Корректор. Книга пятая. Горизонты нашей мечты

Навстречу им поднялся невысокий мужчина лет пятидесяти. Длинные залысины, старомодные очки в стальной оправе, заношенный темный костюм, лоснящийся на локтях. Типичная канцелярская крыса, давно наплевавшая на свою внешность.

– Добрый день, – напряженно сказал он. – Меня зовут Сара Каамон. Я директор младшешкольного сектора Службы контроля особых способностей. Ты – Рэнна, госпожа? Ах, да, что же это я. Конечно. Я же видел твою фотографию. Рад знакомству.

Обращался он исключительно к девочке, словно Хины вообще не существовало.

– Меня зовут Рэнна Дзидзисий. Рада знакомству, господин Сара, – тоном хорошо воспитанной пай-девочки ответила Рэнна, низко кланяясь. – Прошу благосклонности.

– Я Хина Мацури, воспитательница ее группы, – сухо заявила Хина. – Могу я ознакомиться с твоими документами, господин?

– А? Да-да, разумеется.

Мужчина извлек из кармана пиджака удостоверение с зелеными корочками, истертое почти так же, как и сам пиджак. Протянул он его тоже почему-то Рэнне. Та не пошевелилась, прижимая к себе своего зверя и разглядывая гостя непроницаемыми темными глазами. Хина взяла удостоверение и раскрыла его, вчитываясь в строчки. Потом активировала первый попавшийся терминал, вызвала программу верификации личности и поднесла удостоверение поближе, чтобы считать из него сертификаты. Подумав, терминал негромко звякнул, подтверждая подлинность удостоверения, и в дисплее появились фотография, имя и должность. Все правильно.

– Мы слушаем тебя, господин Сара, – сказала она, возвращая удостоверение.

– Э-э… госпожа Хина, – мужчина впервые обратился к ней напрямую. – Могу я попросить тебя подождать в коридоре? Я, разумеется, приношу свои нижайшие извинения, но у меня к госпоже Рэнне строго конфиденциальное дело.

Они что, сговорились телепатическим манером?

– О чем ты хочешь говорить, господин Сара? – спросила девочка.

– О… – директор сектора бросил на Хину быстрый взгляд. – О тебе, госпожа. Вот.

Он извлек из кармана пелефон, немного поковырялся в нем и положил на стол. На плоском дисплее возникли две маленькие картинки – похоже, и там, и там несколько похожих строчек текста, из-за мелкости неразборчивые. Потом картинки сдвинулись и наложились одна на другую, переливаясь разноцветными узорами – и превратились в черный квадрат, на котором лишь кое-где горели отдельные светлые точки. И что этот ролик должен означать?

– Госпожа Хина, – Рэнна повернула голову и заглянула воспитательнице в глаза. – Я присоединяюсь к просьбе господина Сары. Пожалуйста!

Так. Значит, все-таки тайны. Страшные тайны, объединяющие восьмилетнюю девочку-девианта и столичного чиновника средних лет, никогда в жизни друг друга не видевших. Ну и что делать, спрашивается?

– Хорошо, – откликнулась Хина, поколебавшись. – Я подожду в коридоре. Господин Сара, имей в виду, что я прямо за дверью. Если вдруг…

– Не беспокойся, госпожа Хина, все в полном порядке, – поспешно заверил тот. – Мое дело займет не более пяти минут.

– Надеюсь, – кивнула Хина, и вышла, плотно затворив за собой дверь и подавив искушение оставить маленькую щелку, чтобы подслушать. В коридоре она села на скамью возле двери, глянула на настенные часы и приготовилась ждать. Значит, пять минут? Ну что же, время пошло.

Сара Каамон чувствовал, что отчаянно потеет.

В значительной степени причиной являлся слишком теплый для Масарии костюм. В Оканаке, расположенной в куда более умеренной климатической зоне, все еще стояла неуверенная ранняя весна, и почки только-только проклевывались. Через день моросил холодный и неуютный дождик, а иногда даже падали ледяные крупинки, последняя бессильная злоба ушедшей зимы. Здесь же деревья и кусты уже вовсю кутались в зеленый дым молодой листвы, мешающийся с молочной пеленой цветов раскидистых гувиндо. А сегодня еще и солнце, вырвавшись из-за хмурых облаков, припекало немногим слабее, чем летом. Лишь с моря изредка налетали прохладные порывы бриза. Многие на улицах, особенно молодежь, щеголяли полураздетыми, а некоторые – так и вовсе голыми, правда, благоразумно перекидывая через плечо плотные накидки на случай ухудшения погоды. Теплый шерстяной костюм Сары с поддетым под него легким жилетом, вполне подходящий для оканакской погоды, для местного климата подходил примерно так же, как попона полярному кугуме.

Однако же костюм являлся лишь одной из причин потения.

Второй, разумеется, являлись нервы.

Последние четыре дня Сара не находил себе места. Таких совпадений попросту не бывает. Они невероятны. Когда он в первый раз увидел картинку, его сердце словно провалилось глубоко в кишки и, будто вырываясь из запутавшихся силков, бешено забилось где-то там, у крестца. Только страшным усилием воли он заставил себя досидеть до конца рабочего дня и лишь тогда броситься домой, словно в надежде потушить пока только разгорающийся пожар. Но дома стало только хуже, потому что он не ошибся.

В пятьдесят два года его память по-прежнему оставалась фотографической. Сара никогда не забывал лица и картины. Он с первого взгляда запоминал лабиринты в парке развлечений, куда изредка водил внука, а в дальнейшем мог ходить по ним с закрытыми глазами. И уж совершенно точно он не мог позабыть ТАКОЕ. Особенно с учетом своего председательства в одной полусекретной комиссии в восемьсот пятидесятом году.

Следующие два дня он провел словно в бреду. У него все валилось из рук, он допускал грубейшие ошибки даже в самых простых документах, запинался за стулья и цеплялся за столы, и секретарша даже озабоченно осведомилась, нет ли у него жара. Они изредка занимались сексом, так что на правах любовницы она даже пощупала ему лоб и заставила измерить температуру, оказавшуюся, впрочем, вполне нормальной. В тот же день, вечером, ровно то же самое проделала жена, которая в конце концов заставила его выпить какие-то успокаивающие капли. Она не спрашивала, в чем дело, за тридцать лет семейной жизни привыкнув, что муж сам рассказывает то, что сочтет нужным.

Или не рассказывает, если не сочтет.

Сейчас ему страшно хотелось поделиться эмоциями хоть с кем-то, но он не мог. Либо его сочтут за сумасшедшего, либо… либо он может страшно навредить той, за которой пристально следил последние семнадцать лет, а в последние годы едва ли не поклонялся. Он тщательно скрывал свою одержимость от всех, и только тайный архив, закрытый паролем и электронным ключом в его простеньком стальном перстне, мог бы многое поведать психологу, взявшемуся его анализировать.

Вчера днем он, наконец, решился. То, что он сделал, само по себе являлось подлогом и грубейшим должностным преступлением. Узнай кто об его действиях, он в тот же день вылетел бы с работы и попал в черные списки, навсегда потеряв возможность устроиться на государственную службу. Однако приняв решение, он больше в нем не сомневался. Он не мог поступить иначе. И он не мог не прилететь сюда посмотреть на девочку, которая просто не имела права существовать в реальности.

И, тем не менее, существовала.

История, окрашенная в выраженные мистические тона, запросто могла окончиться его внезапной смертью, поэтому сегодня утром он зашел к нотариусу и внес давно откладываемые поправки в завещание. Если ему суждено умереть из-за своей одержимости, по крайней мере, его дела должны остаться в порядке.

Простенький плоский видеоролик на пять секунд он сделал тоже самостоятельно, изрядно попыхтев над ним часа три, злостно израсходовав рабочее время на личные цели. Возможно, один из ребят из технического департамента смог бы сварганить ролик за три минуты, но Сара не мог ни к кому обратиться за помощью. Однако потраченное время вовсе не пропало зря. Он понял это совершенно отчетливо, когда щуплая восьмилетняя девочка с уродливой плюшевой куклой в объятиях бросила на него по-взрослому оценивающий взгляд и повернулась к недружелюбно выглядящей воспитательнице.

– Госпожа Хина, – произнесла она. – Я присоединяюсь к просьбе господина Сары. Пожалуйста!

– Хорошо, – откликнулась та, поколебавшись. – Я подожду в коридоре. Господин Сара, имей в виду, что я прямо за дверью. Если вдруг…

– Не беспокойся, госпожа Хина, все в полном порядке, – поспешно заверил чиновник. – Мое дело займет не более пяти минут.

– Надеюсь, – кивнула воспитательница, и вышла. Дверь она, к счастью, прикрыла плотно, без щелей.

Наступил момент, которого Сара боялся больше всего. Он совершенно не знал, с чего начать. А если он и в самом деле сошел с ума?

Рэнна Дзидзисий, впрочем, избавила его от проблемы выбора слов.

– Господин Сара, – спокойно сказала она тоном, который совершенно не вязался с ее внешностью, – ведь это ты председательствовал на комиссии в пятидесятом году, на которой проверяли мои способности?

«Мои». Она так и сказала – «мои». Значит, она не намерена ничего отрицать.

– Да, госпожа… Карина Мураций, – запнувшись, ответил Сара, с трудом заставив себя произнести ее имя. – Именно я.

– Но ведь комиссию сформировал Минздрав? А сейчас ты работаешь в Службе охраны детства.

– Я перешел в нее семь лет назад. Мне предложили пост во вновь формируемой службе по работе с детьми-девиантами, и я согласился. Но я… следил за твоими успехами начиная с того дня, когда ты продемонстрировала комиссии свои способности. Я даже сделал копию твоего досье – перед тем, как его забрали себе люди из СОБ.

– Вот так и сгорают легенды, – грустно сказала девочка. Она положила куклу на стол и с некоторой неуклюжестью вскарабкалась на слишком высокий для нее стул. – Я запаниковала тогда, в Центре, и написала первое, что взбрело в голову. А взбрело, оказывается, то, что я уже писала в сходных обстоятельствах. И манера работать эффекторами в пятидесятом у меня уже полностью сформировалась. Чего ты хочешь, господин Сара?

– Ты… действительно Карина Мураций? Но как такое возможно? Ведь она… ты… в Сураграше?

– А еще она, то есть я, вполне взрослая женщина, – на лице девочки мелькнула недетская усмешка. – И, тем не менее, мы действительно едины в двух лицах. Ты в здравом рассудке, господин Сара, уверяю тебя. Не надо в себе сомневаться. И все-таки – чего ты хочешь? Зачем прилетел сюда из Оканаки в расстроенных чувствах? Ты ведь не хочешь меня шантажировать, я вижу твои эмоции. Тогда зачем?

– Чтобы предупредить о допущенной тобой ошибке, – Сара достал из кармана носовой платок и промокнул взопревший лоб. – И еще я должен был увидеть тебя, чтобы не сойти с ума в самом деле. Госпожа… госпожа Карина, я уверяю тебя, что я… не намерен… я не знаю, как сказать…

– Ты не хочешь мне зла. Я понимаю, – кивнула девочка. – Я благодарна тебе за указание на ошибку. Я ее исправлю.

– Я… уже исправил. Я подменил фотографию текста в досье Рэнны Дзидзисий. Попросил внучку своей рукой написать твою фразу, сфотографировал и подменил.

– Но ведь такой поступок однозначно является должностным преступлением, – девочка склонила голову набок, внимательно его рассматривая. – Зачем ты рисковал из-за меня?

– Я твой давний поклонник, госпожа Карина. У меня большой архив статей, книг, видеопередач и тому подобных материалов о тебе. Я не могу допустить, чтобы ты пострадала из-за случайной ошибки. И… никто о ней не знает, кроме меня.

И для того, чтобы стереть ошибку окончательно, надежней всего заодно стереть и меня, мысленно добавил он то, что повисло в воздухе. Пусть. Что значит ее жизнь по сравнению с ее? Когда Бог посылает на землю ангелов своих, ему виднее, кто должен жить, а кто – умереть.

– Ты носишь на груди Колесованную Звезду, – странным тоном проговорила девочка. – Ты – последователь Церкви Единого?

– Да, госпожа моя.

– Впервые вижу катонийца, исповедующего такую дур… – она явно проглотила окончание слова. – Такую религию. И ты наверняка воспринимаешь меня, как посланницу небес? И готов умереть по моему знаку прямо сейчас?

– Да, моя госпожа, – твердо сказал Сара, опускаясь на колени и глядя ей в глаза. – Повелевай.

Девочка сгорбилась и прикрыла лицо руками. Когда она убрала ладони, вокруг ее рта сложились горькие складки.

– Ты не представляешь, господин Сара, как я боялась услышать эти слова! – совершенно мертвым голосом произнесла она. – Как часто они снились мне в ночных кошмарах… Я редко сплю, но сны, в которых люди падают передо мной ниц, готовые умереть по мановению моей руки, меня просто преследуют. Какой легкий, какой заманчивый и простой путь! Просто объяви себя богиней, покажи пару мелких фокусов – и сразу решится тысяча проблем, непреодолимых для простого человека. Встань, господин Сара.

Чиновник с готовностью поднялся.

– Господин Сара, ты ошибаешься. Я вовсе не посланница бога. Религия, которую ты исповедуешь, не имеет ко мне ни малейшего отношения. Она вообще не имеет никакого отношения к нашему миру.

– Я много думал над догматами веры, госпожа моя. Пусть даже они и несуразны по нынешним меркам, но в них есть главное: Бог-создатель милосерден и не оставляет чад своих на произвол судьбы. Он посылает ангелов своих, чтобы те несли людям мир и свет.

– И одновременно ты готов умереть по одному слову посланца? Хорошо же милосердие вашего бога… Нет, господин Сара. Мир устроен одновременно куда сложнее и куда проще, чем ты полагаешь. Бога, в которого ты веришь, не существует. И никогда не существовало. Но я вряд ли смогу тебя переубедить, и не хочу этим заниматься здесь и сейчас. У меня к тебе лишь одна просьба.

– Все, что угодно, госпожа моя. Приказывай.

– Я не приказываю, я прошу. Пожалуйста, забудь о том, что ты узнал, и о своем визите сюда. Или по крайней мере никому не рассказывай. Разумеется, я не стану тебя убивать или как-то еще вредить. Я благодарна тебе, и я исправлю то, что ты сделал. Досье нельзя модифицировать просто так, существует несколько степеней защиты от подделок, и твою подмену система обнаружит при первой же регулярной проверке целостности. Но я знаю, как подменить материалы правильно. Я исправлю свое досье, а ты – ты просто забудь, что оно существует.

– Как прикажешь, госпожа моя.

– Очень рассчитываю на тебя, господин Сара. Если кому-то проговоришься о том, что узнал сегодня, ты очень навредишь мне. Гораздо больше, чем если бы кто-нибудь просто заметил совпадение двух фраз в разных досье. Если ты проговоришься, Рэнне Дзидзисий придется умереть.

– Я не допущу такого, госпожа моя, – решительно заявил Сара. – Можешь на меня положиться.

Девочка слезла со стула, подошла к чиновнику и взяла его за руку.

– Ты хороший человек, господин Сара, – сказала она. – Очень хороший. Но помни, что религия – один из немногих способов заставить таких людей, как ты, пойти против своей совести. Пожалуйста, не позволь, чтобы такое случилось. А сейчас нам пора расставаться. У госпожи Хины вот-вот окончательно лопнет терпение.

– Да, госпожа моя. Я запомню твои слова.

И Сара, повинуясь внезапному импульсу, низко наклонился и осторожно поцеловал тонкие детские пальчики.

Скрипнула дверь.

– И что же ты делаешь, господин? – грозно вопросил женский голос.

Хина так и не могла понять, почему нервничает. Она сидела в пустом коридоре, глядя на настенные часы, страшно медленно отчитывающие секунды, и чувствовала, что внутри нарастает раздражение. О чем взрослый мужчина может разговаривать наедине с совершенно незнакомой восьмилетней девочкой? Ну хорошо, он отвечает за сектор, работающий с детьми-девиантами. Ладно, способности Рэнны по его части. Но что за странные картинки он показал? И откуда вообще завеса тайны? Умения Рэнны следует проверить, она должна пройти экзамен на владение манипуляторами, встать на учет как особо сильный девиант и регулярно проверяться квалифицированным детским психологом. Но разве ей нужно общаться с глазу на глаз с таким высокопоставленным чиновником?

Она обхватила себя руками и поежилась. Страх, голубушка. Вот что ты чувствуешь на самом деле. Страх совершенно иррациональный и ни на чем не основанный. Признайся хотя бы самой себе, чего же или кого ты боишься. Рэнны? Нет, наверное. Девочка хотя и замкнутая и угрюмая, но ни разу не дала повода усомниться в своем послушании. И в те моменты, когда проявляет свою… взрослость? Да, подходящее слово. В те моменты, когда она проявляет свою скрытую взрослость, она ведет себя очень корректно. Скорее, тогда они с Хиной словно меняются местами: Хина превращается в испуганного ребенка, которого терпеливо утешает взрослая женщина. Нет, Рэнна – не угроза. Столичный чиновник? Он непонятен. Но вряд ли от него исходит опасность. Если он хочет причинить девочке вред, ему вовсе незачем приезжать сюда в одиночку.

Тогда чего же ты боишься?

Неизвестность. Вот что страшно. Да, неизвестность и неопределенность. Словно идешь по доске над бездонной пропастью и не знаешь, когда под тобой подломится хрупкая опора.

Да что же они там делают столько времени?

Нет, прошло всего четыре минуты. Не в силах себя сдерживать, Хина вскочила на ноги и прошлась по коридору. Через несколько минут зазвенит звонок с урока, и коридор заполнится звонкими детскими голосами. В воспитательскую вернутся ее коллеги, и тогда у нее появится законный повод войти и поинтересоваться, как обстоят дела. Но следует ли дожидаться? Она дала им пять минут. Прошло больше четырех. Часы равнодушно отсчитывали секунды: сорок… сорок пять. Хина взялась за ручку двери и замерла. Пятьдесят секунд. Пятьдесят одна. Пятьдесят две. Пятьдесят три. Ноль!

Она решительно дернула на себя дверь – и замерла. Мужчина склонился над Рэнной. Сначала воспитательнице показалось, что угрожающе, но потом она все-таки рассмотрела, что он поднес к губам ее пальцы и осторожно поцеловал, как в старину кавалеры целовали руки дамам своего сердца.

– И что же ты делаешь, господин? – как можно грознее вопросила Хина, стараясь суровыми нотками замаскировать растерянность. – Как тебя понимать?

– Мы закончили разговор, госпожа Хина, – Рэнна дотянулась до лежащей на столе шестиногой собаки и взяла ее в охапку. – Господин Сара уезжает домой.

– Как – домой? – не поняла Хина. – Уже? Господин Сара, ты проделал такой путь, только чтобы сразу уехать?

– Ну… – директор Сара Каамон мягко улыбнулся. – Если честно, госпожа, я просто бесстыдно воспользовался служебным положением, чтобы удовлетворить свое любопытство. Вообще-то я в Масарии по личным делам, у меня здесь сестра живет. Но дело молодой госпожи Рэнны так меня заинтересовало, что я не смог удержаться и по пути заехал сюда, чтобы посмотреть на нее, так сказать, вживую. Поскольку я не настолько бессердечен, чтобы отнимать у вас слишком много времени, я должен откланяться.

– Но разве… Господин Сара, я думала, чтобы ты хочешь обсудить с нами нестандартную процедуру проведения экзамена. Рэнна испугалась перспективы остаться в Центре защиты детства для тщательного обследования…

– Госпожа Хина, господин Сара сказал, что ничего плохого со мной не сделают. Меня про-ска-ни-ру-ют и за-фик-си-ру-ют! – сейчас Рэнна выглядела не взрослой, а обычной маленькой девочкой, играющей во взрослую, но с трудом выговаривающую незнакомые слова. – Совсем не больно. Госпожа Хина, а когда мы пойдем в Центр для экзамена?

Хина растерянно глянула на чиновника. Тот благожелательно покивал. К-ссо! То ли они на пару дурят ей голову, то ли она сама себе ее забила всяким глупостями. Но что ей остается, кроме как подыгрывать?

– Я чрезвычайно признательна тебе, господин Сара, за то, что ты так легко и быстро убедил Рэнну, – сухо сказала она. – Но если тебе пора по личным делам, не смею тебя задерживать. Вызвать такси?

– Мне действительно пора, – слегка поклонился чиновник. – Спасибо за заботу, такси я уже вызвал сам. Вот, – он продемонстрировал пелефон, на дисплее которого мигал знак активированного маяка и время – три минуты до подхода машины. – Приношу нижайшие извинения за то, что отнял у вас время.

Он поклонился еще раз и почти уже вышел из комнаты, но остановился в дверях и замер, уставившись на Рэнну. Его пальцы коснулись груди в том месте, где на едва заметной из-под ворота золотой цепочке, похоже, что-то висело. Его губы шевельнулись. «И ангела твоего ниспошли на землю, дабы сохранил он нас в трясине зла и отчаяния», разобрала она едва слышно произнесенную фразу. Потом мужчина резко повернулся и вышел.

Он что, фанатик? Ангел – что-то из религиозных культов, да? Он точно ничего не сделал ребенку?

– С тобой все в порядке, Рэнночка? – встревоженно осведомилась она. – Дядя сделал тебе что-то плохое?

– Со мной ничего не в порядке, госпожа Хина, – сказала девочка с внезапной злостью, заставившей воспитательницу отпрянуть. – Дура я полная. Что же я наделала…

– Что случилось, Рэнночка? – воспитательница заставила себя успокаивающе погладить девочку по голове. – Ты была с дядей невежливой?

– Гораздо хуже. Я невольно заставила его поверить в то, чего не существует. Укрепила его как последователя самой опасной и агрессивной религии. Госпожа Хина, могу я вернуться в класс? Сейчас урок кончится.

– Да, конечно, Рэнночка. Пойдем.

И в коридоре весело грянул переливчатый звонок на перемену.

22.07.1433, златодень. Цетрия, Академия Высокого Стиля

– Ну что, народ, финальное обсуждение?

Май Куданно, он же Палек Мураций, обвел глазами собравшихся. Исука мысленно прикинула, как их компания выглядит со стороны. Шесть воспитателей в форменной одежде Академии, один растрепанный нахальный мальчишка и две горничных. И все набились в небольшую комнату в квартире Айсоки, рассевшись на кровати, стульях, а Май (пусть остается Маем, так привычнее) вообще со скрещенными ногами забрался на столешницу. Прямо заговорщики. Глупо. Если уж опасаться шпионов, так и здесь собираться нельзя. Впрочем, Демиургам, вероятно, виднее. Об окружающей виртуальности они знают куда больше… следует надеяться. Что она вообще знает о Демиургах, кроме нескольких фактов (фактов ли?), услышанных от них самих?

Она уже почти справилась с шоком после пробуждения, и даже ходила почти уверенно. Легкая раскоординированность движений все еще сохранялась, но в целом самочувствие казалось удовлетворительным. Даже Атрибут она вызвать сумела, хотя контролировать свою секиру ей пока что удавалось не лучше, чем самой неумелой из первокурсниц. Но воспринимать окружающий мир как реальный все еще получалось плохо. Исука постоянно подозрительно вглядывалась в окружающее, надеясь заметить какие-то нестыковки, выдающие виртуальность, но ни разу ничего не обнаружила. Если они и в самом деле в виртуальности, то ее авторы – гении. Или боги. Дело было в другом: ее воспоминания – они перестали казаться настоящими. То, что она помнила о двадцати девяти годах своей жизни в Сайлавате, вдруг оказалось иллюзорным и нереальным. Образы, эмоции, звуки из прошлого, в реальности которого ранее ей даже в голову не приходило усомниться, превратились в скверные мутные обрывки – словно мельком увиденные на старой, столетней давности, обшарпанной кинопленке. Даже серебряные часы, которые она все время носила в кармане жакета – к чему относится надпись на внутренней стороне крышки? «Помни о Вратах» – о каких вратах? А ведь еще недавно напоминание точно являлось чем-то очень важным и естественным, отсылая к каким-то прочным и надежным ассоциациям. Как объяснила Клия, искусственно сформированные воспоминания могли казаться достоверными только при действующих штуках, называвшихся «ментоблоками». Процесс сатори убирал эти ментоблоки, превращая тем самым псевдоличность в труху. Ложная память не пропадала – просто становилась тем, чем и являлась на самом деле: воспоминаниями об искусственных сценах, показанных ей перед помещением на реабилитационную площадку.

Старая память рассыпалась, но и новые (точнее, старые, из прежней жизни) воспоминания все еще не стали живыми и реальными. Они постепенно всплывали из глубины, словно неторопливые пузыри воздуха в масляной лампе, но тоже казались какими-то искусственными и ненастоящими. Со временем прежняя личность, как ей пообещали, восстановится полностью, надо лишь терпеливо того дождаться. Ну что же, делать все равно нечего. Придется ждать, тем временем пытаясь не заблудиться в мире, одновременно хорошо знакомом и открываемом заново.

Ждать – и надеяться, что Май-Палек сумеет расхлебать политическую кашу, которую сам же и заварил.

– Довожу до общего сведения последние расклады, – Палек поерзал, устраиваясь поудобнее. – За кулисами я плотно пообщался с кое-какими деятелями местной Церкви. Среди них два нэмусина – Фасар и Сумарто, причем Фасар, напоминаю, бесконтрольно проснувшийся, и несколько искинов, из которых особенно важны бишопы Гнесий и Ююсий, один из влиятельных членов Конклава. Их поддержка нам обеспечена. Хотя Ююсий не слишком-то доверяет мне, как кажется, он считает, что любые серьезные решения насчет меня могут дестабилизировать обстановку. Архибишоп Церкви, как его… Бомбай определенного мнения, если так можно выразиться, не имеет, но Гнесий твердо пообещал его нейтралитет. Так что с Конклавом у нас – пятьдесят на пятьдесят. Что касается графов…