Симулякр

Она и сейчас выглядит хорошо, с опухшими глазами и красным носом. Ей идут слезы, идет ее персональная драма. Она так хороша, что это бесит. Одна наша однокурсница в колледже все допытывалась, чего это я так восхищаюсь Зои, не влюбилась ли я в нее. Я послала ее подальше.

– Прости, знаю, как глупо это звучит, – говорит Зои и трет веки пальцами, – но что-то не так… я не могу ни о чем другом думать, не могу работать, постоянно хочется плакать. И это не ПМС. Я… – она мигом разгоняется до злости, снова хватает телефон и фотографирует бокалы на столешнице. Я инстинктивно тянусь за смартфоном, но мне не приходит уведомлений о ее новых публикациях. Я жду, пока не понимаю – это не для всех. Только для него. Ответный удар.

Зои засовывает телефон себе под ягодицы и сидит, сосредоточенно уставившись перед собой. Я вожу пальцем по краю бокала – он издает легкий, протяжный звук, похожий на ангельское пение. У меня нет желания напиваться, меня тоже ждет работа. Но Зои этого не объяснишь, как я когда-то не могла объяснить этого матери.

Айфон Зои вибрирует, а потом начинает звонить. Она смотрит на экран – там имя, Брэд, и его фото. Вместе с ней. Они такие счастливые, надо же. Интересно, кто это снимал, точно не я.

– Надо же, – бормочет она.

– Возьми, не дрейфь, – говорю я.

– Пусть помучается, – выносит свой вердикт Зои, и тогда я, перегнувшись через нее, провожу по экрану, чтобы принять вызов. Она ставит на громкую связь, распознав мой замысел. Сначала мы слышим шум улицы – болтовню прохожих, шорох машин и музыку. Чиркает зажигалка – он, вероятно, вышел из какого-то бара и закуривает. Только потом раздается голос Брэда.

– Зои? И как это понимать? С кем ты там?

– А ты как думаешь? – запальчиво интересуется она, – угадай!

– С Грейс? – предполагает он самое очевидное. Зои рычит и ерзает на месте, кожаный диван вторит гадкими, пердящими звуками. Интересно, слышит ли их Брэд.

– А если бы нет? – возмущается Зои, – если бы с другим мужчиной, если… у меня свидание? Как тебе такое?

– Привет, Грейс, – смеясь, откликается Брэд, – как дела?

– Привет, Брэд, – сдаюсь я и ловлю гневный взгляд Зои. Мне стоило подыграть, но это не в моих интересах. Я примерно догадываюсь, что будет дальше.

– Супер, сейчас приеду, – говорит Брэд, – а то вам, наверное, без меня скучно.

– Боже! – восклицает Зои и вскакивает с места.

Она хочет казаться раздраженной, но блестящие глаза выдают, что она счастлива. Она жаждет встречи с ним, а алкоголь придает ей храбрости. Но храбрости мало. Для войны с инстаграмной разлучницей нужно оружие посерьезнее. Зои пулей мчится в спальню, а мне не остается ничего другого, как пойти за ней. Она мечется, ничуть не смущаясь, сменить при мне обычные слипы на кружевные стринги, а растянутую футболку на мужскую рубашку. Скорее всего, она принадлежит Брэду. Зои любит таскать его вещи, это ее маленькие трофеи. Каждый раз, когда он уходит и выкидывает какую-то фигню, она грозится сделать вуду-алтарь со всеми этими безделушками и наслать на него проклятие.

Мне приходится помочь Зои уложить волосы. Я частенько помогала ей собираться на свидания, пока мы учились в колледже, и уже набила в этом руку. Она чихает от лака и смотрит на свое отражение.

– Глаза не красные? – спрашивает она.

– Ты красотка, – заверяю я. Она несется в прихожую, как преданная собака к хозяину, вернувшемуся с работы. Разве что хвостом не виляет.

От Брэда пахнет никотином и выпивкой. Он говорит, что у него был концерт, а чтобы приехать к нам он пожертвовал посиделками со своими ребятами. Какая самоотверженность! Зои польщена. Ненавистная брюнетка забыта.

Мы пьем вместе, болтаем о какой-то чепухе. Зои все пьянее, все ближе и теснее прижимается к Брэду. Она сладострастно водит пальчиками по его колену, перебирает его волосы и трет своей ступней о его, думая, что я не вижу. Как только за мной закроется дверь, они набросятся друг на друга. Я тут лишняя. Я собираюсь уходить, чтобы не мешать. Брэд вдруг берется по-джентельменски проводить меня до такси. Это то мне и нужно.

В лифте мы стоим далеко друг от друга, но я чувствую его прожигающий взгляд, он не то, что раздевает, а просто плавит мою одежду на атомы. Он тоже пьян, не знаю, каким чудом ему удается держать себя в руках. Он делает шаг, но я выставляю перед собой руки в предупреждающем жесте.

– С этим надо завязывать, – говорю я, – ты знаешь, почему она сегодня напилась?

– Разве ей нужен повод? – Брэд смеется, – она же… типа… творческая личность. Все время себе что-то выдумывает.

– Она творческая личность, но не дура, – сухо замечаю я, – она что-то подозревает. Ты понимаешь, что случиться, если…

– Да брось, – фыркает он, – я ей ничего не обещал.

Эти слова бьют меня наотмашь. Ему нравится напоминать всем, что он ужасный козел, но окружающим не нравится это слушать. Мне не нравится это слушать. Мне жаль, что он так далек от светлого образа, который сохранила моя память. Когда-то он был другим, до того, как увлекся наркотиками, алкоголем и беспорядочными половыми связями, почему-то решив, что эти пристрастия сделают из него Курта Кобейна. Лучше бы совершенствовал свое мастерство. Но он гений, ему виднее. Кто я, чтобы вправлять ему мозги? Все, что я могу – держать его подальше от себя и не оставаться наедине в тесном, безлюдном пространстве. Мы это уже проходили, но я больше не позволю развести себя на быстрый перепихон в машине или туалете ночного клуба. Это унизительно. Меня до сих пор душит стыд. Перед Зои. Перед собой.

– Все кончено, – говорю я, прежде чем запрыгнуть в такси. Я не хочу слышать, что Брэд скажет в ответ. Он обязательно примется спорить.

Наверху его дожидается Зои, разгоряченная и влюбленная. Она ждет своего принца, а меня – пустая, тесная квартирка, ноутбук и недельная гора немытой посуды.

Сейчас

Пистолет заряжен холостыми патронами, но от этого не сильно легче. От звука выстрела у меня закладывает уши, а кровь вскипает в жилах. Я замираю, как испуганный зверь, но лишь на мгновение, прежде чем приняться за осуществление задуманного. Сдаваться не в моих правилах, пусть это и неравная схватка. Мной движут чистые инстинкты, но злость слабое преимущество, если ты уступаешь противнику в других показателях. Например, в массе и силе.

Мы кубарем катаемся по всей комнате, пока каким-то чудом мне не удается освободиться. Я бегу к двери, но она заперта. Ключа нет. Замок кодовый. Я дергаю ручку, как полная дура, в надежде, что она откроется сама собой или кто-то снаружи услышит шум и явится на помощь. Но стены и пол покрыты звукоизоляционным покрытием, это глупо. Я оборачиваюсь к своему похитителю, и мне не нравится то, что я вижу. Он уже поднялся на ноги и закладывает в обойму новый патрон, уже, надо думать, настоящий.

Дуло пистолета приказывает мне отойти от двери. Он по-прежнему не произносит ни слова, используя молчание, как меру наказания. Или он вовсе не умеет говорить и синтезирует на компьютере голос через специальный модулятор речи, как Стивен Хокинг. Все возможно. Я подумаю об этом после, у меня будет время. Этот раунд за ним.

Я послушно пячусь.

И все же пытаюсь выскользнуть, когда он набирает код и распахивает дверь. Меня останавливает предупреждающий выстрел в потолок. На сером материале остается черная вмятина. Теперь пахнет порохом, а не антисептиком.

Я поднимаю ладони: «я поняла, поняла». Почему-то мне и самой не хочется нарушать тишину, будто звук моего голоса может вывести похитителя из себя и спровоцировать пустить следующую пулю мне промеж глаз.

Дверь закрывается, и я бессильно сползаю по ней, окидывая взглядом учиненный нами погром: матрас испуганно вжался в стену, моя толстовка затоптана, повсюду обломки пластика, и, кажется, капли крови. Я приглядываюсь: да, это кровь. Ощупываю себя, но я не пострадала. Значит, мне удалось его ранить.

Колонки трещат. Я вяло размышляю, смогу ли допрыгнуть, чтобы выдрать их из стены. Я не настроена вести беседы с этим ублюдком. Увы, мне не хватит роста, чтобы туда дотянуться, а встать не на что. Придется, если не говорить, то хотя бы послушать, что он скажет.

– И чего ты собиралась этим добиться? – спрашивает он.

– Серьезно? – вопрос звучит, как форменное издевательство, – чего я, по-твоему, собиралась добиться? Выбраться отсюда, кретин! Нет, черт возьми, просто хотела размяться! Мне тут, знаешь ли, скучно! Сниму звездочку этому отелю, когда буду писать отзыв, за отсутствие развлечений и отстойный санузел!

Тишина.

– Совсем никакого санузла, – грустно добавляю я, пиная осколки ведра. Мне наконец-то удается найти тот самый, который я использовала, как оружие. На нем кровь и кусочки рваной резины, выходит, когда я метила гаду в горло, была предельно близка к цели и повредила его ненаглядный противогаз.

– Кто ты такая?

Я недоверчиво кошусь в сторону темного стекла. Слова кажутся мне предельно странными и безумными, но дело не в этом. Голос. Он человеческий, без искажений, как мне кажется. Мужской, глухой и низкий. Он снял противогаз. Надо же! Поди сейчас полощет горло каким-нибудь специальным раствором, чтобы убить всех микробов, полученных через пробоину в броне.

Это просто смешно!

Я не собираюсь рассказывать о себе. Как правило, маньяков не интересуют скучные подробности жизни их жертв, так что я толком не понимаю, что он рассчитывает от меня услышать. В этом нет и крупицы смысла. Во всем этом.

– Если ты собирался запереть здесь Зои, – говорю я вместо ответа на вопрос, – стоило лучше постараться, чтобы обустроить условия для ее содержания. Она капризная.

– А ты нет?

– А меня кто-то спрашивает? – не удерживаю сердитого фырканья я, – так в чем заключался твой план?

– Я задаю вопросы.

– Так приди и спроси! – взрываюсь я, – и я зубами вырву тебе трахею! Боишься какой-то девчонки? Какой-то ты хреновый маньяк, вот что.

– А ты разбираешься?

Мне надоедает нервно слоняться туда-сюда, да и недолгое, но страстное сражение за жизнь высосало из меня все силы. Я собираю осколки ведра в кучу и сажусь рядом. Мне нечем себя занять, потому я складываю их, выкладываю какие-то узоры. Я сойду здесь с ума. В этом, вероятно, и заключается замысел моего похитителя. Замкнутое пространство, страх, неизвестность – отличный фундамент, чтобы выстроить на их основе жуткую цитадель помешательства.

– Разбираюсь, – мрачно говорю я, – мой отец был одним из них.

Тишина. Возможно, он ушел, так и не дождавшись, пока я наиграюсь в поломанный пластик. Или все-таки слушает и вдохновился моей откровенностью. Не стоит исключать, что подобный факт биографии добавит мне ценности в глазах другого маньяка. Что, если я смогу его заинтересовать?

– Это правда? – я не ошиблась.

– Да, но я его никогда не видела, – продолжаю я, – моя мать была его сумасшедшей поклонницей, приезжала в тюрьму и забеременела во время одного из таких визитов. Когда я узнала, я была в ужасе, но потом… – делаю многозначительную паузу, – подростком я стала писать ему письма. Рассказывала, как у меня дела в школе, как меня все бесят, и спрашивала, как бы он их убил. Я знаю много способов убить человека. Он меня научил.

– Ты собиралась убить Зои?

Я давлюсь воздухом. Вот чего я точно не ожидала, так что он спросит об этом. Я зашла далеко, и отступать поздно, но, честно говоря, я не продумала свой дальнейший план, пустившись в чистую импровизацию. Я не была готова к настолько личному вопросу, к вопросу, на который у меня нет ответа. И я сильно сомневаюсь, что сейчас подходящий случай, чтобы развернуть многословную отповедь о наших созависимых отношениях с лучшей подругой. Впрочем, другого случая может и не представиться, а этот тип хотя бы не требует плату, за то, что меня слушает.

– Не знаю, – честно говорю я, – мы подруги, очень давно. Но она… Она использовала меня, разрушила мою жизнь. Я тоже не безгрешна, – я вспоминаю о потрахушках с Брэдом и быстро добавляю, – но она поступала со мной куда хуже.

Я будто оправдываюсь. Оправдываюсь за те гадкие делишки, что творила в Нью-Йорке за спиной у Зои. Творила, а потом приезжала к ней, чтобы быть жилеткой для слез, когда она плакала из-за тупого Брэда. Но моей вины в произошедшем не меньше. В этой тесной коморке мне некуда спрятаться от мучительной рефлексии.

– Если ты хочешь ее убить, то я не выпущу тебя отсюда, – вдруг говорит мой похититель. Его тон серьезный, почти строгий, как у родителя, отчитывающего нашкодившего ребенка. Никаких видеоигр и компьютера. Ты наказана. Будешь сидеть в комнате и думать о своем поведении.

– Почему это? – роняю я, и лишь запоздало до меня доходит, – а ты собирался?

– Я не могу позволить тебе причинить ей вред, – заявляет он, – кто ты такая? Действительно ее подруга, или ты придумала это? Она постоянно у всех на виду, всяких сумасшедших в том числе.

– Всяких сумасшедших!? – кричу я и злюсь так сильно, что у меня опять появляются силы, чтобы вскочить и начать колошматить кулаками в стекло, – ты, нахрен, издеваешься?! Ты, блядь, похитил меня и запер здесь, разгуливаешь в этом жутком наморднике – и это я – сумасшедшая?! Да какого хрена!? Сейчас же иди сюда и ответь за свои идиотские слова!

– Ты лишь подтверждаешь их, – осаживает меня похититель, – что ты делала у ее дома? Что тебе от нее нужно?

– Она моя подруга! – беспомощно говорю я, – и я не собираюсь отчитываться перед каким-то психопатом с бункером для похищений! Иди к черту!

– Подруга? – повторяет он, будто задумчиво, – тогда почему она никогда тебя не упоминала, никогда не выкладывала ни одну твою фотографию? Чем ты можешь доказать, что…

– Довольно! – обрываю я.

Он загнал меня в угол. Не тем, что запер здесь. Он обличил кое-что скверное, что я старательно задвигала на задний план, обещая себе обдумать когда-нибудь потом, в идеале – никогда. Но эти неудобные мысли, как тараканы в моей дряной нью-йоркской квартире все равно так и лезут на свет. Их становится только больше. Но я не заказывала дизенсектора в противогазе, как и принудительный сеанс психотерапии!

Зои будто стыдилась меня. Все ее другие подружки, родственники, Брэд, случайные люди на вечеринках, так или иначе мелькали в ее публикациях. Меня она аккуратно вырезала со всех фотографий. Она никогда не выкладывала видео, которые мы, безудержно хохоча, снимали по пьяни. Она заверяла, что причина не во мне, просто ей не нравится, как она получилась. Ее подписчикам нельзя видеть ее в невыгодном свете, а тут – внезапно слишком длинный нос или мешки под глазами. Я не спорила. Я не люблю публичность, не стремлюсь к ней, но социальные сети занимали значительное место в жизни Зои и были своеобразным показателем ценности. Выходит, я не была важна.

– Мы дружим со школы, – беспомощно бормочу я, – это правда.

Он молчит и меня убивает это молчание. Кажется, пришло время просунуть под дверь пятьдесят баксов за прием, но, к несчастью, мой бумажник остался в машине.

2.

Сейчас

Я пытаюсь вести торги. Сижу, прислонившись спиной к стене, а затылком к темному стеклу и демонстрирую смирение. Если я нерадивый подросток, посаженный под домашний арест, я раскаялась за свои выходки. Я буду хорошей. Правда-правда. И заслуживаю поощрения.

– Извини, что взбесилась, – говорю я, давя нервный смешок от того, что приносить извинения маньяку – верх абсурда, даже если это во имя достижения цели, – я просто напугана.

Вранье чистой воды, как и мое покаяние.

Он, кажется, все прекрасно понимает, потому молчит.

– Пожалуйста, – продолжаю я, – выпусти меня отсюда. Я не видела твоего лица. Я никому не расскажу. Я уеду, и буду держаться подальше от Зои. Клянусь.

Последнее обещание я даю скорее самой себе, потому что меня мигом охватывает злость к Зои. Это она во всем виновата, из-за нее я оказалась здесь. Ее личный выбор – трындеть о каждом своем шаге в интернете, распаляя интерес и голод вот таких психопатов. Она вдохновила его. Если один из преследователей вломится в ее шикарный дом, что-то сделает с ней или убьет – она заслужила. Но я не модная блогерша, а такая же невидимка, как этот тип. Я просто оказалась не в том месте, не в то время.

Отличный, кстати, аргумент.

– Я просто оказалась не в том месте, не в то время.

Наверное, он куда-то ушел и я зря распинаюсь. Может, в эту самую минуту он запихивает Зои в багажник своей жуткой тачки. Или фургона для похищений. Или тащит волоком через лес, если этот бункер расположен где-то недалеко от ее дома.

Это же бункер? Или подвал заброшенного викторианского особняка? Сомнительно.

Под землей обычно пахнет сыростью, а тут только антисептиком и немного потóм. Здесь душно – я вся взмокла, волосы неприятно липнут к вискам. Но это мне на руку – пусть лучше тело избавляется от воды таким способом, чем каким-то другим.

Замкнутое пространство знатно давит на мозги, но об этом попросту лучше не думать. Мне не хотелось бы поддаться панике, воображая, как стены сжимаются, пока не раздавят меня, вытолкнув остатки спертого воздуха из легких.

Я расправляю матрас и ложусь на него. Сомневаюсь, что смогу уснуть, но мне нужно отдохнуть и подумать. Должен быть какой-то выход, какой-то способ перехитрить придурка в противогазе и выбраться наружу. Вместо этого я думаю о Зои. Она паразитирует в моих мыслях.

Я перебираю в памяти моменты из нашего общего прошлого. Я вспоминаю, как мы познакомились, зачем-то дорисовываю незначительные детали. Мне никак не могут помочь эти глупые подробности. Какой смысл в том, что потолок в столовой был бежевым, а за окном шел дождь? В моей клетке нет окна. Неизвестно, сколько времени я проведу здесь – вероятно, у меня будет достаточно возможностей переживать мгновения прошлого снова и снова, наполняя их другим смыслом.

Я вспоминаю, как мы впервые вместе ходили с Зои в поход. В ее старой школе не было такой традиции, это было для нее в новинку. У нее были крайне размытые представления, потому вместо теплой одежды и действительно необходимых вещей, она взяла с собой пленочный фотоаппарат и упаковку маршмеллоу. Я одолжила ей запасную теплую кофту и научила собирать палатку под проливным дождем. Она страшно замерзла и расстраивалась, что приходится сидеть в палатке, вместо того, чтобы любоваться окрестностями. Обгоревшие маршмеллоу не оправдали ее ожиданий. Зои сказала, что внутри они похожи на сладкие сопли.

Зато мы болтали всю ночь, а наша общая фотография с той вылазки до сих пор валяется в моей нью-йоркской квартире. На ней Зои улыбается во весь рот, а я стою мрачная, стесняясь брекетов на зубах.

Если бы я могла, швырнула бы эту фотографию в лицо своему похитителю.

Пошел он к черту с его подозрениями! У меня есть доказательства нашей дружбы.

Погрузившись в это воспоминание, я не заметила, как уснула.

Я просыпаюсь – резко, вскакиваю и сажусь рывком, как солдат, задремавший на службе, и вижу рядом с собой поднос. Сэндвич в целлофане меня не интересует, а вот бутылку воды я осушаю одним жадным глотком. Мне плевать, что похититель мог что-нибудь туда подмешать. Жажда сильнее. Сильнее здравого смысла, ведь я не подумала о последствиях. И сейчас я беспокоюсь не о возможной отраве или наркотиках, которые только что добровольно влила себе в глотку.

Я комкаю бутылку в руке, и недоверчиво кошусь в сторону сэндвича. Будто он может наброситься на меня и укусить первым. Да, это верное решение – нужно опередить его, нейтрализовать угрозу. Но, развернув упаковку, я все-таки приподнимаю верхний кусок хлеба, чтобы тщательно изучить содержимое. Я не удивлюсь, отыскав внутри червей или отрезанный палец Зои.

Если маньяк отпилил нужный, я буду ему только благодарна, ведь смогу разблокировать ее айфон.

Что толку?

Ее телефона на подносе нет. Он вовсе не собирался предоставить мне возможность доказать свою правоту и найти общие с ней фотографии. Переписки. Видео.

Все это есть.

Я уничтожаю сэндвич за рекордное время, даже быстрее чем воду, хотя мне было лучше воздержаться и от того и от другого. Мне нужно в туалет. Это уже не надуманный повод докопаться до похитителя, а неоспоримая истина. Ведра нет – я уничтожила его своими руками. Осколки пропали.

У меня два варианта, но, по сути, выбора нет. Речь не идет о том, чтобы сберечь какие-то крупицы самоуважения. Попроситься в уборную – меньшее зло, чем обмочить штаны или надуть лужу в углу в глупом акте протеста.

Я подхожу к стеклу и стучу по нему костяшками пальцев. Тихо. Вежливо, как хорошая девочка.

– Пожалуйста, мне… – начинаю я, но меня прерывают помехи в колонках.

– Стой там.

– Ладно, – соглашаюсь я и жду.

В отражении открывается дверь.

Я оборачиваюсь, не хочу подставлять незащищенную спину. Похититель приближается ко мне медленными, осторожными шагами, удерживая меня под прицелом. Он дергает пистолетом, и я каким-то непостижимым образом догадываюсь, что от меня требуется. Еще немного этой игры в молчанку и я научусь понимать его без слов.

Но этого не будет. Я сбегу. Я верю в это, даже когда он защелкивает на моих запястьях браслеты наручников.

– Это необязательно, – слабо возмущаюсь я, – я же обещала, что буду себя хорошо вести…

Он слегка качает головой. Противогаз двигается из стороны в сторону. Нет.

– Ты… – вырывается у меня, – не можешь разговаривать? Ты немой?

Я уже сомневаюсь, что действительно слышала его голос. Может быть, это лишь другие настройки программы, которую он использует, чтобы синтезировать речь. Современные технологии зашли далеко. Он не отвечает, оставляя меня терзаться в догадках.

Он выводит меня из комнаты, и я счастлива, как ребенок. Мне уже надоела моя темница, и вид другого помещения действует обнадеживающе.

Это коридор, довольно длинный и освещенный лампами под потолком, в нем еще несколько дверей, окон нет. Вопреки моим ожиданиям он выглядит до крайности буднично – такой мог бы быть в старом офисном здании или многоквартирном доме. Я рассчитывала увидеть выщербленные в камне стены, сталактиты, летучих мышей и капли конденсата, а не скучную серую краску. Я сбита с толку. Это не похоже на бункер; впрочем, наличие других дверей настораживает. Вдруг я лишь одна из многих его жертв, томящихся в соседних камерах.

Есть ли среди них Зои?

За одной из дверей находится санузел, слишком обычный для такого жуткого места. Темный кафель, белая сантехника, душевая кабина за однотонной шторой и зеркало над раковиной. Никаких лишних, а главное пугающих деталей. Я будто попала в провинциальную гостиницу или придорожный мотель. Мне остается надеется, что владеет этим мотелем не семейство Бэйтсов.

Оставшись одна, я делаю свои дела и высматриваю на полу застарелые пятна крови. Ничего. Здесь чисто. Пахнет хлоркой и освежителем воздуха. Какие бы темные дела не происходили в этом помещении, кто-то устранил все напоминания.

Маньяк держит свои владения в образцовом порядке. На минуту мне даже становится стыдно. Я представляю, в какой ужас он пришел бы от бардака, что царит в моей нью-йоркской квартире. Одна только душевая выглядит так, будто я каждый день разделываю в ней трупы. И храню в холодильнике. Это бы объяснило смрад, раздающийся оттуда, стоит только открыть дверцу.

Я отказываюсь от идеи принять душ, хотя искушение велико, тело ощущается грязным и издает неприятный запах. Не стоит. Дверь закрывается снаружи, и я не чувствую себя в достаточной безопасности, чтобы раздеваться. В качестве компромисса я стаскиваю футболку, оставшись в спортивном лифчике, и намочив ткань в раковине, обтираю лицо, плечи и кожу подмышками.

Я чувствую себя лучше, но мое отражение в небольшом зеркале все равно производит удручающее впечатление. Под глазами синяки, волосы спутались и сбились в колтун, глаза лихорадочно блестят. Я представляю на своем месте Зои. Учитывая, что она даже с опухшей от слез физиономией была красавицей, вероятно, она и в таких безумных обстоятельствах осталась бы королевой школьного бала. Как героиня слэшеров. Меня всегда поражало, что избитые, вымазанные в грязи и крови, они все также миловидны, как в начальных сценах до момента атаки. Это магия кино.

В жизни все иначе.

Похититель ждет меня в коридоре. На мгновение я задерживаюсь, вглядываясь в стекла его противогаза, пытаясь дорисовать за стеклом и пластиком человека, но ничего не выходит. Его жуткий образ сбивает с толку. Мне начинает казаться, что под маской ничего нет, или он вовсе какой-то киборг. Современный Франкенштейн, сбежавший из-под контроля своего создателя. Но я слышу дыхание через фильтр. Оно тихое, но вполне человеческое. В лесу к противогазу была пристегнута трубка, наверное, именно она и издавала те неприятные, свистящие звуки.

Меня так и подмывает дернуть за фильтр вверх, но я понимаю, что получу пулю раньше, чем приступлю к осуществлению этого маневра. Если под этим облачением и прячется простой смертный, он не допустит, чтобы я видела его настоящее лицо. Мне нельзя его видеть.