скачать книгу бесплатно
Она: Слушай, хоть сегодня придержи свой язвительный пыл. У меня и так мало времени! В конце июня – защита, а у меня вот, пока одни… лохмушки… Голова как колода…
Он: Так сказать, самое творческое состояние… Вдохновенье-озаренье… из лохмушек и колоды!
Она: Все, что рекомендовал мне профессор Подпрыщин – я все же изучила самым тщательным образом…
Он: Как? Значит, ты-то и всего Платонова не читала? И собираешься стать ученым, «специалистом по Платонову»! О, боги милосердные! Что это вы с нами творите!.. И ты приходишь занимать ума для своей потрясающей науки – да ты же ненавидишь ее! – ко мне, журналисту провинциальной газетенки? Защитишься, получишь свою ставку, которая в три раза больше моих кровных, мозолями души заработанных рублей… Слушай, ты же не любишь литературу! Ты же была неплохой воспитательницей в детском садике!..
Она: Опять за свое… Ведь это ты из зависти! Кто тебе мешает?
Он: Кто меня пустит? Ты молода, красива, покладиста… Зачем я профессору Подгузину?
Она: Подпрыщину!.. А то ты не помнишь… не ты ли меня с ним познакомил?..
Он: Да… На беду свою… Думал тогда – выйдешь за меня… А теперь ты – эмансипэ… Зачем я тебе?..
Она: Вот видишь. Сам не святой. Тоже с расчетом жил. Ход королевой… А она – брык в сторону… К молодому офицеру…
Он: К старому Подседалину… Слушай, он ведь тупица! Заказал ему тогда статью о Тургеневе. Всю пришлось переписать! Только слова «проф. Подштанников» остались от статьи… Раз десять «певец русской природы» – и ни одной мысли! Даже списать, украсть каналья не может!.. Слушай, он хоть мужчина – или гусь в камилавке и козел на горшке? Или он с тобой то же, что «певец русской природы» в Куртанвеле с Полиной Виардо? Ханжеская платоника… Импотентная недосягаемость… А писал ей как близорукая старушка ему ставила клистир[2 - Клистир – клизма. (Прим. ред.)]!
Она: Ты наконец изрыгнешь свою желчь?.. Ведь вот же – обратился все же к нему? Нужно и тебе, и газете это – «проф»!
Он: Мне? В гробу я его видел! В белых тапочках! Вот, читаю «Записные книжки» Чехова. Очень поучительно… И современно. Вот послушай… Нет, обязательно послушай!
Она: Какой ты несносный! Мало ли наслушалась, когда лежала на этой же тахте?.. Или мало напросветил? Пойми – мне некогда… Это просто хамство с твоей стороны… Знаешь, все вытерплю – нужна мне твоя помощь. И пользуешься этим!..
Он: Да! Пользуюсь! Станешь кандидаткой – ни я, ни Чехов тебе будут ни к чему… Комиссионки, загранки, кафедральная суета и рауты… Надо же будет играть в светскость, ученость!.. Нет уж – послушай!.. «Если человек присасывается к делу, ему чуждому, например, к искусству, то он, за невозможностью стать художником, неминуемо становится чиновником. Сколько людей таким образом паразитирует около науки… То же самое, кому чужда жизнь, кто неспособен к ней, тому больше ничего не остаётся, как стать чиновником». Поняла? Но ты ведь женщина! Ты не чужда жизни! Оставь ты этого своего Подхалюзина («под» – подлый предлог!). Выходи замуж за меня! Я глубоко раскаиваюсь, что втолкнул тебя в эту грязь! И Платонова не пачкай!
Она: Грязь не грязь… А платят хорошо… Платили бы мне столько за воспитательницу – разве пошла бы?.. Раньше, если не замужество – женщина обретала независимость на панели… Ныне вы еще для нас придумали – работу и науку. Спасибо на том! Чего же ты ропщешь? Чтоб хорошо жить – мужчин обманывали. А теперь – и общество!
Он: И на том тебе спасибо… Еще не угасло в тебе мое просветительство. Еще не лжешь, как скоро это вынуждена будешь делать. Вот, кстати, и об этом у Чехова… «Интеллигентная или, вернее, принадлежащая к интеллигентному кругу женщина отличается лживостью»… Заметь это – «вернее, принадлежащая»… То есть, подлинная интеллигентность вам природой вашей – исключена. Запрещена!
Она: Стоп! Что перелистал, засмутился?.. Небось и мужчинам попадает? Дай-ка, дай-ка книгу! «Умный любит учиться, а дурак – учить»! Хорошо! Прямо про тебя!
Он: Про твоего Подлазина это… Не про меня…
Она: Ну так это… Во – в самую точку! Не рви книгу – библиотечная! «Вспоминаются споры о братстве людей, о пользе народу, о работе, между тем никогда в сущности споров этих не было, а только (пьянствовали) пьянствовал, когда был студентом. Пишут, «стыдно за людей с университетскими значками, когда-то ратовавших за человеческие права и свободу религии и совести», – а никогда они не ратовали». Во!..
Он: Что – «во»! Чехов ратовал. Многие ратовали. Остальные становились захребетниками народа. Да еще пудрили ему мозги своей ханжеской либеральностью. Интеллигенция всегда – часть, отчасти, а не статистически-сословная цифра… А теперь – то ли вся интеллигенция, то ли ее вообще нет… Ведь все при деле вроде бы… Сидят на местах… Те же чиновники, бюрократы, но уже с дипломами…
Она: Слушай! Нафиг это мне все! Мне одно только сейчас надо: сатира Платонова! В наши дни – надел клобук – ты…
Он: Подчас мне кажется время наше – все феминное… То вас терпела семья – теперь вас терпит все общество, Артистки! Вам хорошо… Ресурс выживаемости и адаптации у вас от природы больше. Что угодно изобразите! Даже работу, даже науку… Вот, смотри, еще это место у Чехова. Как он хорошо знал вашего брата, как избегал впасть в зависимость… А едва впал в нее – лишился и жизни… «Женщина находится под обаянием не искусства», – читай, и литературы, и науки, и всего-всего! – «а шума (при искусстве), производимого состоящими при искусстве».
Она: Ну и что? Не хочешь ли этим сказать…
Он: Да, хочу сказать, что все клеветы мужчин на женщину – по сути возвышают ее! Для нее все-все мужские, важнейшие, творческие и сверхтворческие дела – пустяки, мужские шалости, от природной неполноценности мужчине не дано произвести жизнь! Не дано родить! А она, даже одним притворством, как бы шутя, изобразит (не сделает! Еще бы не хватало! Что же она свою женскую, природную сущность променяет на социально-мужскую суету?..) все, что ей навязывают из арсенала мужских и общественных занятий… Она и их употребит на пользу своей женской сущности! На любовь!..
Она: Господи! Все это я слышала! Знала… Забыла… Когда-то мужчина старался завоевать женщину силой и отвагой, потом – достатком-богатством, теперь – у него ничего этого нет, и он старается взять ее… интеллигентским трепом.
Он: Не скажи… Профессор Подползников или как его, Подкусников – он берет – положением… Дача, кафедра и кабинет, персональная машина. Все то же – сила-отвага-достаток… Ничего не меняется.
Она: Стало быть, вернемся к Платонову…
Он: Тоже сказать… Мученик. Ругали, язвили всю жизнь. Не печатали… Без хлеба, случалось сидел…
Она: Неужели – правда? Не сочиняешь?..
Он: Чего там – «сочиняю»! Сам Фадеев – союзно-литературный генсек его разделал под орех: как «двусмысленного писателя». То ли искренне, сам (такое время было – убеждения, совесть, мысли – были: «общие». А в сущности – совсем «необщие»! От лукавого субъективизма «культа личности»…), то ли по рапповской указке… Платонова, говорят, спас от голода Гладков, тогда директор Литературного института. Зачислил его дворником… На это тоже нужна была смелость! То ли «культ» не прознал, то ли ухмылялся и тешился… Ведь какая власть! Даже не расстрелять – живого изъять из литературы! Студенты, будущие писатели идут двором, мимо дворника с метлой, и не подозревают, что это крупнейший писатель, классик!.. Разве не повод для сатанинской ухмылки!.. А русскую литературу изображали бездари и карьеристы, чинодралы и демагоги: чиновники…
Она: Послушай… Это ведь «культ» мстил Платонову за сатиру как раз? Ведь так?
Он: За великий дар правды! Сатана подл, глумлив, но не глуп… Платонов – если хочешь знать – наше почти единственное духовное противостояние «культу»! Почувствуй хотя бы это. А ты – «сатира»! Противостояние – и народное, и литературное! Прозорливость пророка, умноженная на отвагу бойца. Он – Аввакум нашего века – он больше Аввакума! Слу-шай, ведь это бесподобный подвиг жизни и творчества! Как-то впервые это почувствовал… Слу-шай, забудь ты свою дурацкую псевдонауку. Ты ведь не мещанка, не тряпичница – чт? тебе деньги! Пошли нафиг Подседальникова – сделай Платонова целью своей жизни. Ты ведь умеешь работать! О нем надо книгу написать – только чтоб – выстраданную, полную любви и удивленья! Затем – почему – сатирик? Он великий лирик, страдалец за всех совестливых, за всех современных обиженных, за оскорбленных и униженных! Нет у него этих, «отрицательных героев»!
Она: Давай вместе работать! Я кажется опять тебя люблю!
Он: «Кажется»… А я любил, и люблю… И черт бы взял твою науку… которая отвела мою руку. Давай серьезно жить!.. Трудно, без кандидатского блаженства! Прикидываться живым – трудней чем жить! Изображать дело – трудней, чем его делать!..
Она: Стоп! Время дорого… Не выпускай напрасно пары! Посмотри, вот, мои шпаргалики… А?
Он: Ладно… Давай… Пойдет – проблема-концепция-аспект… «Сатирические произведения А. Платонова – следствие тех же социальных процессов, которые породили «Клопа» и «Баню» В. Маяковского, «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова, «Растратчиков» В. Катаева, рассказы М. Зощенко, «Шутейные рассказы» Вяч. Шишкова, фельетоны А. Зорича и М. Кольцова»… Господи, неужели чтоб сказать «белка» – нужно перечислить весь зоопарк! Уже это псевдоучение – «выведение» каждого из всех! Периодическая система элементов – не для литературы! Мнимая пристойность упорядоченности! Наоборот – каждый художник больше в единичности и суверенности своего мира, чем в социально-литературных связях… Зачем эти сравнения, отталкивания, сопоставления и противопоставления? Взялась говорить о Платонове – и говори о нем! И не рыскай за чужими цитатами. Все-все – найдешь у писателя. Тот сказал, тот написал. Сам скажи, сама напиши!.. Что ты записываешь? Что я тебе – Лев Толстой?..
«Позиция А. Платонова, М. Булгакова, М. Зощенко – это позиции художников, не склонных недооценивать активности зла и поэтому более осторожных в своих конечных выводах»… Ну и ну!.. До чего доводит кандидатская привычка к «обоймам»!.. Соединяй и властвуй! У них спросила, хотят они в одну упряжку? Нагульновщина вместо принципа добровольности? Художник – личность, единичная, а не единоличная! Не надо художника насильно загонять нагульновским наганом в колхоз!.. Да и «обойма» – вся насильственная!.. Люди – подвижники, страдальцы, героические биографии – а ты о них: «не склонных недооценивать активности зла»? Это Платонов, который умер от туберкулеза, Булгаков, который десятилетиями не печатался, ослеп и умер – они были «осторожными в конечных выводах»… Это уже просто – клевета!.. «Для И. Ильфа и Е. Петрова, В. Катаева и Вяч. Шишкова зло казалось относительно легко устранимым, ибо связывалось лишь с конкретными его носителями, с конкретными фактами действительности». «Ибо»… Как это все убого, мадам! Зло всегда «связано с конкретными носителями»… Да и таким словам – «конкретно», «фактически», «действительность» – ничего по существу не скажешь!.. Не бледней, где-то здесь засыпана мысль… Сейчас разгребем мусор… Ах, вот что! Время риторичной идеализации, время митингового нетерпения, это время приняло действительное за желаемое! Оно окрасило шкалу – кто от доверчивой наивности, кто от ликбезовского невежества, а кто и от мещанско-лукавого политиканства и карьеризма – окрасило всю этическую шкалу жизни в красный цвет! Жизнь уподобило – знамени! Вот Ильф-Петров, Катаев, Зощенко, как раз они осторожно, юмором, а не сатирой, выискивали на этой сплошь красной шкале черные пятнышки, осторожно, рукавами своих швейпромовских пиджаков, старались вытереть эти пятнышки!.. Нет, не лукавцы, не карьеристы, – но и не художники подстать Платонову и Булгакову! Жили честно в литературе – и только. Без горения, без пророческого чувства… Сколько кому дано. Не о них речь! Пиши о Платонове!.. «Своеобразие позиции А. Платонова помогает понять сущность конфликтов и их разрешение в сатирических произведениях…».
Не то! Не то!.. «Позиции», – он, что – генерал? На «театре военных действий»? Оставь – «позиции» – генералам! Ну, еще политикам! А то еще «своеобразие позиции»… «Окоп полного профиля», что ли? ДОТ? ДЗОТ?.. Чепуха какая-то… О Платонове уже таким словом ничего не скажешь! Он спиной становится к такому слову! «Позиция»… помогает… понять «конфликты»… Вот и сосредоточься на этом – время, его шкала зла, и ее восприятие литературой… Платоновым! Без Иуды не было б Христа. Да и погиб Иуда за то же – по существу…
Она: Но ты зачеркиваешь мою тему диссертации…
Он: Ничего не зачеркиваю… Даю ей смысл, жизнь: свет…
Она: Он, что же, по-твоему, был против наших идеалов?..
Он: Никогда! Он был против их осквернения невежеством, нетерпением, подменой их звездного света коптящей в четверть накала… накальной угольной лампочкой… Были тогда такие… Он был против убогих реалий скудной действительности – вместо долгих и высоких духовных символов. То есть, он был против убийства идеалов, после которых – разочарование, застой, мещанское хрюканье…
Она: Давай вместе работать! Не диссертация, так книга! Главное, что-то настоящее выйдет! «У любви нет жанров»… Твое, твое!
Он: Верно. Есть лишь подлинность – или… чертовщина…
Она: Я всегда любила тебя… Но чувствовала, что ты, любя меня, временами забывал меня… Я становилась ненужной…
Он: Да… Когда ты останавливалась… Женское меняла на бабье… Я тебя прошу переписать на машинке рассказ, а ты предпочитаешь вязать мне свитер… Не те знаки внимания! Не те символы любви…
Она: Может теперь что-то выйдет всерьез?..
Он: Замужество? Так это – банальнейшая штука!.. Три рубля за марку в загсе… По-моему – это на потом. Когда любовь себя проверила, утвердилась, растет, как дерево… Многолетно!..
Она: Я все понимаю… Не ты ли мне говорил – понимание – это женская доблесть… Изначальный наш дар. А у мужчин – дар постижения… Мужчина чаще умен, женщина – чаще мудра…
Он: Спасибо, что хоть что-то помнишь…
Она: Тебе спасибо… Видать, и как женщине, и как личности – женщине не дано осуществиться без мужчины…
Он: Оставайся! Вернее, – возвращайся!
Она: И будем вместе жить?
Он: И работать! Без интересной работы – жизнь фикция… Согласна? То есть, вернуться?..
Она: Да. Да!.. Вот у Платонова выписала: «Женщина и мужчина – два лица одного существа – человека; ребенок же является их общей вечной надеждой. Некому, кроме ребенка, передавать человеку свои мечты и стремления. И поэтому дитя – владыка человечества». Каково! Как я хочу дитя! Разве я не понимаю – без дитя – все диссертации – пустота? А с тобой, с ребенком – она станет элементом счастья. Прости за «элемент». Я знаю, ты не любишь такие слова. Ну, частью счастья…
Он: «Частью счастья»… Тав-то-ло-гия! Будь внимательна к слову! Его нужно слушать как мелодию, как душу друга, как завет его…
Она: Буду! Если ты будешь внимателен ко мне – я буду внимательна ко всему миру!
Он: Не ставь судьбе условий… Надо любить свой рок – говорили стоики. Платонов во многом был стоиком!.. А жил уж точно стоически. И как страдал за всякую бедность человеческую! Идем ко мне – нельзя терять настроение – план набросаем!
Она: Да, да! Не будем терять настроение!
Дон Жуан в гостях
Критик Л. сегодня в гостях у прозаика М. Они сидят, удобно устроившись в креслах, как это, может быть, умеют одни писатели, по многу часов каждый день высиживающие за письменным столом. Беседуют не спеша, об общем их деле, которому они оба служат уважительно – «служенье муз не терпит суеты». Можно не соглашаться друг с другом, даже обязательно в чем-то время от времени не соглашаться (подчеркивая творческую индивидуальность, что ли?..), но горячиться, навязывать другой стороне свое мнение – боже упаси! Литература сложна, как сама жизнь. Сам факт ее существования, множества писателей и множества книг, говорит о том, что здесь нет, и, видно, быть не должно, единого мнения! И критике незачем раздражаться!
Оба снисходительны, мягки, улыбчивы. «Ну, здесь я с вами не могу согласиться». «Ну, уж в этом вопросе, простите, я придерживаюсь диаметрально-противоположного мнения».
Беседуют – «как держава с державой», блюдут свой писательский сан. Являют уважение к литературе. Искоса взглядывают на то, как накрывает на стол жена М. Они так увлечены беседой, что даже взглянув на поставленные женой М. блюда с едой – словно не понимают: чем же занята эта снующая с кухни в комнату женщина? Что это там за штуки стоят на столе – и зачем это?.. В бытовом писатель трансцендентен…
Жена М. в свой черед ни малейшего внимания не обращает на беседу мужчин. Она слышит все – но словно и не слышит ничего. Она эти беседы явно считает пустяками. Мужчины – что с них возьмешь! Свари?, приготовь, подай, убери посуду… Она бы, пожалуй, их презирала – в первую голову, конечно, мужа – М., если б он не зарабатывал этим всем, и писаниной, и вот разговорами, на жизнь. И себе, и семью кормит. А это уже – другое дело. Пусть сидят, разговаривают, строят из себя что-то такое… Ведь кто-то же читает их книги, кто-то и вправду их считает умниками! Заставила бы их, умников, приготовить сносный обед из таких продуктов! Картошка квелая, мясо второго сорта. Лето, пионерлагеря, дачники и туристы – магазины почти пустые…
– Лидок! Присела бы! Отдохнула бы… Что ты все кочегаришь. Будто Л. из голодного края приехал. Или он посол какой-то африканской державы! Ха-ха-ха!
– Отстань!.. Как бы там мясо не подгорело… Просила тебя, как человека, купить герметичную сковородку… Сама куплю!
– Вещи не столько служат нам, сколько мы служим им. А много вещей – одно порабощение! Ха-ха-ха!..
– Вот вы Л. – критик… Всю жизнь общаюсь с вами, с другими критиками – а что такое критик, знать, так и не пойму! Знаю, как человек становится поэтом, как – прозаиком. А критиком? Вот вы, Л., как вы стали – критиком?
– По несчастью… То есть хотел стать поэтом – не вышло, прозаиком – не вышло… Вот и стал критиком…
– Ну, нет, со мной это не пройдет! Это школьникам расскажите. Ну, их учительницам… У артистов и то – амплуа… Годами идут к нему. Верю – не просто жанр, а и призвание.
– Ну и я годами шел… Через осознание своей неумелости. Сперва в поэзии. Затем и в прозе… Это не новый костюм снять с магазинной вешалки… Бесконечные как, почему, отчего? Это страдальческий опыт. Но тот – который отвечает на вопросы по поводу «не получается», а не тот, который помогает в деле, чтоб лучше, легче, скорей получилось…
– Ой, нет!.. Кажется, я догадался… Критик в литературе – Дон Жуан в любви! Влюбчив, не умеет полюбить одну! Нетерпелив, завистлив, нервнен… И знает всех женщин мира, как никто – и не знает ни одной по-настоящему… А здесь, видать, опыт лишь с односторонним движением. От частного к общему – но никак не наоборот! Только индуктивный, но никак не дедуктивный! От синтеза – к анализу, никак не иначе. Кто это сказал? Шекспир или Евтушенко? Знать одну женщину – значит, знать всех женщин мира. Но, зная всех женщин мира – все одно не знать женщину!.. Лукавая аналогия семейственности в эпоху развращенной цивилизации – или в самом деле так?
– Нет, думаю, что так оно и есть… В сущности, об этом – вернее, и об этом тоже – «Дон Жуан» Пушкина…
– Ну, до Пушкина дошли – дальше некуда… Значит, пора к столу! Прошу! И не взыщите, лето, вернее – предлетье… В магазине, на рынке – почти пусто.
– Это из пустоты вы такое пиршество создали! Целу?ю ручки!
– Да вы сперва пообедайте, а потом уж «ручки»…
– Это он боится, что забудет! Он ведь знаешь кто? Он – Дон Жуан?
– Что ты такое говоришь? Л. – Дон Жуан! Иди ты… Никогда не поверю. Не морочь мне голову. Лучше займись вином. Настоящая пробковая пробка. Небось штопор не возьмет. Я пробовала – как бы ни пришлось пробку проталкивать внутрь…
– Совой о пень – пнем о сову?.. Какая разница… Но ни куска, ни глотка, пока не сядете с нами!
– Как бы не так… Будет бегать… Утешься. Оставь герою сердце – а женщине кухню. Иначе – кем будет герой? Тираном. Это из классики вестимо. А кем будет современная женщина? На этот вопрос классика не успела ответить… По-моему, никем не будет… Прошу прощенья. Итак, первый тост за хозяйку!
Варенье-печенье
Мы сидели на балконе, на одном из этажей шестнадцатиэтажки с поэтом З. Мягкая прохлада после знойного дня была приятна и даже упоительна. Внизу бесшумно проносились разноцветные автомобили. Жена З. была на даче, поэт был один дома, уговаривал меня брать к чаю печенье и варенье, чувствовать себя запросто, потому, что он не умеет принимать гостей, все это обычно за него делает жена. Я, как водится, просил его не беспокоиться, что все это пустяки, все хорошо – ведь и вправду не ради чая, варенья-печенья пришел я к нему в гости. Надо было подумать об одном альманахе, составителем которого был З. Он был рассеян, видать, попал я к человеку, когда у того на душе было желание вспоминать, исповедоваться. А, может, ему просто неприятна была мысль про альманах, предстояло рыться в старом хламе, в пыльных книгах, читать-перечитывать, причем, не ради удовольствия: «для дела»… А умеют ли поэты делать что-то «для дела», по обязанности?.. Им подай это – «вдохновение»!..
Но кто кроме З. сумеет составить такой альманах! В издательстве мне дали понять, что З. теперь в этих скудных «составительских» рублях не нуждается, на этот раз – он нужен издательству, а не наоборот, что он уже стар, часто болеет… Одним словом, мне надо будет «поухаживать» за старым поэтом…
А я чувствовал, что вовсе не умею я «ухаживать» – З. каждый раз уводил разговор от альманаха. Он все ударялся в воспоминания, едва заглянув в план-проспект, где были фамилии поэтов, но не было еще рядом с фамилиями нужных стихов… Я просто не понимал тогда, что З. «отвлекаясь» и предаваясь «воспоминаниями» уже «переписывал» будущий альманах!.. Но слава богу, я чувствовал себя несвободно перед известным поэтом, не умел, или не хватало все решимости – повернуть его «на дело»…
– Вот К… У него есть несколько дивных стихотворений о любви!.. Да, да – несколько! Вы думаете – мало? Что из того, что тома издавал. Пусть! Так и надо… Но ради трех-четырех стихотворений, которые живут после поэта – стоило ему родиться, жить и писать… Обязательно их разыщу! Мне бы умереть с таким убеждением – умер бы спокойно. Да разве в этой суете нашей что-нибудь поймешь окончательно?.. Тем более в наше – коллективистское – время. Целые обоймы поэтов – точно стреляные холостые патроны… А вот К. – я знал хорошо! В начале тридцатых пришел к нему в редакцию. Он приходил раз в неделю на полдня. Надо же как-то подкормить старого поэта. Чтоб с голоду не помер. А там семья – жена, теща, дети. Как-то вокруг поэта всегда собираются, чтоб кормиться. Еще от Пушкина! Или еще раньше. К тому же К. знавал Блока, Белого, Брюсова… Знавал? На равной ноге! Спорил с ними! Кто тогда мог знать – кто будет кто?.. Когда-то был читатель-друг, теперь просто – «массовый читатель»! Когда-то был издатель-друг – теперь: государственное издательство. Вот, скажем, вы? Служащий вы, государственный служащий! Ничем не жертвуя: ни злобы, ни любви… Ведь так? Ничего на себя не возьмете! И начальство в издательстве вам не позволит… Всех вас надежно кормит, поит, одевает строка поэта. При этом вы еще норовите строчку эту, кормилицу свою, укусить за грудь! Превратить в лозунг!.. Напляшетесь на нашем брате – пока напечатаете! Вы великое снисхождение делаете поэту! И все вы вроде не уверены – нужна ли кому-то эта… поэзия…
Я тогда молоденький был. Кропал стишата – звонкие, шумные, наивные… Тогда такие стихи требовались… К. перечитывает мою стихозу – «Баллада о шагающем кране». Можете себе представить, что это была за поэзия!
– Все верно, – говорит К. – А скука! На этом кране – надо работать. А воспевать его – п?шло! Можно напечатать, но кого это порадует?.. Будет ваша первая публикация. Сверху – ваша фамилия. Лестно, конечно. Можно будет девушкам показывать. Радость, восторг первой публикации…. А потом долгие годы стыда. Мол, с чего начали… Это вроде та первая женщина – и в годах, и циничная, и вообще – не любовь, одна бездуховная пакость… А ведь будете ее всю жизнь вспоминать со стыдом, с отвращением… Но и то сказать, у кого эта «первая» бывает другой? Добро, зло, бог-совесть…
Я слушаю рассуждения К. – и трепещу. Как бы и вправду не передумал, не напечатал! И зачем, зачем он перечитывает стихи мои? Сколько можно… Еще чего-то найдет – уже третий раз дорабатываю. Чего доброго, опять подчеркнет негодную строку. «Кран шагнул через него»? Через кого? Ах, выше – «этаж»… Но получается – не вверх перешагнул, через стену, как конь берет барьер… Эх, ладно! Напечатаем. Так сказать, «трудовая тема». Счастливы были Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Блок – не знали эту тему… Вообще шли не «от темы»… «Внушали сердцу гимн простой». Кто «внушали», молодой человек? Знать надо классику. Выше строкой сказано: «Любовь и тайная свобода»! Во-от! Кто дает «темы»! Пока не вернемся к этому истоку – не будет поэзии! Так… Деревообделочная промышленность…
– И что же? Напечатал? – То есть, ваш кран? – спросил я из одной вежливости. Я был очень недоволен собой. Расслабился. Слушаю россказни. Так и не сумею «организовать автора»… Что поделать! Поэт… Хлебну с ним я горюшка – пока буду делать этот альманах… И сделаю ли?
– В том-то и дело – напечатал! И все было точно – как предсказал К. Сперва радость первой публикации! Грудь распирало от гордости. И правда – девушкам показывал, друзьям… Те еще меньше меня понимают. «Да-а?.. Надо же! Поэт!». Как стихи так уж и – «поэт»… А потом стыд и стыд. А не выбросил – укоризну мою!.. Вот я и думаю. Давайте каждого автора так и представим: первым и последним стихотворением! Вроде под портретом: рождение – черточка – смерть… Пусть читатели сами измерят эстетическую – духовную – протяженность между этими двумя стихотворениями! Может у иного на бессмертие растянется? Поэт не только стихи, дарование и труд – еще и культура!
– Надо будет посоветоваться…
– Начинается!.. Кто делает книгу? Автор, вот кто! В данном случае – я: поэт З… У меня имя – я и отвечаю за себя… А ваше руководство хочет именно… безответственности! И пойдут друг другу писать: «В. мнение»! Будут гонять зайца – пока не сиганет в чужой лес, или вовсе не сдохнет! В общем – буду делать! Вы займитесь портретами! Придется в «Ленинке» порыться!
«Вот так печенье-варенье», – подумал я. Все же дошло до меня, что «автор организован». Пусть не я его «организовал» – да чего там – это он меня организовал!.. Будет, будет альманах! А еще говорят – поэты не от мира сего!..
– Итак, замысел альманаха, принцип книги – найден! Первое и последнее стихотворение! Объективно! А то обязательно – лучшее, глядишь – либо хрестоматийно приевшееся, либо на свой вкус, который и бывает прислеповат… Скажем, как предстанет так Пушкин? Первое – что? Не знаете? Скажем, «К Наталье», тринадцатый год, хотя до этого есть кое-что, и на французском. Последнее? Скажете, конечно «Памятник» – по-школьному? А почему бы не «Отцы пустынники и жены непорочны»? Или «Когда за городом, задумчив, я брожу». Или «От меня вечор Леила»…
В сущности, З. уже работал, творил. Нет, такому редактор не нужен! Кем я буду при книге? Толкачом? Секретарем? Диспетчером? Делопроизводителем?.. Пусть, согласен – лишь бы родилась книга!
На товарищеском суде ЖЭКа №…
– Ему за шестьдесят, а вам лишь немногим больше двадцати?.. И вы это считаете нормальным?
– На это – как вы говорите – норм нет… Слава богу, не догадались… раз-ра-бо-тать…
– Но ведь почему-то не принято… Люди ведь не глупые…
– Не глупые, но разные… Главное, любят во всем эти… нормы. Мазепа – у Пушкина – и Мария! Гёте и в восемьдесят не стыдился явиться к родителям своей шестнадцатилетней возлюбленной… Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны…
