И о чем-то плакала Японка

Я вышла проводить её. Пока шли по ограде, – петух пропел второй раз. Исчезла собака, и к моей гостье вернулся японский антураж. Вышли за ограду – она снова была безмолвной Японкой с зонтиком и в намокшем от дождя кимоно.

Под нестройный хор третьих петухов Японка растаяла.

23

Утром я вспомнила этот сон до малейших деталей. Поторопилась на кухню в надежде увидеть недопитый чай, кожуру от сосиски, но ничего не было. Посуда убрана, чайник – холодный. Открыла холодильник. Вот вчера купленные мои полкило сосисок. И как узнать, стало ли их на одну меньше. Мне не пришло в голову ничего более умного, чем сходить в магазин и перевешать.

Наскоро полив свои грядки, позвонила Мыдыгме, обсудила с ней по телефону тактику и стратегию её поведения на сегодняшнюю поездку к адвокату сына, переоделась в свой любимый сарафан, взяла кулек с сосисками и двинулась к магазину.

Сарафанчик шила моя подружка Галка, работавшая искусствоведом в картинной галерее нашего города. На розовом фоне мелкие ярко-красные розочки, в тон им лямки и оборки. Я взяла этот сарафан с собой, потому что он хранит тепло Галкиных рук. Я чувствую себя в нём уверенно.

В магазине работают продавщицы сутки через двое. Вчера работала Нафуса, сегодня должна быть смены Саули. Я не успела придумать повод для перевешивания сосисок, решив, что определюсь по ходу ситуации.

Открыв дверь, я увидела за прилавком вчерашнюю Нафусу. Что ж, такое бывает, местные часто подменяют друг дружку.

У прилавка стояла Михаила Боярская и о чем-то шепталась с продавщицей.

Между нами говоря, Михаила мне не понравилась с первого взгляда. Я уже упоминала, что здесь никто никому не нравился, почти все видели друг в друге конкурентов. Михаила – крепенькая невысокая женщина, позиционировала себя, как врач-сексопатолог для мужчин. Судя по её рекламке, предлагала для восстановления потенции комплекс лечений от психотехнических приёмов до травяных настоев. Клиентов у неё было немного, да и те, кто были, постоянными не становились. Как приехавшая одновременно со мной, она попыталась наладить какие-то дипломатические отношения, но я, будучи человеком самодостаточным, не очень-то в них и нуждалась.

– Вы ничего не берёте? – спросила я Боярскую и, сгорая от нетерпения, бросила кулек с сосисками на весы.

Узкие колгорские глазки продавщицы постепенно расширялись. Я смотрела на весы. Стрелка весов остановилась на четырёхсот сорока граммах! Йесс!!!

– Вы что, хотите сказать, что я вам продукт недовесила? – Нафуса обрела дар речи.

– Я хочу сказать, что теперь у меня есть веские доказательства пропажи из моего холодильника одной сосиски!

Продавщица переглянулась с Михаилой.

Это меня несколько отрезвило.

– Понимаете, у меня была клиентка с собакой, я вышла в сени на секунду, пришла, а на столе одна шкурка от сосиски. Нет, мне, конечно, не жалко, я и сама бы собачку угостила, но за моей спиной, без моего разрешения…

Колгорка успокоилась, зато пальчики Михаилы в возбуждении затарабанили по прилавку, а по губам пробежала легкая дрожь. Ей явно хотелось кому-нибудь немедленно поведать, как Донна Мажептила из-за одной сосиски припёрлась в магазин, и кто она такая после этого.

Неприятно, конечно. С другой стороны – смешно.

24

Придя из магазина, я забралась с ногами в горнице на постель и погрузилась в раздумья.

Итак, Японка. Её проблема – поиски целостной себя. Но ведь это не ново.

На первом курсе «юрфака» у нас для общего развития был факультатив зарубежной литературы. Преподавала пенсионерка, Надежда Ивановна, профессионал, каких теперь нет. Мне запомнился ибсеновский «Пер Гюнт». Парень ходил и искал себя, а нашёл только в памяти Сольвейг. Знаете, почему я вспомнила именно этот сюжет? Я уже упоминала, что замуж я вышла в тридцать пять лет. За одноклассника. Мы случайно с ним встретились при расследовании одного уголовного дела. Когда он увидел меня – был изумлен до чрезвычайности.

– Лушка, – сказало он мне в тот вечер.– Ты писала самые классные сочинения, в том числе, о тургеневских девушках. Ты сама была тургеневской девушкой. Я помню тебя с огромными серыми глазищами, с романтическими стихами на школьных вечерах, ну ни-как твой образ не сочетается с твоей теперешней речью, с твоей суровой работой…

Я вышла за него замуж в том числе и потому, что он столько лет хранил в душе мой образ.

Ксения Григорьевна наказывала мне, чтоб в проблеме каждого встреченного человека я искала свою. И вот – Японка.

Что же это получается, люди?

Что я потеряла СЕБЯ?

Что счастье моё – не только в работе, не только в семье, не только в хороших надёжных подругах, не только в относительно сохранившемся в моём возрасте здоровье, а в чём-то еще?

Так а что, я одна что ли такая, потерявшая себя? Да каждый первый! Да та же Михаила, что она – настоящая что ли? Небось в юности ранней без ума была от артиста Боярского, мечтала о любви к отважному безбашенному красавцу-мушкетёру… Да здесь все, носящие имена-клички, не цельные люди. Ну если только этот старец Викентий Иванович, да Марсель Назырович. И то его «Париж-Дакар» явно перекликается с его «Марселем» и страстью к автогонкам. Не удивлюсь, если этот доктор – отличный водитель. Ну так опять – где же цельность? Ведь врач и водитель – это две большие разницы.

Никто меня не беспокоил в кои-то веки, телефон молчал, с Мыдыгмой я договорилась в первой половине дня, поэтому часов до шести я сидела и размышляла о своей и чужих жизнях.

Так же, как Японка, я подумала, а где – Я? Не только жена, не только подруга, не только грамотный работник, в чём Я, как Человек? Если Я – это интеграция частичек, то ЧТО их тогда объединяет в целостный образ? И какая основная характеризующая черта этого моего целостного образа? Не из-за потери ли этой основной черты, которая, несомненно, должна указывать на основную магистраль моего дальнейшего жизненного пути, я здесь оказалась? Вопрос этот явно был глобальным и судьбоносным. Ай да Японка!!! Ай да Японамать!

От таких напряженных мыслей захотелось перекусить.

Пошла собирать на стол нехитрый ужин. Пока ела, интуиция вдруг подсказала мне, что, когда возникают глобальные судьбоносные вопросы, они всегда сопровождаются нестандартными и энергозатратными событиями.

Запила эту мысль душистым чаем. И вот тут-то раздался телефонный звонок. Интуиция меня не обманула. Энергозатратные события не замедлили себя ждать.

25

– Лукерья Михайловна, подойдите, пожалуйста, в администрацию, – узнала я голос Натальи Модестовны.

Судя по тому, что меня назвали моим паспортным именем, со мной опять что-то не так.

Надела свой красно-розовый сарафанчик и отправилась, благо вечера в Болдырево теплые, кофта не нужна. Голос Натальи Модестовны ничего хорошего не предвещал, по дороге я настраивалась на тяжелый разговор. В моей жизни, в том числе, в моей трудовой деятельности, было немало тяжелых разговоров, поэтому я особенно не переживала, тем более, что грубых косяков за собой не чувствовала.

26

Она сидела одна в своём кабинете, явно была чем-то расстроена. Мне показалось, что не я причина её плохого настроения, что моё дело – какое-то проходное, текущее, с которым ей надлежит меня познакомить – закрыть и забыть о нем, и заняться своими проблемами. Наверное, обострение болезни, – подумала я. Или кто-нибудь из обитателей чего накосячил.

– Садитесь, Лукерья Михайловна, – кивнула она на стул возле своего, стоящего буквой «Т» стола.

Я присела.

– Ко мне поступила информация, что клиентка без вашего ведома взяла с вашего стола пищевые продукты и употребила их без вашего на то согласия.

Я облегченно вздохнула.

– Да ладно, Наталья Модестовна, я уже и забыла об этом! Подумаешь, какая-то сосиска! Стоит ли из-за этого огород городить!

– Дался вам ваш огород, – досадливо скривилась Наталья Модестовна. – Сидите в своем огороде и не утрудились ознакомиться с правилами для клиентов! Ставлю вас в известность, что если клиент замечен хотя бы один раз в подобном проступке, он попадает в черный список для всех народных целителей Болдырево. У нас было немало прецедентов, после которых у целителей пропадали деньги и ценные вещи, поэтому и пришлось разрабатывать жесткие правила.

Я озадачилась.

– Назовите, пожалуйста, фамилию, имя, отчество клиента для внесения его в черный список.

– Это – женщина… она приехала ночью и не представилась, – неуверенным голосом сказала я.

Наталья Модестовна не удивилась.

– Да, анонимных клиентов в последнее время все больше и больше, на них-то рейтинг наших целителей и держится… Что ж, давайте посмотрим видеозапись, разошлём потом её по нашим труженикам.

Пальчики-сардельки Натальи Модестовны забегали по клавиатуре компьютера, а мне стало совсем мутно.

Я была в более чем дурацком положении. Сейчас она найдет видеозапись минувшей ночи в моей квартире и увидит, что никаких клиентов у меня не было. И как тогда быть с пропавшей сосиской? Что делать-то?!

Нашла. Просмотрела. Еще раз просмотрела. Подняла на меня глаза.

– Лукерья Михайловна, вот слева пачка листов белых, возьмите один… вот ручка, проверьте, пишет или нет… Короче, пишите объяснительную. На первый раз вам серьезное предупреждение, второго предупреждения не будет. При повторном нарушении этического кодекса народного целителя вы в двадцать четыре часа собираете вещи и покидаете наше поселение.

– По поводу чего я должна писать объяснительную? – на всякий случай уточнила я.

– На видеозаписи вы покидаете кухню, возвращаетесь с сосиской и сами угощаете ею собаку. Наутро публично при двух свидетелях обвиняете клиентку в воровстве. Такие вещи недопустимы. Объясните, почему вы так поступили.

Я не поверила своим ушам.

– Позвольте мне глянуть видеозапись!

Наталья Модестовна была слишком опытным руководителем, чтобы не заметить, как изменился мой голос, как я вообще среагировала на создавшуюся ситуацию.

– Да, пожалуйста. Перейдите сюда ко мне и смотрите.

Я встала, перешла к Наталье Модестовне, снова встала совсем рядом с ней и ощутила запах больного тела. Но мне было не до сантиментов. Какая нахрен запись?! Это был сон!

Но на экране компьютера сидели две тётки. Точнее, сидела одна, на стуле, с ласково-меланхолической улыбкой взирая, как другая на корточках с умильным выражением лица скармливает довольному дратхаару бледно-розовую сосиску. Картина маслом.

Я вернулась на своё место в полной растерянности. И задумалась.

Конечно, в моей уголовной практике были дела с мистическим налетом. Ну, например, дело Яны Черемисиной, молоденькой девочки из небольшого Ямальского городка. Девчонка из благополучной очень обеспеченной семьи, отличница. Спортсменка-лыжница. Никогда не состояла ни на каком учете – ни у психиатров, ни в инспекции по делам несовершеннолетних. Доброжелательная, целеустремленная, все характеристики положительные. Собиралась поступать в строительный ВУЗ, ходила на подготовительные курсы. Вышла замуж в семнадцать лет, а в восемнадцать познакомилась со мной в качестве обвиняемой в жестоком убийстве своей свекрови, на теле двадцать два ножевых ранения. Убийство не отрицала. Рассказала, что её свекровь – ведьма. Что может превращаться в ворону. Что, видя богатство её родителей, приворожила Яну к своему сыну. Что папа был категорически против её брака, тем более в 17 лет, тем более, с парнем из проблемной семьи. И ведьма публично пригрозила ему смертью, если он не изменит своего мнения. Папа Яны скончался от перитонита через двое суток после этого разговора. После положенных сорока дней траура молодых повезли в ЗАГС. А потом Яна пару раз застала свекровь в постели со своим мужем, а с её, значит, сыном. Ну вот и убила. Отомстила и за папу, и за себя.

Рассказ был настолько нелеп, что Яну отправили на судебную комплексную психолого-сексолого-психиатрическую экспертизу. Результат нулевой, экспертиза не нашла у Яны ни психического заболевания, ни склонности к фантазированию, ни сексуальных проблем.

Это я вам долго рассказываю, на самом деле всё это промелькнуло у меня в долю секунды. На допросах, видя явное мое недоверие, Яна однажды сказала:

– Вот когда сами окажетесь в моём положении, тогда вспомните меня, Лукерья Михайловна.

Ну вот я и вспомнила.

Наталья Модестовна внимательно наблюдала за моим лицом. И видимо пришла к какому-то выводу. Потому что попросила меня положить ручку и рассказать всё поподробнее.

– Вы не производите впечатления неадекватной идиотки.

– Боюсь, что вы мне не поверите… – осторожно начала я.

– Начинайте рассказывать, там видно будет. Я здесь много каких невероятных историй слышала…

Ну да. Ну да. И всё же…

– На вашем месте я бы тоже не поверила…

– Да не приведи Господь вам на моем месте оказаться! – занервничала Наталья Модестовна. – И не тяните время, у меня его мало!

Опять на болезнь намёки? Ладно, была не была.

И я начала рассказывать про Японку.

27

– Вот значит как, – задумчиво произнесла она, когда я закончила. – Значит, вот как. Теперь понятно, почему бабка Зарефа так резко рванула в город к дочери, и почему после неё в вашей избушке никто не мог жить больше двух-трёх суток.

– С этого места, пожалуйста, поподробнее, – попросила я, считая, что имею полное право на такую информацию.

– В другой раз. Сегодня у меня проблемы, я и так засиделась тут с вами, да и темно на дворе.

– Нет, позвольте! – возмутилась я. – Так нечестно! Вы, значит, знали, что моя изба для проживания непригодна, и молчали! Уж будьте так любезны объясниться!

Наталья Модестовна явно не собиралась объясняться, да и не успела бы, потому что за окном раздались звуки подъехавших автомобилей. Эти звуки подозрительно напомнили мне, когда на нескольких автомобилях к месту происшествия подъезжают три-четыре экипажа ОМОНа.

Скорость, резкое торможение и хлопание дверок.

Быстрые четкие шаги, вот распахивается дверь кабинета, и врываются два кренделя в строгих черных костюмах и темных очках. Что за дела?

Я в недоумении оглянулась на Наталью Модестовну. Она побледнела и пыталась резко выдернуть из-за стола своё полное болезненное тело, но застряла. Губы её дрожали, со лба катились мелкие бисеринки пота. Мне стало её жаль.

Я уже понимала, что бойцы приехали не по мою душу, и не боялась.

Вслед за парнями вошел невысокий худой человек лет сорока пяти, которого я сразу же узнала в силу медийности его личности.

Это был президент республики Колгория Сабир Имранович Жанзаков.

Наталье Модестовне удалось наконец выбраться из-за стола и поспешить навстречу высокопоставленному гостю.

– О, Великий Колгор…, – начала она, но Сабир Имранович оборвал её резкой репликой на колгорском языке, и она рухнула перед ним на колени.

Жанзаков не посмотрел на меня, не произнес ни звука, но один из его телохранителей двинулся в мою сторону явно не с добрыми намерениями.

– Я ухожу. Я ничего не видела и не слышала, – спокойно сказала я и направилась к выходу.

Я ошиблась. Сабиру Имрановичу явно нравились женские истерики, спокойствие не устраивало его ни в коей мере. Как в сельской частушке:

Меня милый разлюбил,

Я пошла, запела,

Он догнал и напинал,

Чтобы заревела.

Телохранитель вышвырнул меня за дверь, как ведро с мусором. Я упала с невысокого крыльца на небольшую кучку щебня, больно ударила коленку. От злости и унижения хотелось реветь. Одно утешало: фонарь у администрации по каким-то причинам не работал, сумерки уже сгустились, значит, моего унижения никто не видел.

Кое-как поднявшись, я заковыляла к своей избушке. Потихоньку боль проходила, и моя походка выравнивалась. На следующей улице фонари были в полной исправности. Я шла прогуливающимся шагом, зная, что меня может наблюдать любой народный целитель с помощью своей «приставки». Скользила взглядом по обочине в поисках листка подорожника, чтоб приложить к кровоточащей коленке. Найдя, остановилась, нагнулась, сорвала. Дома приложу.

Выпрямилась. И вдруг, впервые за всё время пребывания в Болдырево, ощутила на своем затылке то, что рецидивист Витя Бураков обозначил фразой «как на прицеле у снайпера». И этот снайпер был именно по МОЮ душу, потому что меня пронзило леденящим холодом Смерти.

28. Этюд о Смерти. Кто боится темы Смерти, может пропустить

Не в силах двигаться, дышать, разговаривать, соображать, я оцепенела от страха.

Нельзя сказать, что я не была готова к смерти. Последние два-три года я на кладбище бываю в среднем пару раз в квартал. Постоянные похороны. То одноклассников (автокатастрофа, онкозаболевание, пара несчастных случаев, одно убийство), то однокурсников (та же самая статистика), то своих и мужниных родственников.

Почему так рано? А кто его знает. Каждый раз, приходя на кладбище, я внутренне ужасаюсь тому, как быстро оно разрастается. Вроде бы недавно хоронили Стаса, а Олесь-кина могила уже будет через два ряда от Стасовой. Прошлась по этим двум рядам – даты жизни и смерти указывают, что человек прожил сосем немного – двадцать-тридцать-сорок лет. Почему людям не живется?