Год дурака

Мать отвернулась к окну.

– Я не могла позволить ей унижать меня, не хотела выслушивать комментарии о моих неудачах с мужем. Ну а потом… К тому же люди в то время были другие. Вдова вызывала сочувствие, но на брошенную женщину смотрели косо.

– Люди были такие же, как сейчас. Дело не в них. Это ты осуждала себя, ты ценила себя лишь настолько, насколько тебя ценит мужчина. Как будто сама по себе ты ничто. Почему, мама, почему ты не любила, не уважала себя?

– Я себя не любила? – возмутилась она. Даже ноздри раздулись от гнева. – Это Валера не любил и не уважал меня! Он должен был жениться на мне! А не на этой… этой Машке…

– Мама, ты изменяла с ним папе?

Она уставилась в окно с таким интересом, будто там слон гарцевал на канате.

– Понятно. У вас вообще ничего не было.

– Потому что он был слеп.

В беспокойстве я начала нарезать круги по тесной кухне.

– Я вспоминаю бабушку… когда дед был еще жив. Как он ходил по деревне пьяный и позорил ее, возвращался домой за полночь, а она встречала его с ужином и графином водки. А ведь до свадьбы он капли в рот не брал, она сама говорила. Она готова была сделать его пьяницей, чтобы привязать к себе.

– Глупости. Ты ни дня не работала по специальности. Так с чего сейчас начала строить из себя психолога?

– А история с моей прабабкой? Она позволяла прадеду держать в их доме его племянницу, которая на самом деле не была ему племянницей! А моя прапрабабушка? И прапрапрабабушка? На что они были готовы пойти ради мужчины? Да я сама хороша! Год скакала как блоха, все искала жениха! Собрала кретинов со всей округи, и они трепали мне нервы! И в итоге осталась ни с чем! Мама, что мы творим? Мы совсем спятили! Мы не занимаемся собой. Мы перестали видеть себя как мыслящую единицу. Мы существуем, если мы с кем-то! Но в одиночестве… нас почти что нет.

– Женщина должна быть рядом с мужчиной. Про одинокую и счастливую – это все глупые сказочки, придуманные дурнушками и американскими феминистками.

– Мама… ты даже не понимаешь, что я хочу тебе сказать. Женщина должна оставаться собой. Ценить собственную личность. Не терять ее.

Она смотрела на меня возмущенным, лишенным и тени мысли взглядом. У меня поникли плечи.

– Достаточно на сегодня. Мне нужно уехать. Привести голову в порядок.

– А работа?

– Я ушла с работы.

– Когда?

– Вот в эту секунду.

– Это что еще за выверты? Ты думаешь о последствиях? – она схватила меня за руку, но я вырвалась.

– Мама, не трогай меня. Я на тебя очень зла. Наверное, я тебе давно должна была это сказать. Конечно, мы помиримся… но не раньше, чем ты пересмотришь свое отношение ко мне, – я торопливо набросила на себя шубу.

– Куда ты? – крикнула она мне за дверь.

– В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!

– Нет у тебя никакой тетки!

Кто знает. С моей матерью нельзя быть уверенной…

Пожалуй, насчет Саратова я немного погорячилась. Денег с собой у меня наскребалось только на билет в один конец. Мне, конечно, хотелось сбежать ото всех, но не настолько же радикально. Поэтому, подумав, я решила направиться в деревню с прилипчивым названием Репьевка, где раньше жила моя бабушка. Далеко не Саратов, зато та еще глушь. У бабушки остался там дом. Когда она уже переехала в город, мы иногда ездили в деревню, но последний раз это было лет пятнадцать назад. Наверное, дом обветшал, но вряд ли настолько, что в нем невозможно жить. А ключ? Ладно, пролезу в окно, что уж мне теперь.

Прямой автобус до Репьевки не шел. «Лет пять назад отменили, – объяснила кассирша на автовокзале. – Непопулярный рейс». Пришлось брать билет до Мирного, откуда вроде как можно добраться маршруткой. Ближайший автобус в пять тридцать утра, эх. Возвращаться домой не хотелось. Мать начнет названивать, а Эрик… придушу, если увижу. Или сяду перед ним и начну рыдать, что еще хуже.

Нет, так нельзя. Я не могу просто взять и уехать, без смены белья, без зубной щетки, без зарядника для телефона, наконец, и все потому, что боюсь столкнуться с изменником, живущим по соседству! Я объяснила себе, что это трусливо и вообще неправильно, после чего села на жесткое сиденье и поняла, что до приезда автобуса с места не сдвинусь.

Несколько подозрительных граждан тоже устраивались на ночлег, но были изгнаны полицейским. Он покосился на меня, но я была женщина и трезвая, и меня оставили в покое. Я надеялась, что мне удастся уснуть, но сна не было ни в одном глазу. Таким образом, самый ужасный день в моей жизни продолжился. Я прогоняла мысли об Эрике, но они настойчиво стучались в мою голову. На фоне возвращения его женушки даже история с фальшивым отцом не казалась такой шокирующей. Как он мог! Уверял, что она не интересует его, но стоило ей поманить пальчиком, и… хотя, конечно, она мать его ребенка.

Я категорично решила не плакать, но в горле ощущалась предательская соль. В сердцах я отправила Эрику эсэмэску: «Я бросила Ярослава. И тебя тоже. Не звони мне», сказала себе, что ответ мне безразличен и выключила телефон. Потом включила и начала ждать. Но ответа не было. Он молчал! Я отвергла ради него Ярослава, порвав все струны в моем сердце, а он тем временем слинял втихую к другой бабе! Я снова выключила и включила телефон – вдруг завис? Но ответа не было. Да чтоб твой Роботрон сломался!

К двум ночи меня охватил гнев. Я была так зла, что мне не сиделось на месте. Я вышла наружу и начала ходить по платформе. Мое лицо замерзло и пальцы сводило от холода, но я продолжала метаться, как тигр в клетке. Мобильник пищит! Замирая в тревожном ожидании, я нажала на кнопку… «Друзья всегда рядом, с Вашим мобильным оператором!» – бросилось на меня сообщение, и с диким животным вскриком я зашвырнула телефон в темноту. Он ухнул мимо платформы и беззвучно провалился в снег.

И я вдруг поняла, что осталась совсем одна. Нити порваны. У моего любимого новая старая жена. Деструктор, наверное, безумно счастлив, ведь его мамочка вернулась. Они будут счастливы без меня. Я буду несчастна без них. Словно сюжет страшного сна, но это произошло со мной в действительности. Просто в голове не укладывалось. Как я буду без Эрика? Без его улыбки? Заботы? Любви?

В пять тридцать, опухшая от слез, я села на автобус. За окном висело темное марево, начавшее светлеть только к концу трехчасовой поездки.

В Мирном я расспросила сонных прохожих и услышала, что ходит до Репьевки какая-то маршрутка, но редко, а посему, чтобы не тратить зря время, мне лучше отправиться пешком. Всего-то два часа спокойным шагом – и я на месте. Легко сказать. Решив, что хуже мне уже не будет, я устремилась в путь. На середине дороги повалил мокрый снег, но и без того я уже поняла, что была не права. Сонная и голодная, я быстро растратила силы. Можно предположить, что, доковыляв до деревни, я нашла бабушкин дом и все стало хорошо, но когда мне так везло?

В деревне, стеная и охая добравшись до конца улицы, где, как я смутно помнила, находился бабушкин дом, я обнаружила, что никакого дома уже нет. Просто ровный слой снега на месте, где он стоял раньше. Я понадеялась, что что-то перепутала. Но вот береза, знакомая с детства. А вон остатки бабушкиного сарая. Осознав свое положение, я села в сугроб и зарыдала.

– Что ты, милая, плачешь? – услышала я вдруг и, подняв глаза, увидела старушку с ведерком.

Хоть и говорят, что женщина с пустым ведром не к добру, но эта на вид была чисто престарелый ангелочек. Сквозь увеличивающие стекла очков ее глаза казались огромными, как у совы.

– Я из города приехала… пожить… в доме б-бабушки… а его здесь нет!

– Конечно, нету. Их же пять домов сгорело лет десять тому назад. Остальные отстроились. Кто в город не уехал, конечно.

– Я не могу уехать в город! – страдальчески вскричала я. Мое отчаянье многократно усугублялось тем фактом, что перед этим мне придется прошагать весь путь обратно до Мирного.

Бабушка задумалась, теребя платочек.

– А знаешь что, доченька, – вкрадчиво начала она. – Живу я одна. Думаю иногда: кто бы помог мне – тарелочку помыть, платочек погладить. Как бы было хорошо. Жили бы душа в душу.

Я удивленно раскрыла на нее глаза.

– Вы позволите мне пожить у вас?

– Немного помощи – все, что мне нужно. Баба Феня меня зовут.

– Соня.

Пораженная своим везением, я побрела за ней.

Жила баба Феня неплохо – большой сад, двухэтажный дом с пристройками, гараж, где ее внуки ставили машины, навещая ее.

– Попьем чаю с печеньками…

– О, вы так добры, – меня буквально трясло от благодарности. Я снова была готова залиться слезами, но теперь слезами счастья.

– Вешай свою шубку сюда… Что ты, без вещей? Сбежала, что ли? Несчастье какое случилось?

Пока я размышляла, стоит ли пересказывать ей события, в которых низкий уровень морали продемонстрировали я, Ярослав, Эрик, моя мама и наверняка кто-то еще, старушка уже отвлеклась:

– Пойдем, мое хозяйство посмотришь.

«Вот оно, русское радушие, которым так славятся наши люди», – подумала я, следуя за ней.

– Вот здесь у меня свинки живут. Немного свинок. Десять голов всего.

Я посмотрела на свиней. Свиньи на меня. По мне так их было чересчур много.

– Вот здесь мои курочки.

Курицы апатично клевали пшено с дощатого пола курятника. Оглядывая свой гарем, важно расхаживал петух.

– Ты с ним осторожнее, – предупредила баба Феня. – А то глаз выклюет.

– Прямо выклюет? – встревожилась я.

– Или нос оттяпает.

Все это настораживало, но я понадеялась, что я не часто буду контактировать с курами. Вот платочки погладить – это сколько угодно. Или тарелочку помыть. С этим я справлюсь.

– А вот кролики.

– Кролики!

Кролики были милые, кролики мне понравились. Они так забавно возились в своих пахнущих сеном клетках. Но здесь начались настораживающие моменты. Для начала баба Феня ухватила черно-белого за уши и вытащила его из клетки с нестарушечьей силой.

– Смотри, какой жирный кроль. Потушим его скоро.

– Вы их едите? – я в ужасе уставилась на нее.

– Не в шашки же с ними играть.

Я перевела взгляд на кроликов. Они были такие пушистенькие, ушастенькие, играли друг с другом. Как можно видеть их каждый день, а потом сожрать и не подавиться? Кошмар какой-то. Я бы не смогла съесть животное, которое до этого погладила. Я бы захлебнулась слезами прежде, чем проглотила хоть кусочек.

– Вот сучка, погрызла-таки еще одного! Всех сожрала, тварь прожорливая! Последний остался!

– Кого сожрала? – ужаснулась я.

– Крольчат, конечно!

– КРОЛЬЧИХИ ПОЖИРАЮТ КОЛЬЧАТ?! – я в ужасе закрыла рот ладонью.

– Еще как жрут, только за ушами трещит! – баба Феня извлекла из клетки пушистый трупик убиенного крольчонка и небрежно бросила его в мешок с мусором.

Я посмотрела на единственного уцелевшего малыша. Он был беленький, с одним серым пятнышком на спинке. Какой чудесный розовый носик. Неужели все его братишки и сестренки погибли? Я перевела взгляд на крольчиху. Она была черная и выглядела… сытой. Меня передернуло от отвращения. Крольчиха вдруг подпрыгнула, грузно опускаясь возле крольчонка. Крольчонок шустро отскочил от нее.

– Скачи-скачи, пока жив, – хладнокровно посоветовала баба Феня.

– Надо что-то делать! – воскликнула я. – Мы не можем оставить его с этой… каннибалкой! Надо отдать его другой крольчихе, нормальной!

– Да если его родная мать сожрать пытается, чужая вернее съест. Запах выдаст, что не свой, – резонно возразила баба Феня.

Подавленная ужасами из жизни кроликов, я проследовала в коровник. Коровы мне не понравились. Они были большие, не очень чистые, и смотрели на меня без всякого выражения. А вот нежный, большеглазый теленок был крайне мил. Баба Феня сказала, что родился он совсем недавно, но уже стоял на своих хрупких тонких ножках.

– Вы его есть не собираетесь? – на всякий случай уточнила я.

– Это телка. Посмотрю еще, как молоко будет давать.

Бедная малышка. Жестокая эксплуатация. Но нам не лучше в наших офисах.

– Можно я ее поглажу? Корова не рассердится?

– Погладь, погладь.

Я коснулась шелковистого носа, и телочка испуганно отпрянула.

– Не бойся, маленькая, я тебя не обижу.

– А теперь с другой стороны потри, – предложила баба Феня.

– Что?

– Молозива перепила, пожадничала, теперь понос у нее, – баба Феня протянула мне щетку и ведерко с водой. – Вся задница в дерьме. Что, не чуешь?

На фоне благоухающего навозом коровника учуять чьи-то проблемы с кишечником было проблематично. Я покорно взяла щетку и ведерко, но после-таки впала в истерику:

– Как ее мыть? Я… я не могу! Послушайте, у меня даже собственных детей нет! Я не знаю, как это делать!

– Вот, потренируйся. Потом я тебе быка покажу. Может, он на коровах объяснит тебе, как ***ться.

Я захлопала глазами. Она это сказала? Она действительно это сказала? Или мои уши меня обманывают? А если это не уши, то что с этой старушенцией?

Содрогаясь от отвращения, я счищала со шкуры животного жидкий помет и раздумывала, так ли длинен путь до Мирного. Когда я закончила и наклонилась, чтобы поставить ведерко, что-то со страшной силой врезалось мне в зад, отчего я пролетела метра два до стены и притормозила о нее головой.

– И еще козел у меня есть, – флегматично подытожила баба Феня.

– Баба Феня, – жалобно пропищала я, поднимаясь и потирая то зад, то лоб. – А как же чай с печеньками?

Тут одна корова задрала голову и протяжно замычала.

Баба Феня подняла сухонький пальчик.

– Слышишь, коровка кушать просит? Сначала скотину накорми, а потом уже о себе думай.

Она затянула лекцию о питании коров, к финалу которой мне хотелось плакать. Это была целая наука. Грубые корма. Концентрированные корма. Силос. И все в определенное время в определенном количестве.

– Что?

– Сено, говорю, принеси им, – она посмотрела на меня как на круглую дуру.

М-да, она далеко не такая милая, как мне поначалу показалось.

– Что ж ты в грязную лохань сыпешь. Промой сначала.

– Да где промыть?

– Вы там у себя в городе последние мозги в Интернете растеряли.

Взвыв, я потащила тяжелую лохань к крану.

Когда с кормежкой было покончено, мне дали скребок и метлу и отправили чистить коровник. Потом пришел черед кроличьих клеток. «Кролики тоже хотят кушать, Соня! И про курочек не забудь! Да и свинки что-то нервничают. Руки им не тяни, а то твои пальцы пойдут на обед. Ха-ха, а козла-то ты и не заметила. Нечего стонать, подымайся, переломов нет!»

Мне хотелось остаться уже только из одного любопытства – у этой старушенции проснется совесть когда-нибудь? Каждый раз, как я заходила к ней в дом, она сидела на креслице, прикрыв ноги пледиком, и, отпивая чаек из чашечки, проворно стучала спицами. И всегда-то у нее находилось новое поручение. Я вальсировала по кругам ада. Это продолжалось, и продолжалось, и продолжалось, пока я не обнаружила, что время близко к полуночи.

– Что ж, теперь можно и чаю выпить, – заявила добрая баба Феня.

Да я и капли, крошки за весь день не проглотила!

– Налей себе, чайник горячий.

– А где же печеньки? – с надеждой заозиралась я.

Баба Феня потянулась к жестянке на столе и заглянула в нее.

– Печенье все вышло. Раньше надо было брать.

– Вы завалили меня работой!

– Кто ж виноват, что ты такая нерасторопная, что у тебя час работы три длится, – фыркнула баба Феня.

Перед такой наглостью просто руки опускались. Едва сдержав рычание, я упала в соседнее кресло и запрокинула голову.

– Мне нужно умыться, – водопровод здесь был, но вода текла только холодная. Для февраля не вариант. – Моя одежда воняет. И переодеться не во что.

– С одеждой я тебе помогу. У меня осталось кое-что со времен молодости. Это я сейчас такая худая, а раньше была кровь с молоком, как ты. А насчет помыться, так затопи баньку и мойся. Чурки в сарае. Дровишек придется наколоть.

– А самой вам мыться не надо? – вспылила я. – Вы сидели и ждали, когда я соберусь, чтобы самой ничего не делать!

– Если тебя что-то не устраивает, ты всегда можешь уйти, – невозмутимо отбрила меня баба Феня.

Я глянула на кромешную тьму за тюлевыми занавесками.

– Сейчас я не могу уйти.

– Тогда марш топить баню! – гаркнула баба Феня и была так грозна, что я предпочла с ней не спорить.

Я уже и не ждала, что что-то будет просто. Пока я тупила, колола дрова, снова тупила, а потом все-таки растопила баню, напускав внутрь дыма, время дошло до двух ночи. Когда я смывала с себя мыльную пену, тратя все последние силы на то, чтобы поднять кувшин, ввалилась абсолютно голая, морщинистая баба Феня и улеглась на полку.

– Плохо натопила. Дверь за мной прикрой, дует. Ну что, веником меня побьешь?

– Я бы шпалой вас побила, – буркнула я и пошла спать.

Какой ужасный день. Кошмарный, отвратительный день, после предыдущего кошмарного, отвратительного дня. Завтра же уеду! Эрик, его жена, моя мама, мой отец, мой придуманный отец, Ярослав, его отец, его мать, – кто угодно, что угодно, только не баба Феня с ее зверьем и чайком с печеньками.

Ну хотя бы постельное белье она мне приготовила. И одолжила по паре халатов и платьев полувековой давности. Я упала на кровать и мгновенно уснула… минут на пять… А потом открыла глаза. Невероятно, но, находясь на последнем издыхании, я думала об этом чертовом кролике! Должно быть, его мамаша проголодалась. Она смотрит на него горящими в темноте глазами и из ее зловонной пасти капает слюна. Бедный маленький крольчонок. Его день был еще тяжелее, чем мой.

Накинув шубу, я тихонько вышла из дома и прошла к сараю, к кроличьим клеткам. Баба Феня, наверное, еще греет свои проклятые кости в бане, да и вряд ли она сможет меня заметить в такой темноте. Я открыла клетку, на ощупь сгребла крольчонка и бросилась к дому.

В комнате я забралась в постель, положила крольчонка себе на живот и погладила по спинке. Крольчонок сидел, прижав уши, от страха ни жив ни мертв. Он был такой нежный, мягкий на ощупь. Как птенчик… или котенок… или как кролик, разумеется. Я решила назвать его Сократ, потому что он был умен достаточно, чтобы спасти свою жизнь. Кролик, я имею в виду. Настоящий Сократ не спас.

– О, Сократ, у нас было столько несчастий в прошлом. И у обоих проблемы с матерями. Хотя моя хотя бы не пыталась меня съесть. Ну то есть в буквальном смысле, – добавила я, подумав.

На ночевку я устроила крольчонка в высокой коробке, положив внутрь обернутую полотенцем грелку и сена, чтобы он мог зарыться. И только тогда смогла уснуть сама.

В шесть утра меня разбудило рявканье бабы Фени за дверью:

– ЗА РАБОТУ! Эх, крольчиха у меня мерзавка, последнего ночью съела. Даже шкурки не оставила.

Я заглянула в коробку и огорчилась: ночью Сократ выбрался из коробки и сбежал. Я искала его, но не нашла. Тем более никакого смысла здесь оставаться.

Как ни странно, но в тот день я никуда не уехала. И назавтра. И послезавтра. И послепослезавтра. Стартовала календарная весна, и даже фактическая, а я оставалась в Репьевке. То ли от избытка свежего воздуха, то ли от недостатка любовных романов, но в голове у меня прояснилось. Сельский быт открылся мне во всей своей мрачной монументальности – грязный, изнуряющий, тяжелый труд без выходных, потому что животные гадят и хотят есть каждый день.

Сьюзен Элизабет Филлипс была права, окуная холеную Франческу Бодин в загаженные унитазы, – зарывшись в грязь по уши, изнемогая от усталости, ведя несвойственный и экстремальный для тебя образ жизни, уже не можешь удержать свою маску, и тебе открывается твое истинное лицо. Как я жила? Что я о себе понимала? Почти шесть лет проработала на работе, которую ненавидела всем сердцем, чего даже не осознавала! Я задавала стандартные вопросы, ожидала стандартные ответы, а если не получала их, то вежливо улыбалась и обещала, что «мы вам перезвоним». Когда мне было нечем заняться, я шарила в социальных сетях и радовалась, что меня не дергают, не осознавая, что моя жизнь, первая и последняя, ценная и бесценная, тратится впустую. Нет, наверняка кто-то может выполнять и эту работу с душой… Я же чувствовала, что меня могла бы с успехом заменить несложная компьютерная программа. Я не видела смысла в своей деятельности и изнывала от скуки.

Нет уж, лучше я буду возиться в навозе.

От таскания ведер, и дров, и корма для скота, у меня несколько дней ломило поясницу, но зато перестала болеть спина, раньше частенько нывшая из-за долгого сидения за компьютером в офисе. Конечно, за день я упахивалась вусмерть, зато ночью лежала под потрепанным, еще советских времен, байковым одеялом и слушала тишину. Не бибикнет машина. Не сработает сигнализация. Никто не заорет песню спьяну, только сонно тявкнет собака. Ни единого голоса у меня в голове.

У меня не было времени себя разглядывать, но по тому отражению, что я мельком замечала в крошечном квадратном зеркале в предбаннике, я могла отметить, что внешне очень изменилась. Из глаз исчезло выражение, как будто я заблудилась и хочу спросить, где я, но не решаюсь ни к кому подойти. Черты моего лица стали более четкими, а волосы огрубели и торчали непослушной копной. Кроме того, мои руки все покрылись цыпками оттого, что я постоянно скребла и чистила, и мохнатость ног неприлично повысилась. Вот читаешь про очередную романтическую героиню, по воле судьбы застрявшую в глухой деревне, и никогда авторша не упомянет про волосатые ноги, хотя бритвы у героини нет, как и у меня (мне пришлось купить кое-что из белья, но бритву я сочла непозволительной роскошью). Ах, какие глаза у нее изумрудные! Какие волосы, темные, как ночь! И такие же чернущие волосищи на ногах, мы-то помним об этом.

Коровы оказались не такие тупые, как я решила поначалу. Я начала называть их по именам, гладить их длинные морды, и скоро они привыкли ко мне. Когда я смотрела в их темные, кроткие глаза, я испытывала глубокое умиротворение. Пеструшки были забавными, да и петух не так уж свиреп. Свиньи уютно похрюкивали. Хорошие отношения я не смогла наладить лишь со старым вредным козлом, пережившим всех своих козочек, да еще с преступной крольчихой, которой не могла простить грех детоубийства.

Сократ по-прежнему предпочитал жить свободно, забираясь в коробку лишь для еды и сна, но привык ко мне, и по вечерам, когда я лежала в постели, запрыгивал мне на грудь, где сидел с важным видом, иногда даже позволяя себя погладить. Поскольку он был совсем мал, когда я забрала его у матери-убийцы, мне пришлось какое-то время докармливать его из пипетки, делая смесь из творога, яичного желтка и сливок. С этой смеси у него дуло животик, но потом мне повезло раздобыть в Мирном сухой заменитель кошачьего молока, и все стало отлично, не считая ночных подъемов для кормежки, которых было не избежать. Странно, но хотя за советами я обращалась к бабе Фене, она как будто бы до сих пор не подозревала, что у меня в комнате живет кролик.

Мы с бабой Феней были словно созданы друг для друга. Она была беспощадна, как тренер олимпийской сборной. С ней оставались только два варианта возможных действий – бежать в ближайшую психлечебницу, заливаясь истерическим плачем, либо же превратить свои нервы в канаты. Сначала я отмалчивалась, потом начала отвечать. Странно, но бабу Феню это только забавляло. На мои оскорбления она заливалась радостным смехом:

– Что ж ты, молодая, а еле жопу свою таскаешь!

– А вам бы только гонять меня целыми днями, старая маньячка!

– Дам я тебе пинка, и покатишься в свой город, разгильдяйка!

– Да где же вы себе еще такую рабыню найдете?

– Такую тупую да неповоротливую – нигде!

– Была бы попроворнее да поумнее, уже бы вас хворостиной отхлестала!

Весь день мы переругивались, выполняя каждая свою работу, а вечером принимались за вязание и между нами повисала мирная тишина.

Почти каждый день по различным поручениям бабы Фени я ходила в Мирный – покупала продукты или относила вязаные шарфы и шали на продажу в магазинчик, с которым у бабы Фени была договоренность. Если поручений не было, я шла уже просто ради прогулки. Путь перестал казаться мне изматывающим. Он по-прежнему был длинным, но, кажется, в этом я и нуждалась: просто идти в одиночестве, философствовать, глядя на снег и небо.

Погода с утра стояла чудесная. Снег еще не таял, но блестел под солнцем, как бриллиантами осыпанный. Я шла быстро, раскрасневшаяся от морозца и движения, когда, свернув за поворот, увидела отважно топающую навстречу мне… Алю. Однажды это должно было случиться. Я даже не удивилась. Одета она была очаровательно – элегантное розовое пальто, развевающийся длинный голубой шарф и фиолетовые замшевые сапожки на высоченных каблуках. В довесок прилагались серьги-кольца, макияж как из салона, наклеенные ресницы и завитые в крупные локоны золотисто-рыжие волосы. Героини «Секса в большом городе» ее бы оценили, но деревенские – вряд ли. На шпильках чертовски неудобно выгребать навоз из коровника. Да и розовый цвет непрактичный…