Граф Калиостро

Конечно, все это вздор: нашей ли варварской России знать тайну философского камня?..

Но вот Калиострову табакерку я помню, хотя кусок золота исчез из нее, когда была еще в живых прабабка.

В 1918 году в Санкт-Петербурге, в Северной Коммуне, я заболел цингой от голода и нужды, и старьевщик на Александровской толкучке дал мне из-под полы за нашу червонную табакерку – по старому императорскому счету – 57 целковых.

А сюда, на задний двор берлинского дома, где я живу уже четвертый год эмигрантом, удалось мне вывезти в затрепанном чемодане миниатюру – старинный портрет на эмали прадеда моего Андрея Кривцова. Бакалавр завалился как-то под холщовую подкладку и покоился там с 1918 года, когда чемодан начал путешествовать со мною по белым фронтам от победы к поражениям, поражениям, поражениям – до самого Константинополя…

Имя и звание прадеда тщательно выведено выцвелыми, табачного цвета чернилами на обороте портрета. Миниатюра также была подарена прабабке Елагиным.

Бакалавр стоит у меня на столе, рядом с чернильницей. Рождество 1924 года было в Берлине с дождем, мокрое и туманное. За стеклами, над каменным дворовым сараем, тягостно качались голые ветви.

Я не мог совладать с жестокой, собачьей тоской, сказал друзьям, что занят, заперся…

И не знаю, сколько ночей провел я в тихих беседах с портретом. Бакалавр изображен в овале: худое лицо повернуто вполоборота, голубой кафтан с желтыми лацканами, рыжеватые букли, а полинявшие синие глаза смотрят кротко.

– Вы могли бы мне рассказать, милый прадедушка, о всех этих чудесных и таинственных вещах, о Калиостро и непонятном «Амо», которое, вероятно, уже стерлось на Петербургском кладбище…

И увидел я тут, что крошечный кавалер в голубом кафтане, с рыжей косицей, сидит на моей чернильнице.

– Конечно, я могу рассказать вам, но страшусь, что история будет докучлива…

Я его ободрил, наскоро стал записывать. Многих старинных слов я не понимал – как понять и вспомнить их на чужбине? – Я заменял их своими. Я спорил с прадедом, говорил ему, что критики меня заедят, что надобно обязательно «выдержать стиль 18-го века», что прадед невозможно обращается с историческими фактами, что у него эта немка Екатерина, этот фаворит Ланской просто ни на что не похожи, его Калиостро под конец философствует на скучнейший манер.

– А ты слушай меня, да пиши, – отвечал прадед.

Крошечный кавалер запросто ходил по моему столу, сбивал на пол бумаги, задевал маленькой шпагой пепельницу. Он присаживался на раскрытую коробку с папиросами. Я курю немецкие: они дурны, без сомнения. И прадед очень сердился, что я курю горелое сено.

И никак не верил он мне, что Российской Империи, Восьмого Капитула Держав Масонских, больше нет и в помине. Тогда с горечью и гневными слезами я рассказал ему все…

Лицо милого гостя замигало, потускнело, послышался тонкий крик.

– Калиостр, Калиостр!

Я взглянул на чернильницу, а прадеда там нет, посмотрел на портрет, опустевший за эти ночи, а портрет на моих глазах закачался, опрокинулся, и со стола об пол – щелк.

Мне только осталось подбирать осколки эмали.

– Что вас потрясло, прадед, что испугало? Не Калиостро ли, у которого тысячи темных шаманских прозвищ? Прошу прощения вашего, но подобного малодушия я не ждал. Ведь Елагин дал вам в свое время верный совет – держи сердце веселым и чистым, выше всех комедий земли. Что бы вам посмеяться над Калиостро, а вы избрали трагическую роль. И если верно, что история человечества есть глупая история обманщика Калиостро, – что же, это еще смешнее, еще…

Окна на заднем берлинском дворе плачут дождем.

Ветер гоняет холодный дым над каменным сараем…

Подумаешь, – какая трагедия, – и задний двор, и дождь, и ветер.

А все равно – философский камень у нас! Черный пугало Калиостро, великий и несчастный обманщик, никогда его не отыщет…

Вы, прадед, напрасно прыгали со стола. Ведь сами же вы и нашли камень мудрости. И право, посмеялись бы вы в ту зловещую ночь, когда Калиостро путал вас, издевался над вами, играл вашей шпагой, – посмеялись бы вы над ним так же полно и светло, как смеялись тогда, – помните, на заре, – свесив в окно вашу рыжую голову.

Теперь мы умеем смеяться над обманами.

А камень мудрости, философский камень, – ему имя любовь, – мы сбережем всюду, и на задних берлинских дворах.

Примечания

1

Старшие преподаватели (лат.)

2

Августейшая, императрица (лат.)

3

О, мой дражайший (ит.)

4

Братство Розового Креста (лат.)

5

жрец (лат.)

6

Бессмертная Екатерина II (фр.)

7

Превосходная спинка, что ни говори… с превосходными ягодицами (фр.)

8

Мой человек (нем.)

9

Мужчины (нем.)

10

красавица (фр.)

11

Лилия должна быть сорвана (лат.)

12

Первая – Вторая – Третья (лат.)

13

Король, мой повелитель (фр.)

14

И мой друг (фр.)

15

крылья голубя (фр.)

16

парадная форма (фр.)

17

Дружба, любовь, философский камень —

Вот три моих кумира.

Мои святыни, страсти навсегда.

Но – ах! Я не ищу их никогда.

Гейне

(пер. П. Иванова)

18

инталии и камеи (фр.)

19

«Любовные пасторали», «Духовные сочинения Фенелона» (фр.)