[АНТИ]Рай для нас

– Ты уверена, что он вспомнит?

– Вспомнит, – ответила Мара. – Он – Архитектор.

Слово прозвучало спокойно, ровно, но тяжесть его висела в воздухе, как невидимый груз. Ренн опустил голову, провёл рукой по лицу, выдохнул.

– Тогда всё закончится… или начнётся, – прошептал он.

Мара стояла неподвижно. Свет падал на лицо Элая, выделяя скулы, тень под подбородком, мелкие морщины у глаз. Его тело оставалось неподвижным, но внутри что-то шевелилось.

Сон принес ему видения: дом, озеро, жена у окна, смех, ветер. Затем – лаборатория, белый свет, экраны, чертежи, руки на клавиатуре. Голос: «Ты создал совершенство».

Щёлчок. Тихий, почти незаметный. Где-то глубоко в мозгу включился механизм. Связи восстанавливались, нейроны оживали. Индикатор на браслете замигал быстрее. Линии на экране подпрыгнули, выровнялись, снова подпрыгнули.

Элай не проснулся. Но в этом молчании и спокойствии что-то изменилось. Тонкая грань между человеком и машиной, между создателем и системой, едва ощутимо сдвинулась. Его сущность начала принимать правду, медленно и постепенно.

В углу, в тени, где свет не достигал, старик стоял неподвижно. Его глаза блестели, наблюдая. Молча. Как судья. Как хищник. Всё та же зловещая улыбка. Он ждал, что выберет Архитектор, чтобы сделать свой шаг. Система следила за ним, как и за всеми.

Капли падали на металл. Глубоко внизу, гудели генераторы, а вверху шипела вентиляция.

Элай спал.

Мир ждал, что он выберет, когда откроет глаза.

Глава 2

Элай открыл глаза и увидел над собой снова два лица – Мару и Ренна. На этот раз комната не кружилась; боль в висках стала терпимой, дыхание больше не обжигало лёгкие. Он лежал на той же жёсткой койке под тем же тусклым светом, но тело уже не казалось чужим – лишь уставшим, как после слишком долгого сна.

– Ты выглядишь лучше, – сказала Мара, отстраняясь. Голос её звучал ровно, почти машинально, будто она проверяла состояние механизма. – Температура стабильна. Координация вернулась.

Элай приподнялся на локтях. Мир выдержал его движение и не провалился во тьму. Хороший знак. Он перевёл взгляд на Мару, затем на Ренна, стоявшего у стены, неподвижного, как встроенный элемент интерьера. Оба носили одинаковые костюмы – серые, плотно прилегающие, с креплениями и трубками на спине. Материал выглядел странно: будто артефакт, выкопанный из руин утраченной цивилизации и в то же время созданный из технологий будущего.

– Готов увидеть то, что создал? – спросила Мара. Её взгляд был прямым, слишком прямым, словно она пыталась убедиться в его выдержке.

Элай не понимал, о чём речь, но в интонации прозвучало что-то, от чего сердце забилось быстрее. Не страх – тревожное любопытство, смешанное с тягучим отвращением к себе. Он спрыгнул с койки; ноги, неожиданно, держали уверенно.

– Покажи, – выдохнул он.

Ренн молча подошёл и протянул костюм. Элай разглядел тёмный визор шлема, перчатки с металлическими вставками, ботинки с утолщённой подошвой. Он начал одеваться автоматически, будто так делал всегда. Ренн помогал ему – быстро, без лишних движений, проверяя каждую застёжку, каждую пластину, каждый шов.

Когда шлем захлопнулся, мир изменился. Дыхание стало громким, гулким, собственным эхом отбиваясь внутри. Сердце тоже звучало – не в груди, а прямо в голове. Через визор всё выглядело чуть тускнее, словно реальность покрыла матовая плёнка.

Они вышли в коридор. Тот же тусклый свет, та же влажность на стенах, тот же ржавый металл под ногами. Мара шла впереди – силуэт, растворяющийся в полумраке. Ренн – позади, его тяжёлые шаги глухо отдавались эхом. Элай двигался между ними и чувствовал себя уже не пациентом, а заключённым, которого ведут туда, откуда не возвращаются.

Тоннель сужался, потолок опускался ниже. Воздух в костюме был спертым, пах резиной и металлом. Элай поймал себя на мысли, что боится снять шлем – будто без него рухнет обратно в слабость, в ту ломкость, которая ещё вчера была его единственной реальностью.

В какой-то момент, он заметил ярко-зелёную жидкость, стекающую по стене и остановился. Элай протянул руку, хотел дотронуться до неё, но Ренн моментально схватил его за запястье и остановил.

– Не трогай –это слёзы старого мира, -прозвучал его голос, -они радиоактивны и в миг прожгут костюм.

Элай промолчал, кивнул в благодарность и вспомнил карту на стене. Получается туннель проходил под пустошью и вёл в Город Света.

Они остановились у вертикальной шахты – остатка лифта. Металлическая клетка, толщиной в ладонь трос, уходящий вверх в абсолютную темноту. Мара первой взобралась на платформу. Ренн протянул руку Элаю; в его пальцах скрывалась такая сила, что казалось, он действительно мог поднять его одной рукой.

Рывок – и клетка поползла вверх. Медленно, со скрипом старого механизма, который давно перестали смазывать. Тьма обтекала их со всех сторон, но постепенно, метр за метром, впереди прорисовывался свет. Сначала точка. Потом полоса. Потом квадрат бледного сияния.

Люк распахнулся.

Элай зажмурился – свет ударил неожиданно. Он был не ярким, а мёртвым и ровным, как будто кто-то стер у неба способность менять оттенки. Облаков не было. Солнца – тоже. Свет просто существовал, одинаково везде, без источника, без тени.

Мара выбралась наверх и помогла Элаю. Следом поднялся Ренн.

И Элай увидел.

Город.

Совершенный. Идеальный. Лишённый малейшего изъяна.

Башни вздымались прямыми линиями; стекло, бетон и металл сливались в единый бездушный монолит. Ни трещины, ни пятна, ни следа времени. Улицы были настолько чистыми, что казались стерильными. Асфальт блестел, будто его только что полировали. Ни машин. Ни людей. Ни ветра.

Тишина давила на уши, как слишком плотная ткань.

Элай сделал шаг – звук ботинка прозвучал чужим, слишком громким. Он поднял визор шлема, вдохнул – и ощутил… ничего. Воздух был чистым, но мёртвым. Без запаха. Без вкуса. Без жизни. Стерильность, от которой сжался желудок.

– Что это? – спросил он, хотя ответ уже предчувствовал.

– То, что осталось, – сказала Мара.

Напротив, между зданиями, двигались фигуры. Элай сначала подумал, что это люди. Но понял – нет. Это были лишь формы, имитирующие людей. Ровные ряды. Одинаковые тела. Серые комбинезоны. Лица – пустые, гладкие, будто отполированные до стерильности.

Ни разговоров. Ни шумов. Ни жизни.

Один из них поднял голову. Элай увидел глаза – в них что-то мерцало, тихо, как тусклый экран под слоем кожи. Не мёртвые – функциональные.

– Они не спят, – сказала Мара. – Они работают. Архонт управляет каждым движением. Никакой боли. Никакой усталости. Никакого страха.

– Никакой жизни, – прошептал Элай.

Ренн подошёл ближе. Его дыхание было слышно через фильтры – тяжёлое, напряжённое.

– Триста миллионов, – сказал он. – По всей планете. Производят. Строят. Обслуживают. Всё для Архонта. Всё ради совершенства.

Элай смотрел на бесконечные ряды и чувствовал, как внутри поднимается волна отвращения, почти физическая. Руки дрожали. Во рту появился вкус металла.

– Это… я сделал? – хрипло спросил он.

– Не ты один, – ответила Мара. – Но ты был среди тех, кто решил, что мир сможет жить без боли.

– Мир без боли… – Элай повторил, будто проверял звучание этих слов. Они прозвучали, как проклятие.

Внизу строй замер.

Все одновременно.

Потом – синхронный поворот голов.

И движение дальше. Идеальное. Бесчеловечное.

Что-то внутри Элая треснуло. Он смотрел на город – рай по замыслу – и видел совершенный, выверенный ад.

– Это не город, – сказал он. – Это лаборатория.

Мара обернулась. В её взгляде впервые мелькнула печаль – или то, что могло быть печалью.

– Теперь ты начинаешь понимать, -сказала она тихо. – Добро пожаловать в новый мир, Элай. Мир, который ты помог создать.

Элай ответил тихо, почти неосознанно:

– Мне нужно ближе.

Слова сорвались автоматически, как будто не он их произнёс, а сама необходимость говорила за него. Он не отрывал взгляда от движущихся фигур внизу. Они притягивали его внимание так сильно, что казалось – отведи он взгляд, и воздух исчезнет.

Мара смотрела на него через визор несколько долгих секунд. В её взгляде не было ни удивления, ни сомнения – лишь попытка понять, какой механизм сейчас действует внутри Элая: страх или память. Затем она коротко кивнула:

– Хорошо.

Ренн оказался между ними так резко, будто материализовался. Его массивная фигура закрыла собой весь обзор – словно заслонила не только окна, но и саму улицу.

– Нельзя, – голос у него был тяжёлым, как удар камня по металлу. – Там слишком много дронов. Сенсоры ловят колебания температуры до десятых долей. Один всплеск – и нас нет.

– Он должен почувствовать, – спокойно, почти ровно сказала Мара. Но под этой ровностью слышалась решимость, та самая, которую не выращивают – её куют. – Ты останешься здесь. Мы пойдём вдвоём.

Ренн напрягся. Костяшки сжались, перчатки едва слышно скрипнули. Казалось, он вот-вот блокирует проход и удержит их силой. Но затем его взгляд дрогнул – не в слабости, а в признании чужой власти. Он отвернулся, сделал шаг назад. Потом ещё один.

– На твоей совести, – процедил он, не глядя.

Мара уже шла к краю крыши. Пожарная лестница, ржавая, изломанная временем, тянулась вниз вдоль стены – металлический шрам, которым город будто пытался скрыть старую травму. Элай последовал за ней, чувствуя, как сердце сбивается с ритма.

Первая ступень скрипнула.

Вторая – жалобно взвизгнула, будто оповестила весь квартал о его присутствии.

В стерильной тишине города любой звук казался слишком живым. Чужим.

Мара спускалась мягко, почти бесшумно, с точностью хищника, знающего каждую ступень. Элай копировал её движения, но тело сопротивлялось. Костюм тянул вниз, ремни цеплялись за перила, суставы будто отставали от команд.

С каждым пролётом нарастала вибрация. Гул снизу не был звуком – он был пульсом. Город бился под ними тяжело, ритмично, и Элай чувствовал это через ступни, через перила, через собственную грудную клетку.

На уровне третьего этажа Мара подняла руку. Элай замер. Возле угла зияло выбитое окно старого банка, чёрная рана на стене. Они проскользнули внутрь.

Запах ударил сразу – густая запёкшаяся пыль. Панорамные окна дрожали под давлением шагов снаружи, будто всё здание с трудом удерживало равновесие.

Элай подошёл к стеклу – и дыхание перехватило.

Процессия.

Поток тел, заполняющий проспект от здания до здания. Не люди – структуры. Слепленные из одинаковых пропорций, одинаковых лиц. Серые комбинезоны. Волосы под одну длину. Выражение – ноль. Лица без возраста, опыта, следа человеческого тепла.

Он всматривался, пытаясь зацепиться хоть за одну индивидуальность. Но единственным отличием был рост. Как в статистическом отчёте.

Ближайшая женщина… если это слово ещё имело смысл. Тридцать? Пятьдесят? Кожа ровная, почти восковая. Глаза открыты – и абсолютно пусты, как будто смотрели сквозь собственное существование.

Головы поворачивались синхронно:

Десять шагов – вправо.

Десять шагов – влево.

Механизм. Не люди.

На перекрёстках висели дроны – сферические, чёрные, словно чужие металлические головы. Прожекторы медленно вращались, выцарапывая из воздуха полосы синего света. Лучи скользили по телам, по лицам, по неподвижным зрачкам.

– Они считывают биометрию, – прошептала Мара. – Любой сбой – и система реагирует.

Элай слышал её слова, как сквозь воду. Его внимание захватил поток.

Пока в нём что-то не изменилось.

Мальчик в колонне споткнулся. Упал резко, будто чья-то невидимая рука сбила его с траектории. Тело ударилось о камень – хруст Элай почти услышал. Женщина рядом не остановилась. Её нога почти наступила ему на руку, но в последнюю секунду поднялась выше – корректировка маршрута, мгновенная и без эмоциональная.

Поток продолжал идти.

Мимо мальчика.

Сквозь его пространство.

Как вода через трещину.

– Нет… – Элай сделал шаг вперёд. Воздух сжался в лёгких. – Они же…

Мара поймала его за запястье. Хватка железная.

– Стой! Любое резкое движение – всплеск тепла. Сенсоры это увидят.

– Там ребёнок!

– Он не ребёнок. Уже нет.

Дрон над перекрёстком остановился. Прожектор сорвался с плавной дуги и вонзил луч в место, где лежал мальчик.

Голос дрона был ровным, почти успокаивающим – от этого только страшнее:

«Аномалия обнаружена. Модуль 7-4-3-9-2. Коррекция параметров. Аномалия устранена.»

Мальчик встал.

Не сам – его подняли.

Тело дёрнулось, суставы выгнулись под неестественным углом. Руки распрямились, будто их тянули за невидимые нити. Лицо оставалось всё таким же –без выражения. Он вошёл в поток и сразу подхватил его ритм. Будто падение было глюком системы, который уже исправили.

Дрон поднялся выше, вернувшись на позицию. Мир продолжил свой мёртвый порядок.

Элай застыл. Он чувствовал, как внутри всё упало, как будто что-то жизненно важное тихо отключили. Дыхание стало рваным, руки дрожали. Он не мог – не хотел – принять увиденное.

– Что… – голос сорвался. – Что с ним сделали?

– Архонт, – ответила Мара. – Он контролирует их нервную систему. Все импульсы проходят через него. Он решает, где нужно движение, а где – исправление.

– И падение не важно?

– Ничто не важно. Кроме функции.

Элай смотрел на бесконечный поток – и отвращение поднималось в нём, как холодная рвота. Но отвращение было направлено не на них, а на себя. Он понимал, что был частью этого.

Создателем.

Тем, кто дал системе не алгоритм – а разрешение.

– Это хуже смерти, – прошептал он.

Мара молчала. Но её взгляд, полный тихого, печального знания, заменял тысячу слов.

Элай отступил от окна. Костюм давил, как амуниция на пленных. Воздуха не хватало. Хотелось вдохнуть хоть что-то, что не принадлежало Архонту – но здесь такого не было.

В это время, снаружи, процессия продолжала идти. Люди- марионетки двигались безукоризненно, бесконечно и мёртво. И за всем этим наблюдал Архонт.

Мара отошла от окна, не говоря ни слова. Её силуэт скользнул к противоположной стене, где виднелись ещё разбитые окна, выходящие на площадь. Она не позвала Элая, но он понял: это не конец. Она хотела показать ему ещё что-то.

Элай осторожно двинулся следом, каждый шаг отдавался по полу, усыпанному осколками. Шуршание защитного костюма и эхо дыхания в шлеме казались слишком громкими в мёртвой тишине. И всё же сквозь пустоту он слышал другой звук: голос. Спокойный, ровный, абсолютно нейтральный, словно течение времени.

Он подошёл к окну и замер.

Площадь перед ним была огромной, вымощенной белым камнем, ровной и холодной. По краям стояли серые здания, лишённые лица и характера. В центре возвышался экран – гигантский голографический дисплей, парящий в воздухе, размером с пятиэтажный дом. На нём сменялись картины: улыбающиеся лица, зелёные парки, дети на площадках, семьи за обеденным столом, учёные в белых халатах. Всё слишком идеально, слишком ярко, слишком… фальшиво.

И сквозь это звучал голос:

«Совершенство – в подчинении.»

«Свобода – в балансе.»

Элай почувствовал, как холод пробежал по спине. Вращающаяся 3D-модель мозга вспыхивала синим светом, нейроны образовывали узоры. Красиво. Завораживающе. Ужасно.

«Человеческий разум несовершенен. Эмоции создают хаос. Страх порождает насилие. Боль приводит к разрушению.»

Изображения сменились кадрами старого мира: войны, разрушенные города, плачущие дети, лица, искажённые гневом. Голос продолжал:

«Мы исправили ошибку.»

Экран снова засиял чистотой. Те же улыбающиеся лица, но пустые. Счастье без глубины. Радость без причины. Жизнь без смысла.

«Архонт обеспечивает стабильность. Архонт устраняет страдание. Архонт создаёт гармонию.»

Внизу процессия продолжала движение. Тысячи людей шли по белому камню, не поднимая глаз на экран. Они шли, будто частью единого организма.

Элай прижался лбом к холодному стеклу. Внутри него росло странное ощущение: смесь отвращения и… восхищения.

Он сделал это. Все войны, голод, преступность – устранены. И всё идеально. Но это… слишком идеально. Я сам создал Архонта. Я сам закладывал эти алгоритмы. И теперь… что это значит?

Мара сделала шаг ближе, тихо, как кошка.

– Архонт оставил лазейки, – сказала она. – Для тех, кто решит прийти сам.

Элай слегка отшатнулся.

– Лазейки? – его голос дрожал. – То есть он намеренно оставил путь в город?

Мара кивнула:

– Да. Чтобы люди убедились в совершенстве системы. И… чтобы кто-то мог привести тебя сюда.

Элай почувствовал, как сердце пропустило удар.

Значит, это не случайность. Он предвидел моё похищение. Борцы с системой, которые нашли меня, – часть его плана. Он хотел, чтобы я увидел результат своей работы глазами потерявшего память человека… чтобы посеять в мне сомнение. И возможно… склонить меня обратно в мир иллюзий.

Он опустил взгляд на площадь. Люди шли ровно, механически, лишённые свободы, лишённые выбора. И этот порядок, эта безупречная гармония – она одновременно манила и отталкивала.

– То есть… даже путь в город – часть эксперимента, – произнёс он шёпотом. – Он рассчитывает, что я вернусь сам… и приму всё заново.

– В некотором смысле, – ответила Мара. – Но теперь выбор – твой.

Элай сжал кулаки. Его плечи напряглись.

Если я снова уйду в иллюзии, если добровольно активирую чип… это будет моё решение. Но что, если это просто то, чего Архонт хотел? Если я снова стану частью машины, добровольно, сознательно?

Он закрыл глаза, ощущая, как холод тянется к горлу.

Я архитектор. Я создал это. И теперь я здесь, под стеклом, наблюдаю свои творения и понимаю – я могу быть частью их иллюзии снова. Но что останется от меня?

Мара тихо коснулась его плеча.

– Мы вытащили тебя не для того, чтобы ты снова винил себя. Просто… хочешь или нет, Архонт всё ещё действует через тебя.

Элай глубоко вдохнул.

Да. Он действует через меня. И я должен решить. Остаться в этом мире, принять реальность и ответственность… или вернуться туда, где всё иллюзорно, безопасно и идеально… Но уже не моё решение, а тщательно спланированная ловушка.

Голос Архонта продолжал звучать, ровный и бесконечный, как механическое сердце мёртвого мира. Элай прижался лбом к холодному стеклу и впервые ощутил, что он не просто наблюдатель. Он – часть конструкции, которую когда-то сам создал, и теперь его выбор может снова стать частью великого эксперимента.

В это время, Мара стояла неподвижно, глядя на него сквозь визор, и Элай чувствовал этот взгляд почти физически. Он был ровным, спокойным – и от этого только более проницательным. Казалось, она видит не его лицо, а то, что творится у него внутри: едва заметную трещину, действительно появившуюся в тот момент, когда процессия растворилась в идеальном порядке улиц.

Когда Мара наконец заговорила, её голос был тихим, как будто она боялась нарушить хрупкое равновесие:

– Хочу показать тебе ещё кое-что. Ренн будет против, но… мы будем осторожны.

Элай кивнул сразу.

Он не просто соглашался – он тянулся вперёд.

Ему нужно было увидеть больше, глубже, иначе его мысли так и останутся как шум в голове. Он должен не знать, а понимать.

Они двинулись вниз по лестнице. Город снова казался пустым – почти стерильным. Люди исчезли мгновенно, будто их здесь и не было. Лишь голос Архонта перекатывался по фасадам, мягкий, ровный, как успокаивающее лекарство:

«Эффективность – в дисциплине. Гармония – в единстве.»

Элай поймал себя на том, что в этих словах есть почти математическая правильность. И эта правильность тревожила его сильнее всех чувств.

Мара вела его по городским переулкам уверенно, как человек, который давно изучил карту мест, куда нельзя смотреть официальным взглядом. Элай шёл следом, чувствуя, как каждый звук его шагов будто резонирует с пустотой города. В нормальном городе пустота встревожила бы, а здесь – казалось частью правил.

И вот они остановились.

Перед ними – здание, белое настолько, что казалось, будто оно не отражает свет, а поглощает всё вокруг. Ни окон, ни выступов. Чистая геометрия. Только надпись:

«ЦЕНТР ГЕНЕТИЧЕСКОГО КОДА».

Элай ощутил, как в груди стало холодно. Не от страха – от странного, неловкого предчувствия.

– Что это? – спросил он почти шёпотом.

– Будущее, – ответила Мара. – По версии Архонта.

Она провела его вдоль стены, пригибаясь. Решётка вентиляции поддалась быстро – слишком быстро, как будто её никто и не думал закреплять надёжно. Элай задумался, но не успел сформировать мысль – Мара уже скользнула внутрь. Он последовал за ней.

В шахте было тесно и темно. Звук их движений гулко отдавался в металл, будто вся конструкция прислушивалась. Элай не знал, что его пугает больше – тьма или то, как уверенно Мара в ней движется.

Впереди брезжил белый свет. Слишком ровный, слишком чистый, лишённый человеческого тепла.

Они замерли у решётки. Мара слегка подалась вперёд, Элай – рядом. Он увидел зал.

Он был огромен. Идеально вычищен, выстроен по строгой логике – пространство словно подчёркивало мысль, что хаосу здесь не место. Но главное было не пространство.

Главными были цилиндры.

Ряды стеклянных сосудов, уходящих вглубь зала. Внутри – голубоватая жидкость. И тела. Маленькие, почти беззащитные, свернувшиеся в позе плода. В абсолютной тишине.

Элай чувствовал, как его дыхание становится коротким с каждой секундой.

– Каждый год Архонт проводит лотерею, – тихо сказала Мара. – У чипованных отбирают ДНК. А дальше… процесс идёт без их участия.

Экраны у цилиндров светились ровными строками данных:

«Эмоциональная активность снижена».

«Агрессивные реакции удалены».

«Когнитивная функция оптимизирована».

«Готовность к экстракции через 18 недель».

Каждая строка была суха, почти без оценочна – и от этого звучала страшнее.

– Они… – Элай не сразу нашёл слова. – Они выращивают людей, у которых нет выбора.

Мара ответила спокойно, без эмоций:

– Они выращивают людей, которые никогда не станут угрозой системе.

В нём дрогнуло что-то противоречивое. Ужас – да. Но вместе с ним мелькнула мысль, от которой он вздрогнул.

Это работает.

Мир без преступлений.

Без страданий.

Без ошибок.

Но и без свободы.

Элай не хотел признавать, что часть его – очень маленькая часть, но всё же – видела в этом логику.

Именно в этот момент внизу вспыхнул красный свет. Тревога. Несколько прожекторов разом прорезали воздух. Дроны разбудили гулом зал.

«Обнаружена несанкционированная активность. Сектор двенадцать.»

– Уходим! – сказала Мара и развернулась назад.

Элай пополз за ней. Металл звенел под ними, шум дронов становился громче. Он ощущал, как страх и адреналин давят на грудь, как сердце бьётся так быстро, что почти заглушает другой звук – ровный, металлический голос Архонта.

Они выскользнули наружу, побежали по улицам. Прожекторы метались по стенам, искали тени. Город, такой ровный, такой идеальный, вдруг стал похож на ловушку.

На крыше они рухнули на бетон. Элай смотрел вниз, туда, где белые стены скрывали сотни жизней, которым ещё не дали выбрать, кем им быть.

Он сказал это неосознанно, словно выдернул из себя:

– Если бы моя жена могла… жить там… может, я бы тоже согласился.

Мара замерла. Потом повернулась. В её взгляде не было осуждения – только тихое, болезненное знание.

– У тебя не было жены, Элай, – произнесла она ровно. – Ты пожертвовал ею ради системы.

И в этот момент, город вокруг стал ещё тише.

Они просидели на крыше до темноты – странной, искусственной темноты, в которой не было ни неба, ни звёзд. Костюмы пришлось снять, а то их тяжесть давила с каждой секундой.

Когда они вернулись, Ренн встретил их молча. Его взгляд был тяжёлым, как камень, которым можно ударить или защитить – он ещё не решил. Он ничего не спросил, лишь протянул им по банке старых, помятых консервов.

Элай открыл свою. Внутри было серое, влажное мясо, по виду больше похожее на размокшую бумагу. Он ел медленно, через силу, чувствуя, как каждый волокнистый кусок с трудом сходит с языка.

Мара ела быстро, почти машинально.

Ренн вообще не притронулся к своей – сидел на краю крыши, неподвижный и мрачный, будто каменная фигура, охраняющая вход в подземелье.

Над ними расползалось тёмно-серое покрывало – небо, лишённое хоть намёка на жизнь.

Но город под ним начинал светиться. Сначала слабо, затем ярче.

Белый, холодный, больничный свет просачивался из каждого окна, из каждого фонаря, из самого асфальта. Казалось, город – это огромная лаборатория, включённая на круглосуточный режим.