Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)

скачать книгу бесплатно


– Как это он вас не ударил? – удивляются отнимающие у озверевшего глухонемого нож. – Они это разом…

– Не знаю, – сконфуженно говорит девушка комсомолка. – Я дорогой спокойно с ним говорила, – понял видно…

Вводят веселого, жизнерадостного мальчугана, с розовощеким, хоть и грязноватым лицом. Заячья шапка придает ему особо мягкий, пушистый вид.

– Пустите, – улыбаясь говорит он, – я сейчас вернусь сам. Вот только шамовку отнесу, что послали меня купить.

В руках у него кусок ситного и колбаса.

– Вот ей-богу вернусь. Ну что я – не понимаю, что в приемнике лучше, чем здесь валяться? А если не отнесу вот это, что купил, – вором меня будут в «шпане» считать. Пустите.

– Где ты его взяла? – спрашивает Калинина девушку.

Та, распахнув от волнения пальто, сообщает о только что выдержанной схватке.

– С женщиной он был, корзину какую-то нес… Я его спрашиваю: «Это кто тебе будет, мать?» Он спутался… Она сперва говорит: «Тетка», а потом: «Вещи он нанялся мне отнести». Ну, вижу, что врет, я его и прихватила, а она скрылась.

– «Разыгрывала» она, – весело улыбаясь, признается этот беспризорник, чистенько и аккуратнее других одетый. – Никакая она мне не тетка.

На расспросы, что за вещи нес, отшучивается, артистически строя невиннейшее личико, и занимает разговор.

– Куда меня хотите послать? В ночлежку не пойду – там шпана дерется. В приемник – пойду.

– А ты был у нас в приемнике? – спрашивает Калинина.

– Ни разу, – не сморгнув, с невинным лицом отвечает беспризорник. – А что там, хорошо?

– Лучше, чем здесь-то.

– Работать буду?

– Да, научат работать.

– И учиться буду?!

– Да, там и школа для тебя будет.

– Вот хорошо-то! – восторженно восклицает беспризорник. – И работать, и учиться! Ведите в приемник!

– А ты никогда так и не был в приемнике? – внимательно вглядывается в него Калинина.

– А где он? На какой улице? – парирует мальчуган.

– Ну, «клеишь» [врешь], – кончает игру в прятки Калинина, снимая с него шапку.

– И шапка из приемника, и стрижка вот наша.

Невинная розовая мордашка становится сразу хитро-лукавой. Чтобы скрыть некоторое смущение, он запускает зубы в хлеб, погружая лицо в мякиш.

– Это – самый тяжелый вид беспризорника, – объясняет Калинина столпившимся вокруг нее удивленным работницам и комсомолкам. – Его чистый, аккуратный вид – результат его власти над целой группой беспрекословно преданных ему беспризорников, которых он жестоко эксплуатирует. Сам – не ворует: ему приносят украденное. Сам – не просит: ему дают долю из собранного. Где бы он ни был: в приемнике, в труддоме, в тюрьме – ему всегда готов его паек.

– Ну-с, – треплет его по щеке Калинина, – опять снова к нам? Как зовут тебя?

– Иван, а может Алексей.

– А фамилия?

– Да у меня… сорок фамилий. Хочешь все назову, – выбирай.

– Сколько ж тебе лет?

– Тышу! И с хвостиком.

– Где родился?

– В Питере. В Зимнем дворце.

– Родители кто?

– Николай Романов был. А может, кто-нибудь ему помогал, – не помню хорошо[64 - В ироничном ответе беспризорного намек на царя Николая II.].

– Много с таким работы будет, – подавляя вздох, говорит девушка, глядящая на виртуоза широко открытым жадным взором жалости и сострадания.

В приемнике, куда их вводят группами, все мобилизовано, приготовлено, и служащие, точно на часах, стоят около своих дверей. Вот стук, и в распахнутые двери вваливается целая группа беспризорников, приведенная двумя девушками.

– Ну и беда с ними! – падает на стул одна из работниц. – Не идут, разбегаются. Шесть человек так и убегло…

И, приложив руки к пылающим щекам, девушка, точно теряя силы, говорит:

– А как оскорбляли… Какие ужасные вещи они говорили всю дорогу! Какие гадости они знают!..[65 - Сергеев А. Облава // Правда. 25 марта 1926. № 68. С. 1.]

Ночное патрулирование было успешным, если оно ограничивалось районами – например, вокзалами, – где находили ночлег в основном новички. Но более опытные беспризорники знали укромные места. Они прятались под землей, в канализационных тоннелях, и жили там как в катакомбах. Алексей Кожевников в рассказе «У тепла» описал излюбленные укрытия московских беспризорников – вокзальные подземелья.

У вокзала, как и у корабля, есть свой трюм – подпольный этаж. Он весь в земле, глубиной сажени в две и больше. У него ни окон, ни электричества, в нем полная, поистине кромешная тьма. Вокзальный трюм пуст, посредине его идет широкий коридор, направо и налево от него камеры. В этих камерах поставлены батареи парового отопления.

Люди редко спускаются в вокзальный трюм. Иногда лишь пройдет механик проверить трубы, и быть бы трюму пустым, глухим, темным, как могильный склеп, но забота о тепле сгоняет сюда беспризорников, и здесь, в земле, под тяжестью вокзальных громад, у батарей парового отопления бурлит жизнь, идет борьба за тепло этих батарей.

В каждой камере ночует определенная группа друзей и товарищей; они все вместе и ведут борьбу за нее. Случается, другая группа спустится в трюм раньше и займет чужую камеру. Приходят хозяева, и начинается свалка… Борьба идет в полной темноте у горячих, обжигающих труб… Гудит тогда, ухает вокзальный трюм своими большими пустотами, глотками каменных коридоров. Камеру занимают победители, побежденные идут в более холодную или тесную, часто ночуют на улице, в вокзальных уборных.

Новичку извне нелегко добиться теплого места: один он не победит целой шайки, и только с согласия ее он может рассчитывать на кусочек горячей трубы.

Кроме борьбы между собой, беспризорники еще ведут постоянную борьбу за тепло с вокзальной администрацией. Раза три-четыре в неделю вокзал делает облавы на свой трюм.

К часу ночи наверху собирается группа, молодцов с десять. Солдаты проверяют затворы у винтовок, агенты приготовят револьверы, пожарник – большой пылающий факел, захватят с собой Мироныча, бывшего табельщика при постройке вокзала (он знает все пути в трюме, все ловушки), и начнут спускаться по узкой каменной лестнице вниз. Мироныч командует:

– Направо! Налево!..

[…] Открывают первую дверь, суют впереди себя факел и винтовочное дуло… Бояться, что будет нападение, но беспризорные не пытаются нападать, они слишком слабы против вооруженных людей. Они намерзлись за день и теперь спят в обнимку с трубами. По жарким телам расползлись вши и грызут. Ребята во сне скребут свою кожу ногтями.

– А ну, вставай, вставай! – гикает бравый солдат.

Беспризорники вскакивают с дикими глазами, но, видя, что ничего особенно страшного нет, хотят всего только освободить трюм, начинают свертывать пожитки…

– Винт, винти, пошевеливайся! – прогоняет солдат и трясет еще непроснувшихся.

Выходят не спеша, надевают опорки, ищут барахло, пытаются укрыться в дальних углах.

– Принимай их, я буду высаживать! – кричит солдат, хватает за руки, за шею и вытаскивает босых, разопревших в холодный коридор, на камни и лужу воды.

– Один!..

– Другой!..

– Пятый!.. – считает солдат.

– Все!.. пошли дальше.

Идут в другую камеру, первых ведут с собой. Они начинают дрожать, им холодно, просят отпустить, обещают больше никогда не пользоваться теплом, но облава только покрикивает:

– Знаем, знаем. Мы вон всех в Муур представим…

– За что, за какое дело, укажи дело?!

– Муур найдет.

– Навяжет. Не навяжет, мы чисты.

Высаживают из второй и третьей камер. Толпа увеличивается, шумит, многие начинают неистово ругаться. Гудит трюм и ухает.

Все следующие камеры уже разбужены… Одни там убегают от облавы в боковые проходы. Плещется под их ногами вода. Кругом шорох, будто тысячи крыс движутся в темноте. Другие лежат, ждут облавы. Они согласны и в Муур и куда угодно, лишь бы еще немножко полежать у тепла, захватить его с собой.

Скоро освободят все камеры, беспризорников набралось почти около сотни; трудно держать их охране, и она злится, грозит оружием.

– Пусти, пускай, какое право имеешь арестовывать!

– Тише! – катится по трюму гик охраны.

– Идем, идем! – волнуются беспризорники.

Несколько человек вырываются и бегут.

– Стой, стой!

Но они бегут.

Готов ухнуть предупреждающий выстрел, но Мироныч говорит:

– Не убежат, в конце их захватим…

[…] В трюме остался агент, Мироныч и факельщик. Они идут в последнее место.

В стороне от главного коридора, – нужно идти по целой сети узких и путаных проходов, – установлена одна батарея. Проход в нее настолько узок, что разойтись двоим повстречавшимся трудно. За этой батареей могут поместиться два человека. Облава знает это, но редко заходит.

– Двое, пусть лежат…

У этой батареи давно уже спит беспризорник Ванька Губан. Он отбил ее у всех, кто пытался занять, и теперь никого не пускает. За эту батарею было больше всего борьбы и драк; каждый не раз думал о ней, когда его выгоняли от тепла на снег в час ночи под частые звездочки. Но трудно осилить Губана. Парень невысок, и годов ему четырнадцать-пятнадцать, не больше, а биться с ним – надо много смелости. Широк Губан непомерно и толст. У него длинные, костлявые руки, кулаки – как шары на штанге, и работает он ими не хуже паровозных шатунов. У Губана короткая шея, крепко вбитая между крутых плеч. Голова лобастая и широкие челюсти, усаженные здоровыми, чуть желтоватыми зубами. […] Никого не боится Губан в тюрьме, с опаской поглядывает на одного Гришку Жихаря[66 - Кожевников А. В. У тепла // Шпана… На сайте ЛитМир: https://www.litmir.me/br/?b=553229&p=1].

Гришка – беспризорный, приехавший издалека, с Дальнего Востока, он знает «какую-то нерусскую борьбу», возможно боевое искусство, и легко одерживает верх над другими ребятами. Гришка и Губан устраивают поединок за самую лучшую в подземелье батарею. Когда после жестокой схватки они входят в дальнюю камеру, то видят там женщину, которая кормит грудью младенца, лежащего у нее на коленях: «Подняла женщина глаза на избитых Губана и Жихаря. Оба они молча повернулись и пошли обратно в широкий коридор, потом на пути и проспали ночь в пустом холодном вагоне. Прижимались ночью и грели один другого: незачем было бороться и враждовать, тепло было занято по праву».

Обнимающиеся беспризорники часто встречаются в рассказах тех лет, на фотографиях, запечатлевших их спящими на обочине дороги или в мусорном баке. На одной из фотографий беспризорный, просящий милостыню, так крепко обнимает своего товарища, что они кажутся одной фигурой. Возвращаясь к Губану: тщательно скрываемая доброта и человечность его натуры напоминает других персонажей литературы 1920-х годов, посвященной беспризорникам, и даже внешне он похож на главного героя фильма Николая Экка «Путевка в жизнь», вожака беспризорников Мустафу по кличке Ферт, которого сыграл актер Йыван Кырля (Кирилл Иванович Иванов)[67 - Йыван Кырла (Кирилл Иванович Иванов) – советский актер театра и кино, марийский поэт, родился в 1909 г. в бедной крестьянской семье, рано осиротел (отца убили кулаки за активное участие в работе комбеда), был пастухом, батрачил, просил милостыню. По комсомольской путевке направлен на рабфак при Казанском университете, где проявились его незаурядные артистические способности. Осенью 1929 г. получил направление на актерское отделение Государственного техникума кинематографии. Снимался во многих фильмах. 18 апреля 1937 г. в гостинице города Йошкар-Ола Кырла повздорил и подрался со студентом Николаем Гороховым: скандал разгорелся из-за того, что Кырла разговаривал с девушкой, актрисой П. Л. Мусаевой, на марийском языке. Бытовой скандал обернулся трагедией. По официальным данным, Кырла был приговорен к десяти годам исправительно-трудовых лагерей и умер в лагере на Урале в июле 1943 г. См.: Сануков К. Н. Йыван Кырла: «Путевка в жизнь» и «Путевка»… в смерть // Наши земляки: пути и судьбы. Йошкар-Ола: Мари Книга, 2011. С. 259–265; Йыван Кырла (Иванов Кирилл Иванович) // Писатели Марий Эл: биобиблиографический справочник / Сост. Г. Сабанцев, Ю. Соловьев и др. Йошкар-Ола: Марийское книжное издательство, 2020. С. 149–152.].

Детские дома и приемники-распределители

Советское правительство делало все возможное, чтобы помочь населению регионов, пострадавших от голода, особенно детям, но этих мер по ряду причин оказалось недостаточно: транспортные трудности и, следовательно, доставка товаров первой необходимости, плохая организация и профессиональная некомпетентность руководящих органов в провинции; расточительство, коррупция и произвол в распределении ресурсов. Более эффективными, поскольку они выполняли адресную помощь, были гуманитарные миссии иностранных организаций (Американская администрация помощи (АРА), Итальянский Красный Крест, Папская миссия, благотворительная организация «Save the Children» и т. д.), которые в начале 1920-х годов начали помогать населению, страдающему от голода, уделяя особое внимание детям[68 - Petracchi G. La missione pontificia di soccorso alla Russia 1921–1923 // Santa Sede e Russia da Leone XIII a Pio XI. Roma: Libreria Editrice Vaticana, 2002. P. 122–180. Автор приводит список организаций, предоставлявших помощь Советской России, с указанием количества детей и взрослых, которым помощь была оказана. О папской миссии см. также работу католического епископа Мишеля д’Эрбиньи: D’Herbigny M.-J. L’aiuto pontificio ai bambini affamati della Russia. Roma: Pontificio Istituto Orientale, 1925. Об американских миссиях см.: Golder F. A. and Hutchinson L. On the trail of the Russian famine. Stanford: Stanford University Press, 1927; Hiebert P. C. and Miller O. O. Feeding the hungry. Russia famine 1919–1929. Scottdale, Pa.: Mennonite Central Committee, 1929; Patenaude B. M. The big show in Bololand. The American Relief Expedition to Soviet Russia in the famine of 1921. Stanford: Stanford University Press, 2002. (Болос – прозвище, данное большевикам в дипломатических кругах Европы, поэтому Россия называется Бололенд, земля Болосов); Black lebeda. The Russian famine diary of ARA Kazan District Supervisor J. Rives Childs, 1921–1923 / Ed. by J. H. Cockfield. Macon: Mercer University Press, 2006. О работе британской организации Save The Children см.: Breen R. Saving Enemy Children. Save the Children’s Russian Relief Organisation, 1921–1923 // Disasters. 1994. 18. P. 221–237. Работу организации координировал Лоуренс Вебстер, одним из первых шагов стала раздача еды детям в Саратове 25 октября 1921 г.; редкие кадры кинохроники под названием «Famine. The Russian famine of 1921» можно увидеть здесь: https://www.youtube.com/watch?v=hIJirOk7O6wОб итальянской миссии Дзанотти-Бьянко см. примеч. 11 к этой главе. О миссии итальянского Красного Креста (май – сентябрь 1922) см.: Carbone E. Stalingrado prima di Stalingrado. L’intervento della Croce Rossa Italiana a Caricyn (primavera – estate 1922) // Zapruder. 2017. № 44. P. 96–100.].

Для помощи беспризорным, прибывавшим в города, как правило, по железной дороге, создавались специальные учреждения. В приемнике-распределителе детей мыли, стригли, кормили. Затем их отправляли либо в детские дома, либо в семьи, которые их усыновляли (нередко для получения положенных по закону льгот), либо – с 1923 года – в колонии или трудовые коммуны.

Фрэнк Альфред Голдер и Линкольн Хатчинсон, сотрудники Американской администрации помощи (АРА), организации по оказанию помощи Советской России в ликвидации голода, прямым текстом рассказывают о том, что они увидели в различных приемниках для беспризорных, которые им удалось посетить.

Симбирск, 10 сентября 1921 года… Первым местом, которое мы посетили, был «детский приемник», где подобранных на улице детей с улиц моют и присматривают за ними перед тем, как перевести в другие подобные центры или в другие регионы России. Отсюда уже отправлена группа детей в Новгород, еще одна скоро отправится в Витебск. В этом доме сейчас шестьсот детей, и многие еще хотели бы попасть сюда. Втроем или вчетвером, если не больше, дети спят на одной раскладушке под одним одеялом. Мы стали свидетелями пронзительной истории двух татарчат, которые не понимали ни слова по-русски, и когда воспитательница, не говорящая по-татарски, попыталась разделить их, чтобы накормить, они вцепились друг в друга и отчаянно плакали, как будто она хотела их обидеть. Здесь, как и в других частях губернии, пострадавшей от голода, распространена практика, когда матери отводят своих детей на рыночную площадь или к дверям приютов и оставляют их там. Из этого «приемника» мы идем в приюты. В общей сложности в городе Симбирске в приемниках и детских приютах 21 000 детей получают по маленькому кусочку черного хлеба из грубой муки и немного водянистого супа.

Самара, 15 сентября 1921 года… Утро началось с осмотра государственных учреждений. Первым местом, которое мы посетили, был «приемник-распределитель». Здание было построено до войны как приют для пятидесяти детей; сегодня он принимает более шестисот. Дети во дворе, на полу, на деревянных скамьях, один на другом, больные и здоровые вместе, в грязных, отвратительных лохмотьях. На такое огромное количество детей только десять маленьких мисок для супа и пятьдесят деревянных ложек. Их питание – водянистая овсянка и полфунта черного хлеба в день.

Самара, 25 сентября 1921 года… Сегодня мы осмотрели все «приемники»; условия там просто ужасающие. Дома, которые изначально были рассчитаны на тридцать – сорок детей, теперь вмещают в пятнадцать раз больше. В одном доме мы увидели детей, сидящих на полу, тесно прижавшись друг к другу, и узнали, что они спят прямо там, где сидят, без кроватей и одеял. В других местах пол был усеян кучами грязных, вонючих тряпок, скрывавших трупы маленьких детей с такими старыми и морщинистыми лицами, что они были похожи на мумии. Одним приютом, где жили девочки в возрасте от двенадцати до семнадцати лет, руководил юноша двадцати двух лет[69 - Golder F. A. and Hutchinson L. On the trail… P. 44, 57, 70–71. Также свидетельства о состоянии детских домов см. у Георгия Попова: Popoff G. Sous les еtoile des Soviets. Paris: Plon, 1925. P. 174–175; Istrati P. Vers l’autre flame. La Russie nue. Vol. 3. Paris: Lеs Editions Rieder, 1929. P. 118–124.].

Отчет Аси Калининой

О том, каковы были условия жизни в детских домах и приютах, можно судить по тому, что написала со всей честностью Ася Калинина в своем секретном отчете. В 1920–1921 годах она участвовала в организации мероприятия под названием «Неделя ребенка» на юге России, целью которого было распространить распоряжения центральных органов, касающиеся образования и воспитания детей, а также собрать запасы зерна для детей Москвы и Ленинграда. В мероприятии приняли участие 25 человек, среди которых были воспитатели, персонал детских домов, агитаторы и технический персо-нал. Они отправились на юг на поезде, в составе которого был специальный агитвагон, оборудованный для пропагандистских целей (агитаций), где можно было в том числе смотреть фильмы (в данном случае это был фильм под названием «Дети – цветы жизни»). Искренне преданная «борьбе с беспризорностью» (это выражение часто встречалось в заголовках книг и газетных статей, названиях конгрессов и так далее, пока в середине 1930-х годов на смену слову «борьба» пришло слово «ликвидация»), Калинина неизбежно представила в своем докладе картину горя, насилия и запустения.

Война, голод и эпидемии с каждым часом все больше и больше уносят в могилу отцов и матерей. Количество сирот и беспризорных детей растет с ужасающей быстротой. Дети, как это наблюдается во всех, не только голодных, но производящих: Костромской, Пензенской, Ярославской, Псковской, Тамбовской и многих других губерниях, десятками ходят голодные, холодные по миру, за подаянием, научаются разврату, обворовывают и наводят панику и ужас на села и деревни. С тем же фактом детской бездомности и заброшенности встречаемся и во всех недавно освобожденных от фронта местностях – по Дону и Кубани. Детская беспризорность за последнее время достигла ужасающих размеров. Дети неорганизованные, беспорядочной массой идут куда-то на юг, где они знают, что там и тепло и сытно. По дороге они соединяются, образуя настоящие эшелоны, раскидывают на больших узловых станциях целые лагери. Так, на станции Тихорецкой осенью с/г. [сего года] был такой лагерь в 300 человек детей, в Пятигорск прибыло сразу 500 человек детей. Этот детский поток с каждым днем все увеличивается и принимает страшный, грозный характер. В поисках за выходом из создавшегося положения начальником эвакуационного пункта Кавказского фронта был отдан совершенно неприемлемый приказ поставить заградительные отряды и не пропускать ни одного такого ребенка в пределы Кавказа. Такие же заградительные отряды поставлены и на Дону и в других губерниях, и ребенок попадет здесь как в мышеловку: куда бы ни бросился, он всюду встречает орудие.

Ребенок становится диким, звереет, начинает изыскивать возможности пробить эту брешь каким бы то ни было путем, хотя бы тоже оружием. Местные продорганы отказываются кормить этих детей, а милиция и железнодорожные власти, подбирая эту голодную, оборванную, озверевшую массу, нередко в количестве 100–130 человек, как это случается в Ростове, Кубани (материалы «Недели ребенка») и других городах, препровождают их в отдел народного образования. Наробраз не в силах справиться с этой детской лавиной, и дети целыми сутками простаивают у ворот отдела, поют, желая разжалобить, «Интернационал» и здесь же спят на тротуарах, на лестницах.

Есть еще одна группа детей, 20 тысыч человек, перед которыми государство в долгу и которые начинают властно требовать внимания и заботы о себе, – это питомцы б[ывших] воспитательных домов Петербурга и Москвы, рассеянные по Петроградской, Новгородской, Псковской, Тульской и Калужской губерниям. Крестьяне, и так обремененные своими семьями, отказываются кормить этих детей, собирают их иногда, как в Тульской, Калужской губерниях или, например, в Малоярославском уезде, десятками и приводят их в отдел народного образования.

Исполком приказывает, грозя арестом, немедленно принять этих детей. Отдел бессилен это сделать, и самое большее, что он мог сделать, открыл детский дом на 500 человек детей, а остальные дети остаются у крестьян (материал СЗД), а те, озлобленные, начали травить, как мышей, этих несчастных детей. Смертность среди этих детей за последний месяц приняла совершенно исключительные, катастрофические размеры. Не лучше и положение тех детей, которые попадают в детские дома, так как они представляют собой кошмарное зрелище. Это какие-то этапные пункты, перегруженные сверх всякой нормы. Детские дома, открытые на 40–50 человек детей, принуждены вмещать 150 и 200 человек (материал «Недели ребенка»). Детей кладут по шести-восьми человек на одну кровать, и то это в лучшем случае; обычно же (это наблюдается в Саратовской, Тамбовской губерниях, в Кирсановском уезде, на Дону и Кубани) дети ложатся или на голый пол, или на охапки соломы, на стружки, которые меняются крайне редко и все кишат паразитами, заживо съедающими детей (материал ОДО НКП). Ни о каком оборудовании здесь не может быть и речи. Целые дни дети проводят, сидя в лохмотьях, прямо на голом полу. Посуды нет, дети едят из каких-то грязных баночек от консервов или из-под мази, часто подобранных ими с улицы; ложек нет, и дети едят суп без ложек, прямо руками, делая из них лодочки. Острый недостаток кухонной посуды заставляет персонал, как это наблюдается в Курской, Ростовской, Пензенской и других губерниях, готовить на обед зачастую только один суп, в две-три смены, и, таким образом, приготовление одного лишь обеда отнимает целые сутки, в течение которых дети, как голодные зверьки, часами простаивают у дверей кухни, ожидая своей очереди, толкаются, кричат, дерутся, рвут свою долю из рук, едят, обжигаясь и давясь. Ужина дети не имеют, и это в то время, когда столовая для служащих советских учреждений вполне удовлетворительно оборудована и кончает свою работу в два часа.

Неужели посуда для общественных столовых более необходима, чем для детских учреждений?

Всюду в Орловской, Вятской, Псковской губерниях, в Барнауле, в Нижегородской, Челябинской (материал OДO) дети разуты, раздеты, и это неудивительно, так как цифровые данные из OДO Наркомпроса с достаточной яркостью показывают, что иного и ждать нельзя. Так, ткани на каждого ребенка в 1920 году выдано по шести вершков вместо шестнадцати аршин, одна катушка ниток на каждые двадцать девять человек вместо одной катушки на ребенка, ползолотника ваты вместо одного фунта, одна пара холодной обуви на тридцать девять человек и одна пара валенок на триста двадцать человек, одно одеяло на три тысячи сто двадцать четыре человека вместо испрашиваемого одного одеяла на сорок три человека, одна пара чулок на двести шестьдесят четыре человека вместо шести пар, как требовалось, на десять человек. Никогда нет даже и одной перемены белья. Так, в Орловской губернии (материал отдела охраны детства) на каждые пять тысяч человек детей была выдана одна пара обуви и 0,031 аршина мануфактуры. В Оренбургском уезде (материал отдела охраны детства) дети едва прикрываются какими-то лохмотьями, ходят полуголыми и стыдятся показаться новому человеку. Летом было легче: детей просто раздевали донага, белье стиралось и здесь же сушилось на солнце. Но зимою, когда температура в комнатах везде не выше 3 градусов, сделать это немыслимо, и белье не сменяется по три-четыре месяца. Оно имеет вид грязной серой тряпки, до того ветхой, что расползается при одном поползновении вымыть его. Обуви нет абсолютно. Кое-где в детских домах приладили деревянные колодки, обмотав каким-то отрепьем ноги ребенка, но это счастливое исключение. В других губерниях, как в Барнаульской, Курской, Саратовской (материал отдела охраны детства НКП), буквально нечем обмотать, нет никаких лохмотьев, и дети бегают босые, отмораживая и ознобляя руки и ноги. От ознобления тело ребенка покрывается язвами. К этому надо прибавить еще, что всюду дети страдают чесоткой, и тело ребенка – сплошная язва, сплошные струпья, сплошь усеянные вшами. Ребенок гниет и разлагается заживо. Ночью, когда зуд становится нестерпимым, когда боль достигает пределов, ребенок кричит и стонет от ужаса и боли. В Пензе, например, в коллекторе мальчик шести лет сошел с ума оттого, что его заела вошь. Сначала он ловил и ку-сал ее, ел; потом в его больном воображении вошь достигла таких чудовищных размеров, что он не мог с ней бороться и целые дни кричал и бился в судорогах. Холод в детских домах кошмарный; детские комнаты нигде в Симбирской, Саратовской, Пензенской, Донской, Владимирской, на Кубани и других губерниях (материал отдела охраны детства и «Недели ребенка») не отапливаются. По углам целые сугробы снега; освещения нет никакого, нет керосина, нет электрических лампочек, и детей даже 15–16-летних уже в пять часов укладывают спать. И все это ночью под своими грязными вшивыми лохмотьями кричит и стонет, а уже рано утром пробуждается и занимается считанием вшей на своей рубахе и конкурирует в их количестве со своими товарищами. Воздух в детских комнатах ужасный. Уборных нет, и дети все делают здесь же, в комнатах, или даже на кроватях. Дети до такой степени пропитываются этим смрадом, что, когда они случайно попадают на свежий воздух, им делается дурно. Всюду, не только в голодающих губерниях, как Казанской, Владимирской, но и производящих – Тамбовской, Пятигорской, Челябинской (материал ОДО) и других дети буквально голодают, получая пайки ниже всякой голодной нормы; так, например, в Курске получают четверть фунта хлеба, и не ржаного, а из проса или, как в Ярославской губернии, из кострицы (материал «Недели ребенка» СЗД) – суррогат, который отравляет весь организм и который признан абсолютно негодным даже для скота. Овощи если где дети и получают, то гнилые, промерзшие и совершенно негодные к употреблению. И это неудивительно, когда в самом центре и Наркомпроде, где работа идет во всероссийском масштабе, делу детского питания уделено так мало внимания, что здесь существует только стол детского питания, которым ведает один человек. Детская смертность огромная: так, в Курске врачами было заявлено сотрудникам агитвагона по проведению «Недели ребенка», что в распределителе пять человек должны умереть от голодной смерти в ближайшие дни. Заявление врачей из Уфимской губернии от 8 декабря с/г. [сего года] за № 7586 ярко рисует весь ужас детского положения. Из Белоозера, Череповецкой губернии (материал ОДО) поступила просьба отдела распустить детей «по миру», так как нечем кормить. В Аткарске, Саратовской губернии, ответственные работники говорили, что лучше вывести детей из детских домов за город и там их расстрелять, чем так их мучить. Стыдно даже говорить о какой-либо воспитательной работе среди такого ужаса и кошмара. Дети ничего решительно не делают, старшие дети занимаются развратом, играют в карты, курят, пьют «николаевскую»[70 - Марка водки, производившейся в Николаеве на юге Украины.], девочки 16–17 лет торгуют собой. Но все это меркнет перед тем ужа-сом детской развращенности и полного духовного обнажения, в котором находятся так называемые морально-дефективные дети[71 - В российской и советской психолого-педагогической литературе конца XIX – начала XX в. выражение «моральная дефективность» использовалось для перевода выражения moral insanity, используемого в психиатрии для обозначения психической патологии, характеризуемой нарушениями аффективно-эмоциональной сферы и социальных отношений без когнитивных нарушений. Эту патологию выявляли почти у всех беспризорных: «В группу беспризорных включаются различные типы детей – правонарушители, трудновоспитуемые, беспризорные. В общем, состав этой группы довольно полно охватывает категорию так называемых морально дефективных» (Выготский Л. С. Moral insanity // Выготский Л. С. Собр. соч.: В 6 т. T. 5. Основы дефектологии. M.: Педагогика, 1983. C. 150). Выготский подверг критике концепцию, согласно которой моральная дефективность – это органическое заболевание, заостряя внимание на влиянии среды и социума. Сегодня мы могли бы обозначить moral insanity как совокупность неадаптивных и трансгрессивных особенностей поведения, типичных для социопатического расстройства личности. В 1920-е гг. в советской психологии, педагогике и криминалистике шли горячие споры между сторонниками органической и социальной концепции, объясняющей личностные особенности и поведение беспризорных со всеми вытекающими последствиями в плане проведения реабилитационных и коррекционных мероприятий (см. Caroli D. L’enfance abandonnеe…).]. На местах смотрят на этих детей как на настоящих преступников, вредных для общества, с которыми все равно ничего нельзя сделать, и применяют к ним те же меры воздействия, как и к взрослым преступникам. Также сажают их в тюрьму, бьют и гонят. Среди этих детей много сифилитиков: так, в Екатеринодаре на 290 человек детей в доме для морально-дефективных приходится 60 детей-сифилитиков (материал «Недели ребенка»). И эти часто талантливые дети, только с особо повышенной чувствительностью, буквально гибнут, заживо схороненные. И здесь, даже в Москве, в приюте на Подкопаевском, положение этих детей ужасное. Письма детей от 21 ноября 1920 года Тутаева и Смирнова – Подкопаевского приюта (материал СЗД) с достаточной яркостью говорят это: «Ведь мы заброшены, как щенки, которые родятся слепые, ведь мы здесь воровать научимся. Скажите всем ребятам, что кто сюда попадет, то все равно калекой будет на весь век»[72 - Калинина A. Д. Десять лет работы по борьбе с детской беспризорностью. М.—Л.: Московский рабочий. 1928. C. 51–56, 72. Ася Давыдовна Калинина (1884–1945) – одна из видных организаторов борьбы с голодом, была председателем Чрезвычайной комиссии по борьбе с детской беспризорностью при Моссовете, активно участвовала в работе по социальному обеспече-нию детей-сирот, созданию советских детских учреждений.].

Свой рассказ об условиях жизни беспризорных детей, которыми она занималась около десяти лет, Калинина завершила недвусмысленными словами: «Нет нужды описывать, в каком состоянии тогда были голодающие дети; об этом и теперь слишком тяжело вспоминать. Этот ужас никогда и нигде не должен повториться»[73 - Калинина A. Д. Десять лет… C. 72.].

Фабрики людей

Столкнувшись с проблемой беспризорных детей, такие политические деятели, как Н. К. Крупская и А. В. Луначарский, стремились использовать гуманный социально-педагогический подход, тогда как другие советские государственные деятели считали более целесообразным исправительное воздействие. В начале 1920-х годов эти два подхода в «борьбе с беспризорностью» сталкивались меж собой, и победила (предсказуемо) линия на принудительное перевоспитание. Ф. Э. Дзержинский, с 1917 года основатель и бессменный руководитель ВЧК, органа безопасности Советского государства, содействовал созданию коммун или колоний, куда отправляли беспризорников и малолетних преступников[74 - О роли органов госбезопасности в борьбе с беспризорностью см., в частности, работы Алана Болла, Дорены Кароли и Андрея Славко. О личности Феликса Дзержинского (1877–1926) см.: Ратьковский И. С. Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса». М.: Алгоритм, 2017. По поводу разногласий о мерах, принимаемых Наркомпросом, помимо вышеупомянутых работ о беспризорных, необходимо учитывать всю литературу, посвященную формированию нового человека в послереволюционной России. Эта тема затрагивалась в историографии и раньше, однако она требует пересмотра в свете новых документов, доступных после открытия архивов в начале 90-х гг. прошлого века и позже. В дополнение к двум фундаментальным работам Шейлы Фицпатрик (Fitzpatrick Sh. The Commissariat of Enlightenment. Social Organization of Education and Arts under Lunacharsky. Cambridge: Cambridge University Press, 1970; Idem. Education and Social Mobility in Soviet Union 1921–1934. Cambridge: Cambridge University Press, 1979) см. также: Berelovich V. La soviеtizazion de l’еcole russe, 1917–1931. Lausanne: L’Age d’Homme, 1990; Caroli D. Cittadini e patrioti…]. Живя в коммуне, дети учились читать и писать, осваивали ремесло, кроме того, им прививалось уважение к моральным и социальным нормам и законам государства. Фильм Н. Экка «Путевка в жизнь», вышедший в 1931 году, повествует о раннем этапе одной из таких коммун, Болшевской трудовой коммуны ОГПУ № 1, созданной в 1924 году неподалеку от станции Болшево Ярославской железной дороги, примерно в тридцати километрах к северо-востоку от Москвы[75 - О советском кино и беспризорных см.: Piretto G. P. Il cammino verso la vita, Nikolaj Ekk e i besprizorniki redenti sullo schermo sovietico // L’albero spezzato. Cinema e psicoanalisi su infanzia e adolescenza / A cura di M. Regosa. Firenze: Alinea Editrice, 2003. P. 101–110; Scalzo D. Il «Poema pedagogico» di Makarenko e «Verso la vita» di Ekk // Slavia. 2006. XV. № 3. P. 5–88; Беляева Г., Михайлин В. «По приютам я c детства скитался»: перековка беспризорников в советском кино // Отечественные записки. 2014. № 2 (59). C. 227–252. В последней статье также уточняется, что за основу фильма Николая Экка «Путевка в жизнь» (1931) взята история Болшевской трудовой коммуны ОГПУ № 1 под руководством Матвея Погребинского, а не Трудовой колонии имени Горького под руководством Антона Макаренко. Поскольку с конца 1930-х гг. стало опасно упоминать фамилию Погребинского, репрессированного как «враг народа», прототип фильма Экка был забыт, и считалось, что история, рассказанная в фильме, связана с колонией Макаренко.]