Дом на берегу

– Я слышала подобное.

– От Натали?

У меня ком стоял в горле, поэтому я просто кивнула.

– Почему она не видит меня таким, какой я есть? – спросил Колин. – Почему она винит меня во всем?

Я не знала и была только рада, когда он переключился на другое:

– Ты когда-нибудь видела, как канарейки пьют? А я видел.

Жюстина спорхнула с карниза и аккуратно опустилась на спинку кресла. В полумраке, стоящем в комнате сегодня, она двигалась не очень активно.

Колин чувствовал себя неважно и вскоре отпустил меня. Уходя, я оглянулась на него. Его лицо было бледным и прозрачным, как лепестки цветов в оранжерее, которые сегодня все склонились к самой земле.

В своей комнате я попыталась заняться рисованием, чтобы отвлечься от угрызений совести, но не смогла придумать, что нарисовать. В животе урчало от голода – я не спускалась к завтраку, потому что мне было стыдно посмотреть в глаза Леонарду после того, как я едва не убила Колина. О Леонарде говорили столько гадостей, я сама начала думать о нем не лучше, но вчера он был так испуган и взволнован, что прежние заявления Колина о безразличии к нему кузена потеряли всякий смысл. Леонард так и не принял моих извинений, и они по-прежнему жгли мне язык. Я должна предпринять еще одну попытку.

Даже если это была большая глупость с моей стороны, я поправила платье и волосы и направилась на третий этаж. Прежде чем выйти из комнаты, я посмотрелась в зеркало, пытаясь подбодрить себя, но глаза у моего отражения были такие грустные и растерянные, что мне стало только хуже.

Дверь в кабинет Леонарда оказалась открыта нараспашку, но самого Леонарда не было видно. Я чуть было не воспользовалась этим предлогом, чтобы сбежать, но заставила себя войти. Мое внимание сразу обратила на себя раскрытая книга, лежащая на столе. Она была громадной, с пожелтевшими от времени страницами – они даже пахли стариной, обнаружила я, придвинувшись ближе. Страницы пестрели причудливыми значками, выведенными вручную черными чернилами. Очень странные знаки, но меня заинтересовали не они, а картинка. На ней был изображен обнаженный человек, все тело которого покрывали тонкие, состоящие из мелких символов строчки, вытатуированные на коже.

– Это хинди, – услышала я резкий, отрывистый голос Леонарда. – Вы знаете хинди?

– Нет, – вздрогнув, прошептала я, застигнутая врасплох.

– Тогда что, позвольте узнать, вы высматриваете в этой книге? – Леонард сел за стол. Захлопнул книгу. Он был в полном порядке – волосы, одежда. Сама элегантность. Но злобное выражение его глаз напоминало о скорпионе. Да, он мог ужалить. Он мог видеть мысли в моей голове прямо сквозь мой лоб.

– Ничего, – мне хотелось бежать, но шок сковал меня, и я не могла пошевелиться. Меня точно опутали невидимые путы – ноги окаменели, руки прижались к телу. Все это время я могла видеть дверной проем боковым зрением. Если Леонард не вошел из коридора, откуда он появился?

Было ли случайным совпадение татуировок на иллюстрации с теми, что я увидела во сне на теле Леонарда? Был ли мой сон сном? И сколько еще мне нужно размытых, туманных свидетельств, на которые так легко закрыть глаза, продолжая жить в счастливом неведении? Я понимала, что не должна спрашивать себя об этом сейчас, стоя перед изучающим меня Леонардом, но не могла остановиться.

Леонард осклабился. Я вдруг услышала тишину – громко-громко, громче любого шума, и зажала бы уши ладонями, если бы руки подчинялись мне. Затем я почувствовала, что уменьшаюсь. Стол передо мной становился все больше и больше, пока не превратился в возвышающуюся надо мной громадину. Под ним я увидела блестящие, идеально чистые ботинки Леонарда – такие огромные, что они могли бы раздавить меня, как букашку. Я подпрыгнула от испуга, когда Леонард с грохотом обрушил ладони на поверхность стола. Пальцы, каждый шире моей талии, обхватили край, когда Леонард потянулся через стол, и я увидела его чудовищное лицо, нависшее надо мной. «И ЧТО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ СДЕЛАТЬ?» – прошипели его жесткие, бледные губы, и слова обрушились на меня, как камни…

– Что вы намерены сделать? Зачем пришли? – спросил Леонард, стремительно возвращаясь к обычному размеру. Гулкое эхо, сопровождавшее его голос, исчезло.

Я заморгала.

– Я… я хотела извиниться. Простите меня за мое своеволие.

Леонард откинулся в кресле. И, хотя его зазмеившаяся улыбка не сулила ничего хорошего, сказал:

– Извинения приняты.

Путы ослабли, беззвучно упали на пол. Я пулей вылетела за дверь. Ноги сами привели меня в единственное убежище, где я могла спрятаться от Леонарда. Там я села прямо на пол, возле кадки с высохшими цветами. Обняла руками колени, опустила голову и заставила себя дышать ровно. Горло все еще стискивал спазм.

Все это время я старалась быть рациональной, постоянно напоминая себе, что даже если я осталась бесприютной и неимущей, моя рассудительность все еще при мне, а уж с ней я не пропаду. Здравый смысл был моим последним утешением, моим прибежищем в бури. Но то, что происходило в доме Леонарда, было пугающим и бессмысленным, разрушающим мое здравомыслие, лишающим меня последней опоры…

Как бы то ни было, стоило мне немного успокоиться, как я вцепилась в остатки моего разума. Нет ни одной веской причины впадать в панику. Да, все люди в этом доме явно не в себе, ну и что с того? Колин говорит странные вещи, но он всегда их говорил. Он вообще странный. Существует множество плохо изученных, малоизвестных болезней, среди которых может найтись и та, при которой солнечный свет вызывает повреждения кожи. Если это такая экзотическая болезнь, то неудивительно, что я о ней никогда не слышала.

Вот так. Я поднялась на ноги, отряхнула юбку. Леонард путешествовал в юности. Он мог привезти эту болезнь с какого-то далекого острова и заразить ею Колина. Это предположение многое объясняло. В первую очередь подозрительную привязанность обитателей этого дома к темноте и изолированность их от человеческого общества. Тогда неудивительно, что Леонард так обеспокоен физическим состоянием Колина, забывая о его душевном благополучии – даже если особой привязанности к кузену у него нет, все равно мучительно осознавать, что мальчик нездоров по твоей вине.

Неувязок в моей теории хватало. Если Леонард болен, как же он выезжает из дома? Почему миссис Пибоди, Грэм Джоб, Натали и я не заразились? Ладно, думаю, все прояснится позже. Дневник, вспомнила я. В нем могут найтись ответы, подтверждение, что все это лишь болезнь – ужасная и необычная, но лишенная какой-либо сверхъестественности.

И мой страх утих.

В комнате я достала дневник из-под матраса и села за стол, придвинув лампу ближе. Мать Натали распахнула свои прекрасные глаза на меня… Как же Натали похожа на нее… и не похожа совсем. Слишком разные выражения лиц: саркастичное, воинственное у Натали; мягкое, спокойное у ее матери.

Я пробежалась взглядом по странице, среди размытых строк отыскивая те, что еще возможно прочесть…

На первых страницах почерк Элизабет был аккуратным, крупным. С каждой страницей он становился все мельче и неразборчивее. Проникая в ее прошлое, я чувствовала, как на спину мне опускают один за другим тяжелые камни.

«Я плохо чувствую себя в моем положении, не лучшее время для приема гостей. Тошнота каждое утро. Но куда деваться бедному мальчику? Он вернулся весь высохший, желтый после этой своей Индии, и сразу такое горе. Чарльз раздавлен из-за Ричарда. Он всегда был очень привязан к старшему брату…»;

«Не понимаю, что происходит. Чарльз вбил себе в голову эту идею. Говорит, что покой и морской воздух будут мне полезны. Но мне спокойно и здесь. Мое самочувствие улучшилось, но все же не знаю, как перенесу дорогу. И доктор Соммервил будет далеко»;

«… кошмары. Я пью молоко и засыпаю на час, а потом меня снова будит шорох. Чарльз говорит, это крысы. Я так не думаю»;

«Когда мы уедем? Три недели испарились, как капли воды. Натали беснуется»;

«Сколько у него друзей? Я сказала, что это просто неприлично. В конце концов, Лео и сам гость. Чарльз меня не слушает. Меня тревожат наши отношения. Он стал… равнодушен»;

«… снова эти люди. Я вышла и накричала на них. Нет сил»;

«Я хочу, чтобы этот сброд уехал. И когда уедем мы?»;

«… снятся женщины, которые прыгают в костер и превращаются в саламандр. Все время. Ужасно плакала ночью»;

«… уедут. Свора жадных псов. Не выношу их».

Снова и снова Элизабет твердила о чужаках в доме. Кто были эти люди, и зачем они приехали? По некоторым замечаниям я поняла, что состояние Элизабет резко ухудшилось. Они жили в Доме на берегу уже четыре месяца. Все чаще и чаще в дневнике упоминались кошмары. Элизабет начала пропускать знаки препинания и заглавные буквы.

«…нард говорит это поможет. Я не верю ему но я ему верю»;

«чарльз пропадает море сегодня громкое. слышу слова сквозь пол. что делать если причинят ему вред?»;

«Натали кричала на лео Лео запер ее все на что я способна не слушать»;

«просыпаюсь не там где засыпаю сказала Леонарду смеялся»;

«… нужно сказать я не люблю веревки которые проникают сквозь»;

«у меня очень короткие руки до лица не дотягиваются».

Иногда ее затуманенное сознание прояснялось.

«Не понимаю, что со мной, что вообще творится. пыталась узнать что с Чарльзом не смогла. я чем-то пропиталась насквозь облизываю ладонь горькая»;

«начинаю его ненавидеть. Более того хочу чтобы он умер внутри меня»;

«… на окне ладони. плакала чтобы Лео ушел но он остался»;

«я раздулась как шар но кажусь себе маленькой. Нет ничего хуже чем быть здесь. Где Натали?»;

«хочу увидеть натали. Ритуалы ритуалы если бы у меня были силы, я бы сжала его шею».

Несколько недель Элизабет не ведет записи. Продолжает только со следующего месяца:

«думаю это финал. Почему они держат меня до сих пор на всякий случай. Не знаю про Натали»;

«…зал взять его на руки я сказала лучше отрубите мне руки»;

«От ненависти не могу даже плакать. ненавижу их песни свечи травы знаки дрянь. до него нет никакого дела. Не мой ребенок»;

«Натали приходила плакала Пыталась улыбнуться на лице выражение боли Я хочу умереть умер Почему беспокоюсь о чудовище? не мой»;

«дождь хочу умереть»;

«солнечно но я хочу умереть он знает смеется»

От прежнего почерка Элизабет не осталось ничего. Разобрать ее записи стало невозможно, но дневник подходил к концу. И только последняя строчка была написана разборчиво, крупными, с нажимом, буквами:

«Леонард колдун».

Захлопнув тетрадь, я сидела оцепеневшая, пока не догорела свеча. В наступившей темноте на меня накатила паника. Что происходило с Элизабет? Моя теория об экзотической болезни теперь казалась очередной глупой попыткой скрыть от себя невыносимую правду. «Леонард – колдун». Какой невообразимо жуткой фигурой он предстал в этих обрывочных записях… Мысль вспыхнула, яркая, как молния: «Я не должна держать дневник здесь!» Это опасно, может быть, даже смертельно опасно…

Вероятно, глупость, но фотографию матери Натали я вырвала и убрала в книгу – не решилась уничтожить. Спрятав дневник под платье, я выбежала из комнаты. Сослепу едва не скатилась по лестнице. Если не в моей комнате, то где хранить дневник? Только не в доме. Я выбежала на улицу. Уже совсем стемнело. Только слабое мерцание снега позволяло хоть что-то рассмотреть. Я встала в растерянности, безнадежно опустив плечи. Услышала, как ветер завывает в ветвях и где-то далеко плещется море. Море, точно!

Спотыкаясь о камни, я подошла к воде вплотную, так что волны плеснули мне на ноги, и зашвырнула дневник так далеко, как только сил хватило, молясь, чтобы море унесло его далеко-далеко, туда, где Леонард не сможет узнать о нем.

Какой-то звук привлек мое внимание. Содрогнувшись, я всмотрелась в темноту. Сначала мне показалось, что это человек, стоящий на четвереньках в плещущих волнах. Потом я поняла, что это пес. Бист. Наклонив морду, пес глотнул горькую воду. Очертания его стали меняться. Он увеличивался в размерах, разбухал, принимая аморфную форму. «Беги, беги!» – слышала я истерический голосок, но даже не понимала, что он раздается в моей голове.

Как в худшем кошмаре, вместо того чтобы бежать, я застыла, не способная отвести взгляд. Не было никакой морской лошадки. Вот кто утащил отца Натали в морскую бездну. Бист стал уже втрое больше своего прежнего размера. Монстр – это уже не было собакой – повернул на меня свою огромную безобразную голову и издал рокочущий, заунывный рык. Глаза его сверкнули в темноте, как маленькие зеркала. И тогда я наконец-то смогла побежать.

Дом Леонарда не являлся безопасным местом, но у меня не было выбора. Ноги сами доставили меня к единственному человеку, у которого я могла попросить защиты. Однако комната Натали оказалась пуста. На кровати Натали, свернувшись клубком, крепко спала белая, с черными пятнами, кошка. Я обессилено упала рядом с ней. Где же Натали? Рядом с ней мне не было бы так жутко. Пушистый бок ровно вздымался и опадал. Я прижалась к нему лицом… «Нет убежища», – внятно произнес злой, вкрадчивый голос, шедший будто бы прямо изнутри живого, безмятежного существа. Я отскочила, попятилась к двери. Кошка свернулась плотнее, пряча в мех свой розовый нос.

А мне предстояло очередное бегство по затопленным тьмой коридорам, бесчисленные невидимые ступени, по которым я поднималась, хватаясь за холодные стены.

Маленький огонек приближался ко мне, и я остановилась, не зная, чего ожидать… Из темноты выступила Мария, в руках которой горела свеча такого же красного, как ее платье, цвета. Одно плечо Марии было оголено, рукав разорван. От нее исходил сладкий запах, столь же приятный, сколь и омерзительный. Видимо, мое лицо еще не успело спрятать под обычным безразличием следы потрясения, потому что Мария спросила, приблизившись ко мне:

– Que pasa?

– Я не знаю, – пробормотала я, и ладонь Марии легла на мою щеку, лаская. Отвращение было резким и болезненным; как удар, отшвырнуло меня прочь от нее. Обогнув Марию, я поспешила дальше.

– Que pasa contigo? – повторила Мария мне вслед, и я удивилась, как не расслышала сразу, что она ужасно пьяна.

Я споткнулась, ударяясь коленкой о ступеньку, и, поднявшись, взлетела по лестнице.

Только в своей комнате я подумала о Колине. Почему я бросилась к Натали, а не к нему? Леонард в некоторой степени прислушивался к Колину. Так почему я начисто забыла о нем, представляя Натали моим единственным другом?

Сидя на краю кровати, я ждала, когда что-то случится. Воображала Леонарда, врывающегося ко мне со злобным смехом и красными горящими глазами. Но ничего не происходило. Я подошла к двери, прислонилась к ней и прислушалась: где-то стучали маленькие барабаны. Край моей юбки колыхали холодные потоки. Дом пульсировал и звенел, жил своей особой жизнью, которую отныне не намеревался держать в тайне. Я поняла, что Леонард все знает, слышит, что сейчас мелькает у меня в голове.

Мне не удалось уснуть ночью. Голоса сплетались, произнося непривычные слуху, непонятные слова. Они наполнили весь дом, не оставив чистым ни одного уголка. Я слышала их в толще стены, прижимаясь к ней ухом, и они сводили меня с ума, доносясь из мягкого перьевого нутра моей подушки. Один раз раздался заливистый, громкий, безумный смех Марии. Вспомнилось, что, когда я наткнулась на нее в коридоре, алкоголем от нее не пахло, хотя она едва держалась на ногах. Тогда что вызвало ее опьянение? Она всегда была какой-то отстраненной, витающей в облаках… Почему я не сочла это подозрительным? Хотя что бы изменила моя внимательность… Ничего.

Дом утих на рассвете. Я встала и пошла к Колину – долгим, петляющим путем, чтобы заглянуть по пути к Натали. Она лежала поверх одеяла, свернувшись калачиком, и не подняла головы.

Колин бодрствовал. Глядел, по своему обыкновению, в потолок, взглядом, который то казался задумчивым, а то совершенно пустым.

– Можно я побуду с тобой?

– Ляг рядом.

Я сняла ботинки и легла.

– Заберись под одеяло. Холодно.

Я дрожала, даже под одеялом, но постепенно согрелась. Профиль Колина так сливался с сумраком в комнате, что можно было подумать, лицо Колина прозрачно, как стекло.

– Поговори со мной, – попросил Колин.

– Я не знаю, о чем.

На самом деле нам было что обсудить. Почему ты такой странный, Колин? Почему у тебя такие большие глаза? Уши? Зубы? Я рассмеялась.

– Что тебя смешит? – недовольно осведомился Колин. – О чем ты думаешь?

– О сказке.

– Я ее знаю?

– Эту – да. Я расскажу тебе другую. Она называется «Зеленая змея». В далеком королевстве у королевы родилась дочь. Королева была очень счастлива и устроила во дворце роскошный праздник для фей. Но внезапно в разгар праздника явилась злая фея, которую забыли пригласить, и наслала страшное проклятие на маленькую принцессу.

Время шло. Принцесса, которую назвали Дорагли, подрастала. У нее были доброе сердце и ясный ум, но из-за проклятия с каждым днем она становилась все уродливее. Когда ей исполнилось шестнадцать, отчаявшиеся родители отправили ее в мрачную башню на окраине королевства, где Дорагли должна была жить, скрытая от людских глаз.

Прошло два года. Дни Дорагли были пусты и одиноки, и она часто плакала. Но однажды, выйдя из башни к реке, она увидела золотую лодочку. Лодка будто ждала ее, и, была не была, Дорагли села в нее. К ее удивлению, лодка поплыла сама и привезла принцессу к большому прекрасному дворцу. Во дворце Дорагли встретили пятьдесят маленьких китайских куколок, которые назвали ее своей королевой и объяснили ей, что отныне, если она только пожелает, дворец станет ее домом. Дорагли очень понравилось во дворце, и она осталась.

Ночью, лежа на своей огромной кровати, она услышала тихий голос, зовущий ее. Сначала Дорагли испугалась, но голос говорил с ней так ласково и разумно, что она успокоилась и начала отвечать. Голос рассказал ей, что когда-то он был королем, а потом его заколдовала та же злая фея, что прокляла Дорагли. Через два года срок заклятья должен истечь, и тогда Король вернется к прежнему виду, а пока он попросил ее не зажигать свечу и не смотреть на него. Дорагли согласилась.

Каждую ночь голос заговаривал с ней, и постепенно они подружились. Но все чаще Дорагли задумывалась о том, как выглядит ее невидимый собеседник. Любопытство, разгораясь, начало жечь ее, как настоящий огонь. И как-то ночью, не выдержав, она зажгла свечу и – о ужас! – увидела рядом с собой огромную зеленую змею! «Что ты наделала! – закричала зеленая змея, заливаясь слезами. – Если бы ты дождалась, когда заклятье будет снято, я бы навсегда остался с тобой, а теперь злая фея заберет меня к себе в услужение до конца моих дней!» – я почувствовала слезинки в уголках моих глаз и прервалась.

– Дорагли спасла Короля? – спросил Колин.

– Наверное. Если очень постаралась. В детстве я очень любила эту сказку. Но не понимала, о чем она.

– О чем?

– О том, что иногда, пытаясь узнать правду, только причиняешь кому-то боль.

– Я тоже расскажу тебе сказку. В волшебном королевстве стоял прекрасный дворец. Все его стены были выкрашены в разные цвета. С утра до вечера его освещало солнце, а ночью над ним сияли яркие звезды. В этом дворце жили Король, Королева и их дети – Принц и Принцесса. Король и Королева правили страной справедливо, и жители ее были счастливы. Но однажды двери дворца растворились, и вошел юноша с лицом темным, как нечищеное серебро. «Кто ты?» – спросил Король незнакомца. «Я сын твоего брата, – ответил незнакомец. – Ты считал, что я и мой отец давным-давно погибли в кораблекрушении, но мне удалось спастись. Десять лет я, больной и одинокий, пробирался к дому через полмира, возмужав в пути. И вот я здесь». Тогда Король узнал его. Обрадованный, он позволил гостю остаться и жить во дворце.

Меня мутило. Я взяла стакан с прикроватного столика и попила. Вода была затхлой на вкус.

– Что случилось потом?

Колин посмотрел на меня колючим, строгим взглядом, придавшим ему сходство с маленьким старичком.

– Потом Темный Принц отравил Короля и Королеву. Он запер Принцессу в золотую клетку, а Принца превратил в огнедышащего дракона. Потому что на самом деле Темный Принц был не племянником Короля, а черным колдуном, мечтавшим захватить власть над королевством.

– Но в итоге сказка закончилась хорошо? – спросила я, хотя у меня не было надежды.

– Нет, конечно. Как одолеть колдуна? – риторически осведомился Колин. – Темный Принц объявил себя королем, а те, кто пытался противостоять ему, были растерзаны и сожжены драконом, уже забывшим, что он был Принцем, и ставшим настоящим чудовищем, – Колин усмехнулся. – Поняла, о чем эта сказка?

– О чем?

– О том, что нельзя впускать незнакомцев в дом. Даже если они говорят тебе, что ты их знаешь.

Как одолеть колдуна? На протяжении нескольких дней я неизменно возвращалась к этому вопросу. Мое сознание искало выход, как крыса в лабиринте. Что может помочь, когда силы так неравны? Даже Давид не справился с Голиафом голыми руками – у него была праща. И ночью я узнавала обрывки своих дневных размышлений, воплощенные в снах.

Снов мне снилось как никогда много. Снились барабаны, дым, горящие листья, глаза, сверкающие в темноте, и заунывный собачий вой. Снилось, что во время прилива волны были совсем красные и выбрасывали на берег кости. Снился Колин, с улыбкой переламывающий пополам маленьких вопящих человечков, а затем вдруг спрыгивающий с кровати и, пробив потолок и крышу, исчезающий в ночи…

А перед самым пробуждением, каждое утро, я видела Леонарда, с издевательской ухмылкой глядящего на меня сверху, перегнувшись через стол. Как я не замечала прежде, до чего жестокое у него лицо, лишь прикрытое тонкой маской благопристойности? В одном из снов я пыталась убежать от Леонарда, от его сокрушающего смеха, но он бросил кольцо, которое окружило меня золотой, блестящей, непреодолимой стеной… Я опустилась на колени, закрыла голову руками, почувствовала, что задыхаюсь… и проснулась.

Я лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и прижимала ладони к затылку. «Что будет с нами со всеми? – подумала я, перевернувшись и глядя в растрескавшийся потолок. – Убьют ли меня, как девушек, что были здесь прежде? По какой причине от них избавились? Разобрались ли они с ситуацией, как и я? Или же просто не смогли сладить с Колином?» Мне было семнадцать, в смерть верилось с трудом. Но я понимала, что могу умереть вне зависимости от того, во что верю. Давние намеки Натали теперь казались такими прозрачными, что поразительно, как я умудрилась не понять их сразу.

Снова зашевелилась моя паранойя насчет дневника. Я ходила к морю по пять, десять раз на дню, но не могла себя успокоить. Я стала одержимой навязчивой идеей, завязла в тревоге, как в мокром песке. Сейчас мне подумалось, что, как бы далеко дневник ни унесло море, сегодня оно вернет его обратно. Леонард увидит разбросанные листы, прогуливаясь по берегу. Он прочтет строчки, даже если морская вода стерла их, не оставив следа, и задумается, как получилось, что дневник оказался на берегу. Потом ему придет в голову, что Натали бы ни за что не выбросила дневник. Значит, это сделала я. Значит, я все знаю.

– Какая-то вы бледная, – отметила миссис Пибоди, когда я спустилась за завтраком для себя и Колина. – И похудели еще больше. Точно вас что-то ест изнутри.

«Глупая Пибоди, – подумала я с внезапной злостью. – Черепаха, не знающая ничего, что творится вне ее панциря».

После обеда я пошла к морю. Долго ходила вдоль кромки воды, но дневника, конечно, не нашла. Я понадеялась, что его съели рыбы. На пути к дому я встретила Леонарда.

– Вы что-то потеряли? – спросил он, улыбнувшись. После того разговора в его кабинете, когда он принял мои извинения, его раздражение улеглось. О моем проступке он мне не напоминал.

Я подавила вскрик и посмотрела Леонарду прямо в глаза.

– Нет. Почему вы так решили?

– У вас ищущий взгляд.

А его глаза смеялись. Пока я смотрела на Леонарда, изящного и собранного, мой разум отказывался верить в мрачные истории о нем. Было так удобно притвориться, что все это неправда… Проблема только в том, что этого «всего» накопилось слишком много.

– Вас не было за завтраком.

– Я плохо себя чувствовала.

Он изобразил на лице сожаление. Что ему известно обо мне? Это походило на игру. «Известно ли тебе, что я знаю, что ты знаешь?» «Да, я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь». Или, может быть, я не знаю ничего. Или, может быть, он.

– В дальнейшем рассчитываю на ваше присутствие, – Леонард сверкнул зубами, ровными, но слегка желтоватыми, как слоновая кость.

Мои нервы звенели. Я была почти уверена: ему известно, что я прочла дневник (в следующую секунду уже не так уверена). Так почему же я до сих пор не наказана за свое губительное любопытство? «Ожидание наказания может быть хуже самого наказания, – сказала как-то Натали. – А он знает о пытках все».