скачать книгу бесплатно
Недоработка старухи Печальниковой. Притча
Паломники помолились в монастыре, приложились к образам, поставили свечи и в состоянии блаженства духом тронулись в обратную дорогу. Где-то на повороте автобус занесло, он перевернулся и пропахал обочину, улегшись в канаве на крышу. Погибла большая часть пассажиров…
Парень пошел в армию, его избили, покалечили сослуживцы, он хотел бы умереть…
Молодая женщина взяла свою дочку в загородный клуб, показать ей лошадок. Девочка, лишь мама отвернулась, протянула ручонку к сидевшей на цепи овчарке. Зверь впился ей в лицо, стал грызть тело ребенка, вертя его, как куклу. В больнице все еще длится операция…
За что, Господи?
Почему такое возможно?
Старуха спрашивала во сне, и по морщинистому лицу ее лились слезы.
– Как же тебе не стыдно, – увещевали ее архангелы, – беспокоить Бога нашего такими зловредными вопросами? Совесть у тебя есть?
– Есть, милые, есть… Совестно мне перед всеми, что не уберегли мы их… я тоже…
– А мало стыда твоего и совести! Словоблудие одно! – укоряют архангелы. – Нет бы – дорогу отремонтировать, чтобы автобусы не кувыркались. Нет бы – забор возле овчарки укрепить. Нет бы – в армии порядок навести! Кто за тебя должен отдуваться? Господь Бог? Мы с ангелами, бесплотные? Эх, человек, человек, неужели ты еще не понял?
Поникла старуха Печальникова головой. Все она поняла. Да проснулась – забыла. Надо в храм идти. Или и совсем не надо… Вот про паломников, ну никак она не уразумеет. Чем-то прогневали, не в тот час пришли.
Притча о бессмертии
Давным-давно, в незапамятные годы, раз и навсегда был решен спор человека с Богом о бессмертии. Бог был бессмертен, а человек – смертен. Казалось ему это несправедливо и жестоко. И затеял он побороться со Всевышним за свои права. – Хорошо, – сказал Создатель. – Будь по-твоему. Живи вечно. Если понравится, всему человеческому роду дарую бессмертие, сколько б его ни наплодилось. Разбирайтесь потом сами.
Обрадовался человек. Лет до сорока он веселился, прыгал, как новенький, ни в чем себе не отказывал. Детей у него появилось на свет огромное множество. Жены помирали, а он все жил. Новая, молодая жена намного приятнее старой, думал он и поеживался от удовольствия.
Только перевалило ему за пятьдесят, как стал он замечать, что молодая жена порой нос от него воротит. И неохотно предается любовным утехам. Да и у него аппетит на эти утехи стал иссякать. Покушать он всегда любил, но стал непроворен бегать за мамонтами и дикобразами. Да и зубы у него притупились, а половина их выпала. Только кашу гороховую и стал признавать, а молочное ему не шло. Стали болеть вдруг и суставы, и внутренности.
– Какой же я дурак! Надо было просить не бессмертия, а вечного здоровья и молодости! – бил себя старик кулаком по лысой голове.
Кинулся он к Богу с молитвами, но тот только рассмеялся.
– Вижу, – говорит, – что поумнел ты с годами. Но мудрости еще не достиг. Лет через сто приходи, потолкуем.
Жил старик теперь не в избе, а в пещере: невестки невзлюбили, стали со свету сживать. Каждый день кого-то с плачем несли на кладбище, а старик не показывался там, ибо видел, что все удивляются его долгой жизни. Стали считать его колдуном, безбожником, пакости ему разные делать, к пещере дохлятину подкидывать. А чем он виноват-то был?
На досуге старик размышлял теперь, что будет, если все его враги в селении тоже бессмертны станут. И наплодятся их дети и внуки. И тесно станет на земле, не пройти никуда спокойно… Нет, не о таком бессмертии он мечтал.
Настал срок идти ко Всевышнему с последней просьбой.
– Господи, прекрати мое существование. Глупо было мое желание жить вечно.
Вздохнул Создатель.
– Быть по-твоему, человек. Ибо мудр стал. Но что же ты оставил после себя, чтобы тебя вечно помнили?
Заплакал старик. Ничего он не оставил. Дети его глупы и злы. Все было напрасно…
Милостив был Господь.
– Пусть помнят тебя за то, что ты замысел мой о роде человеческом принял. Иди с миром, сегодня же упокоишься.
И плакал человек, и благодарил Бога.
И нету нам теперь бессмертия, и ни к чему оно. Утешительно ведь знать, что все помрут – и бедные, и богатые, и добрые, и злые. Справедливо это.
Два старика. Притча
Приснится же такое!
Явились будто два старика на суд Божий. Старики – ровесники, да и померли в один день. Потому у ворот райских в один час оказались.
Пока ждут в очереди приема у высших сил, разговорились.
Общего в судьбе оказалось много, кроме одного. Иван Петрович был женат один раз, а Петр Иваныч – трижды.
– Как такое может быть, чтобы трижды женился, и все по любви? – недоверчиво вопрошает Иван Петрович и даже отодвигается на лавке подальше от Петра Иваныча. – Овдовел, что ли?
– Нет, не овдовел, разошлись. Жены живы и сейчас, мы остались друзьями, – доверительно сообщает Петр Иваныч и опять придвигается поближе.
– Как такое может быть – друзьями? Им что, наплевать на твою измену? Значит, любви не было! – вспыхивает Иван Петрович и отодвигается.
– Ну, покричали, поплакали, а потом поняли, что влюбился я. А с любовью не поспоришь, отпустили, – задумчиво вздыхает Петр Иваныч и улыбается грустно своим мыслям.
– Не любовь это. Так только кобели любят, – резко подводит итог Иван Петрович, не боясь и получить за свои слова. Да никто его за грудки не хватает.
– Неправ, ой, неправ, – улыбается Петр Иваныч. – Счастья ты мужского не видел. А оно – в разнообразии! Все бабы разные, одна другой краше. Как тебе не скучно с одной весь век куковать.
Только хотел заспорить Иван Петрович, а их наверх вызывают – очередь подошла.
Выслушали архангелы стариков и передают, что Господь повелел:
– Того, кто три раза женился и тридцать раз еще мог жениться, да не стал – в рай. А того, кто единожды был женат, реанимировать – пусть еще со своей старухой повидается.
– За что, Господи? – взмолился Иван Петрович. – То есть почему этому-то в рай? Разве он не грешен?
– Грешен-то грешен, а сколько народу осчастливил. А ты вот – одну свою старуху. Маловато будет.
Тут я и проснулась, не досмотрела, как Петрович к бабе своей вернулся.
Нейдут из ума оба старика. Влюбилась-то я в Иваныча. А век прожить хотела бы с Петровичем.
Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец. Про любовь ведь всего не перескажешь, приходите еще.
Пенсионерская любовь. Притча
Жил-был Дед. Тело у него было старое, а душа – молодая. Была у него Баба, телом еще молодая, а душой ужасно старая. Всегда все знала. Не успеет он подумать, а она уже оговорит. Насквозь она его видела и наизусть все повадки знала. И знала, что нету у него к ней настоящей любви. Не за щи и пельмени, а – настоящей. За ее несравненную красоту и стать, на восьмом десятке. Таких баб в деревне больше не было. Все моложе, да одна худая, две толстухи.
И вдруг Дед слег. Не встает, и не пытается. Глаз прищурит из-под одеяла, обведет взглядом избу, вздохнет, и опять укроется по брови. Баба его и лаской, и попреком, и криком, и смехом пронимать – не внемлет. Не встает.
Села она к его изголовью, в руке ковш со святой водицей держит.
– Ну что, допрыгался? – спрашивает. – Доигрался? Помирать удумал?
Молчит дед, вздохнул только. Баба ждет, чтоб он физиономию свою из укрытия высунул – плеснуть-то надо. А он не высовывает, глазом-то ковш углядел давно.
– Степа! Говори, старый хрыч, что с тобой это?
– Лихоманка.
– Ах ты ж, старый блудодей, от кого ты ее схватил?
– Сама пришла. Час мой пробил.
– Степа, говори, где заначки прячешь. Я же их спалить могу нечаянно. Как начну твои польта жечь да выбрасывать…
– Жги. Нету у меня ни шиша. Да и пальто одно, куртка еще облезлая, ватничек… Все пожги, чтоб меня и не вспоминать даже.
– Ах ты, злодей, оставляешь меня, сироту, ни с чем! За что хоронить-то буду? Ты сам должон был накопить!
– Я бы накопил…
Дед вздохнул. И правда, почему он не накопил?
– Как бы ты накопил? – переспросила Баба. – У нас тютелька в тютельку на житье хватало… Вот если бы ты не курил!
– Да-а, и не пил бы, и не ел бы… Найдешь потом такого.
– Да где найду, у нас и нет таких…
– В город езжай. На рынок. Там пучок за полтину.
– Насмехаешься? Ну-ка высунь лицо! Мне долго ковш-то держать?!
– Ну, огрей меня, как всегда лупила, по башке. Вот лихоманка-то и скрутила. Не видал я от тебя ни любви, ни ласки. Прощай теперь.
– Неужто всерьез помираешь? Поверить не могу…
– Своему счастью…
– Ехидничаешь! Значит, нескоро помрешь еще.
Баба встала, унесла ковш на кухню. Там стала креститься перед иконами. Вернулась с мокрым лицом – а дед встает.
– Полегчало мне. Покурить охота. И полез в ее плащ.
– Гад, у меня таскаешь? последние копейки?
– Муж и жена едина плоть, одна сатана. Вот заначек-то наделала, не уследишь за тобой.
Баба вздохнула. Не помирает он. Пусть поживет – две пенсии все ж не одна. Такова она, пенсионерская любовь.
Волшебная кровать
– Егоровна, ты слыхала?
– Нет, не слыхала. Еще из дому не выходила, вот топаю в магазин. А что случилось-то, Дарья Гавриловна?
– Припозднилась ты. Беги скорей, а то хлеб разберут. При мне с десяток буханок оставалось.
– Ай-ё, бегу, бегу. Вот костыль-то мой, выручай, тяни меня к магазину. И Егоровна прибавила скорости, теперь километр в час. Оглянулась:
– А что случилось-то? Помер кто ночью?
– Наоборот. Топай, в магазине все узнаешь.
В магазине, состоящем из комнатки метров десяти площадью да подсобного отделения – судя по избе, такой же площади, – кроме продавщицы Кати, было еще трое стариков. Федотыч укладывал хлеб и сигареты в сумку, Козлиха доставала кошелек, старуха Петрова разглядывала в витрине консервы и йогурты. Была и колбаса, и маргарин, а по стенам на полках пакетики всякие и бутылки. Поздоровавшись, Егоровна прислушалась, какие новости обсуждают. Никто ничего не обсуждал. Тогда спросить пришлось:
– Ну, что новенького?
– Родила голенького! – ответила прибауткой Катя, улыбнувшись.
– Говорят, никто не помер… Женился кто? или народился кто?
– Народился.
– Кто ж? в городе? внук у кого? у нас-то рожать некому, одни старухи…
– Вот у нас-то в Ждановке и народился. Заново на свет.
– Кто? – вытаращила глаза Егоровна.
Федотыч, отходя от прилавка, засмеялся.
– Не успела ты послушать. Дед Прохоров сейчас тут был. Говорит, со вчерашнего дня как заново на свет народился.
– Да что ты говоришь? чтой-то с ним сталося, в семьдесят пять лет? – разинула рот Егоровна, чуть помладше старика Прохорова, Ильи Федоровича.
Федотыч расхотел выходить из магазина и присел на табуретку, которой Катя подпирала внутреннюю дверь.
– А может, и ты купишь. Средство от всех болезней.
До Егоровны дошло.
– Да я уже набрала неделю назад… всяких мазей. Не помогают что-то, от хондроза. Девицы на машине приезжали, торговали тут, будто от аптеки.
– А вот Прохоров денег не пожалел. Ты, небось, рублей тыщу отдала. А он – сто тысяч!
