Душа альбатроса. Эпилог

«В самом Царском, местный гарнизон, состоявший из запасных солдат 1, 2, 3 и 4 гвардейских стрелковых полков, взбунтовался ещё 28 февраля и митинговал на плацу. Был создан городской Совет. И не возникало сомнения в готовности солдат к самосуду»1. Вместо пришедшего с красным бантом

____________________

1Цитата из двухтомной монографии «Белое дело в России 1917-1922» доктора исторических наук, профессора МПГУ, специалиста по Февральской и Октябрьской революциям 1917 года, Гражданской войне в России, истории Белого движения и Русского Зарубежья Василия Жановича Цветкова. (Примеч. автора).

на генеральском мундире Лавра Корнилова арестовать Александру Федоровну и царских детей могли назначить любого другого, и неизвестно, чем бы тогда закончилась трагедия. В лучшем случае – переводом в казематы Петропавловской крепости!

Приезжавший дважды, пятого и восьмого марта, в Царскосельскую резиденцию генерал по-военному объективно оценит уже накалившуюся до предела обстановку и по-человечески деликатно попытается свести к минимуму естественный страх Александры Фёдоровны. Корнилов лично установит строгий порядок смены караулов и возьмёт августейших пленников в большей степени не столько под арест, а, скорее, под свою личную защиту, при этом создаст для них весьма комфортные условия при содержании под стражей…

Отправив за двери верного текинца-телохранителя в казачьей черкеске и белой папахе, знавший в совершенстве девять языков и очень редкие восточные наречия, Лавр Георгиевич Корнилов, еле слышно отдал тому приказание по-туркменски: «Никого не допускать в покои императрицы, пока я буду с ней там говорить». И, только будучи уверенным, что даже на случай «чужих тайных ушей», его не услышат и не поймут, учтиво и вежливо генерал обратился к Александре Фёдоровне по-французски, давая понять супруге бывшего монарха, что берет императорскую семью под охрану.

Генерал Корнилов распорядился расположить по периметру парка легкую артиллерию, развернув орудия стволами наружу, усилил защиту дворца двумя броневиками. Он также вызвал для защиты августейших пленников хорошо вооруженный Сводно-гвардейский стрелковый полк личной охраны и казаков из Собственного конвоя Его Величества. Эти преданные Государю части не позволили разъяренной толпе, активно подстрекаемой многочисленными провокаторами, прорваться в Фёдоровский городок и Александровский дворец, где проживала царская семья…

На рассвете ещё затемно императорский экспресс покинул Псков. Николай II Александрович, прежде чем отправиться в Царское Село навстречу своей Судьбе, решил непременно увидеться с матушкой Государыней Марией Фёдоровной, чтобы рассказать ей о случившемся. Его душа отчаянно болела за младшего брата Михаила, которому, как он предполагал, грозила смертельная опасность. Поведение стаи изменников и предателей было весьма предсказуемым.

Собравшиеся на станции члены Временного комитета Государственной Думы и оставшиеся их проводить военные во главе с генералом Рузским, а также прочие высокопоставленные чины – бывшие члены свиты бывшего царя в ожидании поезда на Петроград стояли на перроне. Было морозно и солнечно. Все молчали. Чтобы как-то разрядить обстановку уныния и неловкости, Гучков произнес, обратившись нарочито громко к Милюкову:

– Ну-с, Павел Николаевич! Наши планы сбываются. Газеты уже с утра трубят о создании нового Временного Правительства из двенадцати человек с князем Львовым во главе Совета Министров. Он назначен также Министром внутренних дел. Скоро вы станете Министром иностранных дел, Керенскому мы вручим портфель Министра юстиции. Я предполагаю в собственном лице объединить посты Морского и Военного министра. Как говорится, «Война до победного конца!». Помните, о чем мы говорили с английским послом Бьюкененом? Не вы ли ещё недавно озвучили в Думе требования передать России после войны контроль над проливами Босфор и Дарданеллы… Полноте хмуриться! Вот приступим к новым обязанностям, вы как Министр иностранных дел направите к британцам запрос об освобождении Льва Троцкого и других социалистов, которые добирались на пароходе из Нью-Йорка в Россию через Новую Шотландию, а сейчас интернированы в лагере Амхерст. Все эти люди нужны революции.

Тут Гучков перевел взгляд на хмурого депутата Василия Шульгина, который в этот момент взглянул на небо, откуда, кружась, стали падать ледяные снежинки.

– А вы, любезный Василий Витальевич, что так приуныли?

– Не разделяю ни вашего оптимизма, ни ваших планов. Скажу больше: стыжусь, что был рядом с вами, господа в минуты несправедливой жестокости к Помазаннику Божиему. Похоже, что и Всевышний нынче гневается. Взгляните на солнце, вокруг него образовалось красное Гало. Дурной знак, это я точно знаю! Словно из прорвавшейся канализационной трубы, вас выплеснуло в недобрый час на волне революции. Революция вас самих и сметет в скором времени, будьте уверены. Да и меня … за грехи мои тяжкие. В своё оправдание могу сказать лишь то, что был рядом и вместе с вами, чтобы не допустить убийства Государя Николая Александровича. Каюсь, что не нашел в себе смелости воспрепятствовать насилию над монархом. Но рад, что он остался живым…

– Так что же вы хотите сейчас, господин Шульгин? – не унимался Гучков.

– Пулеметов! Пулемётов – только это средство применимо к толпе мятежников и ко всему буржуазному сброду, с гнусно-животно-тупыми или гнусно-дьявольски-злобными лицами. Вспоминаю с содроганием весь вчерашний день: Боже, как это было гадко…

А меж тем на красное Гало вокруг заледеневшего белого солнца, словно сыпавшего с небес колючие замерзшие слезы-снежинки, уже с тревогой заглядывались не только мирные жители бывшей Российской империи, которые отчаянно крестились в предвкушении более страшных событий, но и солдаты в окопах.

– Смотрите, красный круг вокруг небесного светила! Плохая примета. Быть беде. Пропала Рассеюшка! Видать, не на шутку разгневался на нас Отец Вседержитель.

– Это к явлению Антихриста, – всё чаще, крестясь, говорили люди. – Когда такое творится – уже и не до войны! Хлеба народу не хватает, голод и мор грядут на нашу землю. А уж это, братцы, – беда похуже немца будет…

***

В этот холодный, злополучный весенний месяц тысяча девятьсот семнадцатого года монархия в России была окончательно свергнута. Раскол среди военачальников, предательство ими императора станут спусковым крючком для продолжения революции, которую, заботясь о судьбе государства, долго пытался избежать несчастный Российский монарх.

В начале марта семнадцатого года в Петрограде власть перешла к Временному правительству, в которое вошли видные политики того времени. Председателем стал беспартийный князь Львов. Пост министра иностранных дел занял лидер партии Конституционных демократов (кадетов) Милюков. Военным и морским министром стал октябрист Гучков. В основном в состав Временного правительства были включены либеральные партии – кадеты и октябристы. 6 марта под давлением всё тех же известных лиц отрекся от Престола и Великий Князь Михаил Александрович. И власть окончательно перешла к Временному правительству, сформированному из представителей политических партий, ранее входивших в Государственную Думу Российской империи.

Вместе с образованием Временного правительства в Петрограде появились Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Советы и Временное правительство стали органами власти в революционной России. Страна вступила на новый путь своего развития. Пришедшие к руководству страной, якобы, прогрессивные революционные силы обещали разрешить все политические, социальные и экономические противоречия в российском обществе. Однако никто не давал гарантий, что эти громкие обещания будут сдержаны и проблемы устранены. Русский человек снова начал ожидать лучших времён.

Свержение монархии и установление новой власти сопровождалось одобрением и массовой поддержкой населения. Многие жители Петрограда на удивление искренне радовались переменам. Временному правительству было необходимо оправдать возложенные на него ожидания. Были предприняты первые шаги во внутренней политике, ставшие попыткой навсегда порвать с прежним строем. Временное правительство провозгласило свободу печати, собраний, политической деятельности, объявило об амнистии политических заключённых. С фабрикантами и заводчиками было подписано соглашение о введении восьмичасового рабочего дня. Вместо полиции общественным порядком стала заведовать милиция.

Несмотря на неразбериху, Временное правительство сделало важный шаг и в сторону защиты прав национальных окраин России. Были приняты декларации об автономии Финляндии и Украины. Однако уменьшение контроля над окраинами со стороны центра порождало стремление и у других автономных территорий к отделению от России. Страну начали активно покидать представители дворянства и интеллигенции. В разных отраслях, в том числе в армии и на флоте, наблюдалась нехватка профессионалов и кадровых офицеров.

Параллельно с работой Временного правительства в Таврическом дворце Петрограда активно действовал созданный двадцать седьмого февраля того же года Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, в состав которого входили эсеры и меньшевики. Председателем Петросовета был меньшевик Чхеидзе. Претендуя на высшую власть не только в северной столице, но и во всей России, Петроградский Совет постоянно оказывал давление на Временное правительство и пытался играть важную роль в управлении государством. Этот коллегиальный орган власти опирался на внушительную боевую силу – рабочую милицию и регулярные запасные полки Петроградского военного округа, которые, встав в оппозицию Всероссийскому самодержцу Николаю II Александровичу, не подчинились царскому Указу от 25 февраля о временной приостановке работы Государственной Думы. В начале вооруженного восстания утром 27 февраля революционеры, в состав которых входили рабочие, солдаты и матросы, ворвались в Таврический дворец.

Первого марта Петросовет издал Приказ № 1, предоставивший нижним военным чинам участвовать в политических процессах наравне с гражданским населением. Документ ограничивал власть офицеров в армии и на флоте. В войсках и на кораблях Балтийского флота создавались выборные солдатские и матросские комитеты, подчинённые напрямую Советам. Именно этот приказ запрещал солдатам и матросам исполнять распоряжения командиров, противоречащие позиции солдатских и матросских комитетов. Как позже стало ясно, этот самый приказ подорвал боеспособность армии и флота, снизил воинскую дисциплину в частях, что негативно сказалось на их боевой надёжности в условиях продолжавшейся Первой мировой войны. Ситуация на фронтах постепенно превращалась в хаос.

Солдаты отказывались подчиняться офицерам. Солдатские комитеты саботировали приказы командования. Германская армия начала наступать, повсеместно продавливая укрепления русских, побросавших выгодные позиции. В сложившейся ситуации Временному правительству пришлось согласовывать с Петроградским Советом свои действия. С первых дней Февральской буржуазной революции в России установилось двоевластие.

Поначалу большевиков в составе Временного Исполкома Петросовета не было. Да и на Балтийском флоте среди матросов большевиками числились единицы. В спешном порядке члены Русского бюро РСДРП, объединившись с Заграничной частью партии, образовали единый Центральный Комитет, печатным органом которого стала газета «Известия Петроградского Совета Рабочих Депутатов», опубликовавшая 27 февраля воззвание «К населению Петрограда и России», провозгласившее главной целью свержение самодержавия.

Уже к 1 марта в Исполком Петросовета было избрано пятнадцать представителей: от бывших думских депутатов, меньшевиков и внефракционных социал-демократов. Из них – десять солдат и матросов, в том числе от Русского бюро ЦК большевиков – Александр Шляпников и Петр Залуцкий, а также – один из двух эсеров Александр Керенский, исхитрившийся войти одновременно в руководящие составы обоих органов новой власти.

Оба органа власти под давлением Петросовета, выпустившего официальную информацию, о том, что его «крупной политической акцией было предотвращение попытки Временного правительства организовать отъезд за границу свергнутого царя Николая II и его семьи…», подписали совместное Постановление об аресте Романовых.

Население страны было широко проинформировано, что около 100 депутатов Петроградского Совета на Пленуме седьмого марта проголосовали за то, чтобы в ультимативной форме выдвинуть Временному правительству требование «принять самые решительные меры к сосредоточению членов всего Царского Дома Романовых в одном, определенном пункте под надежной охраной Народной революционной армии. Исполкому Совета необходимо послать предупреждение на железные дороги и другие пути сообщения о возможности побега Николая II за пределы России. О проявлении революционной бдительности следует оповестить все местные комитеты и воинские части». Такие непреклонные решения выдвинули и распространили представители «левого крыла».

С развитием событий в стране соотношение политических сил стремительно складывалось в пользу большевиков, подтянувших на свою сторону матросов Императорского флота и огромную армию крестьянства, разделявшего их популярные лозунги о скорейшем мире с Германией и другими народами и о передаче земли в пользование беднейших слоев сельского населения. Пожар революции разгорался по всей Европе, охватив крупнейшие государства – Францию и Германию. Левые силы, взяв руководство над «мировым пролетариатом», спешили расправиться с власть имущими представителями общества.

12 марта на заседании Временного правительства был единогласно принят долгожданный демократический закон «О запрете смертной казни», которую заменили «каторгою срочною или бессрочною». В связи с чем, в российской прессе вновь вспомнили и распространили малоизвестный, запрещенный в 1908 году царской цензурой, эмоциональный текст статьи графа Льва Толстого «Не могу молчать», в которой говорилось о недопустимости убийства человека человеком:

«Опомнитесь, одумайтесь, поймите, что вы делаете. Вспомните, кто вы. Ведь вы, прежде, чем быть палачами, генералами, прокурорами, судьями, премьерами, царями, прежде всего, вы люди…»

Этот пламенный призыв самого известного русского писателя, к сожалению, звучал не долго. Уже к лету с приходом к власти Керенского, претендовавшего на роль диктатора во Временном правительстве и государстве, закон о смертной казни, в особенности в армии, вернули обратно… (Зато, упразднив царские деньги, напечатали новые денежные знаки, именуемые в народе «керенками»).

***

…Погода в северной столице продолжала нагнетать уныние и чувство безнадежности в людях. Которые сутки шёл нудный и холодный мартовский ливень вперемешку с мокрым снегом. Петроград, поддавшись дождевому мраку, словно каменный призрак-исполин, был тих и задумчив … ни прохожих, ни экипажей. Лишь изредка со стороны Николаевского вокзала долетит гудок приближающегося паровоза и тут же растает как помеха всеобщей дремоте.

– Господин профессор, простите великодушно! Все разошлись давно. Не соблаговолите закончить на сегодня вашу работу с книгами? – обратился к Михаилу Павловичу Бобровскому строгий служащий Университетской библиотеки, маленький и сухонький старичок, походивший на сказочного гнома, неожиданно явившегося из ниоткуда.

– Ах, да! Простите, увлёкся! – растерянно ответил профессор. – Достав из бокового кармашка жилета дорогие часы Breguet Classique, закреплённые на золотой цепочке, известной как fob chain или fob (цепочка для брелоков – англ.), он посмотрел на время и снова вернул их на место. – Позвольте, сударь, как же так? Уже четверть десятого! Что же вы, Карп Спиридонович, меня раньше не спровадили? – попросту спросил он служителя библиотеки, огорчившись, что засиделся, увлекшись подготовкой к новой лекции для студентов.

– Да мне-то что? Я тут в своих хоромах ночую. Мне-то всё одно, лишь бы пожара не учинили. То вас, господин профессор, девки-поломойки уж давно дожидаются, мол, вы им работать мешаете, то есть задерживаете, значит. Вишь, требовательные стали, шельмы! Как по весне в десятом годе случился тот, как его, съезд-то в их защиту, так они рты-то и поразявили. Не жалают ни сколь ждать, спешат на заработки, видать, в трактиры. Ух! Я бы этих вертихвосток не токмо полы мыть в добром месте, а и на порог бы в Университет не пустил, – сетовал Карп Спиридонович, проработавший около двадцати лет истопником и ночным сторожем.

«Невольно образования наберешься на такой должности», – улыбаясь, подумал Бобровский, слушая речь умудренного жизненным опытом человека из простого народа. А тот всё не унимался…

– Вот до чего дожили, одно пустозвонство – всё съезды, да съезды1 … То против пьянства, то против продажных баб, уж када и угомонятся? Как пили, так и продолжают пить, как колобродили эти мокрохвостки, так и будут. – Ворчал старик, собирая книги со стола. – А таперь и того хлещще. Вот, вы Михал Палыч, прохфессор. Объясните мне, темному, у нас, что теперь две власти? Когда был один батюшка-царь, народу всё ясно было. Он сам отвечал за всех и за каждого, сам за порядком смотрел. А таперь всё в газетах

_______________________

1Первый Всероссийский съезд по борьбе с пьянством состоялся 28 декабря 1909 г. по 6 января 1910 г. Съезд проходил активно, велись жаркие споры, наблюдались бойкоты, протесты и скандалы. Главным вопросом был «пить или не пить?» Стоит ли запрещать спиртные напитки вообще или следует приучать народ к умеренному употреблению алкоголя. Первый же Всероссийский съезд по борьбе с торговлей женщинами и его причинами открылся через четыре месяца – 21 апреля 1910 года в Санкт-Петербурге. Делегаты съезда в своих докладах заявляли, что из-за кризиса в экономике и постоянного подавления оппозиционного движения, защищавшего трудящихся, капиталисты понизили оплату труда работниц, которые вынуждены были искать средства к выживанию, занимаясь проституцией. (Примеч. автора.)

галдят, кто, мол, главнее, Временное правительство или Советы, Керенский или этот … Ульянов-Ленин? Я никак в толк-то взять не могу: они, что же двоюродные братья? Оба, вроде, из Симбирска, одну гимназию окончили, одной прохфессией владеют, стало быть, оба юристы и оба адвокаты. А почему политику порознь ведут, никак договориться не могут?

– Что же, такое нынче время, Карп Спиридонович! – коротко сказал Михаил Павлович, надев пальто и шляпу. – Нет, не братья они. А родились –

точно, и один, и другой в Симбирске. Если мне память не изменяет, то Ленин

Керенского на одиннадцать лет старше, и тот и другой из дворянского сословия. И отцы их даже дружат семьями, так как оба работают по линии образования. И Ленин, и Керенский окончили, действительно, одну и то же Симбирскую гимназию. Ульянов-Ленин начинал учиться на юридическом в Казани, был исключен из-за политических причин. Окончил потом за четыре года экстерном наш, Санкт-Петербургский университет. И Керенский учился здесь, в Петрограде, в нашем Императорском университете. Много раз и тот, и другой бывали в этой библиотеке. Скорее всего, вы прежде здесь частенько видели и того, и другого…

– Чудно. А чего они поделить-то никак не могут? Не возьму в толк. О чем спорят-то.

– Тут всё просто, Карп Спиридонович. Ленин, кстати, ещё за границей. До недавнего времени ел шоколад и удил рыбу в Швейцарии, где долго скрывался, боясь ареста царских властей. Я прочитал его свежую статью в «Известиях», где он уведомляет о своем возвращении в апреле в Петроград и уже начал требовать передачи Временным правительством всей полноты власти Петросовету. Думаю, что основная их стычка с Керенским ещё впереди. И это предсказуемо. А вот, что будет дальше в нашей стране – покрыто мраком предательства и обмана. Недаром британский лорд Черчилль написал прелюбопытнейшую фразу, полную сарказма: «Россия – это загадка, спрятанная в тайну, укутанную в секрет». Забавно и вместе с тем точно, не правда ли?

– Стало быть, англичане по-прежнему не дают нам покоя! – согласился наблюдательный Карп Спиридонович. За годы работы служащим в Университетской библиотеке, каких только речей про этих «треклятых англичан» он ни слышал от студентов и преподавателей. Особенно в дни Февральской революции… – Шельмы! Всё ведь перевернут с ног на голову. И что этим жиреющим господам не жилось чинно и благородно при царе-то?!

– Мне как историку уже видно, что сейчас в нашем обществе рождается новая наука, у которой, пожалуй, пока даже нет названия, – продолжил разговор профессор Бобровский.

Михаила Павловича вдруг осенила смелая мысль, которую он неожиданно для себя высказал вслух, не боясь огласки со стороны своего невольного вечернего собеседника, который в этот момент глядел на него с искренней заинтересованностью и даже с восхищением: не так уж часто жаловали своим вниманием простого библиотечного служащего столь именитые университетские профессора.