скачать книгу бесплатно
– И сто это у вас не поймес ницего? – посетовал он. – Днем – ноць, ноцью – день…
– А у вас так не бывает? – полюбопытствовал Кудыка.
– Не-ет, не бывает… Все по цасам? – И грек как бы в доказательство извлек из шубы серебряный предмет с цифирью и стрелками. Кудыка аж крякнул от зависти. Вот ведь делать наловчились – в руке умещается…
Хотел было спросить, как же это так получается, что солнце на всех одно, а восходит по-разному, но тут из чердака на корме ступил на палубу огромный белоглазый варяг с важным неподвижным лицом закоренелого самородного дурака. Этот был в подбитом мехом плаще поверх заиндевевших доспехов.
– Глюпый нарот, – надменно глядя на Кудыку, молвил он и отвернул ряшку.
– А кому это вы такое везете? – поспешил тот заговорить о чем-нибудь другом.
На носу прихваченная веревками громоздилась часть какой-то сложной, видать, махины [21 - Махина (греч.) – снаряд, подсилок] Разглядеть ее поподробнее Кудыка так и не успел.
– Князю васэму, Долбосвяту, – любезно известил грек.
– Я те дам Долбосвята! – осерчал древорез. – Столпосвяту, а не Долбосвяту!..
Но тут пристань кончилась. Кудыка недовольно посмотрел на удаляющуюся высокую корму и, сердито ворча, пошел обратно.
До кружала уже было рукой подать, когда из проулка, где белыми медведями [22 - Белый медведь – баснословный зверь, якобы, обитающий в Черной Сумеречи (прим. ред.)] лежали огромные сугробы, навстречу Кудыке, тоже опираясь на кол, выбрался синеглазый красавец Докука. Полушубок, несмотря на мороз, как всегда, распахнут на широкой груди, русая бородка задорно приподнята.
– Гляди-ка, жив! – подивился Кудыка, мигом перестав ворчать. – А я уж думал, поймали тебя вчера… Ты не в кружало?
– В кружало, – с достоинством сказал Докука и, оглянувшись, озабоченно понизил голос: – А кто ловил-то?..
– Да все кому не лень!
Оба двинулись в одну сторону, еле умещаясь вдвоем на узко протоптанной тропке. Кудыку разбирало любопытство.
– Как же ты их обморочил-то?
– А я дома не ночевал, – беспечно ответил Докука.
– Где ж ты был?
Красавец ухмыльнулся.
– Так тебе все и скажи…
– Да-а… – с некоторой завистью протянул Кудыка. – Верно говорят: в чужую жену бес ложку меда кладет… Но, кабы не суматоха вчерашняя, ох, брат, туго бы тебе пришлось…
– Что за суматоха? – не понял Докука.
Кудыка даже остановился.
– Так ты что? Ничего еще не знаешь?
– Да я же только проснулся, – пояснил тот.
– Ну ты прямо как боярин спишь… – только и смог вымолвить Кудыка. – Чуть конец света не проспал!.. Солнышко-то! На полдня, почитай, запоздало! А поднялось – смотрим: мать честная! Опять четное!..
Докука недоверчиво запрокинул голову и прищурился. Однако днем пятен на солнышке не разглядишь.
– Ладно врать-то… – буркнул он сердито.
– Да чтоб мне печкой подавиться! – поклялся в запальчивости Кудыка. – А не веришь – давай людей спросим!..
Людей поблизости было двое. У ворот кружала стояли и орали друг на друга Плоскыня и Шумок. Глоткой Шумок был посильнее, зато в руках у Плоскыни имелся кол, которым он вот уже несколько раз на Шумка замахивался.
– Волхвы позорные! – надседался Шумок, привычно пригибаясь в ожидании дрекольного тресновения. – Посох взял, оберегов на себя навешал – вот и волхв!.. О чем ни спроси – ничего не знает! Ты ему дело, а он про козу белу!..
– Ты волхвов не замай!.. – беспомощно тараща глаза, сипел Плоскыня, успевший сорвать в неравной сваре голос. На левой щеке красовались четыре глубокие запекшиеся царапины. – Ими наше ремесло стоит! Кому мы из дерева идольцев режем?.. Кто солнышку жертвы приносит? Много мы от них зла видели? Одно добро!..
– Вот-вот! Только о своем добре и печетесь! – поддел Шумок.
Тут подошли Кудыка с Докукой.
– Добро, добро, а ноги кривы, – лениво обронил Докука, с насмешкой глядя на Шумка.
– Ноги кривы, да душа пряма! – не раздумывая, огрызнулся тот.
– Берендеи! – воззвал к спорщикам Кудыка. – Вот, понимаешь, не верит… Подтвердите, что солнышко-то наше тресветлое… того… четное опять.
– Было оно тресветлым, – сгоряча бросил Шумок.
Древорезы опешили и воззрились на смутьяна.
– А… какое ж оно, по-твоему?
Шумок зловеще ухмыльнулся.
– А сами сочтите… Нечетное – раз. Четное – два. Где ж тресветлое-то? Двусветлое получается. Волхвы вам голову морочат, а вы и верите! Эх!.. Правда-то, она, видать, прежде нас померла…
– Ну ты не больно-то умничай! – обиделся Плоскыня. – Умней тебя в прорубь летали!.. И ничего. Только булькнули…
– А хоть бы и в прорубь! – отвечал ему бесстрашный Шумок. – За правду-то!..
– Ну, до правды, брат, не докопаешься, – примирительно заметил Кудыка.
– Докопаешься, ежели мозговницей потрясти! – заорал Шумок, срывая шапку и тыча в сильно прореженные слободским людом патлы. Нахлобучил снова и вскинулся на цыпочки, став при этом Кудыке по бровь, а Плоскыне с Докукой – по плечо. – Миров у нас всего сколько?.. Три. Верхний – Правь… – Шумок воздел мохнатые рукавицы к небу. – Средний – Явь… – Тут он почему-то указал на кружало. – И нижний – Навь [23 - Навь (берендейск.) – царство мертвых]. – Притопнул по плотному насту. – Так?
– Ну, так… – согласились, моргая, древорезы.
– А жертвы кому приносим?
– Солнышку…
– Ну так, значит, капище-то [24 - Капище (берендейск.) – храм идольский] должно быть поближе к Прави. К небушку то есть… Где-нибудь на Ярилиной горе место ему. А оно у них где? В низине!.. А видели, куда они, волхвы-то, берендейки наши в бадьях спускают? Под землю, в черную дыру бездонную! В навий мир, в преисподнюю то есть… Так кому же мы жертвы-то приносим?!
* * *
Убивали Шумка долго и сердито – в три кола. Поначалу он еще катался по растоптанному снегу, все норовил отползти. Потом устал, закрыл голову мохнатыми рукавицами и обмер, при каждом новом ударе дергаясь и ухая нутром. А там и вовсе умолк.
Убивать его стало скучно. Древорезы опустили дреколье, выругались, плюнули – и, переводя дух, снова двинулись к кружалу, злые и неудовлетворенные.
У ворот стояли и посмеивались, глядючи на них, двое недавно, видать, подошедших храбров из княжьей дружины – в кожухах поверх кольчуг.
– Чего ж не добили-то? – лениво упрекнул тот, что постарше и побровастее. – Оживет ведь…
– Дык… – беспомощно сказал Плоскыня, оглядываясь на недвижное тело. – Несподручно в шубейках-то. А скинуть не догадались… Да и кола жалко. Обломишь об него кол, об живопийцу, а потом иди лешему кланяйся, чтоб новый позволил вырубить…
– Это да… – раздумчиво молвил храбр. – Теперь не то что раньше. Раньше кол – тьфу, раньше из них, говорят, городьбу городили. А теперь – не-ет…
– Может, замерзнет еще, – с надеждой предположил Докука. И тоже оглянулся. Шумок лежал горбом вверх и признаков жизни не подавал.
Храбры запрокинули ряшки и жизнерадостно взгоготнули.
– Мы его, мил человек, – весело объяснил тот, что помоложе (курносый, рыло – дудкой), – тоже вчерась дубинным корешком обошли.
– А чего?
– Чего-чего! Допек, вот чего…
– Да нет, чего корешком-то? У вас же вон и железо при себе.
Старший насупился, посуровел.
– Железом – дело подсудное, – крякнув, глухо сказал он.
Кудыка озадаченно поморгал обмерзшими ресницами.
– А колами, выходит, неподсудное? – недоверчиво спросил он старшего.
Храбр ухмыльнулся.
– Ну, это как посмотреть… Чарку поднесешь – стало быть, неподсудное.
– Да как же не поднесем, мил человек! – радостно вскричал Плоскыня. – Поднесем! А там, глядишь, и вторую!..
Толпой они вошли в широкий двор и мимо сушила, мимо омшаника [25 - Омшаник (берендейск.) – проконопаченный амбар] двинулись к приземистому кружалу. За ведро вина желтоглазый хозяин слупил втридорога, сославшись на то, что дешевле никак нельзя: солнышко-то вон в небесах опять четное, того и гляди, конец света настанет. Кудыка с Плоскыней, кряхтя, полезли в глубокие пазухи за идольцами, но красавец Докука с белозубой усмешкой сделал им знак не суетиться и ко всеобщему удивлению бросил на дубовый стол серебряную греческую денежку. У кого ж это он ночевал сегодня? Не иначе, у боярыни у какой. Слободские-то красавицы серебра не держали, а расчеты на торгу вели с помощью все тех же резных куколок-берендеек, иноречиво именуемых «деревянные».
Желтоглазый хозяин расставил ковши, принес ведерную ендову [26 - Ендова (берендейск.) – широкий сосуд с рыльцем для разливки питей] вина и берендейку сдачи с отбитым носком, тут же небрежно сунутую Докукой за пазуху.
Кудыка с благодарностью принял полный ковшик, по ободку которого шла надпись: «Человече! Что на мя зриши? Пей,» – и лукаво покосился на Плоскыню.
– Поучил, стало быть, Купаву?
Тот насупился по-медвежьи, брови натопырил, губы отдул.
– А то как же! – рявкнул он кровожадно. – Сбил да поволок, ажно [27 - Ажно (берендейск.) – инда] брызги в потолок!..
Все с сомнением взглянули на его левую щеку с четырьмя глубокими царапинами, но спорить не стали.
Кроме троих древорезов да двух храбров, в кружале, можно сказать, никого и не было. Сидел лишь в дальнем конце длинного стола никем не знаемый берендей – не берендей, погорелец – не погорелец… Что-то он там про себя смекал, вздымал бровь, подмигивал хитро неизвестно кому. И чарку не глотом глотил, а смаковал, причмокивая.
Храбры и древорезы выпили по чину за здравие старенького царя-батюшки Берендея и заговорили о событиях прошлой ночи. Да и вообще о нынешних временах. Вздыхали, охали, почесывали в затылках…
– Померещилось мне, что ли, под утро… – пожаловался в недоумении Кудыка. – Будто лешие по слободке шастали…
Румяный Докука уставил на него синие очи и заморгал. Многое, многое проспал он сегодняшним утром…
– Ничего не померещилось, – буркнул храбр постарше, именем Чурило. – Еще как шастали!.. Сам видел…
– Дык… это… – опешил Плоскыня. – Они же к жилью не подходят!
– Подойдешь тут, когда такое творится! В лесу-то, чай, еще страшней было, чем в слободке…
– Да-а, дела-а…
– Обнаглели лешие! – сказал обиженно синеглазый красавец Докука. – Мало того, что сами шубу наизнанку носят, так еще и других выворачивать заставляют! В лес войдешь – переобуться изволь, с левой ноги на правую…
– А не переобуешься?
– А не переобуешься – перетемяшат [28 - Перетемяшить (берендейск.) – перелобанить] поленом, отволокут в чащу да и бросят. Выбирайся потом… Это у них теперь «лесом обойти» называется. Совсем стыд утратили. Дерево вырубить – шесть берендеек им выложи…
– А не пять? – усомнился Кудыка.
– Пять? В том-то и клюква, что шесть…
Несколько мгновений Кудыка сидел неподвижно. Остолбуха нашла. Медленно повернулся к храбрам.
– А вы-то что ж, дружинушка хоробрая? – упрекнул он их с горечью. – Нет, чтобы взять да и очистить лес от погани от этой… единым махом…
Те насупились, крякнули.
– Очистишь тут, как же! – проворчал степенный Чурило. – Думаешь, боярину нашему ничего от них не перепадает? От леших-то…
Наивный Плоскыня ахнул тихонько, с ужасом глядя на храбра. Кудыка же с досады чуть не плюнул.
– А ежели князь узнает? – подмигнув, тихонько спросил Докука.
– Князь?.. – Чурило приостановился и царапнул искоса недобрым взглядом пьянчужку за дальним концом стола. – Сказал бы я тебе, да лишние бревна в стенах есть…
Примолкли, нахмурились. Потом налили по второй и выпили кстати за здравие князя теплынского Столпосвята со княгинею.
– И земля вон намедни тряслась… – вздохнул удрученно молодой курносый храбр, именем Нахалко. – С терема боярского маковка упала…
Древорезы встревожились.