Обломки эроса

Закрыв за собой двери университета, Каровский остался один на один с той действительностью, которая называлась «современный рынок труда». На лекциях его понуждали усваивать знание, но никто не учил конвертировать это знание в заработок. Несколько лет Сатир пробовал зацепиться за то или иное дело, но всегда соскальзывал в яму неудачи. Виной тому был не только его порывистый характер, требующий добиваться всего и сразу, но и специфика работ, которые он выбирал. За пять лет он успел попробовать себя в дизайне интерьеров, продаже стройматериалов, издании журнала об архитектуре, преподавании в колледже… Везде ему что-то удавалось, но настоящее удовольствие от жизни он смог обрести лишь тогда, когда начал проектировать…

7.

Один раз в месяц Сатир навещал своего отца. Последний уже несколько лет жил за городом, на даче, которую сам и спроектировал. Здесь было спокойно и безлюдно в зимнюю пору, а летом дача укутывалась в зелень и трели птиц. Отец поддерживал сад, выращивал картофель и писал автобиографию. Ему казалось, что работа над книгой продлевает жизнь. Он говорил, что будет ходить по земле пока не поставит последнюю точку в своём тексте. Сатир подсмеивался над отцом, но старался поддерживать его после смерти матери, с которой куда чаще спорил и конфликтовал.

Как-то раз он приехал к отцу под вечер. Тот сидел в беседке и пил кофе. В его бороде седые волосы причудливо смешались с тёмными. Он удивлённо посмотрел на сына, но сразу же предложил ему сесть напротив себя. Разговор завязался быстро, так как отец и сын хорошо знали друг друга. Говорили о женщинах, природе, архитектуре, политике, вызовах века… Одним словом, о том, о чём говорили всегда, когда виделись. Впрочем, Сатир заметил, что отец чем-то оживлён, как будто он принял какое-то важное решение и теперь рад той ясности мыслей, которую это решение принесло:

– Ты давно не привозил мне внуков.

– Они такие городские, ты же знаешь… Давид витает в своих технических идеях, а Миранда личность артистическая, публичная… Но они постоянно спрашивают о тебе. На каникулах обязательно приволоку их в твой зелёный рай.

– Надеюсь… А помнишь, как мы ходили с тобой в театр?

– Отлично помню, папа. Но почему ты спрашиваешь?

– Да… Я водил тебя на «Сирано» и «Бурю»… Хорошие были спектакли, не то что теперь. Мне всегда хотелось, чтобы ты работал в театре.

– Помню, помню… Но я не в театре, папа.

– Ничего… Может, ещё сложится. Я подожду…

– Ты меня удивляешь последнее время. Как твоё здоровье?

– Думаешь, начинаю заговариваться?

– Нет, но я всегда настороже.

– Да, я знаю. Со своим отцом я тоже был настороже, а он умер один, тихо, ночью…

– Так часто и бывает, к сожалению.

– Или к счастью… Меньше всего хотел бы корчиться от боли на глазах у напуганных родных.

– Обстоятельства смерти не выбирают… Так у тебя точно всё нормально?

– Всё как обычно. Закончил третий раздел автобиографии, исправно веду дневник, собрал малину, съездил в город за покупками…

– Я бы мог сам тебе привезти!

– Знаешь, старым мужчинам важно чувствовать свою дееспособность.

– И всё же, звони, если что. Мне будет приятно тебе помочь…

– Хорошо…

Через неделю отец повесился в сарае для хранения дров. Он так и не дописал своей автобиографии. С тяжёлым сердцем Сатир читал и перечитывал его воспоминания и мысли. Особенно запал ему в душу один длинный абзац, где говорилось о том, что люди разучились умирать достойно:

«Когда бы не было такого культа здоровья, какой мы имеем сейчас, то людям стало бы намного проще уходить из жизни. Мало кто задумывается над тем, что тело лишь инструмент для чего-то, а вовсе не главная человеческая ценность. Не вижу смысла ни возвеличивать тело, не стыдиться его. Наслаждайтесь им пока оно молодо и не мучайте его в старости. Тело хочет умереть с самого момента своего появления на свет. Вместе с процессами становления в нём постоянно идут процессы деградации. Вот так всё мудро устроено. Биомасса не должна переполнять планету, а потому одни тела уступают своё место другим. А души, идеи, психотипы всегда были и будут одними и теми же. Они-то и собирают вещество жизни в тело на определённый промежуток времени, под конкретную задачу, а затем вечность вновь напоминает о себе, и тело превращается в прах. В этом нет ничего удивительного, но люди постоянно удивляются конечности своих тел… Я полагаю, нам сейчас крайне важен очередной скачок сознания».

Сатир не мог уяснить для себя, откуда у обычного прораба могут быть такие развёрнутые мысли. Сам он никогда не забирался в своих рассуждениях так высоко. Ему хватало практических задач, которые ежедневно ставил перед ним бизнес. Нужно было думать о множестве разных дел, постоянно кому-то звонить и отвечать на звонки, раздавать задания и всегда иметь в виду свою выгоду. За ним стояла жена, дети, любовницы, трудовой коллектив… Он чувствовал свою значимость для всех этих людей и тайно гордился своим статусом. Впрочем, сознания его вполне хватало для того, чтобы не считать себя богом, понимая всю хрупкость и временность своего привилегированного положения. Но отец…

Отец пребывал в другом измерении, даже когда руководил людьми, жил со своей женой, общался с подрастающими сыном и дочерью. Его молчаливость и сосредоточенность иные называли холодностью, но это, как догадывался теперь Казимир, была всего лишь потребность в бесконечном внутреннем монологе. Там, внутри отцова сознания, уже вырисовывались контуры будущей книги, уже вызревали идеи, готовые прийти в этот мир, чтобы изменить чьё-то мировоззрение раз и навсегда.

Сатир сидел возле могилы отца вместе с сестрой Дианой и глядел себе под ноги, как будто там лежал некий смысл этой скоропостижной смерти. Они пили коньяк, закусывая его горьким шоколадом. Им обоим казалось, что всё произошедшее иллюзия – сон, видение, фильм… Сознание хваталось за привычные для него поручни, но тут же отпускало их, понимая, что поручни эти гнилые и никого не спасут. Диане постоянно звонили подруги, а Сатир выключил свой телефон, чувствуя, что разговоры с другими людьми сейчас неуместны. На могиле они просидели до позднего вчера, потом вызвали такси и вернулись в город, где их ждала самая обычная жизнь.

Похоронив отца, Каровский ясно ощутил, что стал свободен – как будто вместе с отцом из его жизни ушёл надсмотрщик, всюду следивший за его деятельностью. При этом Сатир знал, что надсмотрщика он придумал себе сам, что отец никогда не давил на него так, как давят иные отцы на своих сыновей. Но всё же Сатиру стало легче без отца… Теперь не нужно было думать о его мнении, о его душевном спокойствии… Сатир остался с жизнью один на один и решил отныне делать лишь те вещи, которые постоянно сопровождали его в виде потаённых идей, планов и концепций. Теперь он мог заняться опасным творчеством без чувства вины.

В каком-то исследовании о деятелях эпохи Возрождения любознательный Каровский прочёл, что одной из главных проблем этих людей была многогранность. Имея потенциал для самореализации сразу в нескольких сферах, возрожденцы часто бросали начатое в одной сфере и переходили в другую, которая на данный момент казалась им наиболее важной. Художники и механики, психологи и поэты, переводчики и хирурги, затворники и придворные, эти люди стремились объять необъятное и постичь непостижимое. Что-то похожее преследовало и Сатира. Он хотел быть респектабельным архитектором и режиссёром фильмов для взрослых, мужем Евы и любовником многих других женщин, социальным активистом и отстранённым философом. Более того, он понимал, что не сможет назвать себя полноценной личностью, если откажется хотя бы от одной своей страсти.

Сразу после смерти отца Каровский сделался семьянином, что не могло не радовать Еву, которая стала следить за своим внешним видом ещё тщательнее, надевать максимально открытые платья и смотреть на мужа томным взглядом на всё готовой наложницы. В этот период синтонная Марта и богемная Деметрия отошли для Сатира на второй план. Он по-прежнему поддерживал с ними связь, но уже думал о своём новом и, волею судьбы, тайном проекте.

8.

По вечерам пятницы Казимир неизменно посещал спортзал, но уже без Виталия Процкого. С приятелем по железу он разругался из-за одной молодицы, которая соблазнила их обоих, столкнула лбами, а потом перестала выходить на связь и умчалась в другой город. Последнее время Сатир старался заниматься три раза в неделю, но в понедельник и среду это не всегда ему удавалось. Однажды он приехал на тренировку чуть раньше обычного и увидел на условно женской половине зала ладно сложенную брюнетку со стрижкой каре. Фигура и движения этой женщины показались ему очень знакомыми. Приглядевшись, он опознал в ней Амалию Верховскую, которая всего лишь сменила причёску и спортивную экипировку. Так как в зале больше никого не было, Сатир решил подойти к Амалии и заговорить с ней:

– Привет. Ты сменила свой имидж?

– А разве мы знакомы?

– Амалия, мы ходим в один спортзал уже больше года и занимаемся в одно и то же время. Я считаю, что это уже знакомство.

– Да? Очень интересно… Ты обучался пикапу?

– Нет. Я таким родился. Ты одна живёшь?

– Ну…Да… Сейчас одна. А что?

– Может заехать к тебе на чашечку зелёного чая.

– Терпеть не могу зелёный чай.

– И я от него не в восторге… Лучше возьмём бутылку виски. За тобой кто-то приедет?

– Нет, я сегодня на такси.

– Тогда поедем на моём авто.

– А почему ты решил, что я с тобой собираюсь куда-то ехать?

– Я ничего не решал, ты сама согласилась…

– Согласилась?! Когда же это?

– Когда заговорила со мной… По женщине сразу видно – готова она ехать или нет.

– Да ты, я смотрю, не только пикапер, но и психолог.

– Есть немного. Тебя это пугает?

– Кем ты работаешь?

– Исполнителем желаний.

– Нет, я о твоей мирской профессии спрашиваю.

– Хорошо. Если тебе интересно, то я директор архитектурного бюро.

– Директор… Да, это уже кое-что… Ты женат?

– А ты как думаешь?

– Думаю, что женат, но постоянно об этом забываешь.

– Точно! Значит, ты тоже врождённый психолог?

– Я бывший преподаватель французского.

– Замечательно. Обожаю умных женщин.

– Ну, хватит, хватит… Слишком много комплиментов для первого раза.

– А, так будет и второй раз?!

– Возможно, будет и третий, если ты перестанешь напирать.

– Я напираю?

– Ещё как… С самого первого слова. Сразу видно, что ты не привык к отказам.

– Если честно, то да, не привык… Но я и не принуждаю никого. Люди сами хотят делать то, что я предлагаю, особенно – женщины.

– Это чувствуется… Хорошо, рада познакомиться. И что же ты мне предлагаешь?

– Позаниматься ещё минут тридцать и поехать в какое-нибудь приятное место. Идёт?

– Вполне. Только подожди меня в машине. Я долго моюсь и одеваюсь…

– Не беспокойся, я дождусь.

Напрягать мышцы, когда такая умная и яркая женщина согласилась на свидание с первого подхода, Каровскому уже не хотелось. Поэтому, поприседав и размяв дельтовидные, он отправился в душ. Струя прохладной воды сняла напряжение и помогла собраться с мыслями. Он хотел выстроить в голове приблизительный план общения с Верховской в ближайшие 2-3 часа, но потом бросил эти старания и решил действовать интуитивно. Говоря по правде, с женщинами ему никогда не удавалось быть осмотрительным, но и откровенные их манипуляции он тоже считывал довольно быстро, а потому всегда выходил живым и почти здоровым даже из самых проблемных романов. Он высушил голову, оделся и бодренько пробежал мимо рецепции, не забыв при этом улыбнуться двум милым девушкам, которые сидели сегодня за стойкой.

Амалия вышла из здания минут через двадцать после Сатира. Она неспешно подошла к автомобилю, показывая на этом небольшом отрезке пути всю свою грацию. Фигура её была стройной, но не хрупкой, что придавало ей ещё больше соблазнительности. Любитель ненавязчивого флирта, Сатир элегантно открыл перед ней дверь машины и жестом пригласил сесть рядом с ним, приподняв в хулиганской ухмылке уголок губ. Амалия посмотрела на него с лёгким интересом, поправила причёску и сказала, что ей ещё нужно заехать в два магазина. Сатир запустил движок серебристого «Opel» и легко тронулся с места в направлении ближайшего торгового центра.

В пробку они попали почти сразу же, но не сильно из-за этого расстроились, просто разговаривали о том, о сём, постепенно пропитываясь друг другом. Амалия рассказала Сатиру, как старому другу, что рассталась с очередным мужчиной, что тринадцатилетняя дочь её не понимает, что шеф на новой работе отчаянно к ней пристаёт, а она терпеть его не может. Сатир заинтересованно внимал всему, что говорила Амалия, параллельно составляя в голове портрет её души. Он всегда это делал, когда знакомился с женщинами, отношения с которыми обещали продолжиться.

Внешне гордая и слегка стервозная, Амалия предстала Сатиру интересной и разносторонней женщиной, знавшей себе цену, немного конфликтной, но при этом умевшей поймать настроение мужчины и в самую последнюю минуту благополучно выйти из крутого эмоционального поворота. Эти её внутренние качели, которые Сатир хорошо знал на примере своей матери, подняли в нём волну забытых переживаний. На самом деле, ему, всю жизнь искавшему спокойную, уравновешенную женщину, с которой можно по кирпичику выстраивать семейное счастье, совершенно неожиданно стало не хватать эмоциональной остроты, непредсказуемости, страсти… Еву он считал хорошей женой и довольно умелой любовницей, но карта её души была изучена им вдоль и поперёк. Никаких новых морей и островов Сатир уже не мог найти на этой пожелтевшей карте, что рождало в нём уныние и пиратскую тоску по неизведанным уголкам планеты со всеми лежащими там сокровищами.

Амалия сразу привлекла Сатира независимой и раскрепощённой манерой самоподачи, которая, впрочем, не переходили у неё в слепой эгоизм и развязность. Она тонко чувствовала того, с кем разговаривала и, точно любопытный ребёнок, проверяла границы дозволенного. Ей нравилось провоцировать мужчину на действие и наблюдать за тем, как он его совершит…

– Смотри, голубь запутался в пакете и не может взлететь, – быстро проговорила Амалия, указывая пальцем в сторону тротуара.

– И что мы должны сделать?

– Как что?! Остановиться и спасти, конечно же.

– Ты серьёзно хочешь, чтобы я спас голубя?

– Если не спасёшь, то я выхожу из машины и вызываю такси.

– Ладно, я понял. Попробую ему помочь.

– Ты обязательно должен ему помочь, слышишь?!

– Хорошо, не волнуйся ты так. Где там наш бедняга…

– Вон там, возле светофора…

– Только бы поймать, а уж плёнка как-нибудь снимется.

Голубь дался не сразу, но Сатир всё же настиг его возле мусорного бачка и аккуратно избавил от коварного полиэтилена. Свободная птица ринулась в небо, а наблюдавшая за операцией спасения Амалия запищала от восторга и послала Сатиру множество воздушных поцелуев. Вот этих непосредственных эмоций, этого женского драматизма, побуждающего мужчину совершать подвиги, ему и не хватало в союзе с умиротворённой Евой. В то же время, он понимал, что ни при каких обстоятельствах не уйдёт из семьи, не оставит своих чудесных детей расти на обломках воспоминаний о счастливой жизни.

Когда Каровский снова сел за руль, Амалия посмотрела на него так, будто он совершил полёт в космос без подготовки. Сатирово мужское самолюбие ликовало. Он вновь почувствовал запах весны, любви и приключений. «Opel» повёз их в юго-западную часть города, где стояли виллы, построенные в прошлом и позапрошлом веках. Здесь жили респектабельные люди, добывшие материальную независимость в бурные перестроечные годы, а теперь спокойно умножавшие свои капиталы за счёт малых и средних бизнесов.

– Вот здесь мы с дочерью и проживаем, – указала Амалия пальцем на двухэтажный особняк с салатовыми стенами и коричневыми рамами больших окон.

– Это подарок?

– Это отступные моего первого мужа. Отдал нам с дочкой свою хибару, а сам переехал к любовнице в другой город.

– Какой у него бизнес?

– Автозапчасти и ещё что-то. Я никогда особо не вникала в его дела. Да и сам он старался говорить о работе поменьше. Ты зайдёшь?

– Если можно.

– Дочь сейчас на йоге, а потом зависнет в своей эзотерической тусовке, так что три часа у нас есть.

– Думаю, нам хватит.

– И я так думаю…

Амалия открыла калитку и провела Сатира ко входу в особняк, двери которого были выполнены из тёмного дерева с металлическим орнаментом. На первом этаже, условно поделённом на кухню и гостиную, они оставили покупки и обувь, чтобы подняться на второй этаж и оказаться в просторной спальне хозяйки дома

– Располагайся. Я принесу нам кофе и немного виски. Ты не против?

– Нет. Пока мне всё нравится.

– Отлично. Тогда жди, я скоро появлюсь.

Сатир развалился в широком кресле, закинув ногу на ногу, и стал рассматривать интерьер. Ему сразу бросились в глаза приметы азиатского стиля. Стены были покрыты обоями с изображениями японских гравюр, на элегантном трюмо стояла ваза в виде дракона, а в противоположном от двери углу расположилась ширма из тонкой материи, украшенной витиеватым орнаментом из золотых листьев. Широкая кровать, занимавшая третью часть спальни, почти касалась своим основанием пола и была не застелена. На красной прикроватной тумбочке лежала маска для сна и стояли электронные часы в виде пирамиды с навершием из горного хрусталя.

Амалия вошла в спальню в лёгком тёмно-синем халате из шелка, усыпанном красными цветами. Пояс халата держался на честном слове и провоцировал на то, чтобы дёрнуть за один из его кончиков. Сатир обратил внимание на среднеразмерную грудь и стройный ноги Амалии с прорисованными тренировками в зале мышцами. На круглом подносе, который она держала в руках, стояло виски и дымящиеся чашечки с кофе. Амалия элегантно поставила поднос на журнальный столик и опустилась в другое кресло, медленно закинув ногу на ногу.

– Ну как тебе у меня? – спросила Амалия после глотка виски.

– Гнёздышко вполне уютное.

– Нет, это гнездо одинокой орлицы, которой срочно нужен страстный орёл.

– Обязательно страстный?

– Да… Страстный, напористый, ненасытный…

– Таких теперь днём с огнём не найти.

– И всё же одного я, кажется, отыскала.

– Такое ощущение, что мы разговариваем с тобой перед камерой…

– А мы и разговариваем перед камерой… Вон, посмотри в тот угол под потолком.

– Похоже на светильник…

– Да, похоже. Так и было задумано, чтобы не портить общего дизайна.

– И что, она постоянно работает?

– Когда здесь никого нет, выключается. Там стоит какая-то штуковина, реагирующая на движение.

– Ага, знаю о чём ты… Ладно, пусть будет камера… Это меня не особо смущает. – Тогда займёмся любовью, пока дочь не пришла?

– А как же кофе?

– Кофе я подогрею… Орлица слишком долго ждала своего орла…

Не вставая с кресла, Амалия медленно развела полы шелкового халата и открыла Казимиру слегка загорелые груди с розовыми окружностями сосков…Затем она раздвинула ноги и показала ему постриженный лобок – тёмную дельту реки жизни, в которую Сатиру сразу же захотелось окунуться. Слюна с губ Амалии элегантно падала на обнажённое тело и медленно текла по нему, а её пальцы плавными движениями втирали эту слюну в соски, живот, лобок… Конечно, она немного актёрствовала перед ним, но, когда Сатир выпустил на волю свои эрегированную плоть и начал водить по ней рукой, игра сменилась реальным возбуждением, и с губ Амалии сорвался первый звук набирающего силу экстаза. Сатир уже готов был взять свою распалившуюся подругу, но она предложила первый раз просто помедитировать друг перед другом, отдаваясь волне фантазии. Она скинула халат и широко развела ноги, закинув их на подлокотники кресла. Её пальцы хаотично скользили по тёмно-розовой промежности, а глаза внимательно следили за действиями Сатира, то покрываясь пеленой отчуждения, то вспыхивая огнём искушения, что выдавало в ней глубоко чувственную женщину, умеющую наслаждаться и дарить наслаждение мужчине.

Рассматривая эротическую медитацию Амалии, которая медленно погружалась в состояние полного удовольствия, Сатир на мгновение вспомнил о своем первом сексуальном опыте… Это случилось в студенческом общежитии. Он был пьян, а девушка, сама предложившая ему секс, лежала под ним почти без движения, покорно принимая его поспешные манипуляции. Было неясно, нравится ей быть с ним или она отдается просто для того, чтобы почувствовать себя желанной… Дважды кончив ей на живот, он заснул, а проснувшись увидел её рядом в том же самом положении, тихо сопящую своим маленьким носом в веснушках. Тогда он подумал, что секс является развлечением только для мужчин, а для женщин – скучной обязанностью. В ту желторотую пору он ещё не знал толком ни возможностей мужчин, ни желаний женщин, ни искусства любви, пробуждающего в сознании бездны дремлющих смыслов.

Амалию первой настигла волна оргазма… Перед тем как отдаться ей, она замерла и закрыла на несколько секунд глаза. В этот момент она походила на жрицу древнего храма, вступившую в связь с божеством, ещё невидимым, но уже наполнившим её, как амфору вином, до краёв.

Каровский продолжал наблюдать за пульсирующим от блаженства телом Амалии ещё минуту или две, а потом резко встал с кресла, закинул голову назад и заполнил тёплым семенем вовремя подставленную ладонь правой руки. Амалия улыбалась, глядя на его лёгкие конвульсии и, встав на четвереньки, приблизилась к неспешно опадающему фаллосу, на большой бордовой головке которого висела желтая капля. Она аккуратно слизнула эту каплю, а затем обхватила губами головку целиком и сделала несколько интенсивных сосательных движений. Фаллос сразу же встрепенулся и окреп, а когда рука Амалии взяла его за самое основание, то сжимая, то расслабляя чувствительные пальцы, он вновь раздулся, как будто и не было недавней разрядки с выбросом миллионов сперматозоидов.

Затем они упали на кровать и долго ласкали друг друга, обмениваясь страстными французскими поцелуями и пошлыми словечками, которые, как известно, действуют на любовников не менее возбуждающе, чем любой афродизиак. Амалия встала на колени и оперлась руками о полукруглую спинку кровати. Сатир целовал её тугие ягодицы и всю ту вожделенную для самца область, которая располагалась между ними. Амалия вновь сильно возбудилась, крутила изящными бёдрами и повторяла глухим рычащим голосом: войди в меня, войди уже в меня, ну войди же…

Потом они просто лежали рядом, гладили друг друга и ждали, когда позвонит дочь Амалии. Дочь позвонила в половине девятого и сказала, что будет дома через сорок минут. Сатир быстро собрался, записал телефон Амалии и вышел в сумеречный город. Он спешил, так как сегодня был день рождения его сына Давида. После недавно прошедшего дождя дорога блестела в свете фонарей и автомобиль двигался по ней словно судно по освещенной луной и звёздами реке. В этой части города движение транспорта было менее интенсивным и Каровский прибавил скорость. Он не мог и представить себе, что с одной из боковых улиц, не предназначенных для езды грузового транспорта, на него вылетит многотонная фура, водитель которой, как выяснится впоследствии, провалился в сон, вызванный переутомлением и двумя банками пива.

9.

Первое, что он увидел в больничной палате, куда попал через два часа после аварии, были не на шутку встревоженные лица Евы и Амалии. Обе женщины сидели возле его постели, максимально тихо обговаривая случившееся с ним. Сначала Сатир подумал, что это лишь причудливый сон, что сейчас сознание вернётся к нему, и он окажется совсем в другом месте – быть может, в постели с двумя любовницами, мучимый наркотическим похмельем.

Однако неожиданная ноющая боль сразу в нескольких местах и невозможность нормально пошевелиться дали ему понять, что это какой-то очень странный сон, что никогда ранее таких снов ему не снилось. Следующая мысль, которая посетила его шумящую голову, была о смерти. С полминуты он действительно считал себя недавно умершим, просто ещё не привыкшим к своему новому положению. Перед глазами проносились обрывки американских и европейских фильмов на тему потусторонних странствий души, которым он никогда не верил, считая их успокоительными сказочками для чересчур тревожной буржуазии. Однако почувствовав непривычную боль в теле, Сатир откинул мысль о своём марш-броске на тот свет… А когда смог сжать правую руку в кулак, превозмогая усталость и боль, то мгновенно пришёл в себя от заполнившего его сознание страха… Теперь он ясно сознавал, что с ним произошло нечто ужасное, что он не может этому противостоять, что встревоженные лица сидящих рядом с ним женщин – не сновидение, а факт его новой жизни, принять которую он пока ещё не готов.

Ева первой заметила пробуждение Казимира и взяла его за руку. Амалия посмотрела на него сострадательно-заботливыми глазами и ободряюще улыбнулась. Сатиру было стыдно лежать перед двумя такими красивыми и наполненными жизненной силой женщинами без движения, без возможности изъявить им свою любовь, свой мужской восторг. Он хотел спросить, что с ним случилось, но тут же, словно сообщения в телефон, которым не пользовались несколько дней и, наконец-то, включили, на него посыпались воспоминания. Компания, семья, спортзал, Амалия, чудесный секс, неожиданный удар справа… Сатир еле сдержался, чтобы не выругаться от увиденной картины, неожиданно собравшейся из причудливых кусков его расколотого мира.