Сборище рассказов

Ночь была очень темная. На улицах по углам и улочкам бродило много подростков. И было много веселых людей после свадьбы. Чтоб убежать от очередных уличных поклонников Бэтси, мы свернули в одну улочку и вышли на трассу, где было безлюдно и время от времени проезжали машины, которые не могли остановиться потому, что эти машины действительно были на дороге, у них были свои дела, да и пост гаи был близко.

Мы шагали, держась за ручки, за ладошки, скрестив пальцы. Когда ей было холодно, она просовывала свою маленькую ладошку в карман моего балахона. Ладошка была сухая и прохладная. Моя была горячая и потная. Она затягивала своим голосом с хрипотцой какую-нибудь очень старую песню типа: Завела меня тропка дальняя, или Алешкина любовь, или какие-нибудь песни Анжелики Варум. В общем, очень старые 90-е. И я начинала запевать и потихоньку горланить. Бэтси, один из немногих людей, кто искренне считал, что у меня есть слух, и что у меня очень красивый голос (не могу не улыбнуться этой мысли). Она мне рассказывала про своих парней. Вздыхала по тому, кого даже никогда не видела. И мечтала об очень богатом, умном, красивом и хорошем муже, почти о принце. Ну, все как у людей. Такая наивная и чистая внутри при своей маске невыносимой стервы.

Я почему-то взволновалась, и у меня отвлеклись мысли от нашего разговора. Камешек, попавшийся под мой шаг, и который мы довольно долго пинали, отлетел куда-то в сторону. Мы остановились и посмотрели друг на друга. И все я там увидела. За эти две-три секунды. Что не будет никакой лесбийской интрижки. Что никогда я не буду по ней сохнуть. Никогда не буду жить с ней под одной крышей. Никогда не куплю ей маленького карманного щеночка. Никогда не буду целовать взасос при людях. Никогда мы не будем кормить друг друга с маленькой ложечки разными ее вегетарианскими блюдами. Никогда у меня не потемнеет в глазах при виде ее нагого тела у окна. Никогда она не будет стонать, и извиваться подо мной в порыве страсти. Никогда я не вылижу досуха ее влажную киску. Никогда, никогда ничего этого не будет.

Мы прочитали это в глазах друг друга за эти две-три секунды. Мы слегка улыбнулись, вздохнули, посмотрели на небо, посмотрели на пустынную дорогу, взялись за руки как подружки (подружкаласпыппыт) и пошли себе далее. Думаю, у нас был вид со стороны, как у старых дев. Я, старая дева философски. Она, ужасно красивая, одновременно молодая и старая, мудрая и совсем девчонка. Внутри мы сразу стали вспоминать об Адамах. И думать о своем внутреннем одиночестве. Эх, что же делать, если ты по крови, по нутру чистокровный гетеро сапиенс! Что даже мечты здесь неуместны.

Потом она потеряла финтифлюшку от своей сумочки в этой темноте. И потом мы всю ночь искали ее по всем дорогам, которые до этого исходили. Это был сплошной абсурд. Без фонарика. Да что там фонарик. Это был чистой воды абсурд. И встретили опять этих придурков в белой машине, у которых закончился бензин. И один придурок искал финтифлюшку на дороге, где не было фонарей. Честно так искал, что в конце решил приблизиться к Бэтси. Меня не было рядом. Но она так отпугнула его своими угрозами, что он вновь стал шелковый. Под конец мы совершенно измотались и замерзли. Мы кинули этих придурков. И собака без воспитания на прощание повыла им, как на покойника в полнолуние. Они, конечно, ничего не поняли. Наверное, подумали, что мы какие-то полоумные. Я очень устала от затянувшегося девичника и хотела домой, спать.

Бэтси жила очень далеко. И я провожала ее. Было очень поздно. Если кто и был, те уже прятались по углам да подворотням. За Бэтси бояться не стоит. Она привыкла присматривать за собой. Я почти не сомневаюсь: уж она-то сможет за себя постоять. Когда я возвращалась, стало еще холоднее, безлюднее и зловеще. Со мной был Бродяга Хантер, крупный и сильный пес. Но так как это была собака без воспитания, минут через пять она бросила меня на произвол судьбы.

Я боюсь темноты и плохих людей (а кто не боится). От страха я пыталась смотреть на небо. Путь до дому был неблизкий. Но звезды казались такими далекими. И эту улицу я совершенно не знала. Я шла по тротуару и, наверное, светилась в темноте из-за своего белого балахона. Пес меня кинул. Мне вдруг сразу захотелось по-маленькому. Я бы и присела где-нибудь в углу, но страх не позволял. Откуда-то в этой кромешной темноте донесся запах только что выпеченных булочек. И это в два часа ночи. Что я могла сделать? Как спастись от этих проезжающих машин, прожигавших тебя фарами как какого-нибудь зайца? Как не бояться далеких криков пьяной толпы, звуков бьющихся бутылок и диких собак? Когда до дома еще километр. Что мне оставалось? Только идти вперед. Я подтянула штаны. Надвинула капюшон на глаза. Засунула руки глубоко в карманы. Ссутулилась. Щелкнула пальцами. Зачавкала жвачкой, что скулы заболели. Выпятила нижнюю челюсть. И пошла в резкую вразвалочку.

Когда я так достигла до дороги, близкой к моему дому, но наиболее опасной по составу людей, я уже шагала ровно посередине и почти выбивала чечетку. А когда впереди замаячила так и ненакачанная бензином машина придурков, я остановилась и приклеила на лобовое стекло надоевший дирол. Придурков в машине и около не было. Их смех доносился откуда-то издалека вместе со смехом школьниц. Я пошла домой.

Первая звезда в июле

Дома было душно, и уже который день я переедал. Чтобы немного разогнать заспанное тело (хотя спал я уже много часов назад, а члены все равно засыпали на ходу.. замечали ли вы за собой такое? если замечали – то напишите мне об этом как-нибудь), по вечерам я также выходил на короткую прогулку. "Также", потому что днем я тоже прогуливался. Но на более длительное расстояние.

На улице кое-где бродили предполуночные люди. Я не мог разглядеть их лица, но, скорее всего, подростки, либо чуть "веселенькая" молодежь.

Ветер прохладный. С северо-запада. Потому и прохладный. Гонит прочь комариков, но они очень волевые. Даже проникаешься уважением. Ловко усаживаются на открытые участки тела и спешат напиться тягучей красной жидкости.

В эти дни часто задумывался об относительности времени. Вот для человека, округленно говоря, сто лет. Сто лет для человече. Я наблюдал за рыжими стрекозами, белыми бабочками, муравьями, оводом.. и думал: какая же у них короткая жизнь! Им страшно? Что вот, очень скоро они помрут. Им жалко? Что жизнь их быстро подходит к концу. В лихорадочной панике они стараются жить по полной?

Потом в голову пришла другая мысль.. Что их жизнь – тоже век. Что для меня – момент, для этой букашки – длинный отрезок времени, насыщенный на всякие события, где куча наслаждений, горестей, обыденности. И пока мы горюем о падающем с дерева листке, тот совершает поистине грандиозное, великое, масштабное путешествие.

Хотел бы и я быть таким же…

А понимают ли они это? Знают ли? Или, как и люди, по-обычному предаются суете и меланхолии, разочарованиям и сожалениям.. Тратят себя на то, пустое, вместо того чтобы делать себя счастливее.

Все живые существа такие?..

Пыль немного улеглась. Воздух стал прозрачнее и влажнее. По небу лениво вытянулись длинные ночные облака. Они зачастую не дают дождя. Это просто ночные небесные странники.

В легкой матерчатой обуви мои шаги были практически не слышны. Пальцы немного жало. Где-то на многочисленных клумбах дышали разнообразные цветы. Я украдкой заглядывал за ограду, чтобы уловить их смешанный аромат.

Но чаще улавливал запах парфюма людей, которые проходили мимо. Ветер приносил его прямиком в ноздри, а там и в легкие. Искусственный аромат. Совершенно молодые людишки брызгались и натирались тем, что перебивало их собственные запахи. Духи лежали на них, как усилитель вкуса в колбасе. Приятно, но сплошь обманка.

Что ж. Если это не взрослые, то это даже хорошо.Платок на рукаве, железка в ухе, париж и проче благоухание в радиусе пятиста метров. Свежесть молодости, всевозможность молодости.

А эдалты.. Вызывает двойственные ощущения. Либо неприятно и глупо. Либо дополнение образа. А это как доказательство построенности человека, рассчитанной структуры. А это грустнее, чем первое.

Я задрал голову вверх, не обращая внимания на то, что кто-то может обратить внимание на меня. Прямо перпендикулярно надо мной слабо блестела звездочка. В расчищенной от облачных полос лоскутке неба. Маленькая. Серебряная. Но очень древняя. Тоже, возможно, задумывающаяся о выделенном для жизни веке.

Заканчиваются белые ночи. Станет прохладнее вечерами. Наступит не так уж любимый мною сезон. Зато в темноте чистого осеннего неба засветятся мириады звезд.

Может быть, они знают о том, как хорошо летом на Земле. Грустно, но временами, все-таки, очень хорошо.

После дождя

Какое-то в этом есть большое удовольствие. Когда летом с утра проснулся, а вставать не обязательно. Спешить, как будто, некуда. Разве что, спешить пожить.

Ты бы и хотел полностью пробудиться, вскочить с постели, наворотить делов. Пусть, пустяшных, пусть зряшных. Так, на потеху. Но тут начинается дождь. И даже сквозь толстые стены, сквозь этажи, сквозь желание земли и травы мягко и тихо впитать небесную влагу, ты слышишь его шум. Размеренно, уверенно, без сомнения – идет в мире дождь.

Где-то капельки настойчиво барабанят по пустым смятым пластиковым бутылкам, раскиданным на лугу. Где-то весело промывают зеленые осколки стеклышек. Где-то размазывают макияж припозднившихся офисных сотрудниц, ловко прыгающих по асфальту, пытаясь пробраться в каменные здания, и наивно, совсем по-детски, мечтающих о том, как над ними бережно раскроется большой красный зонт с золотой каймой, а рядом, улыбаясь, появится 2-D парень.

Засыпаешь под звуки дождя.. Как маленькое лесное существо в удобной колыбельке из листьев и птичьего пуха.

Позже, во дворе, наполняя бочку, баки, ведра водой из-под крана (это, слышь-ко, после дождя), следишь, как тоненькая синяя стрекоза перелетает с одного высокого стебелька пырея на другой. На небе вовсю палит солнце, прорываясь сквозь быстро бегущие облака.

А облака-то какие! Сплошь прилетевшие из дальних стран! Вот, например, маленькие кучевые барашки с сизыми краями – из Японии. Вечером они окрасятся во все оттенки заката, и словно лепестки сакуры, лягут на небосклоне, как на поверхности огромной воды.

А эти, как большие пузатые дирижабли, летят с Европы. Важные, строгие – они иногда выпускают вперед хоботки, превращаясь в слонов. А порой отращивают хвост, становлясь небесными китами.

Земля здесь, в открытой местности у озера, похожа на мозаику. Кое-где на дороге потрескавшийся чернозем, впитав драгоценную влагу, вступает в яркий контраст с сочной изумрудной травой. А на листьях растений блестят мириады алмазных капелек. Солнечные лучи играют на них, а те перекатываются, обрызгивая прохладным фонтаном зазевавшихся насекомых. Дальше по дороге есть пески, пропустившие сквозь себя дождь, как через решето. Но это враки. На самом деле и тут все живое воспользовалось дарами неба. Чистенькая голубоватая полынь по обочинам ждет металлически синих жуков в гости. А где-то глубоко под землей выпили по глоточку живительной влаги крохотные семена, кусочки корневищ и многочисленные мелкие существа, кои не видны глазу.

Ветер. Сильный летний ветер, развлекаясь дует со всех сторон. Белые чайки застывают в полете. Серые цапли поменьше скрипят, и побольше налетают на активизировавшуюся озерную живность. Коршун легко планирует высоко на воздушных потоках, издали примечая добычу. Крачки кричат, завидев его у своих гнезд. Воронье привычно каркает, гордясь своим космополитизмом – всяк еда достанется: и вкусные прибрежные червячки, и краденые яйца, и спелая земляника, и к людям на помойку можно слетать. А то и Сантори сегодня притащил сметанник.

Ладно! Все понемногу довольны. Лето, хоть короткое, да активное, бойкое. Успевай вдыхать в легкие тепло, впитывай глазами зелень, ходи босой по колючей лесной и равнинной подстилке. Будь летом.

Аташкаан

Была у нас на подворье собака. Пес. По идее соседская. На деле ничейная. Помоечная. Как говорится, помоечная собачка.

Соседи наши – собаколюбы со стажем. Собачники, в какой-то степени. Но известное дело, это не частный сектор. Домашние животные долго не стоят. Как себя помню, целая плеяда четвероногих друзей пролетела перед глазами, глазами времени. Век человеческий не долог. Жизнь собаки… Впрочем, такая история.

Взяли люди двух щенят. Одна, кажись, девчонка. Все где-то блуждала еще в раннем возрасте. Потом померла. Ну, исчезла. Никто об этом особо не беспокоился, то есть не заметил.

Мне эти собачонки с малости не нравились. Больно примазчатые. У ног вертелись, когда куда-нибудь выйдешь. Не свои – неприятно. Грязные, взлохмаченные, правда округлые, сытые, довольные. Кобель черненький, сучка с белыми пятнами. Ну, дети, по тому времени.

Потом какой-то прецедент случился (не знаю, не общался по этому поводу), и те собаки стали бесхозными. Поначалу, полубесхозными. Кормить-то, их, возможно, кормили. Но особнячком звери стали держаться. Может, нашкодили чего, еду, там, украли, вещи на морозе попортили (зимнички были), а то и их излишняя вертлявость даже хозяевам не удружила. В общем, стали помоечниками. В основном, возле нашей мусорной "коробки" держались у нашего многоквартирника.

Подружка, вот, исчезла. Та еще умела ко всем приластиться. И остался наш Аташкаан один, как соколик. Черный и одинокий. Собака и вовсе ладная. Не микроскопическая суперметисная дворняжка, и шерсть не скатана, стройный, глаза умные, уши не висячие.

Мы с ним порой разговаривали, потому возле нас ошивался. Но не так сказано. Больно боязливый и застенчивый был. Не как в детстве. Прыгал, скакал там, лаять старался, но раз шикнешь, сразу струхнет, уши назад, хвост спрячется между задних лап, и быстрее засеменит к своему убежищу – мусорнику.

Ел мало. Что удивительно для собаки. Особенно для помоечной. Те, несмотря на свой статус, довольно прожорливые, нередко даже упитанные. А Аташкаан худющий, хоть стройный, кости грызть не умеет, хлебные корки практически не ест, да и к фекалиям разнообразным сьедобным пристрастия не имеет. На чем только душа держится. Собака, которая питается воздухом, – говаривал я. Если угостить какой-нибудь малостью, не брезгует, с благодарностью медленно разжевывает. Может, вот у тех своих незадавшихся хозяев, столовничал.. С утра пораньше, пока я не видел и не знал. Факт, что ни мы, ни кто-либо другой особо его не подкармливали. Больше всего любил облизывать упаковки из-под молока и сливок. А, может, только этим и питался.

В мусорке он жил ночью, в холодное время. Там теплее, не особо продувает, и под телом всякие теплые штуковины, типа старой обуви, картона, картофельных очистков, капустных листьев, целлофана, консервных банок вперемешку с наполнителем из пенопласта, обоев, линолеума, ржавых гвоздей и так далее.

Звали его Атас. Друг то есть, приятель, бро, аники. Это мы в уменьшительно-ласкательном извращали.

Бывало, по ранней весне за мной увяжется на природу. Потом кидает на полпути и боязливо домой возвращается. Или в магазин с кем-нибудь.

Других собак боялся. Ну, не знаю, что у него на уме было. Но в конфликт не лез. Если что, упадет на спину молча, лапы кверху. Да и барбосы его всяко особо не донимали. Думал я: нишу свою занял чувак. Два года, что ли жил, в нашем гетто. А то и три.. не считал.

Если бы не инцидент тот, мог бы так и продолжать век вековать, благо, несмотря на внешную хрупкость, требования имел минимальные. Но тут у нас собачье раздолье да загулье случилось. Суки, вроде как, публичной нет, а свадьба на всю ивановскую. И, если приглядеться, в большинстве своем (а то и все), собаки добротные, холеные, с ошейниками, домашние в общем. Этот прецедент заимел потом широкую огласку. Потому как появились в этой своре терминаторы, собаки-убийцы, по совместительству каннибалы. Не знаю, что да как там писали и говорили. Но к гадалке не ходи, то были не помоечники, и не бешеные (в научном смысле этого слова). В этой кутерьме, одна соседка сказала, что видела, как четвероногие друзья человечества растерзали, загрызли (даже останков, говорят, не оставляли приличных) своего побратима, представителя своего же вида, Аташкаана нашего. Не волки, не бродячие городские свалочные собаки, а приличные здоровые псы, которые поутру провожают детей своих хозяев в школу, весело виляют хвостом, когда им выносят богатую теплую еду и ставят рядом с утепленной будкой из цельного дерева.

Там, конечно, много подводных камней из "того", "загадочного" мира. В какой-то степени, связанных и со мной. Но это уже другая история, и об этом в другой раз.

Культурная была собака. Соблюдала формальности. Не гадила перед самым носом назло, не разносила повсюду мусор, понимала человеческий язык, хоть и была одинока. Надеюсь, Аташкаан попал в рай. Определенно.

Гроза

Тучи подкрались незаметно. Сухое поваленное дерево на пригорке было теплым от солнечных лучей. Муравьи копошились рядом, время от времени ползая по пальцам рук и ног. Некоторые большие, иные маленькие.

Старенькая потрепанная книга со сказками лежала на коленях. В голове всплывали воспоминания, вызванные пометками красным карандашом рядом с названиями историй: звездочка, если понравилось, черточка – если нет. Система лайков, вестимо. Следы крови от прихлопнутых комаров, жирных от еды пальцев, детских козявок, конфет и так далее. Чудесная книжка.

Начало покрапывать. В дорожной суме-самоделке был небольшой зонтик. Кроссовки можно перевернуть, чтобы вода не затекала. Носки убрать ближе к себе, под зонт. Сметанник, наверное, расползется под дождем.. Ну ладно, потом высохнет. Для букашек не пропадет.

Приятный стук капель, когда сидишь на поваленном дереве, под зонтом, смотришь на озеро. "Ничего! Вон коровы никуда не спешат. Авось, унесет тучи.."

Здесь есть выражение: "Лицо его сравнялось". Может, и не так. Имеется ввиду: пришло время и спесь сбита. Возможно, вовсе не так. Но вроде того: сам себе зазнавался, не хвастался, но считал себя не таким уж дураком в смысле понимания мироздания, в смысле мироощущения. Даже не думал, но чувствовал, что кое-что сечешь, что Бог видит твои действия и деяния других, и ты контролируешь ситуацию, немного, но рулишь своей жизнью.

И вдруг: Та-Дамм!!! Гроза. Ветер усиливается. Надеваешь впопыхах кроссы, хаотично спускаешься по склону, спешишь домой. Дождь крупной дробью летит по косой, в спину. Зонт не спасает, штаны становятся мокрыми. Трусы тоже. И рубашка немножко. Только голова в панамке и сухая.

Однако, некоторые комары еще держатся на лету. Так странно. Ведь для них одна такая капелька, как бочка воды на человека, сваливающаяся с неба. Даже больше. А они такие выносливые. Человек разве бы вытерпел такое? Может, только какие-то особенные люди..

Так и хлещет. Водные потоки с одежды по ногам, как по водосточным трубам, текут прямо в кроссовки. И там хлюпает. Зонт готов сорваться и улететь. Матерчатая сумка тоже промокла. Как бы телефон не промок. И мысли о том: вот бы сейчас резиновые сапоги! Вдруг молния ударит. И поминай как звали. Даже, если этого почуток хотел.

Кажется также, что в такой ливень лучше ходить раздетым. Можно заодно помыться. И если быть без ничего, может, гроза не будет такой грозной.

В детстве любишь грохот грома и огненные трещины, исполосовывающие небо. Становишься старше – вырубаешь электричество и лезешь под кровать. Потому что чуешь: грешки накопились. А если и не сеял много зла, то уже под властью убеждения, что должен быть наказан за то, что жил. Значит, все равно делал и говорил то, за что б молния разрушила тебя до основания, как сухое дерево, одиноко стоявшее под всеми ветрами.

Вот так.

Лиственница

Недавно я задавала своим родным

вопрос: «А какое дерево вам больше

всего нравится?» Ответы были

разные: от осины до дуба. У меня

тоже есть симпатичные мне деревья,

которых я никогда вживую не видела,

только на рисунках, фотографиях,

кино. Но в последние годы дерево,

которое больше всего мне нравится –

это лиственница. Раньше она мне не

так нравилась. Может, больше

нравился кедр, береза, сосна. Но

сейчас я случайно, мимоходом

всматриваюсь в это дерево, и

понимаю, что где-то внутри это мое

растение, может, частично, но так.

Раньше мне больше нравились

вечнозеленые деревья, вроде ели, а

лиственница казалась какой-то

слабенькой, голой, легкомысленной,

незаметной. Теперь мне нравится,

что лес вокруг в основном такой, где-

то полупрозрачный, когда

выглядывает солнце, темный,

ветвистый, без зелени, сплошь

покрытый объемным снегом. Мне

нравится, что весной, эта псевдо-

мертвость исчезает, тает и

покрывается таким свежим, почти

салатовым зеленым, радующим глаз,

задорным и молодым. Осенью,

желтея, лиственница становится

напротив яркого синего неба, а когда

наступают первые холода, капли

тающей изморози выглядят как

чистейшие сверкающие слезы, а

иголки при порыве ветра слетают как

звезды, как чья-то улетающая мечта.

Я люблю мою сибирскую

лиственницу.

В каждом человеке намешано

столько генов, столько информации,

столько мыслей…Порой весь этот хаос

сбивает меня, и я кубарем лечу в

какую-то бездну, время, когда хочется

лежать и молчать. По своей природе

некоторым людям всегда хочется

видеть во всем смысл, пользу, смысл,

содержание, понятность,

объяснение. И у меня такое есть. В

крови, и я ничего не могу с этим

поделать. Мои родители говорят о

смысле чего-либо, или

бессмысленности – и все это

записывается в мою душу, как песня

на пластинку. И когда ты понимаешь,

что в какой-то момент твоя жизнь

стала абсолютно бессмысленной,

приходит грусть. Потом начинаешь

думать, что во всем, что нас окружает

и без того нет никакого смысла.

Зачем эта книга стоит на полке: она

никому не нужна, никто ее никогда

не читал и не прочитает, она даже

мешает, занимая определенное

место. Зачем она нужна? Зачем эти

какие-то маленькие бумажки на

столе, в которых когда-то что-то

записали, но потом эти записи

никому не нужны. Забытые вещи. В

такие моменты я думаю о них, потом

мысленно удаляю их из

пространства. Без всех этих мелочей,

барахла, никому не нужных вещей

пространство было бы не таким

уютным, веселым, и цветным. Когда

находишься в депрессии – глаза

натыкаются только на темноту, на

углы, на недовольство. Это темнота.

Когда счастлив: все в порядке, все на

месте, все радует и полно счастливой

благодати.

В моей жизни очень важное

значение имеет процесс, увлечение,

окунание головой. Между этим, и

после этого – пустота, нирвана,

эфемерность.

Один мой друг рассказывал: я ехал

вдоль зеленого луга, и на какой-то

миг мое сердце забилось, и возникло

такое чувство, что я сейчас упущу что-

то, что не смогу потом уловить в

жизненных буднях. Я повернул и

голову и вдали из улея домов, из

сотен окон перед глазами отделилось

и предстало одно окно, где на

холодном подоконнике стояла

девушка с недлинными темными

волосами, кончики которых едва

прикасались к бледным плечам.

Почти голая, в одних трусиках с

широко распахнутыми глазами она

едва прикасалась к стеклу и как будто

провожала меня, как будто она не

находилась в своем доме, а заглянула

ко мне из другого мира, всего лишь

на момент, как будто ждала, что я ее

спасу. Я чуть не попал в аварию,

потому что знал, что если отвернусь,

остановлюсь и поверну назад, ее уже

не будет.

Желание смерти часто может

возникнуть просто от того, что ты

устал, и просто хочешь спать.

Однажды свет погас у меня внутри,

но снаружи было очень светло.

Весенний солнечный день, что

можно понять какого цвета линзы на

твоих темных глазах, такой цвет, что

хочется надеть что-то легкое, светлое

и смешное, когда ходишь в

повседневном сером. Все до того

светло, что почти празднично.

Заходишь машинально в книжные и

канцелярские магазины:

продолжение света, продолжение

красок. Долго рассматриваешь

различные записные книжки,

обложки для паспортов,

предназначенные для студентов,

разноцветные силовые кнопки,