Бабье лето любимой жены

– Давай постоим, – нежно проворковал женский голос. – Красота какая. Раньше я ничего этого не замечала. Жила как спала, будто ничего в моей жизни и вовсе не было.

– Но было ведь, – тихо произнес он.

– Всяко было, – вздохнула незнакомка, – только счастья не было. Да лучше и не вспоминать.

– Значит, не будем.

– Я перестала спать по ночам.

– Почему?

– Тебя недостает. Это трудно объяснить, – горячо прошептала женщина.

– Мне тоже.

– Видишь, мы даже чувствуем одинаково. Значит, мы рождены друг для друга,… – послышался ее тихий страстный шепот, затем последовала продолжительная тишина.

– Надо попрощаться с ребятами. Пусть еще погуляют, а нам пора, – услышала Лиза его голос, пронизанный такой теплотой и нежностью, что ей взвыть захотелось.

Что на свете всех быстрее?… Человеческая мысль. Юркая, живая, непостижимая, одномоментно проникая в потаенные уголки памяти, она зачем-то выхватывает и связывает между собой такие разные жизненные моменты. Предчувствуя, что когда-нибудь придется расплачиваться за свое счастье, она заранее пыталась облачить свое сердце в броню. Столько лет память удерживала мельчайшие подробности той ночи, словно только затем, чтобы сегодня закрыть этот гештальт.

К тому времени, как он впервые одарил ее своей нежностью, они были знакомы месяца два. Студенческо-картофельный роман первокурсницы и пятикурсника… Хоть тогда еще в колхозе «на картошке» не было даже намека на роман. Распознавательная система «свой-чужой» (на ней джинсы «Wrangler», на нем – «Levis», у нее косметика «Lancome», у него – сигареты «Kent») просигналила обоим, что стоит присмотреться друг к другу. Трепались о том, что было на слуху – Deep Purple, Pink Floyd, Led Zeppelin, хоть ей больше нравилась «Машина времени» и Стас Намин. Ему был ближе «Жан Кристоф», ей – «Очарованная душа». Ему – «Доктор Живаго», ей – «Поющие в терновнике». Но темы для разговора были найдены, как появился и повод, чтобы, случайно встретившись в институте, поболтать о том о сем. Отец, будучи человеком «самых честных правил», перед тем как выпустить дочь из родительского гнезда, решил убедиться в ее моральной устойчивости и в последний ее учебный год вдруг ослабил поводья. Получилась такая себе доморощенная продвинутая девчонка (оксиморон). А начался их роман… Не приведи Бог никому так начинать романы, у которых нет ни единого шанса на продолжение. Не терпелось ей вкусить вольной жизни, вот и согласилась отпраздновать с бывшей одноклассницей, лучшей подругой Ксаной очередную годовщину революции. Хоть после окончания школы обе поступили в разные институты, но продолжали поддерживать дружеские отношения. Компания подобралась из «своих», других Ксана не признавала. После первого же бокала шампанского она «влилась в коллектив». Гульдыбасили на даче у какого-то Олега. По часто применяемым к нему словам «фарца» и «валюта», она поняла – мальчик этот пользовался у «своих» непререкаемым авторитетом. Пока народ, привычно крича бездумное «ура», с транспарантами и шариками шагал мимо воздвигнутых трибун, у них начинались свои «пляски на костях» похеренных их отцами идеалов революции. Хоть ничего из ряда вон выходящего там не было. Отрывались под «Com Together» Леннона, курили план. Девчонки пили шампанское, ребята дули изо всех иностранных бутылок. Было кайфово и весело, пока на нее не положил глаз уже изрядно обдолбанный хозяин дачи. Заметив ее напряг, Ксана шепнула: «Не выпендривайся. Ты у себя королевишна, а здесь твой отец ничего не решает». Для выпендривания у нее не было сил. Праздничная эйфория сменилась отупением. Ужасно болела голова и тошнило. Она так и не поняла, откуда там взялся Вадим, только отчетливо запомнила его слова: «Она моя». Глядя на него влюбленными глазами, она не особо-то и соображала, кому он это говорил. Время от времени выходя из черных провалов, она осознавала, что ее рвало, он вытирал ее чем-то. Что-то она говорила. Потом ощутила его руки, увидела над собой его лицо и вспыхнувший в глазах испуг, словно он никогда не знал девственницы. Может, и не знал. Было неприятно и больно. И безразлично. Хотелось одного, чтобы ее оставили в покое. В очередной раз открыв глаза, она не сразу-то и сообразила, где находится. В нише полукруглого эркера на фоне хмурого блёклого неба темнел разросшийся в кадке гибискус, остальное скрывалось в полумраке незнакомой комнаты. Увидев рядом лежащего Вадима, она вдруг с такой отчетливостью вспомнила все произошедшее накануне, что тотчас отшатнулась от него. Он мягко привлек ее к себе и тихо сказал: «Доброе утро». «Какое доброе, – промелькнуло у нее в голове, – лучше бы не просыпаться». Голова раскалывалась, тело ныло, во рту словно кошки нагадили. «Застолбил малышку?» – тяжело поднявшись с пола, шаря хмурым взглядом вокруг себя, спросил Олег. Захватив с тумбочки пачку сигарет, шаркая, он исчез за дверью. «Откуда ты его знаешь?» – не узнавая собственного голоса, просипела она. «Олега? – прикрывая ее покрывалом, переспросил Вадим. – Одногруппник. В прошлом году его выперли». С болью взглянув на него, она спросила: «Зачем ты это сделал?» Удивленный его взгляд говорил о том, что не все события прошлой ночи запечатлелись в ее памяти. «Ты же сама хотела», – отстранившись от нее, недоуменно ответил он. Какой позор… Уткнувшись лицом в его подмышку, она тихо простонала. Дверь открылась, в комнату вошла Ксана. «Одевайся. Петрович приехал. Разнюхал, что мы здесь, – хмуро ворчала она. – Ты тоже поедешь с нами, – обратилась она к Вадиму. – Я за тебя перед ее отцом отдуваться не собираюсь». «Кто такой Петрович?» – поднимаясь, спросил Вадим. Ничуть не смущаясь ее присутствия, он стал не спеша одеваться. «Шофер ее отца», – высматривая что-то через окно, ответила Ксана. Вадим присвистнул. «А кто ее отец? – повернулся он к ней. – Кто твой отец?» «Приедем, узнаешь, – отрезала Ксана таким тоном, словно они ехали на Голгофу. „Далеко ехать?“ – принюхиваясь к своему свитеру, спросил Вадим. „Сто километров, испугаться не успеешь“, – ответила подруга. Глядя, как она неловко надевает под покрывалом брюки, Ксана не сдержалась: – „Что ты из себя целку строишь? Чего он там не видел?“ Смерив ту насмешливо-удивленным взглядом, Вадим спросил: „Ты, вообще, кто?“ „Черт с младенцем!“ – ответила Ксана, озабоченно выискивая в складках покрывала ее одежду. Сгорая от стыда, она закрыла лицо руками и замерла. Видя ее состояние, он попросил: „Слушай, мы сейчас выйдем“. Это новое, непривычное понятие „мы“ породило в ней ленивую мысль: „Ничто так не сплачивает людей, как слияние тел“. „Валить отсюда надо, пока хозяин не вернулся. Все разъехались давно, – выходя из комнаты, ответила Ксана, и уже из-за двери донеслось: – Я жду в машине“. Не смея взглянуть на него, она принялась одеваться. Вадим подошел к ней и, положив руки ей на плечи, заглянул в глаза: « Ну, что ты, котенок, ну?.. – подбадривающе произнес он. – Я же здесь». «Не надо с нами ехать, – взмолилась она, – пожалуйста, не надо». Но он оказался непробиваем. «Отдуваться так отдуваться», – беззаботно ответил он. Вместе они вышли в колючее хмурое утро. Ехали молча. Ксана, демонстративно отгородившись от них, села спереди. Подъезжая к дому, навидавшийся всякого, несловоохотливый Петрович скупо сказал: «Отец ждет». Пытаясь прикрыть недовольством обыкновенный страх, бросив короткое «пока», Ксана ушла к себе домой. Отец встретил их с Вадимом у порога. «Как погуляла, доченька? – пронзив ее стальным взглядом, спросил он и, тотчас указав на ее комнату, обратился к Вадиму: – А вас, молодой человек, попрошу ко мне». Ей хотелось одного – исчезнуть из земного шара, из этой жизни, лишь бы не ждать продолжения. Пытаясь снять напряжение, запершись в ванной, она с панической поспешностью смывала с себя следы вчерашнего веселья, лихорадочно соображая, можно ли что-то исправить, вместе с тем, отчетливо понимая, что исправить уже ничего нельзя. Открыв дверь ее комнаты, отец скупо спросил: «Как он тебе, нравится?» Не смея взглянуть ему в глаза, она скупо ответила: «Да». «Что ж, так тому и быть», – согласился отец. «Папа, почему ты позволил?… Почему не запретил мне?» – вырвалось у нее. Отец впервые с болью посмотрел на нее и впервые не спешил с ответом. Наконец глухо произнес: «Ну, вот, сама поняла. Запрещай не запрещай… Толку от тех запретов. Парень он, по-моему, ничего, правильный». Вадим вошел к ней с невозмутимым видом. «Чего ты боялась, – сказал он, присаживаясь рядом с ней, – обыкновенный любящий отец». «Я объясню ему, – досадуя, что втянула его в свои проблемы, ответила она, – все уладится». «Зачем? – беря ее руки в свои ладони, спросил он. – У нас ведь все к тому шло. Днем раньше, днем позже…» «Мы даже не целовались ни разу», – с детской неуместной непосредственностью произнесла она. «Так рот-то другим был занят», – с улыбкой напомнил он. «Ой, не вспоминай,… о чем ты говорил с отцом?» – пытаясь прочесть в его глазах ответ, спросила она. «Попросил у него твоей руки, – ответил Вадим и, приобняв ее, касаясь губами ее лица, так мягко, нежно спросил: – Ты согласна?» Она утонула, растаяла в его нежности и поняла, что на этом ее вольная жизнь закончилась. Ее передали из рук в руки. Двадцать лет счастья… И вот сейчас все в одночасье рухнуло. Безвозвратно. Изо всей силы она впилась ногтями в шероховатую кору дерева.

– Почему так рано? – вернул ее в неумолимую реальность женский голос.

– Ты же знаешь, меня ждет сын. Ночь быстро пролетит, завтра увидимся снова.

– А он мне понравился, – кокетливо продолжал женский голос. – На тебя похож. Говорят, лучше, когда сын похож на мать. Наша дочь будет похожа на тебя.

Лиза почувствовала, как земля уходит из-под ног.

«Да, такая не постесняется, – промелькнула шальная мысль, – такая ничего не постесняется. Значит, он поехал встречать сына с любовницей».

От одной мысли о Сереже в ней взревела материнская ревность.

– Пошли, – прошептал Вадим.

– У меня такое чувство, что мы не одни, – перешел на шепот женский голос.

– Правильно, рядом дерево, – добродушно заметил Вадим.

– Ну и что?..

– За ним вполне может кто-нибудь стоять, – рассмеялся он.

Лиза слушала милое воркование и не верила своим ушам. Если бы еще сегодня утром кто-нибудь сказал, что вечером она сможет очутиться в такой нелепой ситуации, она бы ни за что не поверила. Такого даже в фильмах не увидишь – застукать мужа с любовницей, где?! С обратной стороны дерева. Эта мысль, вопреки здравому смыслу, рассмешила ее. Причем, смех нарастал в ней с ужасающей геометрической прогрессией. Со всей силы зажав ладонями рот, она пыталась успокоиться, но это не помогло. Прислонившись к стволу плакучей ивы, она взорвалась волной оглушительного смеха.

Продолжая хохотать, Лиза не сразу заметила, как перед ней показался оторопевший муж, из-за плеча которого выглядывала страдающая бессонницей его любовница. Вадим опомнился первым. Схватив Лизу за плечи, он встряхнул ее, да так, что она зубами щелкнула. Приступ смеха как рукой сняло.

Не сказав ни слова, он взял ее под руку и повел подальше от своей пассии. До машины они дошли молча. Не собираясь прощаться с ребятами и ждать будущую мать своей дочери, он завел двигатель и сорвался с места. Отъехав от ресторана, он снова обрел дар речи.

– Зачем ты пришла? – спросил он мрачно.

Лизу поразила перемена в его тоне. А ведь когда-то он и с ней так же… тепло и ласково. Ничего не ответив, она только молча вздохнула.

– Зачем ты пришла? – через какое-то время вопрос повторился точно таким же тоном.

Лизе вдруг стало невыносимо тяжело находиться рядом с этим человеком, которого она когда-то так любила. Или все еще любила? Сейчас это было не важно. Она не могла находиться с ним рядом, не могла дышать с ним одним воздухом. Не могла, и все!

– Останови! – крикнула она и, не глядя на него, принялась открывать дверь.

Съехав на обочину, Вадим резко притормозил, тихо бросив при этом:

– Только истерики не хватало.

Открыв дверку машины, Лиза прикрыла глаза рукой и застыла. Понемногу самообладание возвращалось к ней.

– Как ты собираешься с нами жить? – упавшим тоном спросила она.

– Это надо решать прямо сейчас? – донесся его ровный спокойный голос. Словно, ничего не произошло.

– Нет, дома будем решать. Судя по всему, Сережу мы этим не удивим.

– Сережа ни о чем не знает. Я сказал, что подвозил сотрудницу.

Он не спеша повернулся и посмотрел на Лизу. С болью посмотрел, по-человечески.

– Значит, будем решать здесь, – не в силах больше смотреть на него, Лиза отвернулась.

– Как захочешь, так и будет, – тихо ответил он.

Лиза была не в силах проронить ни слова, она даже думать ни о чем не могла.

– Закрой дверь, – нарушил он тишину.

Лиза послушно закрыла дверь. Молчание затянулось. Тишина становилась все тягостнее.

– У тебя с ней серьезно? – решилась она задать мучивший ее вопрос.

Не хотелось унижаться, но и делать вид, что ничего не произошло, тоже не было смысла. Только сейчас она вспомнила, что толком не рассмотрела эту женщину.

– Похоже,… – опустив голову, вздохнул Вадим.

– Сереже этот стресс сейчас ни к чему. Этот год у него решающий. Я не уверена, что он сможет понять, – Лиза говорила тихо, неимоверным усилием воли выдавливая из себя каждое слово.

– Значит, оставим все как есть, – нехотя ответил он.

– А нам? Как же нам с тобой жить? – Лиза посмотрела на мужа, чувствуя, как на глаза навернулись слезы.

– Думаешь, мне так просто ответить на все вопросы?

– У тебя было время над ними подумать.

– Я и думал. Только придумать ничего не смог, – вымученно ответил он, опустив голову.

– Она ждет от тебя ребенка? – с замирающим сердцем спросила Лиза.

– С чего ты взяла? – с недоумением спросил он.

– С ее слов, – изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие, ответила Лиза.

– Нет, – лаконично ответил он, но легче от этого не стало.

– Ты собираешься и дальше с ней,… – Лиза лихорадочно подыскивала нужное слово, – встречаться?

– Ты хочешь, чтобы я солгал? – спросил он, посмотрев на жену измученным опустошенным взглядом.

Не в силах вымолвить ни слова, Лиза отрицательно покачала головой.

– Тогда не требуй от меня ответа. Немедленно, во всяком случае. Ладно, поехали. Сережа, наверное, заждался, – сказал Вадим, заводя двигатель, но трогаться с места не спешил. – Мне жаль, что у нас все так получилось, – добавил он с искренним раскаянием, – я понимаю, как виноват перед тобой.

Больше никто из них не проронил ни слова.

Не дождавшись родителей, уставший с дороги Сережа уснул на заправленной постели. Лиза осторожно укрыла его пледом.

Вадим молча пошел спать, а она, не решаясь лечь с ним, долго сидела у экрана телевизора, блуждая неизвестно где отрешенным взглядом.

4нет сердца? се твои вопросы? или слезы

е слово

смыслании. озил духом. к любила. ми щелкнула.

Тридцатилетняя Люся Короленко, в девичестве Скворцова – дамочка не робкого десятка, считала, что для достижения намеченной цели ей не хватало самой малости. Вместо того чтобы тащить по жизни вместе с мужем тяготы повседневной жизни, она должна была тащить самого мужа, как выражались ее подруги, интеллигента задрипанного.

Хоть таким его считали не всегда. Всего каких-нибудь пару лет назад он работал журналистом в одной из ведущих областных газет. И был там на хорошем счету.

Сам Юра прекрасно понимал цену своей писанины. Но, с другой стороны, он прекрасно понимал и то, что как ни крути, а по-другому здесь ничего не будет. Потому, что по-другому здесь не может быть никогда!

Как горько он ошибался… Почему горько? Наконец в стране заговорили! Не шептались, не поговаривали, как раньше, а на полную мощность на площадях и митингах, с трибун и просто во весь голос от чистого сердца.

И сотрудники Юры Короленко тоже все, как один, стали в первые ряды борцов за демократию. В отличие от собратьев по перу у него никак не получалось переформатироваться согласно запросам нового времени. Все его материалы на злобу дня пестрели избитыми фразами и затертыми лозунгами. Полагая, что отрешенность от мирской суеты поможет ему создать нечто стоящее, может, и гениальное, он опрометчиво решил «уйти со сцены».

Люся была не против, держа при себе мужа, скорее, для престижа. Она и замуж-то за него вышла по той же причине. Сама она недостатка в кавалерах не имела. Цепкая и смекалистая, она быстро сообразила, что деревенской девушке с неплохими задатками легче всего обратить на себя внимание интересных мужчин там, куда они, собственно, за этим и ходят. Жизнь ее рано уму-разуму научила. Лет четырнадцать ей было, когда вместе с деревенскими девчонками она стала зарабатывать. Соберут, когда грибов, когда ягод, и айда на «шоссейку», продавать. Иногда перепадала какая-никакая копейка. А не продадут, тоже не беда – самим пригодится. Чтобы продать удачнее, она стала хитрить – выходила на дорогу перед поворотом, откуда другим ее не видать было. От хитрости своей и пострадала. Оприходовал ее проезжий хмырь в придорожных кустах и, чтобы слезы почем зря не лила, в лифчик десяточку сунул. Поначалу она малость струхнула, но, пораскинув мозгами, решила лимон превратить в лимонад. От матери деньги прятала. Однажды похвасталась платьем новым, а мать возьми и отдай его Ленке, старшей сестре. Дескать, той не в чем на свиданку ходить, да еще ж и страшная в придачу. Поняла Люся, что в деревне своей, что с платьем этим, что без него, ловить ей нечего, и решила после восьмого класса «в область» податься, документы в педучилище подавать. Документы подала и за свои заработанные приоделась там же. Вернувшись домой, узелок с новой одеждой припрятала, а когда через месяц на экзамены ехала, в кустах в новое нарядилась, да там же старье свое оставила. Могла бы на автобусе поехать, но решила попытать удачу. К тому времени она уже поняла, чего от жизни мужикам надо, и быстро определяла, когда голосовать, а с кем лучше не связываться. И дождавшись-таки своего звездного часа, сыграла все как по нотам. Слезу пустила, пуговки верхние расстегнула (чтобы жалеть сподручнее было), и давай доверчиво так о своем жить-бытье рассказывать. Чисто сирота казанская. Чего ж не пожалеть девчоночку? А там оно как-то уже и само пошло. Только вот когда дошло до финиша, девчонка опять в слезы: «А-яй-яй! Дяденька, что ж вы наделали, как же мне теперь жить-быть дальше?» А сама на номерок машины поглядывает. Не обнаружив следов «взлома», дядька все же перепугался и предложил чисто по-отечески вину загладить. Год опекал ее взамен на ее «горячую благодарность», пока не подсунули ему по долгу службы опекать дружественную страну. А там она паспорт получила и работать пошла. Самое время было устраивать собственную жизнь. Теперь-то ей злачные места не возбранялись – девушка свободная, самостоятельная, ни в чем дурном не замечена. Пытаясь выделиться из толпы и подчеркнуть свое отдаленное сходство с легендарной Мэрилин Монро, она постоянно обесцвечивала и завивала волосы. Но вот незадача: будучи девушкой неглупой, Люся никак не могла понять, почему интересные мужчины, так приятно щекотавшие ее самолюбие, с легкостью клюя на ее броскую внешность, вскоре срывались с крючка. А молодые казались ей сплошь инфантильными. Понимая, что среди гуляющего контингента принца на белом коне ей не сыскать, Люся перепрофилировалась в «следопыты» и вскоре при не безвозмездной помощи подруги «случайно» сблизилась с вполне себе интеллигентным сверстником Юрой Короленко. Главным его козырем была однокомнатная квартира, которую оставила ему мать. Понимая, что надо ковать железо, пока горячо, Люся не стала дожидаться, пока на квартирку положат глаз вездесущие конкурентки и прикинулась беременной. Впрочем, новоиспеченный муж не особо-то и расстроился, узнав о несостоявшемся отцовстве. Поначалу оба не горели желанием заводить детей, а потом к такой жизни попривыкли. Работала Люся воспитателем в детском саду. Изо дня в день добросовестно выполняя программу-минимум, она тем не менее понимала, что для программы-максимум никакого ее терпения не хватит. Совершенно ж не перед кем выпендриться. К пресной жизни на работе добавилась такая же дома. Муж ее оказался, мягко говоря, никаким. Как его сраные статейки в газете. Вроде интеллигент… Ну и что? Вот сосед из квартиры напротив Вадим Главацкий тоже интеллигент. Инженером когда-то работал. А умудрился-таки соскочить вовремя. Бизнес свой замутил. Что ни говори – интеллигент интеллигенту рознь.

«Что ж, – решила Люся, вспомнив совет Карнеги, – придется снова делать лимонад самой, не то с таким лимоном сладкой жизни до смерти не видать». За неимением стартового капитала, начав с «шоколадно жевательного» бизнеса, Люся быстро перешла к « шмоточному». За полгода ее деятельности благосостояние семьи заметно улучшилось – и сами приоделись, и жилище свое облагородили на новый манер. Появилась возможность начать что-нибудь посолиднее, благо, выбор был огромным, и все это пользовалось спросом у изголодавшихся по красивой и яркой жизни людей, пока еще худо-бедно получавших зарплату. И осваивали челноки мировые просторы, прокладывая новые дороги на запад и на восток, дороги, по которым бесчисленными ручейками стекала в страну новая, неизведанная еще, такая манящая и многообещающая жизнь.

Все бы у Люси Короленко было хорошо, если бы не затянувшаяся проблема с мужем. Становиться торгашом муж наотрез отказался, гордо заявляя, что сумеет сам о себе позаботиться. Время шло, а заботиться и о нем, и о себе до сих пор приходилось Люсе. Пусть не интеллигент, ну хоть кто-нибудь, а то ведь пустое место! Окончательно убедившись, что муж ее лузер, удачно вписавшийся в отрезок безвозвратно ушедшего времени, Люся сама принялась его пристраивать. Знала она цену той поговорке, в которой по платью встречают, а по уму провожают. В жизни-то женщину больше по мужу встречали, по мужу и провожали. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, случайно встретившись со своим соседом Вадимом Главацким, Люся тотчас увидела в его лице решение своей проблемы.

Она и прежде не раз пыталась сблизиться с этим семейством. Женщине, как известно, это проще простого. Лишь бы язык был хорошо подвешен, здесь он ее первый друг и помощник. Это потом, когда сделает свое дело, он почему-то врагом становится. Причину зайти по-соседски найти нетрудно – что-то занять, о чем-то спросить. А там и товар свой по дешевке предложить. Верный путь к близкому знакомству. Но здесь Люсю постигла неудачка. Оказалось, что и сам товар, и его цены не очень-то волновали соседку. Мадам Главацкая, на ее взгляд, не обладала ни ослепительной внешностью, ни остротой ума. Единственным ее достоинством был ее муж. Вывернув неудачку наизнанку и потянув за потайные ниточки, Люся постепенно выудила нужную информацию.

В тот же вечер, явившись к соседям, она принялась рассуждать о трудностях нового времени, свалившихся на головы умных и интеллигентных людей, плавно подводя к тому, кто давно уже ей таковым не казался, а именно к своему мужу. В глазах мадам Главацкой зарделся огонек сочувствия, но господин Главацкий оказался непробиваемым. «Тот еще типчик…» – заметила про себя Люся. Вообще-то, если бы не его чрезмерная сдержанность, он был бы очень даже ничего. «Видно, весь его темперамент в мозги ушел», – думала она. Люся, женщина битая, сходу определив, что здесь, если и откусишь, так шиш выкусишь, не стала зря портить зубы. Поскольку вопрос трудоустройства собственного мужа был для Люси жизненно важным и, поняв, что намеками ничего не добьется, она взяла быка за рога. Как ни странно, это возымело эффект, и не потому, что бык оказался пугливым. Люся с удивлением обнаружила, что простота и искренность вызывали у соседа нормальную человеческую реакцию. Задав несколько ориентировочных вопросов, сосед пообещал по мере возможности помочь.

Прошел месяц, другой, но новостей от соседа не было. Люся к тому времени успела побывать в Турции и решила, что не зря наши люди терпят неудобства и стойко переносят все испытания. С такими темпами, определила она для себя, через годик можно и жилплощадь увеличить, да еще и обставить с шиком. Потому и не стала соседям лишний раз глаза мозолить.

Как-то осенним промозглым вечером, вернувшись домой, Люся заметила на столе початую бутылку коньяка. Стоически выслушав ее нападки в дармоедстве, муж ответил – дескать, угостились с соседом, обсуждая предстоящую работу. Опасаясь конфуза, неряшливая по натуре Люся стрельнула по комнате глазами и облегченно вздохнула.

Сейчас она напоминала Мэрилин Монро «базарного пошиба». Хоть лицо ее все еще сохраняло следы былой привлекательности, выглядела она огрубевшей. Не так растолстевшей, как грузной. Белокурые завитушки Люся обстригла, волосы ее заметно поредели.

– Так че насчет работы-то? – снимая промокшую обувь, спросила Люся.

– Ничего, – донесся из кухни голос ее мужа. – Борщ подогреть?

– Как – ничего? А че же он тогда приходил? – оставляя на полу мокрые следы, направилась она на кухню.

Муж как ни в чем не бывало молча возился у плиты.