скачать книгу бесплатно
Пришлось рассказывать. Его величество Карл слушал внимательно, не прерывая, только время от времени обменивался многозначительными взглядами с канцлером Миллерном – как заметил Григорий, когда речь шла о делах гетмана Орлика и казаков-изгнанников.
Когда в непринужденной беседе прошло минут двадцать, Григорий решил, что пора приводить в действие неблаговидный «сюрприз». С рассказа о семье он незаметно перешел к общей оценке политических раскладов в Европе и к дальнейшим перспективам ведения Северной войны, а от этого – к тонкостям изучения в университете военного дела и, эмоционально взмахнув руками, отпустил два прилично сомлевших пальца левой руки. Разорванная манжета, которую ничто уже не удерживало, развернулась наподобие белого капитулянтского флага. На лице канцлера Миллерна появилось такое выражение, словно он разжевал горсть горького перца.
– О-о-о, юноша! А это что такое? – король мигом оживился и указал на разорванную манжету.
– Где? – Григорий проследил за взглядом его величества, а когда «увидел» поврежденную одежду, изобразил на лице смесь досадного удивления и огорчения. Похоже, это ему вполне удалось, поскольку Карл недовольно процедил сквозь зубы, с благородной латыни мигом перейдя обратно на шведский:
– Вот как вы, юноша, приготовились к столь важному визиту?!
Бросив короткий взгляд на Миллерна (казалось, канцлер был готов непристойно ругаться), Григорий напряг мышцы нижней челюсти (от чего она мелко задрожала), придержал дыхание и словно через силу пробормотал:
– Извините, ваше величество, я же не нарочно… То есть, она не нарочно…
– Кто – она?!
– Манжета…
И резкими порывистыми движениями юноша стал заправлять разорванную манжету в рукав камзола.
– При чем здесь она?! – пришел в негодование Карл. – Ваша рубашка – это всего лишь ваша вещь, за состояние которой отвечает ее хозяин!
– Извините, ваше величество…
– Ох, юноша, юноша! Едва лишь вы начали мне нравиться, как вдруг…
Карл раздраженно хлопнул ладонью по колену и спросил:
– Ну объясните, пожалуйста, у вас что, нет более приличной рубашки, чем эти лохмотья, которые рассыпаются буквально на глазах вашего короля?!
– Ваше величество могут не поверить… тем не менее, это моя лучшая, новейшая рубашка, клянусь честью! – горячо вскрикнул Григорий. Это была чистая правда. За исключением лишь одной детали: конечно, юноша не мог сказать, что утром собственноручно разорвал левую манжету, а потом аккуратно сколол ее булавкой, чтобы это не обнаружилось преждевременно – только в нужный момент аудиенции.
– В самом деле? Хм-м-м…
Карл неожиданно задумался, потом сказал:
– Но если у молодого гетманыча, старшего сына лидера казацкой нации гетмана Орлика, нет более приличной рубашки в такой важный день, как…
После этих слов в тронном зале воцарилась тяжелая тишина. Король сверлил юношу придирчивым взглядом. Канцлер смотрел на него, словно на розу, которую ярмарочный фокусник вытянул из шелкового платка. Григорий сделал каменное лицо и почти не дышал.
– Скажите честно, юноша, каково состояние дел вашей благородной семьи? – спросил наконец Карл. – Только не повторяйте в который раз, что у вас все хорошо…
– Не знаю, что и ответить вашему величеству, – честно сознался юноша. – Могу лишь повторить, что сам не видел добрую мою матушку, братьев и сестер уже несколько месяцев. А относительно манжеты… Поверьте, ваше величество, еще вчера она была целой …
(Между прочим, это была чистая правда!)
– …и еще можете поверить, что это – самая новая, наилучшая моя одежда! Просто я думаю, когда ваше величество находились в затяжных походах, то также носили один и тот же мундир на протяжении многих дней и месяцев.
– Черт побери! – не выдержал король. – Относительно мундира на войне вы, гетманыч, таки правы! Но вы же сейчас не на войне! К тому же, ваша добрая матушка могла бы прислать вам денег…
– Извините, ваше величество, но пока казаки находятся в изгнании, считайте, что наша война против московского царя Петра продолжается, – теперь Григорий говорил, горделиво подняв подбородок. – Что же касается денег от матери… Ваше величество, я даже, рискуя впасть в немилость перед всемогущим Карлом Шведским, не стану грабить свою семью. Лишней копейки с них не возьму! Пусть лучше братьям и сестрам перепадет. Да…
Снова в зале воцарилась напряженная тишина. Казалось, что все необходимые слова уже сказаны. И все же Григорий в мыслях умолял: «Ну-ка, ваше величество, упомяните об общине! Ну, пожалуйста, упомяните!» – это был бы очень, очень уместный последний штрих.
Неизвестно, становится ли мысль материальной или же все это глупые россказни… Тем не менее, после некоторого молчания король произнес тихо и медленно:
– Хорошо, молодой человек, оставим ваших близких… Но разве другие казаки не способны поддержать своего предводителя и его семью?
Неимоверным усилием воли Григорий сохранил на лице беспристрастное выражение, когда отвечал:
– Ни в коем случае, ваше величество, мои благородные родители не примут помощи от общины. Ведь подавшись из Украйны вслед за вашим величеством, казаки оставили все имущество, которое сейчас реквизировано захватчиками-московитами. Единственное их и наше богатство – это военная казна, да и та почти опустела. Поэтому да отсохнет рука того, кто посягнет на эти деньги, предназначенные прежде всего для освобождения святой нашей Украйны!..
Здесь Григорий цокнул языком, вздохнул и после очень недолгой, но выразительной паузы добавил:
– Да и не к лицу семье светлейшего гетмана жить лучше других, когда община бедствует. Нет-нет, ваше величество, мои благородные родители правильно делают, что не принимают и никогда не примут помощи от общины. Наоборот – будут помогать другим, чем только смогут.
Странное молчание воцарилось после этого в тронном зале. Карл вцепился руками в трон так, что аж побелели пальцы и привстал, дыша тяжело, с присвистом. Удивленный столь драматической реакцией Миллерн ошеломленно поглядывал то на одного, то на другого. А Григорий смотрел просто в глаза королю таким ясным и чистым взглядом, что заподозрить в его словах любой скрытый подтекст было никак невозможно…
Но подтекст ведь был, да еще какой!
«Пусть отсохнет рука того, кто посягнет на средства военной казны!»
Григорий хорошо рассчитал последний удар: ведь однажды случайно узнал от отца, что незадолго до Полтавской битвы покойный гетман Мазепа одолжил Карлу немалую сумму из военной кассы. Находясь продолжительное время вне границ родной Швеции, король стал ощущать недостаток денежной наличности, а ему ведь приходилось платить солдатам. Мазепа пошел на эту жертву, хотя в результате лишился поддержки запорожских казаков – так как теперь сам не имел, чем заплатить своим войскам… Вот так при нем остались только сердюки и небольшое количество самых преданных сторонников, которых во время Полтавской битвы держали в тыловом резерве, так и не бросив в бой.
Без сомнения, Карл помнил об этом займе. И сейчас, очевидно, в который уже раз вспомнил, что до сих пор не возвратил одолженное. Но ведь король не знал, известно что-то Григорию об этом неблаговидном деле или юноша чистосердечно рассуждает вслух о казацкой чести и благородном долге освобождения отчизны. Хуже всего, что король не мог спросить откровенно: «Вы намекаете на мои и покойного гетмана Мазепы денежные расчеты?» – поскольку если гетманыч разглагольствовал просто так, без всяких задних мыслей, Карл тем самым разоблачил бы себя с головой.
Молчание стало гнетущим. Король медленно опустился на трон, откинулся на спинку, вытер густой пот со лба и сказал:
– Хорошо, молодой человек, теперь я имею полное представление о неутешительном положении казацкой общины, вашей благородной семьи и вашем лично. Благодарю вас, Миллерн, – он искоса взглянул на канцлера, проверяя его реакцию, – благодарю за то, что нашли возможным представить мне юного гетманыча Орлика. Признаюсь, сегодня я словно бы впервые познакомился с ним, хотя на самом деле мы знакомы уже давно. Что же касается вас, юноша…
Карл на секунду задумался, потом торжественно изрек:
– Обещаю, что в ближайшее время вам подыщут соответствующее прибыльное место на государственной службе – таково мое королевское слово!
– Но, ваше величество, а как же быть с моим обучением в Лунденском университете?! – изумился Григорий. – Я стремлюсь овладеть всеми необходимыми науками, лишь бы как можно лучше послужить вашему величеству…
– Не волнуйтесь, молодой человек, вам подыщут место таким образом, чтобы вы могли одновременно продолжать университетские занятия.
– Благодарю, ваше величество!
Григорий буквально взвился со стула, но поклониться в знак благодарности так и не успел, поскольку король остановил его властным жестом и продолжил:
– Погодите, это еще не все… Учитывая особое положение благородной семьи верного моего соратника и храброго приятеля гетмана Филиппа Орлика, я решил назначить его семье специальный пенсион согласно статусу. Прошу вас, канцлер, лично проследить за исполнением. Лично проследите, понятно? Ведь это – мой королевский дар единомышленникам и верным слугам шведской короны.
Потом воздел вверх указательный палец правой руки и закончил:
– Запомните мои слова, молодой человек: когда-нибудь вы станете выдающимся дипломатом… при ваших знаниях латыни и некоторых других талантах! Это говорю вам я – Карл XII, Божьей милостью король славной Швеции… Вот теперь сказано все, что нужно. Теперь можете благодарить, разрешаю.
Григорий не поскупился на поклоны и комплименты. Король замер на троне в величественной позе античного бога, канцлер наблюдал за обоими с нескрываемым удивлением – поскольку так и не понял, что же произошло прямо у него на глазах. Хотя ясно почувствовал: что-то таки произошло…
После Миллерн провел юношу назад во внутреннюю комнатушку, подтвердил, что теперь не только юный Густав, но и сам шведский канцлер от своего имени приглашает юного гетманыча Орлика на празднование Рождества. Добавил на прощание:
– Не знаю, каким именно образом вы приворожили его величество. Но, без сомнения, нужно иметь незаурядные таланты и характер, чтобы добиться такого…
Возле дворцовых ступенек Григория ожидал экипаж: Миллерн распорядился отвезти его домой. Однако юноша приказал кучеру ехать в другое место, на окраину… туда… туда!..
Да, прежде всего о сегодняшнем успехе хотелось сообщить совсем другим людям… Пожилому казаку и его красавице-дочери. Ведь в ближайшее время Григорий надеялся назвать Семена Пивторака вторым отцом, а его доченьку, красавицу Софийку – любимой женой! Теперь, когда сам король Карл распорядился подыскать юноше доходное место, не грех и сватов засылать. Э-э-эх, и ушкварят же они свадьбу! Узнает шведская столица, как умеют гулять казаки!
Впрочем, овеянный мечтами дом на окраине, так часто грезившийся во сне, выглядел с улицы нежилым, потому что все подходы к нему напрочь замел густой снег. Было уже темно, поэтому только подъехав совсем близко, юноша убедился, что даже дымок над дымовой трубой не вьется. Приказав кучеру подождать, Григорий подбежал к дверям и принялся изо всех сил колотить в них кулаками. Ответа он так и не получил, кроме печального эха… Интересно, что это значит?!
Предчувствуя недоброе, юноша обошел вокруг дома, присел около штабеля дров, разгреб снег возле крайнего чурбана, отодвинул в сторону дощечку, начал искать в тайнике…
Слава тебе, Господи – там и в самом деле лежал небольшой кожаный мешочек.
А в нем – бумага!
Весть от любимой…
Но…
Нет-нет, что-то не так! Почему-то слишком толстым казалось на ощупь письмо в мешочке… Софийка плохо знала грамоту (и Григорий надеялся исправить этот ее недостаток), а потому обычно едва выводила несколько обнадеживающих кротких слов. Здесь же…
Осторожно, чтобы не уронить письмо в снег, Григорий вытянул мешочек из тайника, вынул из него не один, а сразу три листа, расправил и начал рассматривать в бледном сиянии луны. Бумаги оказались исписанными не меленькими Софийкиными кривульками, а широким уверенным почерком.
Что-о-о?! Так это не от Софийки письмо, а от самого Семена Пивторака? С чего бы это девушке выдавать отцу секрет тайника? В последнее время пожилой казак относился к потенциальному зятю не слишком любезно. Оно и понятно: ведь Орлики бедствовали, как и все изгнанники, – такой ли уж желанной партией был Григорий для его красавицы-дочери? Воображение незамедлительно подсказало объяснение: небось, нашел для Софийки другого жениха – не иначе!!!
Перед глазами у Григория потемнело, словно ясный месяц вдруг исчез с небосклона. Могучим усилием воли он все-таки удержался на ногах, разравнял листы бумаги и начал читать.
Но после прочтения первых же строк в голове снова помутилось…
Только на этот раз не от ревности…
Вот что было в том письме:
Самозваного гетмана выродок и жидовский байстрюк!
Если читаешь сейчас это, то наконец-то знаешь, как я тебя, сукиного сына, презираю и ненавижу. Знай же, что я был против, когда казацкий совет в Бендерах избрал коварного твоего отца гетманом. Так, коварного – ведь благодаря одной лишь льстивости и подлости подкрался он к истинному нашему гетману, великому Ивану Мазепе, засыпал его нечестивыми деньгами, нажитыми торгашеством. Лучше бы избрали гетманским наследником Мазепиного племянника – светлейшего Андрея Войнаровского, но Пилипко Орлик медоточивыми устами своими болтал, болтал, вот и победил! Да вдобавок и нечестивым торгашеским золотом разбрасывался на все стороны – а где теперь у него, да и у казаков золото это?! Растаяло и растеклось, будто бы снег по весне. Иначе и быть не могло, если нечестивые грошики нажиты в союзе с проклятым чертом…
Знай же, байстрюк, если не ведаешь о том до сих пор: дед твой Павел Герцик был голытьбой даже среди чертового жидовского племени, торговал на базаре в Полтаве гвоздями. А когда увидел, что скорее гвозди те грызть начнет и с голода подохнет, чем с той торговли прокормится – коварно выкрестился в честную веру христианскую сам, всю семью свою чертову выкрестил, быстро разбогател на делишках с казаками, выбился аж в полковники, а всех своих выродков попристраивал с выгодой в православные семьи. Недаром ведь люди говорят: жид ни пашет, ни сеет, а одним обманом живет – так и дед твой чертов поступил.
И с курвою Ганькой своею Герциковной быстро окрутил, проклятый, глупого плюгавого писаря Пилипка, после чего тот сразу втерся в доверие к Мазепе, хотя талантов не имел даже с гулькин нос. А все его таланты мигом появились благодаря лишь тому, что через перекрещенную ведьму Ганьку спознался с самим Луципером.
А что ж теперь? Завел всех честных казаков, которых покойный гетман Мазепа оставил под его рукой, аж в саму Швецию да и бросил здесь подыхать от голода – повел себя, словно нечистая свинота. А чтоб уж никто не мог ничего поделать – перекинулся на аспида с раздвоенным отравленным жалом вместо языка, выдал бывшего своего кровного брата и настоящего гетманского наследника Андрея Войнаровского московским собакам[6 - За год до описанных событий, в 1716 году, агенты российского генерал-прокурора Ягужинского выкрали в Гамбурге племянника гетмана Ивана Мазепы Андрея Войнаровского и переправили его в Москву (см. Хронологическую таблицу). Войнаровский в этот момент выполнял очередное поручение гетмана Орлика, но заболел, чем и воспользовались московские агенты.], которые схватили этого достойного рыцаря и уже, небось, живьем разодрали в нечестивом своем Петербурге.
Итак, остается одно из двух: либо здесь, в Стокгольме, со всей семьей Богу душу отдавать – либо же броситься в ноги московскому царю Петру и униженно умолять о милости к нам, подло обманутым самозваным гетманом Орликом. Выбираю последнее, на том проклинаю день и час, когда поверил тому, кто продался нечестивому племени. Спознался с вами писарь Пилипко, завел всех казаков на чужбину – здесь ваши могилки дождиком размоет, ветерком развеет так, что и видно не будет. Недаром же говорят люди: ни одного перекреста могилки не видно! А с кем поведешься, от того и наберешься… Так вот и верь вашему чертовому племени!
И ты, немощный плюгавец, писаря Пилипка и курвы Ганьки сын, тоже здесь подохнешь, словно пес шелудивый. А непобедимым львом тебе, писарчуку-псарчуку, никогда не стать – поскольку жид жидом всегда смердит. На том тебя проклинаю, как и свое прежнее намерение породниться с христопродавцами. Хорошо, что в последний миг прозрели ослепленные очи старого казака! Теперь тебе, шуту, не видать Софийки моей, как спиленных рогов луциперовых на темени твоем.
Надеюсь, не к нечестивому католическому, а к честному православному Рождеству будем уже на родной земле стоять и Бога молить, чтобы покарал Он всех вас, паскуд, и чтоб вы всем скопом как можно скорее отправились в самый ад с чертями, братьями вашими, в котлах со смолой кипеть, на раскаленных сковородках голыми задницами скакать и на жару тропак танцевать! Никогда я не верил вам, выкрестам, – но вам, выродкам поганым, верил славный гетман Мазепа, приходилось повиноваться. Хотел жить с вами в согласии, даже нечистый едва не подбил породниться с вашим никчемным племенем. Но теперь – не выйдет!
Проклинаю вас. Чтоб вам пусто было, пусть всех вас на том родимчик хватит!
Писано настоящим казаком и
честным христианиномСеменом Пивтораком
в шведском стольном граде Стокгольме,
в падолисте[7 - Ноябре.]1717 года от Рождества Христового.
Григорий вновь и вновь перечитывал позорное послание, по нескольку раз подряд вглядывался в каждое обидное слово… неизвестно зачем!
Может, его чрезвычайно поразило то обстоятельство, что искал в тайнике весточку от любимой невесты, а вместо того нашел там… вот это?!
И главное – за что?!
Как объяснить яростный приступ злости, под влиянием которого только и можно написать что-то подобное?! Разве что у старика в голове помутилось от здешней безрадостной, беспросветно-серой жизни, не иначе…
Так как же быть? Может, вызвать его на смертельный поединок и, прежде чем перерезать ему глотку, заставить извиниться за каждое лживое слово? Конечно, ищи теперь ветра в поле…
Попробовать догнать его не ради мести, а лишь для того, чтобы вернуть невесту свою Софийку? Может, узнав о доходном месте на королевской службе, Семен Пивторак опомнится, извинится, отпустит дочь к нему… Но если девушка выдала отцу сокровенный тайник, то, скорее всего, разлюбила своего Григория… поверила каждому слову обмана!
Так зачем же читать и перечитывать… сохранять в памяти все это…
Это!
Это!..
Насилу Григорий пришел в себя. В самом деле, не стоять же на заднем дворе давно опустевшего дома – так и замерзнуть недолго: декабрь все ж таки!
Да, декабрь.
Письмо же написано по крайней мере месяц назад.
Значит, Семена Пивторака уже ни за что не догнать, Софийку не вернуть…
Остается одно-единственное: ехать домой и передать рождественские королевские подарочки матушке, братьям и сестрам. Это – его семья, когда отец отсутствует по делам, он здесь старший, а значит и на нем вся ответственность и забота… Пусть же будет, как есть!
Решительным шагом Григорий вернулся к экипажу, разбудил кучера, который, съежившись от лютого холода, дремал на передке, и приказал наконец-то отвезти его домой. По дороге надежно спрятал письма в кожаный мешочек, а его повесил под рубашку на грудь рядом с малюсеньким деревянным крестиком, растер лицо, попробовал растянуть губы в искренней улыбке. Когда понял, что на искреннюю улыбка ну никак не похожа – снова и снова растирал лицо и растягивал губы, пока не удовлетворился результатом.
Дома юношу встретили очень тепло и на удивление радостно. Когда же услышали о назначенном Карлом пенсионе – тогда матушка и все четыре сестры едва не задушили Григория в объятиях. Еще бы: это означало, что нищенское житье наконец-то кончится! Матушка авторитетно заметила, что непременно станет жертвовать десятую часть пенсиона на потребности всей казацкой общины – ведь не может такого быть, чтобы гетманской семье все, а другим ничего! Маленький Яшунька носился по дому и радостно улюлюкал. Лишь Михайлик повел себя рассудительно, сдержанно пожал Григорию руку и сказал совсем как взрослый:
– Поздравляю, брат! Ты молодец, я тобой горжусь.
И уже глубокой ночью, когда все улеглись спать, юноша остался в гостиной в одиночестве. Только тогда решился достать проклятое письмо. В последний раз перечитал написанное, бросил все до единой бумажки в раскаленный камин и подгреб кочергой из глубины добрую кучу углей.
Вдруг позади скрипнули половицы.
Оглянулся…
Это была матушка.
