажется, что он так далеко.

–На самом деле нет. Если пойдем сейчас, то успеем до начала глубокой ночи и ливневого дождя.

– Дождя? Но ведь… – и только Герман собирался сказать, что на дождь и намёка не было, заморосил дождик. – А знаешь, забудь. Пойдем.

Пробираться ночью и в небольшой, но всё же прохладный дождь, Герману было непросто. Сказывалось незнание мест, темнота и голод. Окала же чувствовала себя прекрасно, она с легкостью обходила любое мелкое препятствие, указывала Герману на нужную трапу и часто останавливала его перед обрывом у берегов озер.

Почувствовался дым от костра, запах чего-то жаренного и вкусного. Раздался смех и… погодите, да, смех и хрюканье. Чей-то уставший от жизни голос и топот. Свет от костра начал пробираться сквозь ночную тьму и окутывать камни, стоявшие перед Германом и его синекожей подругой. Окала взглянула на резко ставшего серьезным Рица. Вдруг, послышались шаги слева, показался маленький огонек, потом рука в перчатке, несшая этот огонек в стеклянном с металлическими переплетами куполе, а затем шляпа и вытянутое вперед, подобно вороньему клюву лицо. Тело незнакомца было прикрыто свободной верхней одежде, напоминающей длинное черное пончо.

Незнакомец медленно протянул левую руку к своему лицу и снял с него маску – наклювник, применяющийся при нырянии на большие глубины. Маска снята, а клюв остался. Своими черными и блестящими от костра и огонька глазами, незнакомец всмотрелся в два лица, спокойно поглядывающих на него. Одна сторона лица преобразилась улыбкой, другая оставалась неподвижной. Видимо, клюволицый узнал кого-то из присутствующих.

– Окала, ты не бывала так прекрасна с тех пор, как пропала из моей жизни. Рад тебя снова видеть.

Окала молча качнула головой, прикрыв глаза, а потом заговорила, обратившись к Герману:

– Герман, познакомься, Чудок. Чудок, – посмотрев на клюволицего, сказала Окала, – познакомьтесь, Герман.

– Раз мы теперь хорошие знакомые, а возможно, скорые лучшие друзья, то прошу вас присоединиться к нашему ужину. Мы остановились с друзьями в пещере Инфаро, и там достаточно мест на всех, чтобы спрятаться от надвигающейся грозы.

Договорив, Чудок не стал ждать ответа. Он протянул ввысь руку, сложил ее в виде лающей собаки, прокричал «Выходим!», а затем перепрыгнул через камни, нагретые и окутанные костром. Перепрыгнув через преграду, Чудок протянул руку Окале, стараясь помочь ей. Но помощь ей была не нужна, Герман уже проскочил на ту сторону, сразу же после Чудока, и уже вытянул Окалу к себе. Чудоку только оставалось смотреть, как Герман ставит со своих рук Окалу на землю.

– Прыткий Герман! Молодец. – Одобрительно и серьезно, подобно отцу на пенсии, проговорил клюволицый. – Друзья, смотрите, кого привела к нам судьба.

У входа в пещеру Инфаро горел костер высотой в полтора метра, огнем сжигающий мясо на вертеле, а возле костра сидело двое. Человекоподобный кабан в соломенной шляпе притопывал капотами, испуская из своего свинячьего рта одну глупую шутку за другой. Он сидел как человек на бревне, придерживал шляпу левой верхней конечностью и испускал всем своим мохнатым телом, подобно оркестру, сочетание звуков, порожденное голодом, метеоризмом и шутливым настроем. Рядом с этим забавным, но отпугивающим излишней активностью кабаном, уныло сидела светлая с золотистыми прядями лама. Меланхоличная по своей натуре, она сидела вблизи кабана, игнорируя шутки и остроты, иногда проговаривала несколько предложений почти неслышно, а затем вновь замолкала.

– Хорошо тобой быть, Кабачок. Извилин хватает на то, чтобы шутить, сил на то, чтобы жить, а меня вот ни на что не хватает. А так хотелось бы сказать, как скучаю по ней, как хочу встретиться, поговорить, пошутить хотя бы о самом глупом. – Печально говорила лама.

Будучи не услышанным Кабачком в шляпе, продолжающим себе хрюкать под вытянутый свиной нос, лама заметила протянутую ввысь руку Чудока и тыкнула копытом в Кабачка. Из за камней показался незнакомый молодой человек и Окала. До них заползло и тело Чудока.

– Друзья, смотрите, кого привела к нам судьба. Холман, Кабачок, смотрите, кого я встретил у входа к нашему временному жилью! – Чудок показала на Окалу.

Завизжал Кабачок, затопал он копытами еще яростнее, от радости свистел ушами. Холман же приободрился и вновь впал в меланхолию.

– Окала, поберегись, у тебя человеческий нарост! – Смехом чуть не подавившись, завыл Кабачок.

– Давно не виделись. – Проговорил робко Холман.

Чудок взял за плечи Германа, подвел его к своим друзьям и представил.

– Он теперь один из нас. Герман, присаживайся, не стой столбом.

Риц посмотрела на Окалу, она пожала плечами, показала взглядом на небо, покрытое тучами, и кивнула головой. Раздался гром. Вспыхнула молния, и заторопился ливень, огромными каплями пробивая пыль и создавая воронки в песчаной земле. Все: Чудок, Кабачок, Холман и Окала с Германом успели спрятаться в пещере, собравшись вокруг теплого костра. Что может быть прекраснее ощущения безопасности, тепла и покоя в холодную и дождливую погоду? Прохладный сырой ветер, задуваемый в пещеру, контрастировал с пышущим жаром костра, бросая Рица в океан противоречивых, но дающих чувство жизни, ощущений. А когда кусок жаренного просоленного мяса был в руках человека, горячим паром обдающее его лицо, Герман ощутил, как покидает тело настороженность. Расслабление полностью вступило на трон, пробудив затем энергию и дав силы для общения. Конечно, все ели молча. Хотелось набить животы, вкусить еды и снова стать полноценным, а не угасающим существом. Подзарядившись, у всех присутствующих развязались языки. Боюсь представить, каков бы был Кабачок после стаканчика красного полусладкого вина. Ох, какие похабные шутки могли бы литься из его рта, и какое желание капать картошку могло в нем проснуться!

– Герман, – заговорил Чудок, – я вот смотрю на тебя и понимаю, что ты не с этого мира. Не похож ты на наших. Так, как ты тут оказался и откуда ты?

Захрюкал Кабачок:

– Да! Да, Герман, расскажи. Не стесняйся нас, мы привыкли к странным существам, вот к Холману привыкли, и к тебе привыкнем. – затопотал, смеясь, кабанчик.

– Ха, да, по мне сразу видно, что я не отсюда. Меня занесло к вам из мира людей. Даже не знаю, как объяснить…

– Мир людей? Ты хочешь сказать, что существует два мира? – Заинтересовавшись, но всё же печально переспросил Холман.

– Нет, не два. А значительно больше. Я уже бывал в мире ненависти, зла, одиночества, страха и вот теперь меня занесло сюда. В ваш мир.

– Подожди, – наклонив голову, сказал Чудок, – Занесло?

И Герман решил, что проще будет не отвечать на отдельные вопросы, а рассказать всю историю целиком. Его слушали затаив дыхание и вздрагивая в моменты прошедших опасностей, когда жизнь Германа, казалось, висела на волоске. Подкрадываясь историей к миру любви и счастья, он заговорил о Марлен и тут же остановился.

– Кажется, дождь кончился. Пойду, посмотрю, какой вид открывается отсюда. – Герман встал, стряхнул пыль и медленно направился к выходу.

– Но сейчас же ночь, ты ничего не увидишь. – В тишине проговорил Кабачок, утратив на секунду навыки постоянного шутовства.

Окала хотела уже отправится следом за Рицом, но Чудок остановил ее, схватив за конец платья. Он покачала головой вправо и влево, а потом сам поднялся с места.

– Я схожу. А ты отдохни, думаю, ты и так сегодня многое пережила. – И клюволицый взглянул на руки Окалы, покрытые следами от разбуженных воспоминаний, которыми она недавно поделилась с человеком.

Чудок вышел из пещеры, за его спиной остался свет, три тени и смех с разговорами, перебиваемые хрюканьем. Он еще не дошел до Германа, он смотрел издалека в паре шагов от него, пытаясь понять, что новый знакомый делает и какие чувства его переполняют. Человек смотрел вдаль, в темное, покрытое ночью пространство, не различая предметов и еще недавно видимых им башен и других объектов. Он просто смотрел для того, чтобы смотреть, а не видеть. Выдыхая тяжелый воздух и создавая тем самым пар, пришелец пытался успокоить в себе разбушевавшиеся давно подавленные и забитые в углы разума и души чувства, годами трепавших его изнутри. «Всё, всё, хватит», проговаривал он себе в уме, «мы не можем быть с ней вместе сейчас, может, когда-то будем, но не сейчас. Если же нам суждено быть вместе, мы будем, куда бы нас ни занесло». Уговоры почти помогали. Одна часть Германа была разумна, она способствовала пониманию ситуации и утишала, подавливала боль. Другая же его часть кричала, изнывала и ругалась диким и безграничным матом. Ком подступил к горлу, человек взялся рукой за лицо, зажимая нос и пытаясь притвориться мертвым для своих же мыслей и чувств. Герман сдерживал себя как мог, но вдруг закинул голову назад и тихо прокричал в небо. Устремив взгляд в ночное небо, которое, по ожиданием Рица, должно было быть заполнено тучами, он увидел тысячи сияющих звезд и сложенный из них уплывающий путь. Глаза человека наполнились блеском множества сияющих светил, а зрачки расширились.

– Ты тоже любишь смотреть на звезды? – Подойдя к Герману, сказал Чудок.

– Да, и ведь это даже не объясняется. Я мог бы сказать, что, смотря в небо и разглядывая блеск каждой даже самой маленькой звезды, меня переполняют мысли или эмоции, но тогда бы я соврал. На самом деле, смотреть на звезды приятно именно по той причине, что посмотрев на них, забываешь про всё, даже про собственное существование. Растворившись в мире, становишься частью этого мира и становишься ничем, ничем не связанным с этим миром одновременно.

– И именно пустота дает чувство безграничного одиночества или делает тебя счастливым в такие минуты. Пустота от мыслей, пустота от чувств и переживаний. Наступает секундное чувство свободы от всего мирского.

– Именно. – Не отрывая взора от неба, без эмоций подтвердил Риц.

– Но зачем тебе эта пустота?

– Чудок, я не умею говорить о своих чувствах. Могу сказать лишь то, что люди часто страдают, скучая по другим людям. – И на этих словах пришелец вытянул шею прямо, вернув голову в обычное положение. Но он продолжал смотреть в небо, в далекое и звездами горящее небо.

Чудок покивал своей головой с клювом на лице, и решился на откровения.

– Скучать по человеку, который очень нравится или даже которого любишь, кажется мукой подобной пытке раскольной смолой, прожигающей тело до костей. Но есть же в этой скуке и что-то сладкое, что-то окрыляющее и дающее повод для мечтаний о любимом. Соскучившись, легко представляется момент встречи, пылкий разговор и страстный поцелуй где-нибудь в парке у пирамиды. От скуки наливается горячей кровью нутро, начинающее жаждать приключений и новых ощущений. Сердце открывается новой музыке, душа начинает подпевать в ритм, а голова кружиться, как после нескольких бокалов вина. Скучать по возлюбленному человеку, отдавая себя мыслям, полезно так же для творчества. Любить и скучать по любимому сложно, больно, но именно эта боль дает чувство жизни и желание жить. И я уверен, что именно по этой причине, ты оказался тут и именно по этой причине лучше не подпускать к себе пустоту.

Герман молчал. Он положил свою руку на плечо Чудока и мысленно благодарил, что тот дал ему вновь почувствовать в себе надежду на счастье.

Человек и клюволиций вернулись в пещеру к остальным друзьям после небольшого молчаливого осмотра звёзд и тут же приступили к болтовне. Все, кроме уже спящей Окалы, принимали участие в диалоге. Герман ощутил зарождающуюся крепкую связь между ним и Чудоком. Понял, что Кабачок нравится ему, как тот, кто всегда насмешит. А Холман привлекал готовностью всегда поддержать разговор о грустном или тревожном.

– Я говорил Холману, что он ни за что не обыграет меня в каменушки! Но этот упертый ламообразный брехун, врет, что меня обыграет даже одноногий скрипун, потому что у меня копыта. – Наигранно злился Кабачок.

– Не хочу обижать тебя, мой кабанчатый друг, но ты и вправду не можешь претендовать на звание лучшего или хотя бы хорошего игрока каменушек. Все знают, что лучший игрок я – Чудок великолепный, титан и непобежденный воин!