Дом на берегу

Большинство фраз Натали начинались со слов «если бы». Если бы она уехала отсюда, если бы у нее было, если бы она могла. Натали большую часть своего времени проводила в одиночестве, и у меня возникало ощущение, что она погружена в свои фантазии чуть менее, чем полностью. В ее мечтах были экзотические страны, соленый бриз, клыкастые хищники, темнокожие туземцы, старые золотые монеты, статуи древних богов, храмы индейцев и пирамиды египтян, а еда была такой острой на вкус, что из глаз начинали течь слезы. Ее привлекали люди, ведущие авантюрный и опасный образ жизни.

– Джованни Бенцони был громадного роста и выступал силачом в цирке, но потом понял, что разграбление гробниц – более интересное и прибыльное занятие. На раскопках он предпочитал использовать динамит вместо лопаты. Он рассказывал, как полз по узкому проходу в пирамиде, прямо по раскрошившимся телам мумий, и сверху на него сыпались руки и ноги древних покойников. Впоследствии археологическое сообщество осудило его методы, назвав их варварскими, – Натали лежала, вытянувшись, на кровати и курила.

– Их можно понять, – пробормотала я.

– А знаешь, я бы хотела так жить. Чтобы каждый день не походил на предыдущий и каждый час сулил что-то новое. Чтобы я перемещалась из страны в страну, с континента на континент. Чтобы вокруг звучала непонятная речь, люди были непривычно одеты, пахло иначе – чтобы все было другим. Хочу двигаться быстро, как пуля, не успевая даже толком рассмотреть, что вокруг. Есть без разбора, пить, что предложат, и знакомиться в одну секунду. Просыпаясь, не понимать, где я нахожусь и с кем.

Она говорила с таким жаром. Каждое слово царапало меня, задевало меня даже сквозь мою оболочку.

– Это похоже на сумасшествие, Натали, – осторожно указала я. – На беспорядочное бегство.

– Да, так оно и есть. Я хочу бежать, у меня даже ступни болят, как хочу, – Натали усмехнулась, выпуская дым. – Внутри меня все будто сжато в комок, готовый в любой момент взорваться. Иногда мне снится, как я мчусь с холма. Едва не взлетаю. Не могу остановиться, даже если бы мне и захотелось.

Я всмотрелась в лицо Натали, затуманенное стеной дыма. Ее губы были плотно сжатыми, жесткими, брови нахмурены, но глаза так и метались, отслеживая тропы на воображаемой карте.

– Ты просто утомлена жизнью в этом доме, Натали.

– О да. Его стены уже пропитались моей яростью. Если бы злоба на самом деле могла разжигать пламя, от него бы и кирпичика не осталось.

– Сколько лет ты провела тут, не выезжая?

– Восемь… почти девять.

– Но не сможет же Леонард удерживать тебя вечно.

– Он… – Натали потерла виски с риском поджечь сигаретой собственные волосы. – Он сможет. Не здесь, так в другом месте. Иногда я думаю, что тем, которые были здесь раньше, еще повезло. Для них все уже закончилось.

Последнее замечание прозвучало жутко, но я не стала уточнять, что Натали имела в виду.

– Для чего такая изолированность?

– Все кристально ясно, Умертвие. Он боится, что мы выболтаем что-нибудь и это ему повредит.

– Что, например?

– Что угодно. Сам факт, что Леонард жив, наверняка является тайной. Полагаю, он изменяет внешность, выходя за пределы дома.

На меня накатило ощущение дурноты. Подобные рассуждения настораживали сами по себе. Я где-то читала, что бред параноидального психопата может быть очень убедительным. Но пока одна моя часть тревожилась о психическом здоровье Натали, другая верила ей.

– В газете наверняка хватало объявлений от гувернанток. Но Леонард выбрал твое из десятка подобных. Почему? – осведомилась Натали.

– Случайность.

– Нет, просто ты ничья. У тебя нет родственников, друзей, никого, кто хватился бы в случае твоего исчезновения. Поняла принцип?

– У миссис Пибоди есть дочь. Да, они в ссоре, но все же…

– Ее дочь столько лет на дне океана, что вряд ли от нее остался хоть кусочек – всё рыбы съели, – Натали небрежно отбросила окурок на ковер.

Я подняла окурок заледеневшими пальцами и положила его в пепельницу.

– От того, что ты говоришь, у меня мороз по коже. Такого быть не может. Да и как бы Леонард узнал об этом?

– В этом мире нет того, что он не сможет узнать, если захочет.

Я подумала о дневнике, найденном на чердаке. Я так и не набралась наглости раскрыть его. Что-то твердило мне, что Леонард очень рассердится, если проведает о нем. Но столько времени прошло, а дневник оставался там, где был – под матрасом в моей комнате.

– Что-то ты побледнела. Ладно, сменим тему, – смилостивилась Натали. – Принеси мне свои рисунки.

Я много рисовала в последнее время, и рисунков накопилась целая стопочка. Натали бегло просмотрела их.

– Неплохо. Ты хорошо чувствуешь цвета. Выстраиваешь гармоничную композицию. У тебя уверенные штрихи.

Я просияла, но Натали продолжила:

– Хотя в целом – барахло. Такие рисунки не жаль подкладывать под кофейные чашки. Или складывать на них рыбные кости.

Покраснев до корней волос, я собрала свои произведения, которые теперь и мне самой казались поблекшими и неинтересными.

– Одни пейзажи. Скучно. Прилепилась к обыденности, как муха к липкой ленте. Хоть не вазы, и на том спасибо.

– Вазы мне надоели. Но я не могу придумать ничего лучше.

– Разумеется. Ты же придушила свое воображение, – Натали села и развела руками. – Отпусти свои чувства, мысли.

– Знаю-знаю. Ты все время говоришь мне об этом. Но я вовсе не зажимаю себя. Я чувствую, как чувствую.

– Да ладно. Я нравлюсь тебе много больше, чем ты признаешь, я тебе нравлюсь. Маленькое чудовище тебя угнетает и пугает, но ты заставляешь себя любить его.

– Неправда, – Натали уже стояла возле меня, и, так как она была намного выше меня, мне приходилось смотреть на нее снизу вверх, что не придавало уверенности. – Мне нравится Колин. Он хорошо ведет себя в последнее время.

– Это не связано с его поведением, как и с его внешностью, здоровьем и учебными достижениями. Это касается чего-то, что есть в нем, и от чего тебя – и любого – воротит.

– Ты хочешь, чтобы я обращалась с ним плохо. Вот чего ты добиваешься, Натали.

– И это тоже. Наверное, я просто немного ревную, – рассмеялась Натали и затем поцеловала меня в губы.

Это было так внезапно, что я не успела даже отпрянуть от испуга. Комната как будто перевернулась, и потолок стал полом – я потеряла пространственную ориентацию. Губы Натали были горячими, ее пальцы на моей шее – холодными, а глаза, когда она отстранилась от меня, ехидными, как всегда.

– Надоело сидеть в комнате, – сказала она как ни в чем не бывало. – Пошли погуляем.

Мы долго бродили вдоль океана, а я все не могла успокоиться. Под моими веками мелькали радужные полосы, а с ресниц падали слезы. Натали считала меня холодной и бесстрастной – но я такой не была.

– Темнеет, – заметила вскоре Натали. – Расходимся.

Мне хотелось попросить ее побыть со мной еще немного, но по прошлому опыту я знала, что ничего не добьюсь. Если, когда начинались сумерки, я была у нее в комнате, Натали просто выставляла меня за дверь. Я не понимала, почему, ведь зимой темнеет рано, и до часа, когда придется отправиться спать, еще так много времени. Но Натали не объясняла свои правила.

Когда на следующее утро, во время совместного завтрака, который стал нашим обычным ритуалом, Колин спросил меня, что мы делали вчера с Натали, я ужасно покраснела и ничего путного сказать не смогла.

Жюстина, которую Колин решился-таки выпустить, летала по комнате. Колина восхищало, что она сама возвращается в клетку, когда проголодается. Я предложила запереть ее, но он отказался.

– Пусть хоть у кого-то из живущих в этой комнате будет возможность перемещаться как хочется.

– С первым днем зимы тебя, – сказала я.

– Там есть снег? – Колин вывернул голову, пытаясь посмотреть в окно позади него, но оно было расположено слишком высоко.

– Нет. Только замерзшая грязь.

– Извести меня, как выпадет снег.

– Непременно.

С помощью куска булки мы попытались приманить Жюстину на одеяло, поближе к Колину, но она пока еще была слишком пуглива и недоверчива.

– Я хочу ее потрогать, – прошептал Колин.

– Если закрыть занавески, в темноте я смогу ее поймать. Хочешь?

Колин задумался.

– Нет. Так не нужно. Лучше я попробую нарисовать ее. Подай мне бумагу и карандаши.

Наступление декабря ознаменовало скорое возвращение Леонарда, и Натали вернулась к своему обычному настроению. Она захлопнулась, как шкатулка с секретом, и сардонические шутки хлынули потоком, одна чернее другой. Я догадывалась, что возвращение Леонарда пугает ее, но причины были мне неведомы. Тем не менее дни шли, а он не появлялся. Все расслабились. За исключением Натали, чья мрачность все усугублялась. Она перестала звать меня к себе и даже начала избегать. Когда я сама пыталась заговорить с ней, она разворачивалась и уходила прочь, что приводило меня в отчаянье.

– Пожалуйста, не поступай так со мной! – воскликнула я, проскользнув в ее комнату. – Почему ты стала такой равнодушной? Я тебя рассердила?

Натали стояла одетая как для выхода на улицу. На ней была кожаная шоферская куртка и грубые ботинки с высокой шнуровкой.

– Ладно, – сказала она, мельком глянув на мое несчастное лицо. – Собирайся.

На улице шел дождь. Я следовала за Натали даже когда поняла, что она направляется к мотоциклу.

– И чтобы ни звука, – сквозь зубы процедила Натали.

Пытаясь усесться, отчаянно путаясь при этом в юбке, я ощущала недовольство Натали так же отчетливо, как если бы меня бил град. Я едва не полетела на землю, когда мотоцикл резко сорвался с места. Зажмурив глаза, я прижалась к Натали. Даже если мне страшно, я должна быть рядом с ней.

Спустя десять минут я была вполне жива и даже немного успокоилась. Ветер свистел в ушах, обжигал лицо и руки, растрепал волосы. Шляпу я потеряла, но с этим можно было смириться. Справа от меня пронеслась белая скала причудливой формы и большое дерево, росшее у ее подножия. Дорога была каменистая, нас трясло. Не успела я подумать, что на данный момент ситуация вполне терпима, как Натали увеличила скорость. Я не вскрикнула только из-за ее запрета. Натали была такая суровая и чужая, что я не сомневалась – она способна оставить меня на дороге.

Натали свернула на обочину, и на кочке мотоцикл подпрыгнул, как норовистая лошадка. Мы запетляли по каким-то одной Натали известным тропам. Мотоцикл зарычал, взбираясь на взгорок, где опасно забалансировал, и я снова зажмурилась…

Когда я открыла глаза, мы были уже на дороге. С правой стороны белела скала, а возле нее я заметила знакомое дерево. Как мы здесь очутились? Мы же ехали в другом направлении. Разгоняясь, мотоцикл издавал совсем уже дикие звуки. Окружающее размазывалось в разноцветные полосы…

– Натали, – пропищала я, захлебнувшись потоком воздуха.

Но она бы не услышала меня, даже если бы я орала во всю глотку. Она забыла о моем существовании, бросая свой мотоцикл с обочины снова и снова. На резких поворотах сердце едва не вылетало у меня из груди. Воздух стал синеватым, приближались сумерки, а мы совсем сбились с пути. Прорвались через полосу больно хлестнувших кустов; разбрызгивая воду, пролетели через широкую, как озерце, лужу. Я тысячу раз пожалела, что согласилась на эту поездку! Проклятый мотоцикл!

А потом все прекратилось. Мотоцикл остановился, и по инерции меня бросило на Натали. После того, как рев двигателя стих, я услышала свой плач. Я слезла с мотоцикла, но затем мои ноги подломились, и я опустилась на колени. Не обращая внимания на мотоцикл, повалившийся на бок, Натали отошла к дереву и прижалась к нему лбом.

– Мы могли разбиться, – плакала я. – Умереть!

Натали молчала.

Я потрогала ее за плечо.

– Не подходи ко мне! – вскрикнула Натали, оборачиваясь. Глаза у нее были дикие, лицо искажено. Я шарахнулась от нее и, оступившись, шлепнулась на землю.

– Тебе все равно, что мы могли умереть? – тихо спросила я.

– Я не могу умереть! – закричала Натали. – Думаешь, я продолжала бы жить, если б была способна закончить все это?!

– У тебя кровь на лице, – я потянула руку к ее щеке, но передумала. – Что с тобой? И где мы?

Я вдруг поняла, что мы у той самой скалы. Не перепутаешь – вот и дерево. Оно было половинчатым, потому что с одной стороны так плотно прилегало к скале, что ветки не могли расти. Я переводила взгляд со скалы на Натали, с Натали на скалу.

– Как это получилось? Почему мы все время оказываемся в этом месте?

Не отвечая, Натали сползла к земле и закрыла лицо руками.

– Натали, что случилось? – от моего голоса остался лишь свистящий шепот. Я шагнула к ней, но она резко выбросила вперед ладонь:

– Не трогай! Уходи! Оставь меня в покое!

– Я… Ты что, плачешь?

– Все сначала, – сказала Натали самой себе. – Как прежде, неизбежно. Ненавижу свою беспомощность. Ненавижу себя. Презираю себя!

– Натали, – прошептала я, – что происходит между тобой и Леонардом?

Ее всхлипывания становились все чаще, переходили в судороги. Я стояла растерянная, скованная ее отчаяньем. А еще недавно мне казалось, что это я самый несчастный человек на свете…

– Натали…

– Какого черта ты все еще здесь? – прорычала Натали.

Она походила на раненую волчицу, от боли способную вцепиться даже в того, кто пытается оказать ей помощь.

– Я просто… хочу понять тебя.

– Никто в целом мире не поймет меня! – закричала Натали. – Даже я сама не понимаю себя! А теперь убирайся!

– Куда мне идти? Я не знаю, где мы… Натали, пожалуйста…

– Там, – Натали показала направление. – Дом близко. Он всегда близко, – добавила она упавшим голосом.

– Я…

– Уходи по-хорошему, или я наброшусь на тебя. Я не шучу.

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии.

Натали усмехнулась.

– А в каком я состоянии? Если я и плачу, то только от злости. Все, что угнетает меня сейчас, – так это твое присутствие.

Я не поверила ей, но у меня не было выбора. Взгляд Натали был совсем уж отчаянным. И я ушла.

Ступая по зыбкой, вязкой почве, я прислушивалась к тишине – от Натали не доносилось ни звука. Быстро темнело. Проблуждав почти час и не впав в большее уныние только потому, что дальше было некуда, я наконец вышла к дому. Стоя на аллее, я слышала монотонный шум, но не могла определить, был это звук моря или ветра. Или же гудела сама ночь. На небе не было ни единой звезды. Мне вспомнились глупая история о морской лошадке и серьезное лицо миссис Пибоди, когда она говорила, что нельзя находиться за пределами дома после наступления темноты. И я побежала со всех ног. Натали где-то там, в ночи… но я знала, что Натали сможет о себе позаботиться.

Миссис Пибоди отворила мне дверь, смерила меня холодным взглядом («И эта туда же»), но ничего не сказала, что было на нее не похоже.

Даже забравшись под одеяло, я продолжала дрожать. Мне было так плохо, как никогда в жизни. Если только когда я узнала, что мой отец умер. Я была обижена на Натали и – что во много раз хуже – боялась за нее.

Я проснулась, как только начало светать. Надев ботинки и накинув шаль, я спустилась в комнату Натали. Ее кровать была пуста и не смята. С колотящимся сердцем я выбежала в холл и распахнула тяжелую входную дверь. Свернувшись клубочком, Натали лежала на посеребренном инеем крыльце.

– Натали! – я затрясла ее за плечо.

Натали пошевелилась.

– Что за вопли с самого утра, – она раскрыла глаза и села. Выглядела она отвратно – вся перепачканная, волосы спутаны, синие круги под глазами и красная глубокая царапина, пересекающая лицо.

– Неужели ты спала здесь, на холоде?

– Я не замерзла, – Натали потянулась. – Обиделась на меня? Обиделась, вижу по глазам. Ну не беда. Сама напросилась со мной. А я, знаешь ли, не могу угадать, в какой момент меня накроет.

– Понятно, – просто сказала я.

В тот день мы с ней больше не виделись. Я была так подавлена, что меня не хватало даже на создание видимости нормального настроения. Колин неожиданно проявил человечность и был со мной кроток, как ягненок, но даже это меня не утешило.

– Что-то с вами происходит, – ворчала миссис Пибоди. – Совсем другая стали. Все время думаете о чем-то. Сегодня вы отнесете Колину ужин. Он заявил, что видеть меня не желает, только вы ему нужны, – она сердито звякнула крышкой кастрюли.

Напротив меня за столом сидел невозмутимый, суровый, как высохшее дерево, Грэм Джоб и сосредоточенно хлебал суп. Я встала и ушла с кухни. Миссис Пибоди была такая болтливая, Грэм Джоб такой черствый. Они раздражали меня.

Я просидела в своей комнате остаток дня, а ночью пошел снег. Он падал и звенел, как тоненькие струны, а я стояла возле окна, глядя на него, и чувствовала, как в моей душе расширяются раны.

Снегу нападало так много, что утром миссис Пибоди направила плечистого Немого расчищать дорожки. Солнце светило очень ярко и, хотя совсем не грело, разжигало огни на белых сугробах. Я натянула на лицо спокойное, доброжелательное выражение и пошла к Колину.

– Снег выпал, – объявил он.

– Да. Как ты узнал?

Колин пожал плечами.

– Я почувствовал. Все изменилось.

Ответ его показался мне странноватым, но больше меня удивило то, что он сказал потом:

– Я хочу пойти посмотреть на снег.

– Поднести тебя к окну? – не поняла я. – Ты легкий, я смогу тебя поднять.

– Нет, я хочу выйти наружу.

Я помолчала.

– И как это сделать?

– У меня есть кресло, ну такое, с колесами, – он явно застеснялся, сообщая об этом, и поэтому прикинулся раздраженным. – Скажи Немому поставить его внизу. И пусть потом поднимется за мной.

– Мистеру Леонарду это не понравится.

– Мистера Леонарда здесь нет. И потом, он сам мне не нравится, – Колин наморщил нос.

– Он может появиться в любой момент.

– А может задержаться еще на неделю.

– Но Немой…

– Немой будет делать то, что я скажу, – отрезал Колин. – А то ко всему прочему станет еще глухим, слепым и безногим.

Взволнованная перспективой явления Колина на свет божий, я побежала к Немому. Немой лежал на матрасе, вытянув босые, нечувствительные к холоду ноги. Ступни у него были черные от въевшейся грязи и широкие, как дощечки. Кажется, я уловила сомнение в его тупом, апатичном взгляде, когда передавала ему распоряжения Колина, но, как бы то ни было, через двадцать минут все было готово, и Колин, закутанный до самого носа, усажен в кресло. Немой последовал было за нами, но Колин отослал его единственным словом:

– Пропади.

Снаружи Колин зажмурил глаза, ослепленный. Снегопад возобновился, и снежинка, опустившаяся на щеку Колина, растаяла, превратившись в прозрачную слезу.

– Как здесь… просторно, – выдохнул Колин.

Я покатила кресло по аллее. Кресло не использовалось очень давно (или вообще никогда) и немного проржавело. К тому же колеса плохо крутились на снегу, так что продвижение вперед требовало от меня значительных усилий. Но потом я забыла о неудобстве, сосредоточившись на реакции Колина. Он был точь-в-точь как настороженный зверек, оценивающий обстановку. С того момента, как мы вышли из дома, его спина была напряженно выпрямлена.

– Тебе здесь нравится?

– Я не знаю, – он стиснул пальцами подлокотники кресла. – Так светло. И воздух свежий. Да, мне нравится. Я начинаю понимать, как много я упустил.

Мою грудь стиснуло. Часы, что я проводила рядом с Колином, частенько выдавались совсем не легкими. Иногда у меня просто опускались руки. Но сейчас я чувствовала, что все мои усилия вознаграждены. Колин уже не был тем злобным истеричным мальчиком, что когда-то кидался в меня книгами.

Наклонившись, Колин зачерпнул снег и зачарованно наблюдал, как тот тает на ладони.

– Хочешь посмотреть на море? – предложила я.

Он сомневался с минуту, как будто уже был перегружен впечатлениями и не знал, выдержит ли больше. Я понимала, что он испытывает – на него обрушились пространство, запахи и звуки; как будто весь мир вдруг рухнул ему на голову. Я и сама улавливала эхо этого чувства.

– Поехали.

Море было по-зимнему неспокойным, темным. Мы долго смотрели на него. Выражение лица Колина было совершенно непроницаемо, не догадаться, что он чувствует. Колин нарушил молчание первым:

– Я увидел, – и улыбнулся.

В эту секунду я была счастлива. Абсолютно. А в следующую произошла катастрофа. Удивительно, как быстро небо заволакивает тучами. На нас обрушились молнии.

– Что это?! – услышали мы дрожащий от ярости голос, и перед нами возник Леонард. Он был в шляпе и плотном пальто из серой шерсти. На этот раз без своего Цербера.

На его появление я отреагировала глупейшим образом, пролепетав:

– Вы уже вернулись?

Леонард обрушился на меня с бранью:

– Нет, я в десяти милях отсюда! Что у вас здесь происходит? Кто дал вам право? Как вы посмели? Немедленно в дом!

Дрожащими руками я развернула кресло.

– Быстрее! – возопил Леонард.

Я и представить не могла, что он может так разозлиться. Его бледное лицо покрылось пятнами, ноздри подергивались, а губы кривились. Казалось, он вот-вот набросится на меня с кулаками.

– Стоп, – невозмутимо приказал Колин.

Леонард оцепенел. Я тоже, не зная, чей приказ выполнять.

– Но Колин… – начал Леонард совсем другим тоном. – Это опасно для тебя. Ты можешь умереть. Ты же знаешь.

– Знаю, – ядовито прервал его Колин.

– Почему ты вообще согласился на эту авантюру?

– Потому что я хотел.

– Ты… она… – забормотал Леонард, растерявшись.

– Осмелишься пререкаться со мной, Леонард? – осведомился Колин. Он приподнял подбородок. Пусть бледный и маленький, сейчас, с его надменным жестким взглядом, он походил на короля.

– Хорошо, – подчинился Леонард. – Я понял. Но позволь мне отвезти тебя в дом.

Колин коротко кивнул.

Леонард покатил кресло, а я тихо ступала следом. Почему Леонард стерпел, когда Колин заговорил с ним пренебрежительно? Почему Леонард как будто бы боится Колина? Что за тайна между ними?

В доме, в желтом свете керосиновой лампы, Леонард начал расстегивать одежду Колина.

– Полюбуйся, что ты натворила, – прошипел он.

Я бросила взгляд на оголенный живот Колина и в ужасе прижала ко рту ладони, увидев расползшиеся по коже свежие яркие кровоподтеки.

– Затей ты все это не зимой, а летом, когда солнце светит в полную силу, ты бы убила его, – придавил меня Леонард. – Глупая тварь. Я еще разберусь с тобой.

– Ты оставишь ее в покое, – ровным спокойным голосом произнес Колин и поправил свою одежду. – Иначе…

– Иначе… иначе что, Колин?

– Увидишь, – Колин поднял на него ледяной взгляд.

Тут меня прорвало, и я заговорила так быстро, что все слова сливались в одно:

– Простите-простите-я-не-знала-простите-меня!

Леонард обжег меня взглядом, полным презрения и ненависти.

– Заткнись, – бросил он, разворачиваясь на каблуках и удаляясь.

Глава 8: Правда

Утром, когда я открыла глаза и вспомнила о случившемся вчера, мне захотелось снова уснуть и никогда не просыпаться. Чувство вины было испепеляющим. Какой глупой я была. Попыталась сделать то, что не удалось другим, и едва не погубила Колина из-за своего тщеславия. О чем я только думала?

– Как ты? – робко спросила я, входя в его комнату.

– Нормально, – ответил Колин, но по его слабому голосу я поняла, что ему хуже, чем он дает знать.

Я потянула за одеяло, но Колин прижал его к себе ладонями.

– Не надо смотреть на мои синяки. Они скоро заживут.

Я едва не заплакала. Снова.

– Почему ты не предупредил меня? Вдруг бы ты действительно умер?

– А то здесь, в этом доме, я живу, – Колин смотрел в пространство расфокусированным взглядом. Мысленно он был далеко отсюда.

– Что с тобой? Как они могли появиться, эти кровоподтеки?

– Оно боится света. Настолько, что начинает метаться внутри и ранит меня самого.

Я смотрела на него в тихом ужасе.

– О ком ты?

Колин молчал.

– Колин, я устала от тайн.

Но и не была уверена, что готова к правде. Поэтому не стала возражать, когда он сменил тему:

– Мне понравилось море. Оно такое же мрачное, как я. И большое. Однажды я переплыву его.

Я улыбнулась.

– Это невозможно.

– Когда-нибудь я стану очень сильным. Леонарду не приходит в голову, что, хотя сейчас мои дела плохи, в будущем, повзрослев, я все изменю. Я создам себе другое, здоровое тело. Леонард считает, что всегда будет мне нужен. Но я уже не нуждаюсь в нем. В один прекрасный день я избавлюсь от него.

Я почувствовала, как слезинки на моих ресницах превращаются в лед.

– Снег мне тоже понравился, – ровным тоном продолжал Колин. – Но я хотел бы увидеть деревья, траву, цветы. И я увижу. Когда весь мир станет принадлежать мне, каждая его часть, я начну перемещаться – из города в город, из страны в страну. Никогда больше не буду привязан к одному месту.