скачать книгу бесплатно
Когда народ, видя, что государь так бережет его жизнь, так скорбит о его смерти, предстанет вместе со своим государем перед опасностью, воины будут считать наступление и смерть славой, а отступление и жизнь – позором».
Сунь-цзы, «Трактат о военном искусстве» (IV в. до н. э.)
из книги Н.И. Конрада «Избранные труды» (ХХв.)
Совещались невероятно долго. Люди устали, разговор шел вяло, словно то, ради чего собрались, уже никого не трогало… И только когда наконец получил слово специально приглашенный на суглан – высший совет Элий Чусай, и стал рассказывать об устройстве державы Алтан-Хана, собравшиеся будто встряхнулись. Посыпались вопросы, завязался разговор.
– А у чжурчженов есть свое отдельное войско?
– А как же. И отличить их очень просто. Конница в тяжелых бронях – это в основном кидани и чжурчжены.
– Значит, за ними в первую очередь и надобно охотиться. Разведать заранее, где они, суметь отсечь их, а тогда уж… – заметил старец Аргас, до сих нор молча слушавший других.
Участники суглана, которым донельзя надоело толковать о далеких и неопределенных делах грядущего, оживились, когда речь зашла о деле близком, предстоящем вскоре.
– Именно так! – поддержали они Аргаса. Однако свое осторожное слово тут вставил Джэлмэ:
– Сказать-то легко… Только вот вряд ли отборные отряды чжурчженов замаячат у вас перед носом, словно какие-нибудь простые пехотинцы.
– Тоже верно. Они, скорее всего, держатся в глубине боевого строя, а в бой выходят лишь тогда, когда именно в них особая надобность наступает, в их ударе.
– В любом случае, други мои, надо усилить и охрану, и разведку. Это твоя задача, Джэлмэ, – подвел итоги совета Мухулай. – А вот начальникам необходимо точно расставить воинов и стоять без всякого шуму. Да неусыпно смотреть, что происходит, бдительными быть. Не забывайте: мы – в окружении врага, под его неусыпным взором. У него всюду глаза и уши: он и сейчас за нами пристально следит…
Сюбетей и Элий-Чусай, сидевшие на заседании суглана бок о бок, вышли на воздух вдвоем.
– Ну, что скажешь про этот суглан? – Сюбетей дружески толкнул локтем в бок молодого парня, впервые приглашенного на столь высокое совещание и, стало быть, заслужившего особое доверие.
– Для меня все ново… Но вот что удивило: Хан, лично пришедший на совет, все время молчал, не проронил ни слова – будто его и не было. – Элий-Чусай обтер струйки пота, катившегося по его выпуклому лбу, вынув клок мягкой ветоши.
– Зато он сам, собственными ушами услыхал, что люди говорят, и доподлинно это ведает. – И Сюбетей, видя искреннее волнение юноши, улыбнулся. – Что ж тут странного?
– Да ничего… Но мне думается, было б лучше, возьми он в руки бразды правления на суглане, если б направил обсуждение в определенное русло.
– Кто знает… Нам привычней такое, простое и вольное течение наших советов. Любой говорит, если пожелает, излагает то, что думает, даже если это многим не по уму и не но сердцу. Все равно он выскажется и что-то предложит. А у вас как?
– О, у нас иначе. Совещания всегда ведут одни лишь наши правители – чжурчжены. Даже если рядом сидит главный военачальник-китаец, назначенный верховным указом, все равно на совете главенствует его заместитель-чжурчжен.
– А почему так?
– Того не ведаю. Может, правители наши опасаются, что при такой многолюдности на совете разговор может пойти по нежелательному руслу. Со временем этот порядок стал железным правилом, как и мнение, что председательствовать на советах может только чжурчжен.
– Хо, получается, он на корню губит людскую мысль! – Сюбетей был поражен. – Но как же тогда правитель может узнать истинное положение дел?!
– А это их не трогает! – горько усмехнулся Элий-Чусай. – Для них главное – настоять на своем, на том, что им сверху правильным кажется; чтоб все делалось так, как они хотят!
– А к чему это?
– А к тому… Никто не смеет открыто высказать то, что думает, а кто посмеет, тем паче осмелится что-то поперек их мнения произнести – ему не поздоровится, он станет изгоем, а то и просто сгинет! Более того, если кого-то лишь заподозрят в инакомыслии – его ждет та же лихая доля. А суд у правителей чжурчженов и скор, и несложен. Они не разбираются, кто прав, кто виноват. На всякий случай уничтожают всех – и встречных, и поперечных. Зная это, кто же осмелится стоять на своем?!
– Но как же им удается держать в руках и в порядке громадную державу, если творится такая несуразица?
– Да вот как-то по сию пору удавалось… – Элий даже покраснел, в яростном напряжении сжав кулаки. – И нет никакой возможности это неразумие пресечь…
– Поражаюсь, – выдохнул Сюбетей, – такой великий народ, как Хани, уже век подчиняется этим чжурчженам, у которых ни славного прошлого, ни ясного будущего, да вдобавок и численно их в десятки раз меньше. И надо же – не только подчиняется, но покорно терпит все унижения и обиды. – И Сюбетей, выплеснув свое удивление, развел руками.
– Нет тут ответа, – горестно, со вздохом, вымолвил Элий. В его голосе не звучало обиды: ведь он и сам постоянно размышлял над тем же, и наболело у него в душе от этих дум. – Похоже, у всех наших мозги закостенели, души паутиной покрылись, всякая надежда в них утрачена. И стали они безвольными тенями со сломленной волей. Вы живете – как на скаку, все время каждый при деле, а у нас – как во сне, все еле движется, все вялые и квелые…
– Но почему так получилось? Неужели нельзя чем-то сплотить людей, воодушевить, зажечь их!
– Да о каком сплочении речь?! Они только тогда и оживают, если на десять частей поделятся, и каждая против всех войну ведет.
– Вот в чем, получается, начало всех ваших бед. Все силы тратятся на эти междоусобицы… Да, такой народ уже готов к распаду, к тому, чтоб исчезнуть по собственной воле.
– Вот это-то чжурчжены очень хорошо усвоили. Вот они и подогревают страсти, бросают хворост в костер наших внутренних распрей. И довели народ до такой вражды и ненависти, что веков не хватит, чтобы этот узел распутать. – Элий даже зубами скрипнул от гнева и горечи. – Похоже, они лелеют и холят эту вражду всех ко всем, словно какое-то редкостное и ценное растение. У них даже должности введены – разжигающих эти междоусобицы. Это обязательное дело, чтоб каждый кого-то ненавидел, всех остерегался и выжидал, когда кто-то другой оступится. У каждой семьи – семь врагов, то же и с каждым родом, и с каждым поселением… Все мозги расходуются лишь на вражду, все силы уходят на изобретение новых способов мести!..
– Но разве это жизнь?! – воскликнул пораженный Сюбетей. – Неужели никто из вас, умнейших, не в силах ничего изменить, не может ничего объяснить своему народу? Неужели твои сородичи не в состоянии понять самых простых вещей?
– Нет, не могут… или не хотят…
– Почему?
– Потому что никто никому не верит, не доверяет даже ближним. В самом простом и очевидном обязательно хотят увидеть какую-то гнусную подоплеку, подозревают что-то нечистое и опасное для них.
– В самом деле?
– Да, к несчастью… Это мерзопакостное отношение к жизни просто пропитало души и умы больного множества, въелось и укоренилось в них… – Элий опять вздохнул по-старчески, глубоко и печально. Потом какое-то время он сидел молча и опустив глаза.
– Но это же невозможно! – Сюбетей, обычно всегда сдержанный в проявлении своих чувств, на сей paз невероятно сильно разволновался. Вскипел от слез этого юноши, который сразу же ему по душе пришелся своим, каким-то особым, внутренним, непоказным достоинством. – Ну, никак до меня не доходит: такой великий народ, ваш народ, который уже не одно тысячелетие имеет письменность, народ, уже давно достигший самых блистательных высот развития – и так разленился, так пал духом и опустил руки. Не укладывается это в голове!
– Видно, ничто не вечно в подлунном мире, не может постоянно идти в рост, развиваться… Есть же мнение, что пора взлета и расцвета обязательно должна смениться временем упадка либо застоя и гниения…
– Ты хочешь сказать, что мир не стоит на месте, что все меняется, и одно идет нa смену другому, так? – Сюбетей, прослывший «человеком с непробиваемой грудью», всем известный своим хладнокровием, умением скрывать даже самые бурные чувства, не в шутку дивился тому, что в суждениях Элия все ему не только понятно, но и близко и задевает самые чувствительные струны в его душе. – У нас разве что про самые мелкие роды да просто беднейшие, считай, что выморочные аймаки-селения говорят: «Нравы у них стали загнивать, путное потомство у них на свет не появляется, к дурным привычкам пристрастились – видать, к вырождению у них дело идет!»
– Видно, у нашего народа, судя по всему, время вырождения настало, это несомненно, – печально согласился с ним собеседник. – Будь иначе, разве терпели бы мы над собою власть этих бродяг, этих тупых чжурчженов?!
– Однако, друг мой, разве все народы Китая, число которых уже равно многим тысячам тысяч, можно мерить той же мерой, что и какой-то захудалый род или малый аймак? – И Сюбетей слегка улыбнулся.
– Если дух в упадке и нет воли – многочисленность бесполезна. – Элий яростно взмахнул тонкими бледными руками, не знавшими никакого труда, кроме письменного. – Если народ стал вырождаться, его многочисленность оборачивается не спасительным парусом, а ненужным грузом, тянущим на дно!
– О, уже рассветать начинает, – вдруг сказал Сюбетей. – Мне уж, видно, ни к чему возвращаться к себе в ставку, только время терять, найдем здесь доброе место, чтобы посидеть за чаем да побеседовать без спешки.
– Как вы решите, так пусть и будет. Мне спешить некуда…
– Добро! – И Сюбетей вызвал нукеров из своей охраны, дал им какой-то наказ.
– А сколько вас – настоящих монголов?
– Наше ядро – примерно… около двухсот тысяч, около двух бумтаев, по нашему счету. Но сейчас, когда собрали всю Степь, по тому же счету стало чуть больше сайата, больше тысячи тысяч.
– Надо же! Вас так немного, а сколько у вас великих полководцев?! Я пробовал посчитать – получается более семи десятков лишь главных, державных! А у нас на весь Китай не найдется ни одного, кто бы сравнялся с ними, ни одного, способного возглавить войско для победы, объединять разрозненные отряды в могучий кулак, вообще стать щитом страны! – воскликнул Элий.
– Ну, тут все не так просто, как тебе видится, – улыбнулся Сюбетей. – Полководец не вырастает сам пo себе, словно трава в Степи. Мужчина должен получать закалку в походах чуть ли не с младенческих лет, самостоятельно, на собственной шкуре должен испытать все превратности судьбы, все колючки жизни.
– Но и у нас будто бы воинов обучают, натаскивают, воспитывают в великом множестве, а толку мало. Что-то не видно ни одного знаменитого полководца.
– Не могу поверить, что исчезли среди вашего народа достойные люди. Одаренные, сильные духом и телом, способные стать богатырями и воителями – есть они! Да еще и среди такого высокоразвитого и образованного народа, как ваш. Конечно, есть!
– Да где ж они? Не видно их и не слышно…
– А они проявить себя просто не могут, им отрезаны все пути к этому. Ведь чжурчжены понимают: они обязаны этому препятствовать, не должно быть в государстве китайских полководцев-предводителей. Вот и не может получиться такой воин из человека, который окружен вечным недоверием, всегда под надзором и подозрением. Сам подумай, – молвил Сюбетей. В его голосе звучала твердая убежденность.
– Да, тут спорить не о чем… – нехотя согласился Элий.
«… Не о чем, – подумал он. – Все беды и несчастья его страны – из-за ее правителей, вот уже сто лет в ней бесчинствующих. Ничего доброго не может исходить от людей, вся мощь которых – в умении запугивать, подавлять и навязывать свои бездумные прихоти». С этими мыслями Элий внимательно огляделся. Он уже не раз бывал в этих местах, но и не подозревал, что тут есть такие дивные уголки природы, как вот этот – столь прекрасный вид открылся ему… И он вздрогнул, увидев, каким зловеще-багровым цветом окрасился восточный край небосвода. Если чуешь приближение беды, то все на свете обретает особый смысл, становится ее приметами, таит в себе ее угрозу…
Ведь эти богатые, благодатные луга, спокойно дремлющие в предутренний час, эти дворцы и дома, укутанные в роскошь зелени, вскоре будут залиты человеческой кровью, обволокутся дымом и гарью, станут руинами! Жестокое дыхание войны всюду опаляет землю одинаково… И хоть знаешь сам, какое надвигается бедствие, но нет никакой возможности ни остановить его, ни предотвратить, ни даже задержать хоть на малое время.
И какие бы вожди, тойоны и прочие высокородные ни прятались там, в крепостях Великой стены, что карабкается уступами по склонам недальних – отсюда увидать можно – северных гор, какие бы приказы ни отдавали они оттуда, все равно: самая большая беда ударит по простым людям, спокойно спящим в этот предрассветный час. Она разорит их жилища, размечет имущество, сожжет посевы, все прочее тоже огню предаст, а сами они первыми встретят смерть…
– Ну, Элий, будет тебе так тревожиться до поры, всякие ужасы представлять. Все еще уладится, – молвил Сюбетей, словно заглядывая в его мысли.
– Не надо утешать меня, будто я дитя малое. Когда сшибутся друг с другом два таких огромных войска, разве последствия не будут страшны?
– Но, может, все уладится на переговорах. Вон, наш Джучи-Хан на севере одними лишь переговорами обошелся, ни капли крови не пролил, никого мечом не коснулся, а более десяти племен убедил вступить в состав нашего Ила.
– Однако на сей раз перед вами – чжурчжены. Я немало читал об их истории и потому знаю: такого народа больше нигде в мире не сыскать… С ними ни в чем не найти понимания, и нет таких слов ни в одном языке, чтоб с ними договориться. Так что вам не избежать с ними войны, другого пути к пониманию они не ведают. – И Элий по-стариковски крякнул и снова вздохнул.
– Разберемся и с чжурчженами. Доселе как-то ведь говорили мы с разными племенами… Только вот почему вы, исконные жители Китая, упускаете возможность освободиться, почему вы едины с поработителями, целый век вас угнетающими? Или вы не видите, что мы пришли дать вам волю?
Элий бросил на собеседника осуждающий взор, смерил его гневным взглядом с головы до пят:
– Ты так говоришь потому, что никогда не знал, каково это – быть под гнетом другого народа. Думаешь, китайцы по своей доброй воле покорны чжурчженам? Знал бы ты, сколь это страшно – даже не попытка сопротивления чжурчженам, а мельчайший повод для подозрений в такой попытке. Суд у них скорый тут же уничтожат не только тебя и не только семью твою, но и весь твой род до последнего младенца!
