Многогранник

«Дарованное нам, предвещенное нам мы сложим и обуздаем. Сложенное нами и обузданное нами мы обратим в пользу. Все обращенное в пользу нами за годы мы сохраним навек. Вечность – это лишь слово; оно покориться нам. Я клянусь, мы клянемся!» – заученные наизусть предложения мигом слетели с губ нескольких сотен прокрастианцев и разлетелись по ветру. Последующее секундное молчание было нарушено резким взрывом фейерверков и звонким голосом посыльного.

– Прекр-р-р-асно! – прогремел, улыбаясь, Райтер Власов и взлетел еще выше. – Дорогие курсанты, оставляю вас здесь праздновать ваш первый и последний выпускной! А я удаляюсь! – крикнул он и растворился в дыму зажжённых цветовых хлопушек.

Кругом послышались аплодисменты, заиграл оркестр, в центр выкатили огромную блестящую сцену, на верху которой запел какой-то артист, по сторонам расставили столы с закуской и напитками, к ним придвинули диванчики, магистрам принесли отдельные угощения, по всей площади разошлись курсанты и слуги, следящие за порядком – началась вторая часть празднования.

Выпускники перекусили, отдохнули и были готовы продолжить официальное представление для гостей и преподавателей, чтобы в скором времени, после традиционного вальса и ухода магистров с большей частью учителей, спокойно повеселиться, не думаю о внимании со стороны. Они стояли по краям площади, ожидая начала музыки и тех, кто должен был подойти на танец.

– Смотри, смотри… – шёпотом вдруг начало вториться со всех сторон.

Что же там? Кто же там?

По мраморным плитам и лепесткам роз грациозно двигались две девушки, приковывая к себе все внимание расступившихся курсантов. Это Викки и Мишель небыстро шагали чрез толпу.

В тот момент, когда они поочередно вошли в «широкую зону», Амос, Ренат и Раф стояли у одного из столов на окраине площади, поглощая все, что попадалось под руки.

– Ох, ребята, как я рад, что наконец могу поесть, – говорил Амос, закидывая к себе в рот очередную виноградину.

– О, да. Я тоже очень рад, – отвечал ему Раф, поедая пирожное.

– Я, парни, был настолько голоден, что дай мне живую птицу, то… – но что бы он сделал, Ренат так и не договорил: в это мгновение перед ним появилась Викки. – Хэ-э-эй, моя фиалочка, какая ты сегодня краси… – но как только юноша хотел мигом обнять свою девушку, из толпы засматривающихся однокурсников вышла Мишель, и Ренат потерялся. – Амос, – окликнул он друга, – ты должен это видеть…

– Чт…, – не успев договорить, юноша повернулся и был поражён. – Вау, – из-за спины Викки, одетой, как большинство девушек курса (в белое платье, но с нежно-фиолетовым полосами) показалась Мишель.

Яркое красное платье, величественно сидящее на ней, переливалось всеми оттенками цвета. Алые подолы, рюши и кружева под тон ее червонным губам гармонировали с редкими линиями белой ткани, придавая светлой коже с легким румянцем отдельное изящество. Ровно севший, но несильно затянутый корсет на ее хрупком теле искусно подчеркивал линии открытых ключиц, багряные ленты, вплетённые в распущенные волосы лаконично развевались от легко ветерка, оживляя в образе девушки нежные черты. Белые блестящие туфли, порой выглядывающие из-под платья, были украшены красными и чёрными полосами, а прекрасное, исключительно красивое лицо с небольшим количеством праздничного макияжа становилось все ближе и ближе к восторженному лицу Амоса. И вот оно тут, в нескольких сантиметров от него, так близко. Чуть-чуть и можно коснуться губами… Но нет, она что-то говорит, а он не понимает. Сказать бы ей о чувствах, так сильно терзающих юношеской сердце. Но что? Что ты говоришь ему и зачем? Все же и так ясно. К чему слова, когда он тебя не слышит. Когда он мечтает открыться тебе.

– Амос… – Мишель осторожно потрясла друга за плечо.

Юноша очнулся.

– Что? Ч-что? – пытаясь вспомнить, что ему говорили в последние минуты, вторил он.

– Мишель спрашивала: не опоздала ли, – помог ему недавно подошедший Раф.

– Да, Амос, я это и говорила, – с лучезарной улыбкой подтвердила девушка.

– Прошу, прости, – обратился к ней растеряно Амос. – Я слегка утомился и…

– … замечтался? – дополнила неспешно Мишель.

– Да, да… – отвечал покрасневший юноша.

– А еще она спрашивала, как скоро мы пойдем танцевать, но, думаю, уже и так понятно… – вновь напомнил другу Раф и мигом направился в другой конец площади, туда, где была его пара для вальса.

– Черт! – негромко воскликнул Амос, увидев, что все уже расходятся по своим местам, а он так и не поговорил с Мишель. – Как же так! – возмущался юноша, услышав первые ноты из композиции Фридриха Шапана, под музыку которого им следовало танцевать.

– Может, ты все же пригласишь меня? – шепотом спросила его девушка.

– О, да! – тихо воскликнул Амос, перейдя на свое место где-то в центре, и, сделав поклон, предложил ей руку – она согласилась.

Сто тринадцать пар закружилась под звуки известного композитора.

– Мне интересно, – шептала Мишель другу, – где ты оставил телефон, – и подбрасывала лепестки роз своим подолом.

– За картиной Рената в той древней подвальной комнате, – тихо отвечал Амос и направлял её вправо.

– Не думаю, что это лучшее место, – лицо Мишель выразило переживание. – Сегодня я должна его забрать и отдать тому, кто сможет во всем разобраться, поэтому после моего выступления мы пойдём за ним: к шести часам прибудет куратор.

– Куратор? – удивился Амос.

– Да, но я не могу пока что рассказать большего… Я бы хотела, но это уже не моя тайна.

– Хорошо, я все понимаю, – с радушием улыбаясь, отвечал Амос. – И прости, что не спрятал телефон лучше… – он виновато посмотрел в голубые глаза Мишель. – Я не знал куда.

– Ничего. Возможно, это и правильно, но – потом: на нас смотрят, – слегка наклонив голову в сторону седовласого преподавателя географии, которой пилил их глазами уже минуту, прошептала Мишель и аккуратно присела на пол, как и все остальные девушки.

Курсанты кружились и кружились, следуя звукам фортепиано и блеску собственных праздничных костюмов.

– Смотри, какие они счастливые, – по-доброму говорила Викки, танцуя с Ренатом в паре метрах от друзей. – У них были бы красивые дети.

– Ах-ха-х, – негромко рассмеялся юноша в ответ на глупые, по его мнению, слова, – у нас тоже будут красивые дети, – прошептал он ей на ухо. – Как только мы закончим практику и устроимся работать…

– Ахах, конечно, да… Но они… – продолжила о своем девушка.

– Что они? – терпеливо спросил Ренат.

– Они созданы друг для друга. Это судьба. Они были бы прекрасной парой. Ты видел, как они смотрят друг другу в глаза? Это просто что-то… Но я никак не понимаю, почему они не вместе. Все же так просто: взять и быть рядом… – быстро проговорила Викки в тот момент, когда всем девушкам следовало присесть. – Надеюсь, у них все получиться, – и замолкла, видя осуждающий взгляд того учителя географии.

– И я, – тихо согласился Ренат.

Музыка играла, переливалась и струилась прямо через души курсантов. Она двигала их телами и соединяла их судьбы. Музыка вела этих детей к далеким мечтам и вселяла надежды.

– Мне бы хотелось тебе кое-что сказать, – начал вновь Амос, оставив страх осуждения позади.

– Хм, что же? – отвечала ему Мишель, собирая подолом платья лепестки.

– Ты… – он замялся. – Ты очень красивая сегодня, – и выпалил не то, что хотел.

– Спасибо, – нежно улыбнувшись, поблагодарила девушка. – Ты тоже сегодня отлично выглядишь.

– Благодарю, – юноша отвёл взгляд и вновь попытался: – Я ещё хотел сказать…

– Что же? – с осторожностью спросила Мишель.

– Я хотел сказать, что ты мне… ты мне нравишься, – закружив девушку, говорил Амос.

– Ах, Амми, ты тоже мне нравишься: ты хороший человек и отличный друг, – словно пытаясь что-то скрыть, прошептала быстро она.

– Нет, я не об этом… – он поклонился Мишель в ответ на её заключительный реверанс и схватил за руку, пытаясь удержать на месте.

– Амми, мне пора! – воскликнула негромко девушка и указала на группу людей, зовущих её.

– Но я хотел сказать…

– Амми, – торопливо говоря, обратилась она к юноше, – я до глубины сердца понимаю, что ты хочешь мне сказать, и я бы с великой радостью приняла твои чувства, но я не могу. Пойми, что у меня другая цель, и что я должна уйти не только сейчас, но и навсегда…

– Мишель! – выпалил Ренат, подбежавший к ним. – Живо пошли: ты же знаешь, что оркестр не будет ждать, – и выхватил её руку из руки Амоса. – Пошли!

– Стой! – окрикнул его Амос. – Почему, Мишель? – спросил он встревоженно у девушки.

– Ты все сам должен понять, – ответила, остановившись она, – прощай… – и направилась в сторону сцены.

– Ну хоть что-нибудь оставь для подсказки! – с криком последней надежды обратился вдогонку он.

Мишель остановилась, неожиданно развернулась и с грудью полной тоски бросилась к Амосу.

– Только не верь отцу, – прошептала быстро она крепко обнявшему ее юноше и тут же направилась бегом к сцене, попутно крича:

– Только помни – остальное неважно!..

– Что?.. – одурманенно произнес Амос, глядя ей вслед.

Что-то внутри юноши умерло, не успев ожить.

– Пойдём, друг, – неожиданно прозвучал из-за спины голос Рафа, – у них скоро начнётся выступление, как только половина присутствующих уйдет. А мы пока что можем спокойно поесть.

Амос, не до конца осознавая происшедшее, как в тумане последовал за другом.

В то время, как четверо ребят разделились по парам, и одни ушли подкрепиться, а другие – подготовиться к следующему номеру, большая часть преподавателей и все, без исключения, магистры поспешно удалились за тот мраморный стол, откуда и появились пару часов назад. Что было там: тропинка, дорожка или дверь – никто не знал: белая пелена густого дыма обволокла эту часть площади беспросветно. И так получилось, что наблюдать за выпускниками осталось от силы двадцать учителей. Но никто не задумывался: смогут ли они защитить или уберечь курсантов в случае опасности, ведь это казалось бессмысленным. Кто, будучи в здравом уме, попытается напасть на самое защищённом место в Лэндсдриме, да и как? Высшая школа – единственное заведение с супермощной охраной в виде президентских войск, прибегающих при первом зове, и сверхинтелектульной блокировочной оградой, благодаря которой ни одна душа не пройдёт незамеченной.

– Как Ренату все же повезло с Викки, – говорил, слегка краснея, Раф.

– Ну, да, я думаю: они хорошая пара, – отвечал ему потеряно Амос, поглощая очередной кусочек грейпфрута. – Но к чему ты это? – он посмотрел на друга с подозрением.

– Да я так… Вот, оглянись, – Раф указал ему на место близ сцены, туда, где стояла Викки, придерживая парадный костюм Ренат, пока тот переодевался в гримерке, – она так осторожно его взяла и сейчас следит, чтобы не появилась ни одна складочка, хоть костюмы и модернизированные, и она это знает. Викки… так мила, – с ужимкой объяснил Раф.

– Да, Викки действительно забавная и очень хорошая девушка. Я бы и не подумал, что… Мишель окажется так права, познакомив их для взаимной помощи, – Амос по-доброму ухмыльнулся. – Но я все же не понимаю, почему ты об этом заговорил. Мне казалось, что тебя не интересуют отношения… Только не говори, что она тебе понравилась…

– Нет, Амос, – печально начал Раф, повернув голову к сцене: впереди друзей загремел оркестр и полилась музыка. – Хоть ты и не прав в одном, но третье из двух ты угадал. Веришь ли, иногда каждому – даже самому независимому и сильному – хочется, чтобы рядом был человек, для которого стоит жить. Тебе ли не знать? – юноша однозначно кивнул туда, где появилась группа курсантов в концертных костюмах.

Парами юные артисты поднимались на верх сцены, напевая что-то замысловато-задорное. В блестящих костюмах красных, розовых, голубых, зелёных, серебристых цветов они, прищелкивая пальцами и подпрыгивая, как на батутах, шли все выше и выше. Но вот миг – и они наверху кружат вокруг себя и друг друга, кружат так, что становятся все ближе и ближе. Что там? Кто там? Кто внутри этой толпы? Да! Это Мишель…

– Ей не нужны мои чувства, друг, – вспомнив слова Рафа, Амос, сдерживая слезы, едва покачал головой, но все равно улыбнулся: он увидел, как девушка выбежала из центра и начала сольно петь в такт музыке.

– Тебе так кажется, и только, – уверенно говорил ему юноша.

– Не-ет, – еле продолжал Амос, – мне это не кажется: это правда…

– Друг, – хотел приободрить его Раф, – это же сама Мишель. Если она тебе даже это сама сказала, не значит, что это полностью так. Кто может знать наверняка, что происходит в душе простого прокрастианца? А тут непревзойдённая Мишель… Задал бы ты вопрос: дорог ли ты ей. Я бы точно ответил: да. Спросил: неужели она так нуждается в тебе. Я бы снова ответил: да. Даже если ты спросишь: любит ли она тебя – я вновь скажу: да. Но не мне говорить, почему ей не нужна такая любовь, не мне объяснять, почему Мишель избегает твоих чувств: я определённо этого не знаю. Да и знал бы – не сказал. Если она что-то делает, то так надо. Не забывай этого.

– Хах, – не желая обидеть друга, попытался закончить Амос, – ты научился так разглагольствовать от неё? – и по-дружески толкнул Рафа.

– Да, – юноша резко покраснел и опустил голову. – Единственное, что меня ждёт в этой жизни, – это мои слова и размышления; с ними я и умру…

– Эй, к чему так печально? – Амос удивился тому, как свободно и уверенно прозвучало это от Рафа. – Разве ты не собираешься начать отношения? Пойти на работу? Создать семью? – он попытался отвлечься проблемой друга.

– Работать, может и буду, – отвечал юноша, – но в отличии от Рената я никак не преуспел с преодолением своих страхов и апатий… – медленно проговаривая каждое слово, Раф будто усиленно пытался сжать стакан с соком так, чтобы тот разбился, но у него не выходило. – Я думаю, мне и не побороть то, что так мешает быть счастливым, – тогда юноша залпом выпил все его содержимое.

– Эй, не переживай, – почти не расстроенно говорил Амос. – Ты все сможешь, и я обещаю, если что, то мы всегда тебе поможем. Не забывай: я, ты… Мишель и Ренат – мы всегда будем друг у друга несмотря ни на что, – и подал ему руку, тем самым подтверждая свои слова.

– Спасибо, – Раф крепко пожал ему руку в ответ, но, коротко улыбнувшись, не стал смотреть в глаза; Амос же, на счастье друга, местами был не наблюдателен, и потому подумал, что все теперь хорошо.

Под мишурой и багровым дымом, на высокой спиралеобразной сцене в этот момент выступали двое их друзей – ребята решили, что не должны пропустить финал номера и подняли головы выше, туда, где девушки и юноши в поблескивающих костюмах вторили в такт двум главным певцам: Ренату и Мишель. Юноша выпускал темно-синих бабочек из чёрных широких рукавов и подхватывал на руки девушку в белоснежном костюме с кружевами. Он поднимал её над собой и кружил под звёздным небом мира Абисмунди, признавая, что самой яркой звездой навсегда – для него и всех – останется Мишель.

Амос не отрывал взгляда от той, с которой вместе хотел прожить вечность. Он следил за каждым её движением, словно пытался найти в них ответы для успокоения своей взбудораженной молодой души, но ничего не выходило: ответов не было, а сомнения и надежды продолжали терзать его изнутри. Почему она так сложна – он не понимал… А может не хотел понимать? Может, Мишель его привлекала только потому, что он не смог познать её полностью? Потому что она – вселенская загадка, тайна и бесконечный ребус без решения? Что было бы, если бы он, один из умнейших юношей того времени, приложил чуть больше усилий и попытался её понять? Любовь бы прошла? Завяли бы сады?..

Говорят, что, когда разрешимым становится последний вопрос, тогда перестают существовать интрига, увлечение и страсть – синонимы, объединенные общим желанием всепознания и обладания. Если есть у человека завораживающая тайна, личная и сокровенная для него, его маленький секретик в спичечном коробке или большой секрет под грудой одежды на чердаке, она всех манит, привлекает и возбуждает желание приобрести, рассмотреть. Хорошо, когда другой человек, открывший вашу коробченку, лишь полюбуется содержимым и аккуратно положит назад, стараясь сохранить первозданность, но плохо, когда, по неопытности или, к сожалению, по глупости, бывает иначе: за ненадобностью «чужого хлама» этот человек публично выкидывает все булавочки, фантики да кружева, которые вы с таким трудом собирали и прятали внутрь бумажного ларца, когда он даёт свободу подкравшимся воронам раскидать ваши сокровища по ямам и дорогам, когда он, вместо коробочки с секретиками, возвращает лишь обрывки бумаги, подмокшей и бесполезной. Тогда-то вы и понимаете, что слишком опасно хранить булавочки да кружева, и опустошаетесь, оставив одну оболочку на память.

Но хорошо бывает тоже нехорошим. Порой случается, что зрители полюбуются, рассмотрят, даже аккуратно сложат назад, но уйдут и больше не вернуться: им покажется скучным то, что для вас ценно. Наверное, Амоса это и пугало, потому что для него желанен другой исход: он откроет, погрузиться с головой и поймёт, что коробочка-то бездонна: она пусть мала, а вмещает в себя отдельный мир. Но любить такое просто! Да и не любовь это. Совсем другое дело, когда немножко вещиц в вашем тайнике, и смотреть особо не на что, а тот человек все равно любуется, не уходит. День, два, неделю, месяц, года любуется, но постоянно находит, чему ещё удивиться – вот такое и есть любовь. А смотреть на что-то непривычное всегда интересно, хоть зачастую и недолго.

Пока Амос в своей голове переживал и прокручивал все моменты, связанные с Мишель, Раф, неожиданно для себя перевёл взгляд на толпу: что-то в ней было не так. Он пробежал глазами по однокурсникам, посмотрел по сторонам – все в порядке: ничего странного нет. Но почему тогда его сердце забилось со скоростью разгоняющейся машины? Что же пряталось среди сотен людей? Взгляд – туда, взгляд – сюда – и вот оно, вот что не даёт юноше покоя! Ах, боги, что же это!

– Амос, – тихо слетело с губ побледневшего мальчика.

Раз…

– Что, Рафи? – почти не грустно отозвался Амос, поворачивая свою натянутую улыбку к другу.

Два…

– Передай Ренату, что я всегда буду следить за ним, – на глазах мальчика наворачивались слезы.

Три…

– Что? Ты о чем? – хлопая друга по плечу, насторожился Амос.

– И знай, что ты был мне и будешь всегда очень дорог, – его руки тряслись.

Четыре…

– Хорошо, но к чему это? – голубоглазый юноша сконфузился.

– Но главное – спаси Мишель, и прощай!

– Чт… – Амос хотел подойти ближе и спросить, что все это значит, но был опережен: Раф кинулся на него грудью.

Пять – бух!

– А-а-а! – прозвучал оглушающий выстрел, и мёртвое тело беспомощно пало на плечи друга.

В то время, когда толпа подпевала юным артистам, танцевала и шумела так, как никогда ей не позволяли раньше, светловолосый юноша краем глаза заметил маленькое мигание красного индикатора на руке «прозрачного» незнакомца с оружием. Юноша посмотрел на него и все понял, но через пару секунд, к сожалению, тот незнакомец посмотрел на Рафа в ответ и – бух! Выстрел в спину, прямо меж лопаток – мальчик сразу же умирает. Вновь – пам! бум! бах! Со всех сторон затрещали автоматы, и загремела земля, покрывшаяся дымом. Что же это? Почему это?

Тот момент, когда Раф пытался закрыть друга собой, ознаменовал начало операции по захвату и расстрелу школы – десятки вооружённых прокрастианцев, одетые в специальные невидимые костюмы и наделённые страшнейшим рычагом воздействия, оружием, открыли огонь по простым школьникам. Разом рухнули на пол сотни учеников: кто-то замертво от страха, кто-то от пуль. Предполагаемые террористы бросили несколько дымовых бомб, тем самым декоординировав всех безоружных, пытающихся убежать людей. Но, план захватчиков был несильно продуман: их костюмы сбросили хамелеоновую расцветку, как только они воспользовались автоматами, и ученики вместе с оставшимися преподавателями стали видеть, как те подходят к ним (данную особенность, видимо, не успели проработать перед нападением на курсантов в их выпускной).

– Раф! Рафи! – задыхаясь от наступивших слез, шёпотом кричал Амос. Он сидел за опрокинутым столом и держал голову друга на коленях. – Ну как же… Не-е-т… – юноша плакал и пытался прикрыть рану, но понимал, что уже поздно. – Ну зачем… ну кто же эти… – он хотел было что-то ещё сказать, но не мог: рыдания перекрывали все слова.

Как только в Рафа и в десятки других людей были подло выпущены пули вооружёнными захватчиками, откуда-то со стороны леса вылетели несколько некрупных, но мощных бомб: они взорвали местами мрамор, уронили бегущих в панике курсантов и выбросили из своих отсеков сотни кубических метров серого дыма. Когда он мигом охватил стоявшего в ужасе Амоса и мёртвое тело Рафа, то видимость полностью исчезла, как и исчез тот уже не прозрачный террорист. Амос не стал медлить и, тая надежду, мигом перевернул стол, желая укрыть друга. Но он тогда не знал, что люди умирают в момент.

Пять, десять или двадцать минут прошло, как темноволосый юноша рыдал над бездыханным телом Рафа. Бледное лицо казалось ему все ещё живым – будто спящий человек лежит рядом и вот-вот откроет глаза, пошевелиться, что-то скажет. Но он не шевелился – просто лежал и истекал кровью, пачкал белоснежный костюм и не давал никаких надежд на чудесное пробуждение. «Нет, его больше нет, – крутилась в голове Амоса. – Но зачем? Но кто? Но как? Кому нужны жизни школьников?.. Кому? – он сидел в тумане и слегка покачивался уже в течение пары минут, но вдруг, после непродолжительной тишины, вновь раздался выстрел: кто-то был обнаружен в дыму – Амос очнулся от размышлений. – Мишель! – мальчик тут же впал в гнев. – Черт, да это из-за неё! Из-за неё он мёртв… из-за неё? – его слова прозвучали растянуто. – Мишель! – понял наконец Амос. – За ней… Они же за ней! Черт! – он быстро вытер слезы из-под глаз, поклонился другу и хотел сразу же отправиться на поиски, но остановился: перед следующим решительным действием ему следовало сказать последние слова: «Прощай, Серафим. Пусть другой мир встретит тебя лучше, чем этот,» – и, сдерживая нахлынувшие вновь слезы, юноша торопливо оставил его.

Начав пробираться гуськом чрез белую завесу, где то и дело встречались все ещё тёплые трупы и маленькие столики официантов, служащие укрытием испуганным до смерти детям и учителям, Амос пытался разглядеть Мишель и не попасться террористам. Юноша, в силу образования, двигался профессионально, отточено, так, что даже единожды встретив захватчика, он умело обогнул его и сумел продвинуться дальше незамеченным.

Прячущиеся курсанты вздрагивали каждый раз, когда он беззвучно подкрадывался к ним, и начинали тихо всхлипывать, поняв, что это очередной школьник, желающий лишь выжить, а не тот образ с красной мигающей лампочкой на руке. Все были в ужасе и по локти в крови: видно, многие пытались спасти пострадавших из толпы, но не могли – куча пугающих тел окрасила когда-то белый мрамор в алые цвета.

Пока Амос небыстро продвигался к сцене (он думал, что Мишель могла спрятаться внутри), из дальних углов площади послышалось ещё два выстрела. «Если они пришли за ней, – думал про себя юноша, подходя к гримеркам, – то зачем убивают других?.. Что-то не так… Надо будет сообщить отцу и президиуму: кто-то должен разобраться, почему все это происходит». Амос обогнул ещё пару стоящих вразброс кабинок и собирался рвануть ко входу внутрь сцены, но, не осмотревшись заранее, врезался в одного из захватчиков. «Ну, все. Вот и конец», – успел подумать про себя он, когда террорист уже поднёс к его груди дуло автомата. Мгновение – выстрел. Громкий шум заложил уши. Кругом потемнело… но юноша все ещё дышал.

– Что? – слетело с губ Амоса, как только он понял, что не упал замертво. – Почему? – зрение начало возвращаться, и юноша увидел пред собой какого-то прокрастианца, державшего в руке непонятный продолговатый предмет с острым окончанием.

– А! Ты уже видишь, – раздался из защитного костюма грубый голос. – Ну, поздравляю.

– В-вы м-меня убьете? – растерянно протянул Амос.

– Хах, – надменно усмехнулся тот с автоматом за спиной. – Нет, считай, тебе повезло вдвойне.

– Что?

– Говорю, что, пока заряжается адетализатор, могу рассказать тебе интересный факт, – захватчик провел перед глазами Амоса тем странным предметом, острие которого становилось все краснее, – юноша застыл. – Ладно, если ты такой не разговорчивый, объясню. Ты – один из тех, кто есть в базе бесполезных или защищённых, то есть тебя убивать не было приказа.

– Приказа? – удивлённо переспросил Амос – захватчик наклонил голову и громко вздохнул.

– Тебя не касается. Этот рассказ – моё развлечение на этом кровавом игрище. Приказ есть приказ – мы его исполняем. Но ты об этом сейчас забудешь, – захватчик направил покрасневший предмет на голову юноши.

– Как же… – Амос хотел спросить, но грубый голос оборвал его.