Его птичка

Длинные мужские пальцы запутались в волосах, пока мои лихорадочно стягивали форменную рубашку, открывая для меня доступ к совершенному телу.

Каким еще оно может быть у Бога?

Плевать, что на него молятся все, плевать, что он не любит никого. В это мгновение, в эту секунду, в процедурной, что стала для меня островом защиты, он принадлежал мне.

Он мой.

Рома рывком задрал футболку и мгновение смотрел на дерзко торчащие соски на небольшой белой груди. Лишь мимолетный взгляд на раскрасневшееся от страсти лицо, и его губы как-то по-звериному прекрасно впились в соски.

Я пискнула от трепета, током разнёсшегося по всему телу. Роман стиснул рукой одно полушарие, другое продолжив изводить языком, и я почувствовала, как меня сильнее засасывает в омут блаженства, и нет сил сдержать возглас.

Его рука тут же зажала открывшийся рот. Болезненно, но так приятно.

Прохлада гладкой стены и пыл мужского возбужденного тела.

Я изогнулась, когда его член потерся о скрытую тканью промежность, и всхлипнула, задыхаясь от собственного желания.

– Возьми меня, прошу, сейчас.

Его губы продолжали ласкать соски, как самую сладкую ягоду, вбирая в рот и перекатывая на языке.

Тело дрожало, а его руки уже стягивали брюки, как кожу, оставляя обнаженным не только тело, но и душу.

Руки Ромы подхватили моё легкое тело под ягодицы, и к его удовольствию, я раздвинула ноги, как можно шире, открывая ему эксклюзивный доступ к самому сокровенному.

Рома вновь возвратился к настойчивому поцелую, пока стягивал с себя штаны и белье.

Нет больше преград, остались позади страхи и ужас, что несла с собой такая близкая смерть.

Я с волнением ждала, когда его член проникнет, чтобы сорвать чистый, нежный цветок невинности и превратить меня в настоящую женщину. Его женщину.

Судорожный вдох и я почувствовала касание горячей, словно обтянутой шелком плоти к своей.

– Хочу, хочу…

Я так этого желала, прямо сейчас, прямо здесь, но в мой трепетный мир нирваны пробился его низкий хриплый недовольный голос, разрушивший всё:

– Ответь, черт возьми! Аня!

– Что?

– Это впервые?

Кивок. Ну, конечно, впервые, никто не мог бы стать для меня желаннее, чем Сладенький.

Мгновение, и все закончилось. Ослабевшие ноги стояли уже на полу, а Рома тряс головой.

Я таращила глаза, не понимая, что происходит, и он уже раскрыл рот, чтобы высказать что-то, судя по пронизывающему взгляду, грубое.

В этот же момент ручка двери стала дергаться. Раздался нетерпеливый стук, и Рома, ругнувшись, рывком поднял свою форменную рубашку и натянул.

– Рома, – еле слышный шепот. Понятно же, что нас не должны застать, но было больно чувствовать негатив, исходящий от него волнами.

Что с ним?

Он подобрал мятую женскую футболку и как ребенка одел меня.

– Роман Алексеевич, Синицына, – процедил он сквозь зубы, демонстрируя истинное положение вещей. – В следующий раз, когда вас настигнет зуд в причинном месте, потрудитесь подготовиться во избежание эксцессов.

– Подготовиться? Что это значит? – зашипела в ответ я и оттолкнула наглые руки, ошеломлённая его бестактностью. Сама натянула брюки и надела шлепанцы, наблюдая за ним исподлобья.

– Это значит: предохранение и защиту от сопутствующих половых заболеваний.

Обиженно вздрогнув, я отвернулась.

– Подробнее рассказать? – взял Роман Алексеевич меня за подбородок и повернул лицом к себе, заставляя смотреть в его подернутые гневом глаза. – На будущее.

Будущее, в котором даже фантазии о нем выглядели сказкой.

– Обойдусь.

Роман Алексеевич отошел, и я невидящим взором, чувствуя острую боль в груди, смотрела на место, где он только что стоял.

В процедурную вошла та самая дама с модной стрижкой за сорок. Заведующая.

– Роман Алексеевич, все в порядке? – перевела взгляд с него на меня. В ней чувствовалась острая ревность.

– Конечно. У пациентки Синицыной случилась истерика. Вам же, Марина Евгеньевна, не нужно, чтобы по больнице носился еще один сумасшедший? – иронично спросил хирург.

Было удивительно наблюдать, как он из страстного заботливого любовника мигом перевоплотился в безразличного ко всему профессионала.

Заведующая проглотила едкий ответ и снова перевела взгляд на меня. У меня же внутри клокотала злость и желание вцепиться ногтями в красивое, лживое лицо мужчины.

– Вы точно в порядке, милочка? Может вам успокоительного назначить?

– Нет, благодарю. Роман Алексеевич сработал получше любого успокоительного, мне даже спать захотелось, – проговорила я, демонстративно зевая. Я не смотрела на него, но кожей ощущала, как напряглось мужское тело. В комнате даже плотность воздуха резко изменилась, стало душно, как перед дождем.

Но грома не будет, он не дождется сцены моего унижения. Мне подумалось, что впервые я бы смогла сыграть Катарину из «Укрощения строптивой» Шекспира. Раньше во мне была лишь нежность, теперь я ощущала в себе полыхание гнева.

С этим я и вышла, протискиваясь между врачами, невзначай хлестнув Романа Алексеевича по лицу волосами, как веткой дерева. Правда, случайно.

Я стремительно удалялась от места своего сорома и услышала только остаток фразы.

– Проверка уже в пути. Немыслимо! Как вообще психиатрическое отделение могло допустить подобное происшествие?

Неинтересно, сейчас ничего неинтересно.

Зайдя в палату, я наткнулась на пару любопытных взглядов. Короткие ответы. Сухие улыбки. Вспоминать произошедшее больше не хотелось.

Слишком сильна была та буря чувств, что меня захватила. Сначала из-за близости смерти, а потом из-за Него.

Я легла и уткнулась в подушку. Надо поесть, но желудку, как и мне самой уже ничего не интересно. Я пыталась вспомнить, когда в моем рту в последний раз была хоть крошка, но на ум пришел только вчерашний завтрак. Сегодняшнее яблоко так и осталось лежать в сумке.

Обессиленное тело провалилось в сон – слишком короткий, потому что меня тут же растормошила взрослая женщина в халате медсестры.

– Синицына, там мама ваша пришла. Спуститесь на первый этаж.

Мама, мама, как много счастья в этом слове. Это то, что было сейчас необходимо: душевный разговор, ласковая улыбка, и теплое семейное объятие. Поддержка – без лжи и притворства.

Глава 7. Рома

Тяжесть поступков определяется их последствиями.

Сегодня я чуть не изнасиловал, по сути, девочку – свою пациентку. Я прекрасно видел, что она находилась не в себе, была поглощена страхом, и это превратилось в безумие, которому я потворствовал.

Меня даже не оправдывает то, что я и сам находился словно под тяжелыми веществами после получасовой борьбы за жизнь человека. Смог же и обезвредить Лунского, и Романову спасти.

Но стоило чисто из любопытства вернуться в процедурную. Проверить все ли в порядке с Аней. Синицыной, то есть. И все…

Один только вид ее заплаканного лица снес крышу. Как вообще лицо может быть привлекательным с заплаканными глазами и красным шмыгающим носом. Может, черт возьми.

Мыло, зажатое в руке, медленно поползло вниз по груди, животу и тут же выпало, когда я сжал рукой возбужденный член. Именно в такое состояние он пришел сегодня, когда я видел дрожащее в истерике тело.

Инстинкты сосредоточились на сладко-соленых губах Синицыной, которыми она прижималась к моей разгоряченной опасностью коже, на движениях рук, которыми она с удивительной силой сжимала мои плечи.

Невинность с неистовым безумием – самое невероятно притягательное сочетание.

И меня понесло. Я упал в этот океан из слез и такого тихого покорного «умоляю».

Но я пришел в себя, я не совершил непоправимую ошибку. Вид ее невинной, совершенно нетронутой плоти заставил меня вынырнуть из чувственной нирваны и осознать, кого хрена я почти натворил.

Почти. И не важно, что я уже жалею о не сделанном.

Я выключил душ, в котором смывал с себя всю тяжесть сегодняшнего дня и пот, которым покрылось мое тело во время последней биопсии щитовидной железы.

Вздрогнув от прохлады, а я снова подумал о последствиях поступков.

Почти.

Сегодня Лунский почти убил Катю Романову, но он вряд ли понимал, зачем это делает. Человек в своем безумии становится подвержен самому страшному инстинкту – звериному, хищному, при котором рационализм – это лишь фантазия психиатров, что пытались вылечить эту заразу.

Но если Лунский ничего не соображал, то тот, кто помог ему совершить преступление, знал, что делал.

Лунского Константина, шизофреника, потерявшего всю семью при ограблении, мало того, что накачали препаратами, так еще и всучили скальпель, чтобы тот себя убил.

Других объяснений я не вижу. На вопрос «зачем» пусть отвечают следователи.

Сейчас меня должны волновать только отчеты по проведенным сегодня операциям и завтрашние выписки. Этим и займемся, как только найдем штаны.

Еще бы поесть, но это позже, хотя организм и требует свое.

После двух отчетов желудок заныл сильнее, и я взял телефон, чтобы набрать круглосуточную службу по доставке еды.

Когда дежуришь двое суток подряд, а больничная кухня закрывается в шесть, пока ты на очередной операции, то невольно привыкаешь пользоваться благами цивилизации.

В голову опять пробрались мысли о Синицыной, и о том, съела ли она ужин. Я быстро от них избавился и стал ждать ответа с той стороны сети.

– Доброй ночи, ФудБум слушает.

Я только приготовился заказать ряд своих любимых блюд: сочный стейк, свежеиспеченную лепешку с овощами, как услышал тихий стук и скрип открываемой двери.

Это могло означать что угодно: от нового происшествия, вызова на срочную операцию или даже просто пациента, которому не спится.

Бывали и такие случаи.

С одним я даже проговорил всю ночь, вернее слушал его истории о путешествиях по миру – он умер на следующий день, потому что рак все еще неизлечим.

Я отложил телефон и крутанулся на стуле, на котором сидел.

– Светлана, что случилось?

Дежурная медсестра, уже как полгода в меня влюблённая, как обычно что-то мямлила, боясь открыть рот шире и выдать свои чувства.

Как будто о них кто-то не знал.

– Светлана, четче пожалуйста, пока я логопеда не вызвал или может быть позвонить вашему мужу?

Жестоко, но сработало.

Она открыла глаза шире и громко произнесла:

– Там у Синицыной из тринадцатой палаты давление понижено, и пульс почти не прощупывается. Я подумала, что стоит поставить капельницу с глюкозой, но может ее лучше осмотреть? Её соседки говорят, что она так и не поужинала.

Что, бл*ть?

В голове зашумело, а сердце неистово забилось только при одном упоминании моей почти любовницы.

А что там дальше?

– В смысле не поужинала? У нее совсем мозгов нет?

Я подорвался с места, и, мельком взглянув на рыженькую медсестру, вылетел из ординаторской.

Мысли о еде мгновенно стали неважными, а голод, который еще пару минут назад заявлял о себе достаточно громко, стремительно отступал.

Я шел спокойно, хотя и хотел побежать, думая о том, с каким бы удовольствием отшлепал одну небезызвестную девицу.

Сделал бы то, что так и не сумел её отец – научил заботиться о своем здоровье.

В коридоре горели только пара ламп, создавая почти томное освещение, подходящее для триллеров или фильмов ужасов.

Я, открыв двери тринадцатой палаты, всматривался в чернильную тьму, сразу улавливая нужный мне силуэт на второй кровати.

– Синицына, – я включил свет, когда вошел, совершенно не заботясь, о, скорее всего уже спящих, пациентках.

За окном было темно, что создавало на окне яркое отражение происходящего.

Присев на нужной кровати и сразу вытащив из-под одеяла тонкое запястье, я подумал отчего-то, насколько легко его сломать.

Соседки Синицыной, конечно, проснулись.

Они сразу приподняли головы и с любопытством, присущим всем представительницам их пола, наблюдали за моими действиями.

Я без труда перевернул худое тело на спину и посмотрел на бледное лицо с подрагивающими ресницами.

Потом проверил пульс – он почти не прощупывался, а дыхание было рваным. Стетоскопом проверил равномерное сердцебиение и потряс плечо.

– Синицына, откройте глаза.

Были бы мы одни, я бы уже орал.

На худом лице синие глаза показались мне огромными, и я даже замер на мгновение, чувствуя, что задыхаюсь. Очнулся быстро и принялся задавать элементарные вопросы, на которые я и так знал ответы.

– Что значит, ты не помнишь? – процедил я сквозь зубы.

– Наверное, потому что у меня сначала адски болел живот, и я не могла ничего съесть, – огрызнулась она и на щеках выступил румянец. Ладно, хоть не умирала.

– Потом мне делали операцию, кажется вы, если не ошибаюсь, – попыталась пошутить она, а я отметил, что память в норме. – А потом на моих глаза почти умерла девушка. Это, знаете ли, не возбуждает аппетит.

– А днем, а ужин? – шипел я, чуть наклоняясь.

Она пожала плечами, что вызвало у меня просто лютое бешенство от того, насколько она попустительствовала своему здоровью, когда совсем недавно я рисковал карьерой, делая ей эндоскопию.

Ладно, сделано это было из эгоистичных побуждений, но она-то об этом не знала.

– К ней мама приходила, а потом парень. Мы, если честно, забыли взять ей ужин, – послышался виноватый голос пациентки, которой делали прижигание слизистой прямой кишки.

Для меня все пациенты были не фамилиями, именами, а теми заболеваниями, с которым они у меня появлялись.

– В следующий раз не забывайте, – сказал я спокойно, но внутри кипело, как масло в моем автомобиле, раздражение.

А вот его природа была мне неизвестна, и это точно не касается только что упомянутого парня.

Я снова посмотрел на Синицыну, на всколоченные волосы, на припухшие губы, которые она то и дело облизывала, и не мог насмотреться.

Хрень какая-то.

Все. Встать. Выйти. Дать задание Свете, чтобы поставила капельницу. Простые команды, но тело не слушалось.

Мы не прерывали поединка взглядов почти полминуты, хотя я знал, насколько это всё выглядит странно и, судя по порозовевшим щекам девчонки, неловко.

За нами наблюдали три пары глаз, и я сейчас действительно должен был отдать нерадивую пациентку на поруки Светлане и вернуться к заказу еды

Должен был.

Но близость этого тела опять лишала разума и вызывала желание лично убедиться, что она поела.

Нехорошо.

Такая забота о пациентах мне не свойственна, впрочем, ни с одним из них я не оказывался на грани интимной близости.

– Вставайте, – сказал я, и сам поднялся на ноги.

Пациенты переглянулись, и Синицына вскинула брови.

– А разве…?

– Я что, заикаюсь? Встаем, идем на осмотр.

– Но сейчас почти полночь!

– Вот именно! И вместо того, чтобы заниматься своими делами, я буду заниматься вашими! Встаем, Синицына! – почти рявкнул я.

Она резко, зло скинула одеяло и рывком села. Я видел, как эти простые движения заставили ее побледнеть и задышать чаще.

Я раздраженно вздохнул, просто наклонился и поднял легкое тело на руки под дружный восхищенный вздох присутствующих дам.

– Это было очень невоспитанно и непрофессионально, – сообщила Синицына, когда я вышел с ней на руках из палаты.

– Когда в следующий раз решишь умереть, будь добра делать это не в моё дежурство.

– Вас только ваша работа интересует, – буркнула она, но поерзав, всё-таки устроилась удобнее и даже обняла за шею, обдавая меня еле слышным запахом малины. Вот кто поймет этих женщин? Душ она, значит, принять успела, с парнем встретилась, а про еду забыла.

– Обычно это вполне справедливое утверждение. Но учитывая, что я собираюсь тебя кормить вместо того, чтобы просто назначить глюкозу внутривенно, то несешь ты ахинею. Скажи, а все балерины такие дуры, или ты несчастливое исключение? – приподнял я брови и посмотрел на обиженное лицо. Нет, ну как можно быть красивой с таким выражением?

– Я не дура, – проворчала она. – Между прочим, я одна из немногих, кто прочитал почти весь список школьной литературы.

Я хмыкнул и закатил глаза.

– Не помогло.

– Что?

– Чтение, говорю, тебе не помогло. Понимаешь, признак интеллекта, это когда при долговременной боли, человек обращается в больницу, а не глотает но-шпу, как скиттлс.

В этот же момент я толкнул двери и прошел в ярко освещённую ординаторскую с двумя столами для врачей, на которых стояли ноутбуки.

Я опустил свою ношу на диван и включил чайник, который как раз располагался рядом.

– Вы меня оскорбляете, – вздернула она подбородок, но резко побледнела. Очевидно, что головокружение на грани голодного обморока никак не сочетается с девичьей гордостью и желанием ее продемонстрировать.

– Я констатирую факт. Ляг пока, – она подчинилась, не в силах просто сидеть. Я нашел в шкафу хлебцы, протянул ей и спросил: – Что будем есть?

Вся ситуация напоминала фантасмагорию. Я и с коллегами никогда не ел за одним столом или даже в одной комнате, а тут собираюсь отужинать с пациенткой.

С красивой и желанной пациенткой.

Но мужчине кроме секса нужна еда, и урчание в желудке послужило напоминанием об этом.

– Роллы? – осторожно предложил я, хотя сам ненавидел эту азиатско-европейскую дрянь, от которой восточного осталось разве что название.

– Если честно, сейчас я готова съесть и вас, – еле слышно шептала она, и я ухмыльнулся. – Лучше что-то более зажаристое, хрустящее и аппетитное.

– Латиноамериканец?

Смешок вырвался из полуоткрытого рта.

– Мужа можно белого, а попу как у Ким. Лучше стейк.

Я нахмурился, но ничего не сказал на странное высказывание и просто набрал нужный номер и сделал заказ, радуясь, что Синицына не была очередной фифой – завсегдатой суши-баров.

Спустя полминуты Синицына, преодолев легкую дурноту, вызванную, по всей вероятности, голодом, все-таки вернулась в сидячее положение.

Вскользь осмотрев внешний вид ординаторской, она принялась тихо хрустеть хлебцем.

Пожалуй, надо иметь талант, чтобы со столь рассыпчатого продукта не просыпалось ни крошки. Я опять залип и не мог оторвать взгляда от того, как аккуратно раскрываются ее губки, а зубы надкусывают наполненный клетчаткой и еще сотней неизвестных даже самим производителям микроэлементов, хлебец.

Иногда она ловила мой отрешенный взгляд, но сразу отворачивалась в сторону, принимаясь детально рассматривать ряд стеллажей, заполненных документами, или узоры на линолеуме.

Чтобы как-то отвлечься от созерцания прекрасного, я прошел к столику с чайником и налил кипятка в небольшую кофейную чашку, коих здесь стояло еще три. Бросив чайный пакетик в воду, я с любопытством посмотрел на рафинад, но быстро потеряв к нему интерес, протянул чашку на блюдце Синицыной. Сладкое она не ела точно.

– Вы сегодня дежурите, – тем временем произнесла она, не задавая вопроса, а просто вспоминая недавние упреки в ее сторону. – Спасибо.

Я кивнул и отошел на безопасное для меня и нее расстояние. Сел на свое место и, стараясь не отвлекаться, снова принялся за отчеты.

Заплутав в лабиринте собственного сознания, состоящего из медицинских терминов и наименований используемых препаратов, я пропустил то, как со спины приблизилась Синицына.

Только ее тихий голос открыл мне путь на поверхность реального времени.

– Что такое эндоскопия?

Я пару раз моргнул и посмотрел в медицинскую карту, в которую через плечо заглядывала Синицына. Собственно, ее фамилия и стояла на листе рядом с названием процедуры. Я даже и не понял сначала, о чем речь.

– Способ осмотра некоторых внутренних органов при помощи эндоскопа, – объяснял я, стараясь четко выговаривать незнакомые термины. – Это такой прибор. С помощью него я и удалил твой аппендикс, без обширного оперативного вмешательства.

Как еще проще сказать, я не знал, но взглянув через плечо на ее сосредоточенное лицо, понял, что она вполне впитала информацию, и даже невольно восхитился этим.

– Такое стало возможно недавно?

– Сравнительно, – согласился я и повернулся на стуле. Это резкое движение испугало ее, и она чуть попятилась.

– Эта процедура. Она дорогая?

– Я же говорил, что от тебя ничего…

– Я знаю, поняла, – заверила она, и я расслабился, что мне не придется еще и ей всё разжевывать.

В отчете я привел неоспоримые доводы в необходимости данной операции для конкретной пациентки, чтобы не возникло вопросов в диковинной инициативе.

Она смотрела на меня некоторое время, словно что-то выискивая, а потом задала вопрос, не сумев сдержать женское любопытство, особенно подпитанное тщеславием.

Наверняка, она хотела услышать, как сильно я влюбился в ее красоту и покорен ее тонким станом. Не хотелось бы ее разочаровывать.

– Зачем вы это сделали?

Я ждал этого вопроса с того самого момента, когда понял, что она стоит за спиной. Я приготовил ответ заранее, но слишком поспешно и, пожалуй, взволнованно проговорил:

– Эта процедура проводится пару раз в год в рамках поддержки студентов Москвы.

– Вы лжете, – быстро ввернула Синицына и стала заламывать руки, ожидая ответной реакции.

Занятное заявление. Пусть она и права, но откуда могла знать?

– Инопланетяне похитили твой разум и теперь ты с помощью внутреннего детектора лжи должна угробить землю? – оскалился я, хотя предполагал, что она не оставит свой упрёк.

– Нет, – усмехнулась Синицына краешком губ и переступила с ноги на ногу. – Я же балерина.

Я впал в ступор от такого заявления, сказанного ироничным тоном, и чуть не рассмеялся. Сдаётся, она искренне верила в то, что говорила.

– Не понял, как твои «па» помогут… – замолчал я, потому что осознал.

Люди, занятые хореографическим искусством, в первую очередь смотрят на тело собеседника, на его язык жестов и только потом слушают слова. «Женщины любят ушами…», – это заявление не про танцоров.

– Язык тела, – подтвердила она мои догадки. – Я вижу ложь издалека.

– Похоже, с друзьями у тебя туго, – сказал я резко, хотя не чувствовал ни обиды, ни злости. Отличный талант – распознавать ложь, хоть и тяжело ей с ним будет.

Она некоторое время молчала, словно обдумывая ответ, но произнесла спокойно:

– Вы правы, друзья быстро отсеиваются.

– Зато есть парень? – вспомнил слова соседки Синицыной и снова ощутил внутреннее раздражение.

Девушка вскинула брови и улыбнулась довольно, даже с хитринкой.

– Веселов не мой парень, он просто… – она сжала губы, обдумывая ответ. – Мы просто танцуем вместе. Так вы не ответили…

Телефон, внезапно зазвонивший на столе, дал мне возможность отсрочить разговор о правде, которую она так ждала. Я, не без облегчения, оставил ее одну и умчался на первый этаж, чтобы забрать заказ у курьера, одетого в привычную желтую форму.

Туда бегом, словно от чумы. Я бежал, перескакивая через две ступеньки. Обратно же возвращался медленно, предчувствуя катастрофу, что скоро могла меня настигнуть.

Я понимал всю опасность той близости, которая между нами возникла, того притяжения, что сквозило в воздухе при каждой встрече.

Осознание, насколько мы похожи в своем желании познать истину человеческих поступков, пугало и манило.

Я не планировал испытывать какие-либо чувства, кроме краткосрочного влечения, и собирался подавлять в себе любые ростки позитивных эмоций.

Все просто. Есть она и её привлекательное тело, которое подарит пару замечательных часов. Дальше я буду продолжать клянчить лабораторию, а она и дальше танцевать со своим Веселовым.

Я решил оставить пока эти мысли, чтобы симпатичный детектор лжи не раскрыл меня, и с удовольствием стал наблюдать восторг в глазах Синицыной при виде прожаренного стейка, с которого стекал сок и доносился невероятный мясной запах, и овощного салата, политого бальзамическим уксусом.

Она в предвкушении потерла ладони, только что вымытые в стоящей в углу раковине. Такие были почти в каждом помещении. Чистота же залог здоровья, жаль, что нельзя также легко смыть мылом грехи и грязные помыслы.

Когда она облизала губы, я машинально повторил это движение за ней, вот только не думы о еде довлели над моим телом.

Желудок заурчал, напоминая мне цель данного мероприятия, и я с жадностью принялся за сочное мясо, краем глаза наблюдая, как её белые зубки вгрызаются в прожаренный стейк. Наверное, не стоило думать о том, с каким наслаждением я и сам несколько часов назад впивался в плоть ее белой, как снег, груди, как вбирал в себя вершины сосков.

Розовых и таких дерзких.

Синицына в итоге не съела и половины своей порции, а уже откинулась на спинку дивана и счастливо вздохнула.

От чего по моему телу прошла дрожь. Природа её была хорошо известна.

Кажется, пора это заканчивать.

– У меня ощущение, что я нашла гроздь земляники в огромном непроходимом лесу, заросшим папоротником.

Отличное сравнение, вот только к чему оно относилось? Или к кому?