скачать книгу бесплатно
Полкан по ветхости своей на стременах приподняться не смог. Вытянул жилистую шеенку и подслеповато прищурился, сильно обеспокоив этим обоих отроков, приставленных следить, чтобы старичок с седла ненароком не грянулся.
– Нельзя туда, княже, – испуганно прошамкал воевода. – Запретная земля, заповедная…
– Запретная, говоришь?.. – Князюшка усмехнулся, с лукавой удалью покосился из-под мохнатой брови. – А кто запрещал? Волхвы?.. Много они нам, мно-ого чего поназапрещали, волхвы-то… – Приосанился, оглядел рать и пророкотал с мягкий укоризной в голосе: – Теплынцам на теплынскую землю уж и ступить не велят… А что, дружинушка хоробрая? Погуляем по травушке?
– Га-а!.. – нестройно, но одобрительно грянули в ответ храбры, уставшие уже месить мокрый снег.
И рать помаленьку-понемногу принялась выбираться на твердую землю: сперва княжья дружина, а за нею уж и ополчение. Кое-кто, понятно, заробел, но на таких прикрикнули, высмеяли их, а кого и коленом подтолкнули.
К полудню, а может быть, и ранее, оба воинства выстроились в расстоянии переклика [46 - Переклик (берендейск.) – мера длины, примерно полторы сотни переплевов] друг против друга, дважды перегородив червлеными щитами Ярилину Дорогу. Теплынцев было значительно больше, однако рать их на три четверти состояла из воинов вроде Кудыки с Докукой, тогда как князь сволочанский Всеволок вывел во чисто поле почти одних только храбров.
– Трудно будет, – бормотал озабоченно Кудыка, приглядываясь к супротивникам. – Ишь, в кольчугах все, в зерцалах [47 - Зерцало (берендейск.) – доспех из выласканных до блеску пластин]… И солнышко им в спину… Да и клич у них способнее…
– Это чем же? – не понял Докука.
– Ну, как… Мы-то будем кричать: «Теплынь! Теплынь!..» А они-то: «Сволочь! Сволочь!..» Конечно, так-то рубиться сподручнее…
Теплынский князь Столпосвят обозрел криво выстроенную рать и с досадой повернулся к Полкану.
– Что ж ты, воевода… – упрекнул вполголоса. – Попрямее их поставить не мог?..
– Ништо, княже, – беспечно отвечал ему видавший виды Полкан. – Кривы дрова, да прямо горят!..
Светлое и тресветлое наше солнышко тем временем перевалило полдень, лишив сволочан, одного из преимуществ. По обычаю, прежде чем сойтись в сече, принялись задирать друг друга, поддразнивать. Начал, понятно, Шумок.
– Лапотники!.. – надрывался он, сложив руки воронкой. – Полоротые!.. Печатки не было – непечатный пряник спекли!..
– Дровосеки!.. – обиженно летело в ответ. – Долбежники!.. Отъелись на нашем хлебушке?..
Распаляясь, подступали все ближе и ближе. Что ни слово – то зазубрина. Все старые обиды припомнили. Разгорелись ретивые сердца, силушка живчиком по жилочкам заходила. Прав был, прав старый воевода Полкан Удатый: строй их, не строй – все равно потом ряды смешают.
– А вот мы вас за ножку да об сошку!..
– Смотри, осунешься! Сами-то! Теленка с подковой съели!..
– А вы через забор козу калачом кормили – думали, девка!..
И наконец выехал из толпы сволочан, ища себе поединщика, приземистый плечистый богатырь Ахтак. Кто он был родом – не понять: не берендей, не варяг, не грек… Вышел, сказывают, из Черной Сумеречи, хотя на беженца не походил нисколько. Беженцы, они, что ликом, что языком, те же берендеи, а этот еле по-нашенски лопотал. Да и рылом отличен: глазки – узенькие, косенькие, нос – пяткой. Однако вот пришелся ко двору. Оценил князь сволочанский Всеволок свирепость его и преданность – в дружину взял…
Притихли теплынцы. Ахтак – он ведь такой. Сечет, и рубит, и в плен не емлет. Да еще и визжит вдобавок…
– Эй, Ахтак! – заорал бесстрашный Шумок. – Вытеклам шатал, рынкам гулял?..
Богатырь ощерил редкие желтоватые зубы и потряс копьем, высматривая юркнувшего в толпу обидчика.
– Анан сыгын!.. [48 - Анан сыгын! (басурманск.) –…!]– проскрежетал он по-своему. Что это значит, никто не знал. Что-то, должно быть, обидное…
Теплынский князь Столпосвят грозно нахмурился, обернулся к поджавшимся храбрам, перебрал их задумчивым взором, и в этот миг переплевах в двух от задорно гарцующего Ахтака земля дрогнула и зашевелилась. Заржал с завизгом, вскинулся на дыбы чубарый конек, едва не сронив седока. На глазах у попятившихся ратей зеленый пригорок откинулся вдруг наподобие крышки колодца, явив дощатый поддон, и из черной сырой дыры полез на белый свет некто чумазый с большой кочергой в руке. Точь-в-точь как рассказывал в кружале курносый храбр Нахалко. Выходец из преисподней огляделся, болезненно щурясь, увидел Ахтака и разинул на него широкую, как у Шумка, пасть.
– Тудыть!.. растудыть!.. перетудыть!.. – грянуло над обмершими берендеями.
Затем подземный житель отвел ручищу и с маху метнул в богатыря кочергой. Железо звучно, тяжко легло поперек тугой кольчужной спины, и Ахтак, разом лишенный, видать, сознания, стал медленно заваливаться набок. Чубарый богатырский конь оскользнулся и прянул в галоп, унося продолжающего крениться всадника.
Вздох ужаса прокатился над Ярилиной Дорогой. Ножки у всех, ровно лучинки, хрустнули. Кабы не зубы – кажись, и душа бы вон…
И, роняя щиты, теряя шеломы, давя и топча упавших, побежала с криком сволочанская рать, побежала с криком и теплынская.
* * *
Утекли. Накивали, как говорится, пятками. Сослепу залетели в полные рыхлого, мокрого снега овраги, чуть не утопли… А может, кто и утоп – весна покажет… Когда же перевели дух, то обнаружили, что вокруг – развалины мертвого города и что от воинства теплынского осталось всего два ратника – Кудыка с Докукой. Куда делись прочие – неведомо.
Размели ладонями снежную хлябь с тесаного прямоугольного камня, сели, отдыхиваясь.
– Да… – сипло признал наконец Докука, которого сейчас вряд ли бы кто осмелился назвать красавцем. – Уж лучше бы выпороли…
Кудыка – тот помалкивал, только встряхивал изредка головой. Должно быть, отгонял жуткое воспоминание о лезущем из черной дыры жителе преисподней.
– Слышь, Докука… – позвал он, собравшись с силами. – Чего расселся, говорю?.. Тут погорельцы ватагами бродят, а ты расселся…
– Никак живота не надышу… – пожаловался Докука.
Еще посидели. Надышав кое-как живот, Докука поднял со склона горсть бисерного подтаявшего снега, умылся, развел пальцами брови и вновь похорошел.
– Что ж теперь будет-то? – с тупым отчаянием спросил Кудыка. Капало с него, как с утопленника.
– Считай, пронесло грозу… – небрежно изронил красавец-древорез, выжимая шапку. – Был грех, да заспан…
– Да я не о порке! – сказал Кудыка с тоской. – И впрямь ведь из-под земли лезут… Неужто все, а? Неужто до самого до конца дожили?..
Докука надел шапку набекрень, огладил разрумянившиеся щеки и потащил с плеча мокрый полушубок. Порки на боярском дворе ленивый красавец боялся куда больше, нежели конца света.
– Как все, так и мы, – довольно бодро ответил он. – Доживем – так перемрем, а не доживем – так живы будем…
Сопя, взялся за полушубок. Покончил с левым рукавом, принялся за правый…
– Досуха, досуха!.. – посоветовали сзади. – Его после тебя еще люди носить будут…
Докука чуть не выронил одежонку. Кудыку – будто шилом с камня подняло. Обернулись. В каком-нибудь переплеве от тесаного камня стояли и насмешливо смотрели на них четыре рослых погорельца.
– Ай, берендеи!.. – Один из них, заливаясь смехом, хлопнул себя по дырявым коленкам. – Ай да воины!.. Ни сабельки, ни копьеца – все побросали!..
Охально вылущил зубы и, покачивая дырявой шапчонкой, обошел древорезов кругом.
– И еще бы воевал, да воевало потерял… – попробовал осторожно отшутиться Докука.
– Эвона!.. – удивился беженец и оглянулся на остальных. – Веселый! Балагурит…
Снял с синеглазого Докуки тщательно отжатую шапку, а взамен нахлобучил свою.
– А ты что же стоишь, не отжимаешь? – оборотился он к Кудыке. – Думаешь, приятно мне будет в мокром ходить?
Кудыка понурился и вздохнул. Он уже прикинул грядущие убытки. Шубейка, шапчонка – ветхие, так и так сносились… А вот сапоги – да. Сапоги жалко. Еще бы зиму прослужили… Да что там про сапоги-то!.. Не убьют – и ладно… Хотя почему не убьют? Как раз сегодня-то убить и могут. Народу в битве на речке Сволочи полегло несчитано. Так что – Кудыкой больше, Кудыкой меньше…
Да и злы погорельцы на слобожан за давешний погром. Все ведь землянки им поразвалили… А вот главарь у них смешливый – это хорошо… Хотя иной раз в преисподнюю и с прибаутками отправляют…
Смешливый главарь тем временем разочарованно оглядывал Кудыку.
– Что ж ты такой затрепыш-то? – упрекнул он. – Идучи на рать, мог бы, чай, и принарядиться!.. Товарищ-то вон твой, гляди, красную рубаху надел, порты клюквенны… Да-а, с этого леща чешуйку стоит поскрести… А зипун-то, зипун! Боярину впору!..
Кудыка покосился на товарища и подумал уныло, что главарь, похоже, невзначай правду молвил. Скорее всего, зипунец этот был извлечен Шалавой Непутятичной из дядюшкиных сундуков.
Тут неподалеку свистнули по-разбойничьи. Погорельцы тревожно оглянулись и сочли за лучшее убраться куда подальше.
– Милости просим, гостечки дорогие, – шутовски поклонился главарь, и подталкиваемые погорельцами древорезы двинулись извилистым путем меж развалин. Да, попались, как вошь во щепоть…
– Как величать-то прикажете? – полюбопытствовал главарь.
Древорезы со вздохом назвались. Погорельцы остановились и вылупили на них зенки.
– Кудыка?.. Докука?.. – ошеломленно повторил главарь. Потом вдруг сорвал со свалявшихся косм неправедно добытую шапку и что было сил шваркнул оземь. Брызнула во все стороны снежная слякоть.
– Вот те раз! – ликующе завопил он. – Не было ни чарки, да вдруг ендовой!.. Да это ж те самые, кого волхвы ищут!
– Ищут-то одного, а не двух, – недовольно поправил его другой погорелец. – Докуку вроде…
– Кудыку! – возразил третий.
– Кудыку, Докуку… Нам-то что за дело? – Главарь был несказанно рад. – А я-то думал, тут кроме шкурки и поживиться нечем!.. Волхвы-то ведь вязчее сулят!..
– Чего-чего?
– Ну, награду за поимку! Сдадим обоих, а кто не тот – того отпустят…
– А одежка? – забеспокоился вдруг четвертый погорелец. – Слышь, Пепелюга! Если к волхвам поведем, одежку-то с них снимать нельзя…
– Еще чего!.. – прикрикнул главарь. – И думать не смей! Шкурку сымем, оденем в наше – и скажем, что так поймали… Прятались-де в развалинах, за честных беженцев мыслили сойти…
* * *
Однако пока добрались до землянок, пока переодели древорезов в омерзительные сальные лохмотья, светлое и тресветлое наше солнышко успело налиться алым и уже готовилось кануть в далекое Теплынь-озеро. Вести пойманных к волхвам на ночь глядя погорельцы не решились – после того, что стряслось на речке Сволочи, даже для беспутных и отчаянных беженцев из Черной Сумеречи Ярилина Дорога была страхом огорожена. А уж капище – тем более…
Тлел зябкий дымный костерок. В хлипкой дышащей многократно ломанными ребрами землянке стояла промозглая угарная темь. Похрапывали лежащие вповалку погорельцы. Кудыку с Докукой уложили поближе к очажку, где светлее, а то еще не ровен час попробуют освободиться от уз. Хотя где там! Что-что, а руки-ноги вязать беженцы из Черной Сумеречи умели. Сторож у входа придремал, однако возможности пособить друг другу не было никакой: пленников разделял костер. Оставалось лишь ворочаться да всхлипывать от бессилия.
– Это все боярин… – Плаксиво кривя чумазое лицо, Докука с трудом приподнялся на локте. – Князь ему, вишь, не позволил меня высечь, так он волхвов подговорил! Племянницы простить не может… Или про боярыню дознался?..
Кудыка хмуро слушал и, как всегда, помалкивал. Уж ему-то было доподлинно известно, кого из них двоих ищут волхвы и за что… Часы… Часы – это ведь не шутка… За часы могут взять и – как того пьянчужку – в бадью да под землю.
Вновь вспомнился глухой отзвук удара о дно преисподней, и Кудыка чуть не завыл…
Перевалиться на другой бок и пережечь хотя бы один узел? Да нет, не выйдет… Во-первых, тесно – не перевернешься, а во-вторых, лохмотья-то вспыхнут быстрее, чем ремни… Да и руки опалишь… Чем тогда прикажешь стружку снимать?..
– Слышь, Докука… – просипел древорез, очумело привскинувшись над костерком. – Я говорю, бежать надо, слышь?..
Тот уставил на товарища синие со слезой глаза. На чумазых щеках приплясывали красноватые отсветы.
– Знать, премудрый петух тебя высидел! – злобно выговорил Докука. – Домой, что ли, бежать? Так волхвы и дома сыщут… И боярин не защитит!.. Еще и шишимору тебе припомнит! А уж мне-то…
Оба разом изнемогли и примолкли. С одной стороны припекало, с другой примораживало. А тут еще и свербеж, как на грех, напал… Хотя оно и понятно: в лохмотьях обитала в изобилии мелкая кусачая тварь, расправиться с которой было просто нечем. Чесалось все, причем со смыслом чесалось, неспроста. Голова – к головомойке, бровь – к поклонам, левый глаз – к слезам, правый почему-то к смеху, кончик носа – к вестям (недобрым, надо полагать), губы – к поцелуям… Глумливая мысль о предстоящих поцелуях приводила Кудыку в бешенство. Гримасничал, стриг зубами то верхнюю губу, то нижнюю. Все равно чесались…
– Слышь, Докука!.. А что если прямо к Столпосвяту, а? К князюшке, то есть… Так и так, оборони, мол… Кровь за тебя проливали…
Чумазый красавец с надеждой вскинул голову. Мерзкая шапчонка давно свалилась с его растрепанных слипшихся кудрей и теперь тлела потихоньку рядом с костерком.
– Верно! – выдохнул наконец Докука. – Не выдаст князюшка!.. Вспомнит, чай, как речи за него поднимали… на боярском дворе…
Осекся, дернулся и принялся извиваться в тщетных попытках порвать сыромятные ремешки.
Приоткинулась висящая на веревочках чем-чем только не заплатанная дверь, потянуло по жилочкам холодом, и в землянку заглянула молоденькая белозубая погорелица.
– Ишь ты! – восхитилась она, глядя на ерзающего у костра древореза. – Прямо как ужака на вилах…
– Развяжи, красавица! – взмолился Кудыка, узнав в вошедшей ту самую паршивку, что одну берендейку выклянчила, а вторую украла.
Осторожно переступая через всхрапывающих и бормочущих во сне, погорелица пробралась к узникам, присела на корточки и с любопытством уставилась на Кудыку. Верно говорят: бесстыжие глаза и дым неймет.
– А замуж возьмешь?
По ту сторону тлеющего тряпья, в которое давно уже обратился костерок, с надеждой взметнулся синеглазый Докука.
– Возьму! – истово ответил он, не раздумывая. – Иссуши меня солнышко до макова зернышка, возьму!..
Погорелица пренебрежительно оглядела гуляку.
– Не клянись, носом кровь пойдет, – насмешливо предупредила она. – Не тебя спрашивают! Суженый выискался!..
От таких слов опешили оба: и женский баловень Докука, и Кудыка, всегда полагавший себя мужичком неказистым. А погорелица продолжала все так же насмешливо:
– А то мы тут про Докуку слыхом не слыхивали! Изба у самого набок завалилась, зато пуговки с искорками… Кого третьего дня за боярышню секли? Не Докуку ли?..
– Меня? – возмутился тот, вновь обретя дар речи. – Вот народ пошел, хуже прошлогоднего! Клеплет, как на мертвого!.. Да не выросла еще та розга, которой меня высекут!..
– Выросла-выросла, и не одна!.. – успокоила погорелица, снова уставив смеющиеся окаянные глаза на заробевшего внезапно Кудыку. – Что скажешь, берендей? Или ты женатый уже?..
Тот помигал, собираясь с мыслями.
– Ну, коли ты того… – осторожно выпершил он, – так и я того… этого…
– Поклянись! – внезапно потребовала погорелица, перестав скалиться.