Трудный выбор. Сборник рассказов

– Как хочешь, отец, я хотел тебя поддержать. Только всегда ли ты прав? – С мерцающего экрана телевизора яркая полоска осветила Костин силуэт.

– Что ты хочешь этим сказать? – вскинулся Яков Петрович, но сын развернулся и скрылся из гостиной.

С этого момента Яков Петрович по-новому посмотрел на свою жизнь.

Слава Ляпчик был не просто знакомый из далекого прошлого, он был его лучшим другом еще со школьной скамьи. Ляпчик сидел за первой партой, Яша – за второй, друг за другом – паровозиком. Школьные годы ничем особым ему не запомнились. Вместе учились на крепкие четыре-пять, вместе читали одни и те же книжки, спорили, влюблялись в одних и тех же девчонок, вместе участвовали в спортивных соревнованиях. Но был в Славке один пункт, который Яков недолюбливал. Ляпчик умел неординарно мыслить, иногда в своих рассуждениях он заходил в такие дебри, что находиться рядом с ним становилось опасно. Он плевать хотел на все идеологические устои и пытался объяснить это Якову.

– Яша, многое из того, что ты считаешь за истину, не подлежащую сомнению, – вранье, – любил повторять Слава и смотрел на него, чуть не падающего в обморок, Якова, посмеиваясь. Еще слова такие находил умные.

Яков злился на Славу, он не то чтобы безоговорочно верил, он робел перед той системой и уважал ее за могущество, в нем жил перед ней трепетный первобытный страх.

Несмотря на столь существенную разницу во взглядах, их дружба продолжалась. Они вместе поступили на один факультет. И тут, как в злополучном спектакле, что так долго не давал Якову покоя, каждый сам выбрал свой путь заработка денег. Веселый, озорной Славка занялся спекуляцией, закупал и продавал своим многочисленным знакомым, что непонятно откуда брались, разные вещи. Впрочем, все однокурсники одевались у него.

Яков подрабатывал грузчиком, летом отправлялся проводником в поездах. В общем, крутился как все. Этим он гордился, потому что все делал правильно, как повелевала партия, за что хвалила общественность. Занимался культмассовой работой и слыл честным, идеологически устойчивым студентом. И по-прежнему они были со Славкой лучшими друзьями. Он любил Славку, поражался его изворотливости, но тайно считал себя правильным, морально крепким и надежным. Ведь не сломался же он, как его друг, не погнался за легким рублем. И не рисковал, не бросал тень на своих родителей. Потому что сколько веревочке не виться… А он спокойно, натруженный после института и работы, ложился спать. Как чувствовал, что так просто у Славки не пройдет. Однажды, сидя вечером в выходные в гостях у Славы, Яков в который раз спросил у друга:

– Слава, не понимаю, что тебя гонит заниматься этим?

Это был их обычный разговор. Один пытался образумить друга, считая это своим долгом, но тот только смеялся.

– Жить хочу хорошо. Это нормальное явление, но в нашей стране этого не дают, – Ляпчик закинул ногу на ногу и посмотрел на друга.

– Даже ценой собственной свободы, исключения из института?! – вскинулся Яков. На столе стояло хорошее вино, которое невозможно было приобрести в гастрономе, и он, разгоряченный разговором, одним глотком осушил бокал с бордовой жидкостью.

Слава проследил за его жестом.

– Нравится?

– Неплохое вино, – согласно кивнул Яков и, не удержавшись, причмокнул губами, наслаждаясь превосходным вкусом.

– Вот и мне нравится, – подытожил Слава. – Ты на свою зарплату его никогда не купишь.

– Как знаешь, но есть вещи, которые дороже, чем твое вино! – Якова задело замечание друга, и он в тот вечер быстро ушел домой. – Только смотри, Слава, по лезвию ножа ходишь.

Почему этого разговора не было в спектакле?

«Ляпчик, Ляпчик, все по-своему перекроил! Я, значит, негодяй, а ты хороший?» – устало подумал Яков Петрович.

В последний раз они встретились на его, Якова, свадьбе. Ольга была замечательной девушкой. Она давно положила на него глаз, а Яша все ходил, присматривал подходящую жену. Критериев отбора было много: красивая, надежная, преданная, чтобы никто пальцем не показывал в ее строну. Ольга подошла по всем параметрам.

Слава тогда подарил им импортный проигрыватель. Ольга обомлела, как и все гости, что присутствовали на свадьбе. В тот день она, кружась в танце, веселилась, смеялась.

– Это тот друг, о котором ты мне рассказывал? – спросила она после поцелуя. С Яковом они познакомились в дружине, куда Слава, естественно, не ходил.

– Понравился? – с подозрением спросил Яков, борясь с неприятным чувством. Неужели ошибся в ней?

– Что ты, дурачок, просто интересно. Сделать такой подарок! Твой Славка необычный и, кажется, неплохой.

– Конечно, он хороший, только самоуверенный, – у Якова отлегло от сердца.

На прощание Ляпчик сказал:

– Хорошая у тебя жена. Непонятно, как такому зануде такая девушка попалась?

– Выбирать нужно, – с гордостью произнес Яков. Гости начали расходиться далеко за полночь, виновников торжества штормило от усталости. И Яков очень быстро распрощался с другом, даже не поблагодарив за неожиданный подарок.

В тот день он видел Ляпчика в последний раз. Злосчастный приемник! В спектакле о нем не было ни слова. Быть может, Слава об этом не знал? Яков Петрович в который раз поразился, как точно были подобраны актеры. Сколько Ляпчик их искал? Как натренировал, довел до такого мастерства? Что в нем есть такого, чего нет в Якове? Был фарцовщиком, стал режиссером. И всюду преуспел, нашел благодарных зрителей, из собственной трагедии сделал продаваемое зрелище. А Яков думал, что ничего путного из Славы не получится. Так плохо тогда для него все сложилось.

Однажды зимним красивым утром Ляпчика поймали на спекуляции импортной техники. Звенели морозы, и на стеклах деревянных окон каждую ночь выводились замысловатые узоры, которые не под силу изобразить ни одному мастеру из людей. Стыли трамваи и ломались автобусы, поэтому вызванному по повестке Якову пришлось добираться долго, он торчал, подпрыгивая, на остановках и чувствовал, как вместе с телом в страхе леденеет душа. Когда он пришел в соответствующие органы, его долго не приглашали, но встать и уйти он не мог. С каждой минутой кровь все медленнее и медленнее циркулировала по венам. В казенных учреждениях всегда холодно. В тот день было еще холоднее. Наконец Якова пригласили в серый угрюмый кабинет под стать хозяину, который походил на упитанного борова.

– Самрин Яков Петрович? – поднял от стола свой взгляд «боров». Он знал, что перед ним стоит именно Яков, а не кто-то иной, как знал многое из того, чего не ведал Яков. – Присаживайтесь, – властно указал он на темно– коричневый стул.

Яков присел на краешек, бывать раньше в таких помещениях ему не доводилось.

– Ваш друг Вячеслав Ляпчик задержан. Вы ведь друзья? И я могу подозревать, что вы с ним заодно, – каждое слово этого человека капало по темечку Якова.

– Я?! Нет, что вы, я не имею ничего общего с его делами, – Яков растерялся. Сквозь белевшие от стужи стекла кабинета плохо просматривалась улица, а тишина в этом месте давила и убивала.

Его долго допрашивали, задавая один и тот же вопрос несколько раз, ходили по кругу, возвращались к давно данным ответам. И единственной мыслью допрашиваемого было бежать, бежать как можно дальше и скорее.

– Пиши, – протянул боров Якову листок.

– Что писать? – измученный Яков нерешительно взял серую тонкую бумагу.

– Все, что знаешь, пиши, – казалось, что долгие допросы совсем не утомляли следователя, после них он чувствовал себя спокойно и хорошо.

– Не буду я ничего писать! Это донос, – Яков отодвинул листок с ручкой и переложил руки со стола на колени, – Что со Славой будет?

– Ты о себе подумай, сам на волоске висишь. О себе не хочешь, о семье подумай! – рявкнул «боров». – Просто так подарили тебе на свадьбу приемник?! Поэтому пиши!

При воспоминании об Ольге и крохотном сыне Пашке Яков сдался. Подумаешь, написать эту чертову бумажку! Ведь в конце концов это его друг хотел прийти к такому результату! Он сколько раз его предупреждал! И неровным быстрым не своим почерком Яков за пять минут написал о Ляпчике все, что знал. Яков задыхался в холодном сером кабинете под раздражающий шаг взад-вперед «борова». Стержень царапал и рвал бумагу, но никто из них не остановился.

– Правильно мыслишь, – следователь довольно улыбнулся, читая написанное Яковом. – Проигрыватель принеси, укажи, что сам осознал и довел до нашего сведения.

Яков рванулся со стула и до самого дома шел быстрым шагом, потом долго не мог попасть ключом в замочную скважину, его заливал холодный пот. Не было никакой диктовки, как показал Слава в спектакле. Ляпчик и об этом не знал или не хотел верить, что его друг написал на него донос?

На следующее утро, пока Ольга спала с маленьким Пашей, Яков схватил приемник и сложил в сумку, чтобы отнести в милицию.

– Ты зачем приемник взял? – строго спросила она, чуть приподнявшись и опершись локтем на подцшку.

Он вздрогнул, потом поставил сумку на стол и тихим голосом, чтобы не разбудить сына, твердо сказал:

– На Ляпчика завели дело, нужно отнести, чтобы нас оставили в покое.

– Не отдам! – Ольга подскочила в одной ночнушке и босиком ринулась к мужу. – Ты на него написал?! – Она схватила голыми с удивительно белоснежной кожей руками ручки у сумки и попыталась вырвать ее.

– Они знали все без меня! Одной бумагой больше, одной меньше! – Яков отстранил жену.

– Ты трус и подонок! – глядя ему в глаза, произнесла Ольга.

– Я о вас думаю! – выкрикнул он ей в лицо, уязвленный и оскорбленный.

– Ты за себя испугался! Только бы никто не усомнился в твоей честности и принципах! Только бы никто не показал на тебя пальцем! Ты идеальный, непоколебимый, идейный! Прежде чем что-либо сделать, ты сначала подумаешь, а что скажут другие?! – ее насмешка в голосе становилась невыносимой, болезненной, и он бросился из дома.

Яков оттащил тот самый импортный проигрыватель, что подарил ему Слава Ляпчик на свадьбу от чистого сердца, и долгие годы считал, что сделал правильно. Но с того дня их семейная жизнь с Ольгой дала трещину. Его угнетала домашняя обстановка, где его презирали и ставили в один ряд с фашистами. Они с трудом волочили постылую совместную каторгу, в квартире царила тишина, нарушить которую боялся даже Пашка. Когда сыну исполнилось полгода, Яков подал на развод.

Впервые ему захотелось встретиться с ней только после этого спектакля. Он несколько дней через знакомых искал ее адрес. А когда узнал, то остро почувствовал перед Ольгой свою вину, вспоминая слова Кости:

– Тебе никогда не хотелось прийти к ней, попить чай, узнать наконец про сына?

Стоя после работы с букетом роз и тортом перед дверью Ольгиной квартиры, Яков боялся, что не застанет ее дома или она выгонит его, что Пашка спустит его с лестницы. Открыла дверь квартиры Ольга. Она была в платье и туфлях, наверно, только что пришла с работы.

– Яша?! – она не знала, что сказать и спросить. От растерянности ее лицо еще не успело принять выражение злости, насторожиться. Он решил воспользоваться ее состоянием.

– Вот решил прийти к вам с Пашей. Можно?

– Проходи, – она мотнула головой, как делала это в молодости, и собранные шпильками волосы разлетелись по плечам. Такой родной, чуть позабытый жест. Ольга была не такой уютной и домашней, как Людочка, она двигалась стремительно, успевая вынимать из волос шпильки, надевать при этом тапочки, включать чайник и доставать чашки.

– Поздно ты пришел, Яков, я думала придешь раньше.

– Так уж получилось сегодня прийти, – он виновато развел руками и подумал, что действительно припозднился.

– А я представляла, как выгоню тебя, как много скажу тебе. Расскажу о бессонных ночах, о том, как приходилось объяснять Пашке, почему от нас ушел отец, и плакать в подушку.

– Ты плакала?! – встрепенулся Яша и внимательно посмотрел на Ольгу. Изменилась, сильно изменилась, хотя при первом быстром взгляде почти такая же, как была тридцать лет назад. Волосы выкрашены на тон светлее, если бы он не знал, какие у нее от природы волосы, он бы ни за что не догадался. Значит, седина, которую она скрывает, маскируя под натуральный цвет.

– Представь себе, плакала и грызла ночами подушку, на которой ты спал. Почему ты не спросишь, как можно грызть подушку? Можно, Яша, чтобы не разбудить нашего сына, ревешь в нее и закусываешь край подушки. Я не думала, что поведаю об этом, – Ольга улыбнулась странной грустной улыбкой.

От ее тревожной улыбки, от ее медленного помешивания ложечкой в чае, от задумчивого взгляда в нем проснулась невысказанная нежная жалость к первой жене, захотелось обнять Ольгу за плечи и сказать что-нибудь хорошее. Но, сидя в чужой кухне за непривычным круглым столом, Яков постеснялся своих чувств. Чужая атмосфера неродной квартиры, в которой существовал еще кто-то, помимо Пашки и Ольги, разделяла их.

– Почему ты меня не выгнала?

– Зачем? Те слова давно испарились, растратились на другое, перегорели.

– Спасибо, что не выгнала, а я боялся. Стоял под дверью и думал, что выгонишь, если не ты, то сын. Кстати, где Пашка?

– А Паша уехал отдыхать в Турцию, – Ольга отломила маленький кусочек торта и сунула в рот.

Яков ощутил разочарование, он хотел увидеть сына сегодня. Если Павел живет в другом месте, то поехать к нему вечером, но обязательно встретиться.

– Ольга, покажи мне Пашкины фотографии.

Она принесла ему толстый фотоальбом и положила перед ним. С фотокарточек прошлых лет на него смотрел незнакомый конопатый мальчик. Лишь самая первая, на которой Пашке было месяца четыре, была ему знакома. На остальных Яков с удивлением открывал для себя сына. Вот он стоит среди игрушек и явно не знает, к какой подойти, на следующей робко улыбается, сидя на маленьком стульчике в детсаду, третье фото – Паша сидит в песочнице и над чем-то смеется. Не обласканный, не взлелеянный, обделенный отцовской любовью. Яков, конечно, платил регулярно алименты, но это совсем не то. Он реализовал себя в другой семье, став хорошим мужем и отцом, заглушив в себе жалкую, иногда просыпающуюся совесть. На другой фотографии подросший Пашка в одних шортах, красный от загара, держал в руках огромную рыбину. Сквозь кожу просвечивали ребра, мышцы живота были напряжены. А лицо, казалось, треснет от самодовольного счастливого вида. Яков залюбовался этой фотографией. Такой же заядлый рыбак, как Яков. Сколько всего они не сделали вместе! Среди множества других Пашкиных портретов он наткнулся на один, где на плечо его сына положил руку чужой мужчина, и Пашка стоял спокойно, с гордым выражением лица.

– Кто это? – с ревностью спросил Яков, выловив ловким движением из общей массы эту фотографию.

– Мой муж, – просто ответила Ольга. – Он для Пашки как родной отец. То все он: и рыбалку, и другие фотографии, – Ольга с затаенной мстительностью посмотрела на Якова.

– Ольга, скажи, ты счастлива? – вдруг спросил он.

– Наверное, да, – замявшись на секунду, ответила она.

– Я боялся, что ты ответишь «нет». Хорошо, что ты счастлива. На душе спокойнее стало, – честно признался он.

Яков не заметил Ольгину беспомощную горькую улыбку. Потом они попрощались, Яков выпросил у нее фотографию, где Пашка держит в руках огромную рыбину. Они договорились, что, когда вернется сын, Павел позвонит. Якову хотелось сказать: обязательно пусть позвонит, но он постеснялся. И снова ему захотелось положить на Ольгины плечи свои руки, но чуждая незримая аура другого мужчины помешала ему.

– Прости меня за то, что я сделал не так, – прошептал на прощание Яков и вышел из чужой квартиры.

На следующий день он пришел в театр, чтобы разыскать Славу Ляпчика.

– Где я могу найти Славу Ляпчика? – спросил он у директора театра, некого Анатолия Ивановича, приятного мужчины.

– Вы по какому к нему вопросу? – строгим голосом спросил тот.

– По личному, – Яков Петрович стоял, немного облокотившись на стол в директорском кабинете.

– Его нет, – хмыкнул директор и сразу потерял к нему всякий интерес. – И Вячеслав никого не принимает по личным вопросам.

– Мне срочно нужно. Прошу вас, дайте мне его номер телефона! – взмолился Яков. Полуденное солнце хорошо проникало через окно директорского кабинета, заливая ярким светом часть стола и паркета. – Мне прощение нужно у него попросить! Мне плохо, сердце болит!

Анатолий Иванович пристально посмотрел на пришедшего.

– Я не могу вам, уважаемый, дать номер телефона этого талантливого, лучезарного человека.

– Я буду стоять здесь до тех пор, пока Ляпчик не придет! – разозлился Яков.

– Вы не имеете права! – тяжело вздохнул директор театра.

– Послушайте, это очень важно! – в какой-то момент Якову стало казаться, что вся его дальнейшая жизнь полностью зависит от этого человека.

– Я еще раз вам повторяю, я не могу дать его номер телефона! – сурово заключил дородный хозяин кабинета.

Яков присел напротив дверей директорского кабинета. Иногда тот выходил из него и натыкался на сидящего Якова.

– Послушайте, это же смешно, – вздыхал он и уходил по своим делам, кричал то в одном месте, то в другом, потом возвращался, останавливался около Якова, – я приглашу охранников. Идите домой.

– Позвоните Славе Ляпчику, я уверен, он приедет, иначе я буду сидеть здесь даже ночью.

– Надоел, – вздыхал директор и снова скрывался за дверьми.

Яков не заметил, как наступил вечер и в длинном коридоре театра зажегся свет, появилась суета перед новым спектаклем. Он сидел, брошенный и опустошенный, чувствующий свою сильную вину перед Славой Ляпчиком.

– Говорят, ты хотел попросить прощение, – Слава вырос как из-под земли и остановился перед креслом, на котором сидел Яков.

Яков поднял глаза и увидел улыбающегося Ляпчика в фиолетовой рубашке.

– Ты откуда взялся? – вскинулся Самрин, а потом догадался: – Ты весь день сидел здесь, иначе бы я тебя увидел!

– Признаться, я думал, что ты не выдержишь и уйдешь, – Слава Ляпчик смотрел на друга детства серьезными глазами, вокруг ходили люди и то и дело здоровались с ним, задавали вопросы, поздравляли. – Пойдем отсюда, тут нам не дадут поговорить.

Они шли по вымощенной аллее, потом свернули с центральной улицы.

– Слава, прости меня, – попросил Яков и остановился перед ним.

– А меня дети в Америку зовут, – будто не слыша Якова, мечтательно глядя в небо, произнес Слава. – Думаю, поеду к ним после гастролей, немного отдохну и вернусь в Россию. Хочу поставить новый спектакль, уже начал над ним работу, – лицо Ляпчика сделалось задумчивым и счастливым.

– Слава, ты меня слышишь?! – наклонился Яков к другу, когда тот замолчал.

– Зачем тебе мое прощение? Что изменится, Яша? Жил же ты все эти годы. Причем хорошо жил. Не получилось с Ольгой, завел вторую семью. И не мучился вопросами, не думал, как другим живется. Тебе казалось, что оставить семью лучше, чем быть фарцовщиком, – спокойно ответил Ляпчик, но в самом ответе было вложено столько иронии и упрека, что Якову стало страшно.

– Не знаю, что изменится. Да, все эти годы я считал, что поступил правильно, но сейчас я чувствую, что если ты уйдешь и ничего мне не скажешь, мне будет трудно жить! – его голос дрожал и надламывался от непривычных для него слов, от ощущения, что он осиротел посреди бурлящего города, рядом с другом детства.

– Ему будет трудно! – передразнил Ляпчик. – Ты думал, что не только тебе бывает плохо?! – он закричал ему в лицо. – Ты когда-нибудь приходил к Ольге, думал, как ей?

– Я вчера был у нее! Она сказала, что счастлива, – в ответ ему закричал Яков. – Павла только не видел и не знаю, позвонит ли он мне.

– Позвонит, – уверенно произнес Ляпчик. – Снова тебе все с рук сошло, хотя я бы на их месте тебя с лестницы спустил. Знаешь, приехав в этот город, я первым делом разыскал Ольгу, и мне удалось увидеть Пашу, он за границу собирался. Перед самым отъездом у нас получилось с ним поговорить. Он сказал, что если ты когда-нибудь придешь к ним, Павел всегда рад тебя видеть. Тебе чертовски повезло, Яша.

– Зачем ты искал Ольгу? – удивился Яков.

– Ты прошелся по нашей жизни и изрядно там наследил, это было что-то вроде встретиться с другом по несчастью, и хорошо, что у нее все сложилось замечательно, – глядя в глаза своему собеседнику, объяснил Ляпчик.

– Скажи, ты специально приехал в этот город? Специально поставил этот спектакль?

– Нет, меня случайно пригласили сюда, я долго думал, стоит ли сюда ехать, но мой агент уже заключил с театром контракт, поэтому сам понимаешь, пришлось приехать. Единственным моим условием было, чтобы исключили любую рекламу. Я не мог предвидеть, что ты ходишь на спектакли. Случайность и совпадение, – Слава Ляпчик улыбнулся.

– Не понимаю, как ты стал режиссером? – растерянно пробормотал Яков. – Зная, что ты ставишь теперь спектакли, я бы точно не пришел.

– Пройдя круги ада, я понял, что могу многое рассказать и поставить на сцене, это интереснее, чем заниматься спекуляцией. Правда, у меня есть неплохой ресторанчик, им управляет жена, а я пишу сценарии и занимаюсь постановкой пьес. Еще у меня есть две дочери, одна пошла по моим стопам, а другая – по стопам жены, – губы Ляпчика улыбались прежней теплой веселой улыбкой хорошо знакомого Ляпчика, но глаза выдавали затаенную боль побитого жизнью человека. И Яков увидел другого, уже не весельчака и озорного друга, а совершенно иного, несчастного Славу Ляпчика.

– Слава, почему в спектакле нет сцены про приемник? Ты о нем не знал? И почему твой второй актер пишет под диктовку? – Яков старался скрыть волнение, но не мог.

– Про приемник я не знал. Мне о нем совсем недавно рассказала Ольга. А про то, что ты писал не под диктовку, я знал с самого начала, – на последних словах Ляпчик провел по лицу рукой, как от усталости. – Но я люблю своего героя на сцене, как любил его прототипа и давно его простил, дурак, – Слава грустно посмотрел на Якова.

– Если бы ты знал, как я рад, что у тебя все сложилось хорошо, – растроганно прошептал Яков.

Лето прощалось, догорая последними теплыми лучами солнца. Торопилась тихая величественная осень с бездонными низкими тучами, проплывающими над головами обычных смертный людей. И все вернется на круги своя, повинуясь необъяснимому закону жизни.

Не проси у него прощения

Сердце Аркаши тревожно и нежно билось в груди. Иногда замирало, потом падало и снова взмывало в небо, рвалось от переполнявших эмоций. Это было счастьем. Мучительным, тревожным, но самым настоящим счастьем. А рядом шла красивая девочка с редким, и потому прекрасным именем Майя. Она была почти одного роста с Аркашей, с тонкой лебединой шеей, с прекрасными тонкими лодыжками и такими же худыми кистями рук. Майя смеялась, обнажая белоснежные ровные зубы, и смех у нее был приятный, негромкий. Каштановые волосы Аркаши от легкого ветерка взметались волнистыми прядями ото лба к затылку, по комплекции он был обычный, но легко мог заслонить от неприятеля Майю, за его спиной она чувствовала себя в безопасности. Им обоим исполнилось по четырнадцать.

Аркаша смотрел в глаза Майи, он чувствовал, как ее душа летела к нему. Это была первая любовь, та самая первая любовь, которая кажется навсегда. И в эти минуты у их ног лежал весь мир, с его страстями, с горестями, с полетами, с новыми открытиями, и он принадлежал только им.

– Пришли, – улыбнулась Майя и остановилась около своего дома.

– До завтра. Я зайду за тобой, – Аркаша сжал ладони девочки, и ее щеки сразу же зарумянились.

– Хорошо, до завтра, – они еще немного постояли в подъезде, держась за руки, а потом расстались. Майя взлетела по ступеням, а он, уходя, уносил в своем сердце ее нежный образ.

На деревьях распустились первые листочки, травка была мягкая, сочная. И Аркаша сегодня особенно сильно чувствовал красоту обыденных вещей, душа пела.

Он свернул за угол многоэтажки, потом перебежал через дорогу и очутился в своем дворе. Друг Севка уже ждал его на скамейке. Они пожали друг другу руки. Был тихий теплый вечер. Самая середина вечера. Друзья молча пошли по аллее. Севка чувствовал состояние Аркаши, а тому не хотелось нарушать внутреннее ощущение счастья.

– Эй, ты, – окликнул их кто-то. Мальчишки разом обернулись.

Перед ними стоял Олег. С ним Аркаша и Севка почти не общались, так, выросли в разных дворах, легкий кивок при встрече и все.

– Тебе чего? – спросил Севка.

Не обращая внимания на Севку, Олег с ненавистью смотрел на Аркадия.

– Слушай, ты! – он зло ткнул Аркадия пальцем. – Я запрещаю тебе близко подходить к Майе! Запрещаю провожать ее! Быть рядом с ней! Иначе убью! – на шее Олега тяжело билась жилка.

– Что ты сказал?! – вскинулся Аркадий. Из-под своих насупленных бровей он увидел в глазах Олега ту самую первую любовь. Обжигающую, ранящую, что чувствовал сам. Ревность царапнула сердце. – Не тебе решать! – с усмешкой произнес Аркадий. – Пусть тогда Майя и решит, выберет одного из нас. Мы ведь не дикари.