Мой сосед – девчонка

– Я… я вернусь к летнему турниру! Обязательно! – крикнул Шин, не поднимая головы.

Он боялся увидеть на лице тренера разочарование. Боялся прочитать в его глазах презрение. Но больше всего Шин боялся безразличия: что, если он команде просто не нужен, и никто не станет дожидаться, пока он восстановится?

– У тебя нет выбора. Мы не можем позволить себе так сильно ослабить команду. Но никаких нагрузок, пока не разрешит врач, и тайных тренировок, пока никто не видит. Ты понял?

Шин наконец-то решился поднять глаза на тренера. Тот улыбался, едва заметно, но ободряюще, и страх отступил. Его не выгонят. Его дождутся. Он нужен команде. Нужен…

– Да, тренер! – воскликнул Шин и, повинуясь взмаху руки, сел на место.

– Я же говорил, – тут же горячо зашептал ему на ухо Хару. – Никто тебя ни в чём не обвиняет…

Дальше Шин ничего не слышал. Сидел, погружённый в свалившееся на него ощущение собственной нужности, и наслаждался им. Он даже не заметил, как Сато, наклонившись, вернул на его лодыжку пакет со льдом, да и саму боль почти перестал чувствовать, как будто всё отошло на второй план. Всё это неважно, травма – это временно. Главное, что тренер в него верит.

В себя Шин пришёл только после того, как собрание закончилось и к нему подошёл Нагасэ. Понадобилось не меньше минуты, чтобы сообразить, что нужно забрать у ассистента трость и встать, опираясь на неё.

– Будь осторожен, – напутствовал его Нагасэ напоследок и отошёл к тренеру. Видимо, чтобы подробно отчитаться о результатах поездки в больницу.

– Идём, – потянул его к выходу Хару, а Сато молча поднял с пола пакет – лёд растаял и превратился в воду – и отступил в сторону, пропуская Шина.

Однако далеко они не ушли. Первым к Шину подошёл Фукуда и, выразительно посмотрев на трость, хмыкнул:

– Надо же, у тебя теперь третья нога. Решил, что с ней сможешь за мной угнаться?

– Несмешная шутка, – поморщился Шин, но внутри растеклось тепло. Сэмпай не злился.

– А я и не шутил, – пожал плечами Фукуда и замялся. – Рад, что травма несерьёзная. Тиба, конечно, неплох, но до тебя не дотягивает. Так что возвращайся побыстрее, а то с кем мне соревноваться в скорости?

– Я всё слышал! – крикнул проходивший мимо Тиба. – Не возвращайся, Араки, дай мне хоть немного почувствовать себя незаменимым.

И засмеялся, разряжая обстановку. Следом к Шину подошли и остальные игроки основного состава: капитан Китадзава, его зам Кудо с третьей базы, кэтчер Асано, первый бейсмен Кагава. Аутфилдеры тоже не остались в стороне, хоть с ними Шин общался меньше. Все желали ему выздоровления, подначивали насчёт трости, обещали занять его место и хлопали по плечам, словно таким образом могли передать немного своей силы. Страх оказаться ненужным окончательно истаял.

Вернувшись в комнату, Шин чувствовал себя окрылённым. Как будто из-за травмы его впервые оценили по-настоящему, осознали, как он важен для команды. Это кружило голову и даже заглушало боль в ноге.

– Араки-сэмпай… – голос Сато вклинился в опьянённое эмоциями сознание, и Шин в очередной раз ощутил всколыхнувшееся внутри раздражение. – Тебе надо переодеться и сходить в душ. От тебя… воняет.

Купол эйфории пошёл трещинами и лопнул, рассыпавшись на сотни осколков. Шин очнулся: он до сих пор был в форме с игры, весь измазанный в грязи, пропитавшаяся потом и дождём водолазка мерзко липла к телу, при каждом движении заставляя передёргиваться от холода и отвращения. От носков несло так, что слезились глаза, а во что превратились бутсы, Шин предпочитал не думать.

Он тут же принялся стягивать форму, а затем на миг замер: а сможет ли он сам принять ванну?

– Эй, первогодка, – позвал Шин, кидая футболку и водолазку под ноги. – Пойдём, поможешь мне помыться.

Наверное, стоило быть повежливее, но сил любезничать не нашлось. Все мысли Шина были о горячем душе, поэтому ему и в голову не могло прийти, что Сато может обидеться. Он же сам согласился помогать и должен понимать, что сэмпай устал и весь на нервах.

– Я… не могу.

Ответ первогодки застал Шина врасплох. Он как раз пытался стянуть штаны и едва не упал, запутавшись в штанинах.

– Почему это? – возмутился Шин, всё-таки справившись и оставшись в одних трусах. Они единственные не промокли во время матча и потому не воняли, хотя, может, он просто не принюхивался.

Сато демонстративно повернулся к сэмпаю спиной:

– Сейчас в душевых не протолкнуться, все после матча хотят помыться. Не охота торчать в толпе потных сэмпаев. Уверен, там и без меня найдутся желающие помочь.

Вот же гадёныш! А ведь Шин почти поверил, что Сато нормальный парень, отзывчивый и внимательный. Но рано радовался: доброта его оказалась очень выборочной.

Хотя, если задуматься, Шин ни разу не видел Сато в душе со всеми. Да и в общей раздевалке пацан появлялся редко, предпочитая приходить на поле уже в форме. Может, он с этими, с комплексами по поводу своего хилого телосложения? И поэтому избегает места, где придётся продемонстрировать всем отсутствие хоть каких-то мышц? Да блин, какая к чёрту стеснительность, если ты решил стать бейсболистом? Это командный вид спорта, и прятаться от товарищей по команде глупо. Может, затащить его в душ силой, чтобы перестал париться? Но не сейчас, когда ногу всё отчётливее подёргивает от боли, а потом, ближе к лету. Можно даже подговорить Хару и сделать это вдвоём.

Приняв решение, Шин успокоился.

– Ну и сиди в одиночестве, – буркнул он, натягивая шорты и хватая пакет с банными принадлежностями.

Сато промолчал. Он даже не повернулся, продолжая таращиться в стену. Шин назло ему оставил грязную форму посреди комнаты и вышел, оставляя нахального кохая один на один с вонью. Может, это заставит его передумать?

Конечно, это не сработало. Но Шин особо и не надеялся, скорее просто избавлялся таким образом от раздражения. Приняв душ – Сато оказался прав насчёт толпы, – он вернулся в комнату, а первогодка уже спал, не замечая запаха. Формы, правда, нигде не было видно, но искать её Шин не стал. Завтра спросит, где она.

Промаявшись до вечера от безделья, Шин выпил обезболивающее и лёг спать пораньше. Даже непривычно было вместо махания битой валяться в кровати и вслушиваться в тихое сопение соседа. А ведь Сато даже не храпит, как большинство парней. Так, иногда стонет и как будто подвывает тихонько, но это почти не мешало. Даже во сне первогодка оставался странным, не таким как все. И это сбивало с толку.

За размышлениями о странностях соседа Шин сам не заметил, как уснул. Врач предупреждал, что обезболивающие усилят сонливость, но кто бы мог подумать, что настолько. Правда, как только их эффект прошёл, Шин выплыл в удушливую полудрёму, сквозь которую отчётливо ощущал, как болит и дёргается нога. Сколько было времени, он не знал, и никак не мог вырваться из охватившей сознание и тело вялости, чтобы сходить за льдом на компресс или выпить вторую таблетку. Так и крутился в кровати, отмечая, что постельное бельё становится влажным от пота.

А потом сопение сверху исчезло. Послышался зевок, а затем почти бесшумно Сато спрыгнул на пол и щёлкнул выключателем настольной лампы. Шин вслушивался в тихую возню первогодки и пытался понять: неужели уже утро? Ночь пролетела так быстро, что он и не заметил? Или это из-за боли, сводящей с ума?

Сато зашуршал пакетами и вскоре выскользнул из комнаты. Шин, не удержавшись, схватился за телефон: половина четвёртого утра. Что первогодка собирается делать в это время? Или он всегда встаёт посреди ночи, когда Шин крепко спит, и занимается своими делами? Мозг взрывался от непонимания. Что вообще происходит?

Когда дверь начала открываться, Шин натянул повязку на глаза и притворился спящим. Зачем, он и сам не до конца понимал, но почему-то ему не хотелось, чтобы первогодка догадался, что сосед проснулся. Это было глупо и нелогично, тем более что нога ныла всё сильнее, а Шин так и не сходил за льдом или таблеткой. Боль, похоже, совсем разжижила ему мозги и превратила в круглого дурака.

Когда Сато вернулся, по комнате поплыл знакомый сладковатый аромат. Нежный, успокаивающий, почти привычный. Значит, первогодка ходил в душ. Он всегда так делает, чтобы ни с кем случайно не пересечься? Это уже ни в какие ворота!..

Вскоре зашелестели страницы, заскрипел карандаш, скользящий по бумаге. И Шин всё больше убеждался в том, что всё это время Сато вёл полуночный образ жизни, скрываясь от соседа – и, возможно, не только от него. Что это: нежелание лишний раз пересекаться с другими людьми или особенности организма? Неудивительно, что пацан вечно бледный ходит, а тени под его глазами напоминают разлитые чернила. С таким-то режимом…

– Нога болит? – вдруг спросил Сато, и Шин от неожиданности чуть не вскрикнул.

Как он догадался? Как понял, что сэмпай не спит? Неужели обычно Шин во сне храпит, но сейчас лежал так тихо, что сам себя сдал?

Скрипнул отодвигаемый стул, и Шин не столько услышал, сколько почувствовал, что Сато подошёл к кровати и присел рядом на корточки.

– Принести лёд? Или воды запить таблетку?

Шин понял, что притворяться дальше нет смысла, и стянул повязку. Откуда-то так некстати появился стыд, словно его застукали за чем-то неприличным.

Сато действительно сидел рядом на корточках, поэтому их лица были на одном уровне. Свет бил из-за его спины, поэтому черты смазывались в неразличимое пятно, и лишь ярко подсвеченный ореол коротких волос искрился от влаги. Сладкий запах стал гораздо сильнее, однако к нему добавился другой: острый, пикантный, перебивающий сладость и не дающий ей стать приторной.

Не сразу Шин обратил внимание на очки на носу Сато. Это была неожиданная деталь – днём парень, видимо, ходил в линзах. Что ещё Шин не знает о своём соседе? Может, у него по шесть пальцев на ногах? Или татуировка в полспины, и поэтому он так стесняется раздеваться при посторонних? Шин уже ничему не удивится.

– Ты чего не спишь? – хрипло спросил он и закашлялся, пытаясь прочистить горло.

Сато чуть отодвинулся, но даже не поморщился.

– А ты?

Его глаза в тени казались почти чёрными, однако, чуть привыкнув к освещению, Шин заметил тонкую светлую полоску, отделяющую зрачок от белка. Или это ему только кажется?

– Нога болит, – наконец признался Шин. Смысл отрицать очевидное? – Принеси, пожалуйста, лёд.

Сато кивнул, встал на ноги и вышел из комнаты. Без него даже дышать как будто стало свободнее, и Шин сам себе удивился: с чего вдруг присутствие первогодки начало его напрягать? Неужели из-за того, что тот в два счёта раскусил, что сэмпай не спит? Или причина в другом?

Додумать Шин не успел, так как вернулся Сато. Он осторожно откинул нижний край одеяла и положил на правую ногу ледяной пакет. Шин едва не застонал от удовольствия: холод мигом проник в воспалённые мышцы и унял ноющую боль. И чего, спрашивается, он так долго терпел? Давно надо было сходить самому и избавиться от страданий.

– А теперь спи, – не терпящим возражений тоном приказал Сато, укрывая ноги Шина обратно. – Я потом поменяю пакет.

– Похоже, у тебя большой опыт в уходе за пострадавшими, – уже ощущая накатывающую сонливость, пробормотал Шин.

Первогодка замер, не дойдя до письменного стола, и медленно обернулся.

– Можно и так сказать, – наконец прошелестел он, но Шин его уже не слышал.

5

Ганзаки ещё раз пробежал глазами по распечатке звонков, сверил записи с данными компьютера и, пару мгновений посомневавшись, всё же вычеркнул имя секретаря Одзи.

Это был последний человек в списке подозреваемых. И последний, кого удалось из него исключить. В самом начале, четыре месяца назад, когда Ганзаки разрешили самостоятельно провести внутреннее расследование, в списке было почти три сотни имён, к сегодняшнему дню их удалось сократить до двадцати семи. И всё равно этого недостаточно, чтобы поймать за руку того, кто пошёл на сделку с худшей бандой отморозков Токио.

Ганзаки не питал иллюзий: в полиции хватает тех, кто так или иначе сотрудничает с якудзой. Кто-то по мелочи – вовремя закрывает глаза на неудобные факты и не проявляет излишней ретивости при исполнении; некоторые позволяют себе больше – предупреждают об облавах, берут лишь тех, кого готовы сдать сами мафиози. Меньше всего Ганзаки нравились те, кто увяз в этом по горло – не просто помогал в обмен на ответные услуги, а крышевал бизнес, устранял конкурентов для партнёров и имел неплохой пассивный доход. Таких было мало, и обычно это были не последние люди в иерархии департамента, так как с рядовыми полицейскими властью и деньгами никто делиться не спешил.

К Ганзаки тоже несколько раз приходили вежливые люди в строгих костюмах, из-под рукавов которых выглядывали цветные татуировки, но он всегда отказывал. Не потому, что был таким уж правильным и непогрешимым. Просто знал, что одной просьбой такие визиты не ограничиваются, и, согласившись раз, отказать в следующий он уже не сможет. И в какой-то момент этих просьб станет так много, что придётся либо уволиться, либо продаться окончательно и бесповоротно. Ни один из этих вариантов Ганзаки не устраивал, поэтому он аккуратно, но твёрдо отклонял любые предложения о сотрудничестве.

Но даже если когда-нибудь он и решился бы помочь кому-то из якудзы, с отморозками из Отаро-кай Ганзаки не стал бы даже разговаривать. То, что творили люди Оты Рюдзи, переходило все мыслимые и немыслимые границы. Даже среди многочисленных кланов якудзы никто не хотел связываться с Отаро-кай, так как для этих ублюдков кодекс и честь не имели никакого значения. Они легко нарушали обещания, жестоко избавлялись от неугодных, подставляли конкурентов и все свои дела вели так грязно, что Ганзаки порой задавался вопросом, почему от них до сих пор не избавились свои же.

И кто-то из главного управления согласился работать с этими отбросами. Не просто работать – сливать информацию о местоположении девочки-подростка, которую Отаро-кай отчаянно жаждут убить. Ганзаки не хотелось верить, что среди его коллег нашёлся настолько алчный и беспринципный ублюдок, но все факты говорили об одном: в главном управлении завелась крыса. Возможно, не одна, но вероятность, что Отаро-кай сумели подкупить нескольких полицейских, была невелика – слишком уж они себя зарекомендовали ненадёжными партнёрами.

Главная проблема сложившейся ситуации заключалась в том, что хоть эта девочка, Кихира Юми, и была ключевым свидетелем обвинения, даже без её показаний у прокурора было достаточно улик, чтобы добиться обвинительного приговора. Список преступлений Отаро-кай был столь велик, что смерть Кихиры не только не помешала бы следствию, но и лишила бы Оту шанса отделаться простым сроком. Пока девочка была жива, он ещё мог выкрутиться и избежать смертной казни – не зря его адвокаты стоили целое состояние. Поэтому в покушениях на Кихиру не было особого смысла. И всё равно её снова и снова пытались убить с маниакальным упрямством – словно это было делом чести, если это слово вообще применимо к людям вроде Оты.

Мысль о том, что предатель на самом деле не помогал Отаро-кай, а решил пожертвовать жизнью Кихиры ради того, чтобы отправить всю верхушку банды на смертную казнь, пугала Ганзаки даже сильнее, чем малодушие и продажность коллеги. Жажду наживы он ещё мог понять и даже в некотором смысле оправдать, а вот фанатичную готовность во имя правосудия убить ребёнка, пусть и чужими руками, – нет.

Ганзаки привычным уже движением потёр переносицу, словно это могло избавить его от тупой головной боли. Двадцать семь человек – не первоначальные триста, но всё равно слишком много, чтобы найти крысу и прижать к стенке. Хуже всего, что в списке по-прежнему значились имена напарника, сэмпаев по управлению и даже начальника их отдела. Те, кому Ганзаки столько лет доверял как себе, могли оказаться предателями. Это осознание медленно выжигало его изнутри, уничтожало последние крохи веры в людей. Дело бедняжки Кихиры превратило Ганзаки в параноика, и теперь в каждом вопросе, в каждой улыбке, в каждом жесте окружающих он видел ложь и угрозу.

Как же он устал от всего этого…

Но вот список лежит перед ним, и надо думать, что делать дальше. Как определить, кто из этих двадцати семи человек – тот, кого следует упечь за решётку за компанию с Отой? Те, кто занимались внутренним расследованием до Ганзаки, так и не сумели вычислить крысу. А он в одиночку должен справиться. Иначе Кихира… точнее Сато, да, точно, теперь её зовут Сато… Иначе Сато снова окажется в опасности.

Правда, как это сделать, Ганзаки не представлял. Все доступные способы отсеять лишних он уже испробовал. Звонки, встречи, связи, ниточки, узелки, наличие алиби и доступ к информации – Ганзаки четыре месяца шерстил подноготную коллег и всё равно не нашёл предателя. Неужели придётся использовать способ с намеренным сливом обрывков информации разным подозреваемым? Но двадцать семь человек – это слишком много. Всё равно будут пересечения, кто-то с кем-то случайно поделится, и предатель снова ускользнёт. Сократить бы список втрое или хотя бы вдвое, но как?

Из тяжких раздумий Ганзаки вырвал внезапный звонок. Номер был незнакомым, в трубке раздался мягкий, вкрадчивый голос:

– Инспектор Ганзаки Котаро?

Сдержав порыв ответить искренне и грубо, Ганзаки выдохнул и резко, но холодно бросил:

– Да. Слушаю.

Собеседника его резкость не смутила.

– Господин Огино-сама готов встретиться с вами.

Этого звонка Ганзаки ждал последние два года – с того момента, как дело Кихиры перешло к нему. Несмотря на нежелание сотрудничать с якудзой, он прекрасно понимал, что наиболее заинтересованный в правосудии человек, как ни странно, был не просто мафиози, а боссом одного из главных токийских синдикатов. Огино Ёсиро возглавлял Мацуба-кай более десяти лет, поэтому вряд ли упустил тот факт, что одна из входящих в группировку банд вышла из-под контроля и творила бесчинства, нарушая кодекс мафии направо и налево. И Ганзаки не сомневался, что его подручные не раз и не два пытались устранить Оту. Но по какой-то причине у них ничего не вышло. Возможно, Мацуба-кай вынуждена была действовать скрытно, чтобы не спровоцировать очередную войну между бандами, а может, дело в хитросплетениях внутренней политики синдиката. Но в том, что существование Отаро-кай отбрасывает тень на весь клан в целом и на его босса в частности, сомнений не было. Об этом говорило хотя бы то, что за время расследования никто из Мацуба-кай не пытался помешать полиции или договориться о послаблениях.

Из этих соображений Ганзаки несколько раз отправлял запросы на встречу с Огино. Надеялся, что босс Мацуба-кай согласится помочь дочери бывшего партнёра – отец девочки, Кихира Тору, был одним из тех бизнесменов, кто отмывал деньги для якудзы через свою компанию. Но до этого момента все запросы оставались без ответа: Огино не был заинтересован в сотрудничестве. Скорее всего, считал, что это вопрос чести, и хотел разобраться с предателем без вмешательства посторонних.

А теперь, спустя два года, передумал. В чём причина такой благосклонности, Ганзаки мог только догадываться, но упускать шанс сдвинуться с мёртвой точки не собирался.

– Когда я могу подъехать? – спросил он, невольно смягчая тон.

Собеседник понимающе усмехнулся, но ответил без намёка на издёвку:

– Прямо сейчас.

– В штаб-квартиру в Асакусе46?

– Нет. Господин Огино-сама готов принять вас у себя дома. Наш человек ждёт вас возле входа главного управления департамента полиции.

Этого Ганзаки не ожидал. Выругавшись, он воровато огляделся: обратил ли кто-нибудь внимание на его подозрительное поведение? Впрочем, волновался он зря. Никому не было до него дела, да и звонки, после которых ругательства сами срываются с языка, в полиции не редкость. Не все собеседники были вежливыми и приятными, а новости, полученные от них, – радостными.

– Хорошо, я сейчас спущусь. Мне нужно что-нибудь взять с собой?

Ганзаки и сам не понимал, зачем задал этот вопрос. Вряд ли босса мафиозного синдиката могли заинтересовать скучные отчёты, показания свидетелей и заключения криминалистов. Но если у Огино есть желание убедиться в том, что расследование находится в приоритете, Ганзаки готов предоставить доказательства. В рамках закона, конечно.

– В этом нет нужды. Господин Огино-сама просто хочет поговорить.

Мягкий, преувеличенно вежливый голос неизвестного собеседника начинал нервировать. Как будто кобра мягко покачивалась из стороны в сторону, усыпляя бдительность, чтобы в следующий момент впиться в неосторожно протянутую руку. Ганзаки уже ощущал бегущий по кровотоку яд, приближающийся к сердцу. Ещё мгновение, и…

Он положил трубку и поднялся на ноги. Савада оторвался от экрана компьютера и вопросительно нахмурился – никаких выездов сегодня не предвиделось, они оба планировали заниматься бумажной работой.

– Нужно встретиться кое с кем, – размыто пояснил Ганзаки, прикидывая, насколько откровенным можно быть с напарником, ведь он по-прежнему оставался в списке подозреваемых. Кстати, список как раз можно взять с собой – вдруг кого-то удастся вычеркнуть по наводке Огино?

– С кем встречаемся? – тут же подобрался Савада и даже потянулся к пиджаку, но Ганзаки остановил его:

– Я сам. Это по поводу… Кихиры.

Как и ожидалось, Савада недовольно поджал губы, но не стал задавать вопросов. Последний раз Ганзаки допустил его к этому делу в тот день, когда они встречались с Ицки, и то заставил ждать в другой комнате. Напарник до сих пор дулся и припоминал это недоверие, хоть и пытался спрятать обиду за натянутыми шутками. Ганзаки и самому было стыдно, что он вынужден скрывать от Савады подробности и подозревать в предательстве, но, выбирая между чувствами товарища и жизнью Кихиры, он решил, что девочка важнее. А если окажется, что Савада невиновен, Ганзаки искренне извинится и угостит его выпивкой.

Нужную машину Ганзаки увидел сразу же. Дорогая чёрная «тойота» с тонированными стёклами стояла на другой стороне дороги, а возле неё курил плечистый парень в таком же дорогом строгом костюме. Ганзаки не удивился бы, узнав, что и машина, и костюм стоят одинаково. Хотя, может, это разыгралась его фантазия – в конце концов, откуда ему знать, сколько якудза тратит на одежду?

Заметив Ганзаки, парень тут же потушил сигарету и отправил наполовину целый окурок в урну. Кивнул, подтверждая, что ждёт именно его, и скрылся в машине.

«Вот это конспирация, никто не догадается, что я собираюсь встретиться с якудзой», – с сарказмом подумал Ганзаки и со вздохом направился к пешеходному переходу.

В салоне играла тихая классическая музыка и едва уловимо пахло мятой. Как будто владелец всеми силами пытался создать непринуждённую атмосферу и доказать, что никакой угрозы для пассажира нет. Ганзаки, не рискнувший сесть впереди, встретился с внимательным взглядом водителя в зеркале заднего вида и всё-таки решил проявить осторожность, замаскированную под вежливость:

– Привет. Ты отвезёшь меня к Огино-сану?

Парень несколько секунд молча пялился на Ганзаки, затем кивнул. Так и не произнеся ни звука, он завёл мотор и тронулся, то и дело поглядывая на пассажира. То ли боялся, что тот нападёт со спины, то ли пытался удовлетворить любопытство. Парень был молод – в лучшем случае пару лет как закончил старшую школу. И всё же было в его взгляде что-то слишком взрослое, словно он успел повидать многое и знал эту жизнь куда лучше, чем большинство его сверстников. К тому же он явно был не рядовым членом группировки: слишком дорогой костюм, слишком хорошая машина, слишком важное поручение для мелкой сошки.

– Как тебя зовут? – предпринял новую попытку разговорить водителя Ганзаки.

– Ито.

Что ж, по крайней мере Ганзаки убедился, что по телефону с ним говорил не водитель. У Ито оказался низкий, хрипловатый голос, похожий на собачий рык, – в аниме так обычно звучат уставшие от жизни брутальные мужики с тоскливыми глазами и сигаретой в зубах. Девчонки, наверное, тащатся – и вместо двадцатилетнего мальчишки на побегушках у якудзы видят крутого гангстера, с малых лет прокладывающего путь к вершине банды. Вот только Ганзаки в такие сказки не верил: куда вероятнее, что отец Ито был значимой шишкой и пристроил сынка на тёплое место, при первой же возможности продвинув по карьерной лестнице. Честь честью и кодекс кодексом, а парню с улицы в двадцать лет не добиться высокого ранга в якудзе, не искупавшись в чужой крови с головой.

– Похоже, Огино-сан тебе доверяет. Давно ты в банде?

Ито снова бросил пронизывающий взгляд на Ганзаки и, как тому показалось, усмехнулся краем рта:

– Я здесь не для того, чтобы вести светские беседы. Вы хотели поговорить с боссом – вот и приберегите вопросы для него.

Это было произнесено без злости и раздражения, но Ганзаки не стал испытывать терпение водителя и замолчал. Действительно, какое ему дело до этого пацана? Даже если Огино согласится сотрудничать, вряд ли они с Ито ещё пересекутся – куда вероятнее, что связным от Мацуба-кай будет выступать загадочный телефонный собеседник. Жаль, что Ганзаки не догадался спросить его имя.