Время ждёт

– Интересно, – пробормотал Анджело после небольшой паузы. – Если память мне не изменяет, он умер. Лет четыреста назад.

– Шестьсот четырнадцать лет назад, в возрасте двадцати лет он принял смерть от своего брата Вильгельма. Ужасное предательство!

– Согласен, но… если вы понимаете, что между вами более шести веков времени, как же вы можете любить его?

– Люди влюбляются друг в друга по переписке, готовы взять в жены человека, которого впервые видят только в день свадьбы, но почему-то не могут поверить в любовь к давно погибшему человеку.

– Но… вы же понимаете, насколько нецелесообразна мысль о суициде ради того, кого вернуть нельзя?

– Когда об этом говорит кто-то другой, это звучит ещё больнее. Я знаю, что вы правы. Я прошу лишь не отрицать моих чувств, вы не представляете, как это страшно – осознавать, что человек, который занимает все твои мысли, умер задолго до твоего рождения. Я хочу умереть, потому что мой возлюбленный никогда не узнает обо мне.

– Но после смерти вы попадёте в ад и вряд ли сможете воссоединиться с Карлом.

– Жизнь без любви – вот что такое ад!

Анджело Россанто был вынужден признать, что стандартной терапией проблему не решить. Одно дело, когда больной не понимает, что творит, совсем другое – когда пациент знает, что с ним что-то не так. Это проблема почти всех насильников – они знают, что вершат зло, но ничего не могут с этим поделать – это просто сильнее их. Аналогично складывались обстоятельства и в данном примере: Саманта знала, что её «любовь» неестественна, но отказывалась верить в то, что это помешательство.

Когда мы встретились с Россанто в баре, с того дня прошло от силы пара месяцев. Он сидел у барной стойки, потягивая пиво. Рукава его белоснежной рубашки были закатаны до локтя, тёмно-зелёный галстук был закинут за плечо. В раздумьях он неподвижно смотрел в одну точку, подперев голову правой рукой, левой держась за кружку пива. В такой позе я его и застал. Мы поздоровались, выпили вместе и поболтали о пустяках.

А потом я сказал ему:

– Выглядишь загруженным. Что-то случилось?

Ты знаешь, я любопытен, мне нужно знать о людях всё – это словно разворачивать подарок на Рождество.

– Сложный случай на работе. – Пояснил он. – Уже несколько недель не могу решить, что с ним делать.

– Что же у тебя там? Очередной Наполеон?

К тому времени мы уже порядком накачались пива и теперь сидели за столиком, попивая джинн, закусывая сардельками с картошкой.

– Женщина, – заплетающимся языком многозначительно молвил Россанто, помахивая перед моим носом сарделькой, – опять женщина.

– Как говорят французы, «шерше ля фам» – ищите женщину. Что, изменил жене с молодой сестричкой?

– Я? Изменил?! Да никогда! Дело тут в другом. Одна девушка, – Саманта, – учась в старших классах, прочитала в учебнике истории про одного английского принца. Тот жил более шести веков назад в Англии и был жутко благородным красавчиком, ну ты понимаешь – средние века, время обязывает быть красивым и благородным, но не суть. Эта пациентка увидела в учебнике его портрет и без памяти влюбилась в него.

– Серьёзно?!

– Да, прям как если бы я полюбил Жанну Д'Арк, не будь я женат, хе-хе. Так вот, девочка с ума сохнет по принцу – бежит в библиотеку, берёт там все-все-все книги по истории, всякие записи, биографии, воспоминания современников, словно обезумевшая фанатка Элвиса, мать его, Пресли! Изучает жизнь этого принца вдоль и поперёк, попутно делая успехи на поприще исторических наук. Я общался с родственниками Саманты – её мать утверждает, что сначала они даже не подозревали, откуда у их ленивого ребёнка взялось столько талантов. Девчонка ведь не только получала пятёрки по истории – она день и ночь рисовала портреты принца, из-за чего к концу старших классов имела шикарные способности художника. Разумеется, она поступила в наш бывший университет на факультет истории.

– Невероятно, – с сигаретой в зубах покачал я головой от удивления, – так это была одержимость?

– Вот тут-то и загвоздка. Я сначала решил, что это мания величия, потом склонялся к помешательству. А теперь я и не знаю, что думать. Я выхожу на улицу, иду на работу, – всё это время я вижу довольно благородных, отзывчивых и небедных мужчин, но нет, мисс Голдберг подавай принцев! Её привезли с суицидом, понимаешь? Мы сперва полагали провести курс лечения успокоительным и провести три-пять сеансов терапии. Но теперь выясняется, что лечить нечего – помешательство Саманты ничем, судя по всему, не отличается от простой человеческой влюбленности.

– Какая ирония. Хорошо, что я не влюбляюсь.

– Да уж. А сегодня утром санитарка обнаружила её мертвой – Саманта в течение месяца копила успокоительные, которые мы ей выдавали. На три пачки набралось – около двадцати смертельных доз. Тут я подумал, что наша система психиатрии слишком далека от идеала. Мы понятия не имеем, кого можно назвать сумасшедшим, а кого – здоровым. Вот ты, к примеру, не любитель долгих отношений, а что если у тебя легкая степень шизофрении, проявляющаяся в некоторой социофобии и инфантилизме?

– Перестань, – отмахнулся я, – единственная болезнь, которая может мне грозить, это та, что передаётся половым путём.

– Ну-с, – он поднял свой бокал с джином, – тогда выпьем за здравый рассудок!

– За здравый рассудок!

И мы чокнулись бокалами…

– Что-то я не пойму, – перебил меня Мартин, задумчиво рассматривая капли алкоголя, стекающие по стенкам бокала, – как это все относится ко мне?

– Я к тому, брат, что любовь нелогична. Мы можем полюбить кого угодно, даже принца, который давно умер, и никто не убедит нас в обратном. Сердцу не прикажешь, и потому оно может делать всё, что ему вздумается. Например, влюбиться в девушку своего лучшего друга несмотря на то, что у тех уже есть свои дети, обрекая своего обладателя на вечные муки и жизнь без отношений.

Какое-то время я смотрел на пламя в камине через опустевший бокал. Мартин молча обдумывал мои слова, а потом глянул на часы:

– Уже половина первого. Пойду-ка я домой.

Мы спустились в коридор, где я помог ему надеть пальто.

– Не переживай, Мар, – сказал я ему, когда он был уже на пороге, – если этот Гвидо Санчез принесёт проблемы твоей семье, я посажу его.

– А если нет? – обеспокоенно воскликнул Мартин, – что, если они так и будут жить дальше; что, если у них появятся дети, если Роуз будет с ним счастлива?

– Действительно, – саркастичная ухмылка преобразила моё лицо, – что же станет, если Роуз будет счастлива?

– Ох, да что со мной? – растерянно пролепетал Мартин. – Кажется, я превращаюсь в нашего отца, который о престиже и репутации волновался больше, чем о счастье своих сыновей.

Я потрепал его за плечо:

– Не расстраивайся. Помни, что Роуз тебя любит и что она твоя дочь.

Мартин кивнул, и ушёл в темноту Калифорнийской ночи. Я поднялся обратно в комнату, предварительно захватив из бара ещё одну бутылку спиртного. Расположившись в кресле, я взглянул на камин. На нём стояла фотография, изображавшая меня, моего лучшего друга Марка и его девушки.

– Твоё, здоровье, Мэри, – прошептал я, подняв в воздух открытую бутылку абсента.

Бокал мне был ни к чему.

Время ждёт

Время снова ждёт. Я ощутил это где-то внутри своей головы – словно в моём мозгу показывали фильм с увеличенной частотой кадров, благодаря чему, всё что я видел и слышал, воспроизводилось втрое медленнее. У меня, как у опытного врача, даже есть теория объясняющая эту способность. Она строится на предположении, что мозг, в особо опасных для жизни и здоровья ситуации, пытается зарегистрировать и запомнить как можно больше информации о текущем моменте. Скорее всего, я ошибаюсь, однако это любопытное свойство позволило мне не раз спасти человека на операционном столе. Иногда случается так, что только благодаря эффекту замедленного времени, я мог украсть у смерти пару секунд, чтобы принять верное решение и реанимировать пациента.

Я хирург – тот самый врач, который вернёт вас к жизни, когда вы отправитесь к сиянию в тоннеле, с билетом в один конец. Я тот человек, который выйдет не только на поле боя с инсультом, раком, инфарктом, когда они вас настигнут, но и к вашим родственникам, чтобы произнести простую, но по-своему сакраментальную фразу:

– Мы сделали всё, что смогли.

И всё. Затем, я уйду оставив их плакать, чтобы заварить себе последний пакетик чая, и потом жаловаться на то, что врачам в нашей стране так мало платят. Я не обязан разделять с вами скорбь.

Но я вас заклинаю! Никогда, слышите, никогда не упоминайте при мне клятву Гиппократа, надеясь уличить меня в бессердечности. Все, кто упрекает меня в том, что я не следую Клятве, ни разу даже не читали этих слов. Они понятия не имеют, о чём там говорится, им просто нужно кого-то упрекнуть в своей вине! У вас умерла мать? Так это врачи виноваты! Насажали дилетантов, убийц и просто подлецов, жадных до денег. Без взятки и лечить не хотят, ироды! А то, что старая женщина с инфарктом, да то, что, вместо лекарств, вся её пенсия уходила в печень к сыну-алкоголику, что банальный холод в квартире без ремонта – это всё прозаическая дрянь, да? Клятва Гиппократа, конечно! То есть, по-вашему, если бы врачи клятв не давали, им было бы не обязательно заботиться о сохранении человеческой жизни? То есть все эти пожарные, полицейские, спасатели, да кто угодно, могут забыть о своих обязанностях? Ну а что, они же никому ничего не обещали, клятв никаких не давали, ни на что не подписывались.

Я смотрю на часы. Белый циферблат с чёрными стрелками – незаменимый атрибут любой операционной. За то время, пока я начал вести с собой этот диалог, прошло всего десять секунд – удивительно! И сейчас мне нужно очень много времени. Ведь я не просто так начал вспоминать клятву Гиппократа – мне нужно сделать чрезвычайно тяжёлый моральный выбор.

Вы ещё не спросили себя, что такой, не побоюсь этого слова, талантливый хирург, делает в государственной больнице, работая за гроши? Ну что же, к счастью, время может подождать, и у меня есть возможность всё вам рассказать подробно.

Впервые это случилось, когда я только освоился как врач. Я провёл пару несложных операции на весьма крепких людях, так что риска с ними было практически никакого. И вдруг сразу тяжёлый случай – рухнул многоэтажный дом. История банальна до неприличия – дом был старый, и ЖЭК распорядилось снести сей памятник старины, по причине аварийного состояния, но всё пошло как всегда – квартир новых нет, людей выселять некуда. В самом деле, не на мороз же их выкидывать!

Когда дом сложился, подобно карточному домику, многие из его жителей всё таки переехали, только намного дальше, чем им хотелось бы. Остальных же привезли к нам в крайне тяжёлом состоянии. Пострадавших было много, врачей – меньше, чем честных чиновников. Мне, неопытному, молодому хирургу, досталась девочка лет двенадцати, вся поломанная, умирающая от потери крови. Я делал всё в точности с учебными пособиями, – анестезия, переливание, перевязка, но всё это словно перестало работать. Представьте мой ужас – словно вы долгое время заучивали, что дважды два будет четыре, но решая эту же задачу на доске, выходит, что вместо четвёрки, вы получаете девять, при этом знак равенства зачеркнут.

И вы думаете:

– Ага, здесь написано, что дважды два не равно девяти, это логично, потому что дважды два равно четырём.

Но и четыре у вас не выходит! Обливаясь потом, вы в панике подбираете числа: пять, десять, тысяча, раз за разом, и все они не подходят, ведь вы знаете, что они и не должны подходить, ведь дважды два, мать его, – четыре!!!

И вот её сердце останавливается. Она просто умирает. Ни одно число больше не подходит, а единственно верное было потеряно черт знает когда. Может в тот момент, когда её мать начала курить, приобрела зависимость, вследствие чего, ребёнок родился недоношенным и хрупким. Может, когда ей не уделили должного внимания, из-за чего, она сидела в момент крушения в своей комнате и читала книгу. Может, когда её отдали в мои руки, а я не справился. Мне не хватало времени – приборы истерично пищали, не давая мне сосредоточиться.

Я взглянул на часы. Секунды предательски продолжали идти, отнимая у девочки жизнь, словно та вытекала вместе с кровью. Я вцепился взглядом в эти стрелки, внушал, приказывал, умолял их остановиться! Или хотя бы, замедлить ход…

И вдруг время стало идти медленнее! Я ощутил это – словно кипящий парафин с капающей свечи, секунды стекали из моей головы по позвоночнику. Я чувствовал, как время течёт сквозь меня. Я мог сконцентрироваться, руки больше не дрожали, язык не заплетался. Мои движения были точны как никогда, я ухватился за ту нить, что ещё связывала девочку с этим миром, и осторожно выводил её на свет…

В те дни было много работы, как у меня, так и у других врачей. Поэтому, никто не похвалил меня, – спасений и смертей было предостаточно. Девочка оставалась в стабильном, но тяжёлом состоянии. Через восемь месяцев, она всё-таки вышла из больницы. На своих двоих.

Что касается меня, то для всех, и даже, наверное, для себя, я по-прежнему оставался неопытным врачом. Было ещё несколько операций, которые мне доверили, но они были очень простыми. Со временем, случай с домом забылся, и все зажили своим чередом.

Прошло, без малого, пять лет, когда мой наставник ушёл на пенсию, оставив солидный послужной список. На его место сел другой хирург, а меня к тому времени уже считали очень хорошим специалистом. Однажды так получилось, что ко мне на стол попал человек, работающий в частной клинике стоматологом. По иронии судьбы, хирург в их конторе уехал работать в столицу, а идти на лечение к конкурентам с острой формой аппендицита, было не комильфо.

Операция прошла без осложнений, тихо и спокойно. Настолько тихо, что пациент проснулся от наркоза в чудесном настроении, поблагодарил за лечение, и через какое-то время, мы его выписали. А ещё через пару дней, он приходит ко мне с предложением. Дескать, так ему понравилось моё лечение, что не смог удержаться, и похвалился перед своим начальником. Ну и тот, стало быть, предлагает мне место в одной из лучших частных клиник города, на место ушедшего хирурга.

– Как-то неожиданно, – говорю я, – да и неудобно, – другой конец города, сами понимаете, цены на бензин, туда-сюда.

– Да вы, не переживайте, – отвечает тот, – бензин у нас за счёт компании. Оформление официальное, по ТК РФ, зарплата белая, отпуск оплачиваемый, условия работы – прекрасные. Чаевые врачам у нас приветствуются.

И многозначительно так подмигивает, подлец.

Понятное дело, что я согласился! И первые два года, катался как сыр в масле. Там же познакомился со своей будущей женой – Софьей, которую оперировал. Она была умной, красивой, хорошо готовила и от неё вкусно пахло итальянскими духами – большего мне для счастья было и не нужно. Прожили мы с Софьей три года, да и поженились. Скромно, без огромных столов и тамады, сыграли свадьбу. Я был счастлив, мама была счастлива, отец гордился мною – всё было хорошо, и столь скорое течение времени меня полностью устраивало. К хорошему привыкаешь быстро, поэтому совсем не думаешь о том, как будешь жить, если всё это пропадёт.

Через полтора года после нашей свадьбы, мне позвонила моя знакомая, работающая диспетчером на скорой помощи, в моей бывшей больнице:

– Алло, Вань. Только что звонок от Радика поступил – сбили жену твою. На Советской улице. Какой-то пьяный богатей на “мерсе”. Сейчас ребята из “скорой” её к нам в отделение везут.

– Какой “в отделение”?! К нам в клинику везите, живо, – кричу я, мгновенно покрывшись потом.

– Не довезут, Вань. Состояние крайне тяжёлое. Её Дмитриевич оперировать будет, он опытный…

Дальнейших слов я не слышал. Быстро накинув куртку, я сломя голову рванул в декабрьскую метель. Я ехал на машине, так быстро, как только мог. Нарушил полдюжины правил дорожного движения, включая пересечение двойной сплошной, объезжая пробки. Вьюга загораживала обзор, на дорогах застыла наледь, я мог сам оказаться на операционном столе, предварительно, превратившись из врача в убийцу.

Мне снова нужно было время. Я должен был быть там, в отделении, и оперировать свою жену, но я был на другом конце города. И я опоздал. Когда я прибыл в госпиталь, мне сказали ту самую фразу, – что они сделали всё возможное. Эту фразу я не раз слышал из своих уст, но никогда не подозревал, как это ужасно – оказаться по другую сторону этих слов. Почувствовать, как они опускаются тяжёлым грузом на твоё сердце, наполняя его чувством вины.

Софью сбил местный чиновник. Как и ожидалось, его оправдали, сославшись на метель и почти нулевую видимость. То, что он был в алкогольном и наркотическом опьянении, внезапно все забыли, а свидетельства исчезли. После почти года судебных разбирательств, я понял, что зря трачу время и деньги. Невзирая на протесты начальства, я уволился из конторы, и вновь устроился в государственную больницу. Первое время, обо мне ходили сплетни. Ещё бы, с такого злачного места опять в такое, скажем прямо, неблагородное место. Я иногда слышал, как за моей спиной медсестры и санитары выносят предположения относительно здравости моего рассудка. Что ж, я не могу их осуждать за это.

С этих пор ни один человек не умер под моей рукой. Время всегда терпеливо ждало, когда мне это было необходимо, и благодаря этому, я принимал верные решения. Человек, который борется за жизнь, – неважно, свою или чужую, – знает, как важен каждая секунда, каждый миг, потому что у мыслей есть своя скорость, и нужно время, чтобы отыскать нужные числа: «дважды два» равно «два плюс два». Уравнение решено – пациент жив. Дурацкая, аналогия, конечно, но я никогда не обладал поэтическим красноречием.

Время замедлялось только на операционном столе, в остальных же местах, вне моей смены, оно словно пыталось наверстать упущенное. Годы летели подобно токийским локомотивам, пролетали так быстро, что лишь по сквозняку, треплющему твои седеющие волосы, ты мог понять, что Земля совершила очередной виток вокруг Солнца.

Чтобы отвлечься, я с головой погрузился в работу. Вечерами напролёт, я читал справочники и пособия, которые имели отношения к моей работе. Тратил на книги две трети своей крохотной зарплаты, потому что как бы сильно не замедлялся ход времени, я не мог спасти человека без нужных знаний. Я читал и читал, почти все свободное время. Я читал перед сном, во время еды, даже сидя на унитазе. Обо мне говорили, что я лучший врач в городе. Не знаю, насколько это правда. Меня любили мои ассистенты, ценило начальство. Я работал, иногда даже читал лекции интернам – мне было куда себя деть. Всё это придавало мне вкус к жизни.

И всё-таки, судьба – чрезвычайно неординарная вещь. Порой она выдаёт такие сюжетные повороты, что Мосфильм удавился бы от зависти.

Сейчас под моим ножом лежит чиновник, тот самый, который сбил мою жену. Это была случайность – лишнее пирожное по вечерам, бокал коньяка перед сном, ожирение, накопление холестериновых бляшек на стенках сосудов, и как следствие, инфаркт миокарда. Случился острый приступ, во время которого, пациент потерял сознание, и опасаясь за его жизнь, секретарша, которая была на тот момент единственным человеком, кто находился рядом, поступила единственным верным способом – вызвала “скорую”. Главный врач, который очень хотел стать полезным такой важной персоне, самолично ворвался в кабинет к заведующему отделением хирургии, то есть ко мне, и приказал сиюминутно оказать лечение пострадавшему.

Казалось бы, череда самых обычных случайностей, но как странно и гармонично всё выстроилось, не так ли? И я могу убить его! Точнее, его убьёт инфаркт, излишний вес, алкоголь в крови, безответственность и тупость, а я отойду в сторону и буду наблюдать. В самом деле, что я теряю? Никто не сможет доказать, что уважаемый хирург, спасший не один десяток жизней, намеренно бездействовал. Я прочитал достаточно книг, и знаю, что мне достаточно вколоть нужный препарат всего на пару секунд позже, чтобы человек умер, или впал в кому, из которой ему никогда не выбраться.

Но мне такой подход не нравится. Меня гораздо больше волнует вопрос, смогу ли я, из мести, убить или причинить зло человеку? Это точно убийство, но разве оно чем-то отличается от убийства моей жены?

Я должен был признать, что да. Я собираюсь целенаправленно лишить жизни человека, который изначально не собирался никому причинять зла. Возможно, он даже чувствовал вину, но слишком боялся оказаться за решёткой, да и мою жену это бы не вернуло. Может быть, я просто хотел услышать его извинения, знать, что он сожалеет, что у него есть сердце? Хирург может зашить рану в теле, но только время способно зашить рану в душе. А когда время останавливается, лечить становиться некому, рана начинает гноится и ничто уже не может избавить нас от воспаления души.

Иногда люди просто не способны оценить то напряжение, которое переживает врач. И те усилия, что он прикладывает, заставляя больного возвращаться к жизни. Они не в курсе, что любого человека от смерти отделяет маленький промежуток времени, длиной не более секунды. И задача врача – отсрочить этот момент, заставить время подождать. Иногда получается, иногда – нет.

Я продолжаю лечение. Время пошло дальше, и я просто выполняю свою работу. Думаю, что, если бы я действительно мог убить этого человека, я бы сделал это ещё очень давно. Мне не нужно было бы останавливать время, я бы просто лишил его жизни. Но я не смог сделать этого тогда – значит, не смогу и сейчас.

Когда операция подходит к концу, я выхожу к родственникам больного:

– Состояние стабильное, – говорю я, – пациент будет жить.

Они рассыпаются в благодарностях, пытаются сунуть мне в руки какие-то подарки. Я вежливо отказываюсь, и ухожу не оборачиваясь, чувствуя на спине их взгляды.

Пациент жив. Время движется вперёд!

Мы хотим думать, что мы хорошие. Мы ходим в церковь, отдаём мелочь попрошайкам в переходах, чтобы чувствовать себя немного лучше. И самое любимое занятие у нас, – это подглядывать за грешниками. Ведь грешники могут позволить себе все, что угодно, и Господь, почему-то не торопиться их наказывать. Поэтому мы лелеем мысль, что все эти отбросы будут гореть в аду после смерти. Мы все – потенциальные злодеи. И от гнева, ненависти и ярости нас отделяет всего одна секунда. Но к счастью, время умеет ждать.

Колыбель Архитекторов

Они были разочарованы. Все. Каждый человек на Земле, обративший сегодня внимание на событие, в центре которого был я, испытал глубочайшее разочарование. Я хотел, чтобы с моим именем было связано торжество первого внеземного контакта, но теперь моё имя станет синонимом неоправданных надежд. Мне нечего было им предложить, кроме ответов на те вопросы, которые они успели задать…

Архитекторы – таинственные существа из далёких уголков вселенной. Мы нашли их четыреста лет назад – огромный космический корабль в форме куба, висящий в самом центре Великого Войда. Мы сразу поняли, что наткнулись на что-то интересное, потому что войды – это бескрайнее пустое пространство между галактическими нитями, где нет ни единой планеты, ни одной карликовой звезды. Объект неподвижно висел там, где не должно быть ничего, и тем не менее, он там был, наплевав на все законы логики!

Много лет учёные ломали голову над загадкой корабля: откуда он и как там оказался. В том, что это корабль, сомневаться не приходилось – телескопы подтверждали, что объект полностью сделан из металлических сплавов, а форма говорила о том, что его творцом может быть кто угодно, но никак не вселенная.

Люди строили гипотезы насчёт него. Полагали, что некая раса разумных существ случайно или намеренно спровоцировала коллапс, образовав Великий Войд, а источником коллапса стал сам объект, но эту теорию быстро отмели, так как расчёты показывали, что при таком раскладе вокруг войда не смогли бы образоваться галактические нити – по крайней мере в том виде, в котором они есть сейчас. Скорее всего, предполагали учёные, космический корабль находился в пути и пересекал пространство через пустоту, но роковая неполадка заставила транспорт замереть прямо в её центре.

Объект притягивал своей загадочной историей; эти матовые грани неизбежно приковывали к себе взгляды пытливых умов, поэтому ещё много-много лет энтузиасты брались за вычисления, пытаясь разгадать тайну кубического корабля Архитекторов.

Через какое-то время людям удалось добраться до него. Группа исследователей в течении пятидесяти лет летела к объекту, пересекая Великий Войд, туда, куда не заходил ни один человек. Первопроходцы испытывали трепет, словно маленькие дети, впервые поднимающиеся в тёмное пространство чердака. Подлетев к нему, исследователи поразились, насколько огромен был этот объект – может, с половину земного шара; при этом его грани были абсолютно ровными, за исключением одной, в центре которой находился проход внутрь, на удивление очень узкий – квадратный коридор высотой в два человеческих роста. Во время поперечного сканирования выяснилось, что объект представляет собой огромный трёхмерный лабиринт с тысячами этажей и миллионами коридоров, в центре которого было что-то, излучающее тепло. По форме это нечто напоминало звезду и пульсировало энергией, – не было сомнений, что внутри куба кто-то есть, труднее было сказать, одно это существо или множество маленьких. Чтобы это выяснить, они пригласили на сцену меня.