скачать книгу бесплатно
А казакам куда деваться?!
Такие вот, оказывается, они горе-победители – без результатов победы!
Беда, беда…
А все потому, что Балтаджи согласился Петра отпустить. Весьма неравнодушны турки к звонкой монете, потому визирь и счел за лучшее получить военную кассу московитов и украшения всех их женщин, которые сопровождали поход. Поговаривают, что якобы даже сама царица Екатерина первой отослала туркам все драгоценности, которые были у нее и ее фрейлин! Чем подала пример другим женщинам. Конечно, царь Петр – ярый враг казаков и всей Украйны. Конечно, царица Екатерина – жена врага, а значит – ее личный враг. Тем не менее, Ганна хорошо понимала эту московитку: ведь и сама без разговоров отдала бы все, только бы спасти возлюбленного своего Пилипа в трудную минуту.
Впрочем, они и без того потеряли практически все, что имели. Живут вот милостью султана в жалкой этой лачуге…
Беда.
Но вопреки всему, жаль ей Екатерину! Почему сама Ганна с детьми находится в Бендерах, почему здесь расположились лагерем изгнанники-казаки вместе со своими семьями, понятно: едва ли кто-либо из них хотел повторения батуринской резни.
А вот зачем Петр потянул за собой в поход Екатерину? Зачем ему подражали другие военачальники? Одно из двух: либо московский царь желал удовлетворять свою мужскую похоть только в объятиях царицы – либо после победы под Полтавой считал следующий поход этаким легкомысленным развлечением, прогулкой с ветерком. Дескать, мы турок, крымчан и казаков голыми руками передавим – вам на радость и забаву! Смотрите, какие мы ловкие воины…
Вот и доигрался.
Горемычная царица Екатерина!..
Вдруг Ганна встрепенулась, невольно схватилась за сердце: откуда-то донеслись сухие одиночные выстрелы. Началось, не иначе… Пилип говорил, что всех верных королю Карлу людей не наберется и трех сотен. А турецкого войска здесь – двадцать тысяч! Летописи рассказывают, что якобы в древнегреческой Спарте был царь Леонид, который с тремя сотнями воинов противостоял многотысячной персидской армии. Спартанцы полегли на поле битвы все до последнего, однако ценой собственных жизней спасли весь союз греческих полисов.
Триста спартанцев…
Интересно, что напишут будущие летописцы о сопротивлении трех сотен шведских драбантов, украинских казаков и поляков многотысячному мусульманскому войску? И напишут ли хоть что-то… Ведь не родину они защищают, а упрямца-короля, который ни за что не желает убираться из Бендер домой. Какой же в этом смысл?!
Геройство? Безусловно!
Верность слову? Разумеется!
Признательность за участие в украинском деле? Да!
А вот смысл…
И главное, Пилип пошел на это без всяких колебаний. Поскольку лучше рисковать собственной головой, чем предать дело всей своей жизни. Так же не колеблясь, рискнул жизнью старшего сына, в свое время оставив Григория в Бахчисарае. Крымский хан Девлет-Гирей требовал гарантий незыблемости казацкого слова, подписав с гетманом Орликом соглашение о совместных действиях по освобождению украинских земель от московитов. И гетман Орлик предоставил любезному хану живую гарантию собственного слова…
Только Бог ведает, какие потоки слез пролила горемычная Ганна! И все втайне, одинокими ночами в подушку, так как днем плакать нельзя – дети увидят, за братца старшенького начнут волноваться. Хорошо, что тот ужас минул без трагических последствий: после подписания Прутского мира Григорий вернулся домой и еще целый месяц восторженным соловушкой разливался о бахчисарайских чудесах, о безграничной доброте пожилого Девлет-Гирея и веселом ханском сыне Каплан-Гирее, с которым они подружились. Лучше всего, что Григорий так и не понял, какой опасности на самом деле подвергался в течение года. Ведь если бы (не дай Бог!) что-то пошло не так, «добрый пожилой» Девлет-Гирей мигом велел бы перерезать ему горло и выставить юную головушку на всеобщее обозрение на центральной площади сказочного города Бахчисарая.
В отличие от сына, Ганна все хорошо понимала. И Пилип также понимал прекрасно, однако и вида не подавал. Только однажды, порывисто поцеловав жену в губы, прошептал: «И что, Ганнусенька моя дорогая, вот надо было плакать за живым сыном, словно за покойником? Ты же знаешь, сердечко мое, я бы не допустил, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое». Будто и в самом деле знал, как горько она рыдала жуткими одинокими ночами…
А ведь наверняка знал!
Догадывался.
И сейчас тоже, небось, догадывается.
И все равно пошел оборонять шведского короля!
Ради казацкой чести…
Жив ли ты еще, Пилип?! Кто там и в кого стреляет: ты – или в тебя?
Только бы он в живых остался, Боже, только бы живым вернулся…
За спиной снова скрипнули двери. Вот горе, не сидится с сестрами нашей маленькой Марточке-паняночке.
– Мама, вам лучше уйти отсюда.
Ганна изумленно оглянулась.
И вовсе не Марта стояла на пороге, а их старшенький сын Григорий. Стоял и исподлобья смотрел на мать как-то слишком уж серьезно, даже сурово.
– Тише, Григорий, сейчас еще мне Яшуньку разбудишь… – начала Ганна, однако сын совсем невежливо прервал ее:
– Это ничего, мама, Яшунька и без этого проснется. Берите его и немедленно бегите.
– Ну что ты такое говоришь, Григорий…
Мальчик только брови нахмурил:
– Пожалуйста, мама, делайте, как я говорю и не медлите! Я уже приказал Мишуньке заняться младшими девочками, а Килина…
– Ты?! Приказал?!
Ничего не понимая, Ганна присмотрелась к старшему сыну так, словно видела его впервые в жизни. Мальчуган как мальчуган: невысок ростом, немного приземистый, с маленькими аккуратными губками и светло-карими глазами.
– Да, приказал, а что такого?
– Грицюня!.. – голос Ганны звучал растерянно.
Да, это их с Пилипом первенец… но что этот малыш себе позволяет?!
– Пожалуйста, мама, не забывайте, что в отсутствие отца старший мужчина в доме – я. Поэтому имею полное право распоряжаться.
Вот тебе на!
Вообще-то Григорий мало похож на Пилипа. Теперь же, в момент опасности, мальчик наклонил голову, словно бычок, сделал несколько шагов вперед, как-то нехорошо сузил выпученные светло-карие глаза и окончательно стал похожим на покойного своего деда Павла Герцика. Вылитая дедова копия! И процедил сквозь зубы в его же манере:
– Мама, поймите: началась стрельба. Стреляют там – значит, вскоре здесь также начнут. Короля Карла защищают казаки и драбанты. Нас защитить некому, кроме…
– Сыночек, но почему ты решил, что нас нужно защищать? Ведь турки и крымцы – это наши союзники…
Ганна все еще пыталась притворяться непоколебимо-спокойной. Впрочем, на Григория ее игра впечатления не произвела. Он приблизился на шаг и сказал еще резче:
– Мама, очень прошу вас: хватит разговаривать со мной, словно с маленьким ребенком! Сейчас не время для успокоения. Килина ждет вас около задних дверей. Забирайте скорей Яшуньку и…
– Но послушай, Григорий!
– К тому же, я не девочка, – добавил сдержанно.
Сделав над собой усилие, Ганна сказала все еще спокойно:
– Хорошо, хорошо. Только откуда ты знаешь, кто там стреляет…
– Думаете, я спал, когда отец ушел сегодня из дома?
– Грицю!
– К тому же, я целый год прожил заложником в Бахчисарае.
Бедная женщина аж задрожала. Значит, мальчик все знал и прекрасно понимал? Или, по крайней мере, приблизительно представлял?
– А что, мама, разве вы думали, что ваш Григорий – маленький дурачок, который даже не догадывается, почему отец везет его в Крым и оставляет под опекой «доброго» хана Девлет-Гирея?
Неизвестно, что именно ответила бы на это Ганна (мысли в голове у нее путались), но в следующий же миг в дверях появилась встревоженная Килина со старшими девочками, Настей и Варкой. Увидев их, Григорий воздел над головой сжатые кулаки и гаркнул так, как это делал отец:
– Кил-л-лина, дур-ра ты стар-рая! Я ж тебе приказал!..
А дальше понеслось кувырком…
Проснулся в колыбельке и захныкал Яшунька.
Ганна инстинктивно бросилась к колыбели.
Килина отшатнулась, поскольку не ожидала такого всплеска гнева от десятилетнего мальчика.
Настя и Варка нерешительно подались к брату, чтобы успокоить его.
С улицы донесся неразборчивый гам и крик.
Григорий стремглав подскочил к окну, припал к кругу в изморози, который продышала мать, вскрикнул, рванулся к развешенному по стенам оружию, выхватил одну из отцовских сабель и, оттолкнув мать, стремглав бросился на улицу, занеся клинок над головой.
Ничего не понимая, Ганна с грудным ребенком на руках, Килина, Настя и Варка побежали за ним…
Да так и замерли прямо на крыльце!
К хате приближались десяток турецких мамлюков, на лицах которых читались лишь злость и ненависть. Даже снег скрипел под их сапогами как-то враждебно и зловеще.
Но дорогу туркам преградил Григорий, гневно крикнувши юношеским фальцетом:
– Наза-а-ад!.. Наза-а-ад, нехристи-бусурмане! Наза-а-ад! Во-о-он! Пош-шли отсюда вон!!!
Мамлюки явно опешили, не ожидая встретить какого-либо сопротивления…
В следующий миг Григорий недовольно оглянулся на женщин и отступил на шаг, делая знаки свободной рукой: дескать, скорее в дом, а там к задним дверям – и прочь отсюда!
Тут в переулке появились еще солдаты. Вероятно, передние испугались, что товарищи сочтут их трусами и, чего доброго, засмеют…
Поэтому сразу бросились на мальчика.
Все вместе.
Десять на одного.
Впрочем, переулок был слишком узким, поэтому впереди всех оказались лишь трое мамлюков…
Звякнула сталь – и кривой клинок правого воина отлетел в сторону. Средний охнул, упал на колени и схватился за живот. Снег на дороге словно украсили крохотные алые ягодки клюквы. Не растерялся лишь тот, что был слева – Григорий едва успел увернуться от его ятагана. Но при этом отскочил просто в руки мамлюка, которого только что разоружил. Теперь большая и тяжелая (как для десятилетнего мальчишки) отцовская сабля скорее мешала мальчику, чем помогала обороняться… А тут из переулка подскочили еще двое врагов, и через полминуты все было кончено: с радостными криками мамлюки потянули связанного веревками Григория в глубь переулка. Тот лишь кричал и ругался по-турецки, да какой в том смысл?! Раненого мамлюка подхватили под руки и повели следом.
– Гри-и-иць!!!
Не помня себя, горемычная Ганна бросилась следом. Несколько обозленных мамлюков с большим трудом удержали и остановили женщину, которая безуспешно пыталась помочь сыну. Только тогда Ганна в конце концов поняла, что грудное дитя куда-то исчезло, поблизости также нет ни Килины, ни Насти с Варкой.
– Де-е-ети-и-и! Де-точ-ки-и-и-и! – заголосила она и с новой силой забилась в державших ее руках турок. Оглянулась на лачугу: окна и двери распахнуты настежь, из окон на снег вылетают какие-то пожитки, на крыльце – толпа мамлюков.
Но дочерей и старой служанки там не было… Может, все-таки убежали?
Снова поглядела в глубь переулка – и помертвела: отчаянно жестикулируя, поминая «шайтана» и другую нечистую силу, мамлюки смотрели, как один из них обматывал ноги Григория возле лодыжек крепкой веревкой, другой конец которой был приторочен к седлу всадника. Тот белозубо скалился, наблюдая за ужасными приготовлениями.
– Гри-и-иць!!! Гри-и-и-и-иць!!! Не-е-е-ет!!!
Кто-то ударил Ганну по лицу. Во рту появился солоноватый привкус крови, но она продолжала отчаянно вырываться и вопить под довольный смех мамлюков.
Совершенно неожиданно гам толпы перекрыл мощный властный окрик, и солдаты мигом умолкли. Женщина оглянулась на голос и увидела между двух домишек молодого турка в богатой одежде, а с ним…
– Сенатор Сапега! Сенатор, помогите!
Важного вида поляк изумленно осматривал сцену, открывшуюся его взору. Тем временем знатный турок что-то зло выкрикивал, обращаясь к мамлюку, связывавшему Грицю ноги. Тот кричал в ответ, тыкая пальцем в сторону раненного мальчиком товарища, лежавшего неподалеку на снегу. И без толмача можно было понять, о чем они спорят.
– Сенатор! – снова отчаянно вскрикнула Ганна и попыталась вырваться из рук схвативших ее. И тут же молодой человек размахнулся и с такой силой ударил мамлюка в ухо, что тот повалился в снег просто Грицю под ноги. А всадник, невозмутимо наблюдавший за спором, вдруг взмахнул нагайкой. Вороной заржал, вздыбился, рванулся вперед, веревка натянулась, мальчик завалился на спину…
– А-а-а!!! – закричала Ганна, у которой все поплыло перед глазами.
– А!.. – дружно выдохнули мамлюки.
И грянул выстрел, конь захрипел, передние ноги подломились, всадник вылетел из седла и кубарем покатился по примятому снегу.
– Э-э-э!.. – разочарованно откликнулись турецкие воины.
В предсмертных судорогах молотил копытами вороной. Рядом корчился Григорий, напрасно стараясь если не распутать, то хотя бы ослабить веревку. А над ними стоял довольный собственной меткостью сенатор Сапега с пистолем в руке. Стоял и весело улыбался.
В самом деле, теперь мальчику ничто не угрожало. Возможно, чтобы лишний раз продемонстрировать благосклонность к Григорию, молодой турок лично разрезал его путы и помог встать. Мамлюки неохотно отпустили Ганну, горемычная женщина мигом бросилась к мальчику, обняла и расцеловала его.
– Не надо, мама… Ну не надо же, прошу! – Сын явно стеснялся того, что мать ведет себя с ним, словно с маленьким. В конце концов мягко, но настойчиво отстранился от нее и спросил по-турецки: – А где моя сабля?
Молодой турок, все еще стоявший рядом, грозно позвал мамлюков. Те вмиг принесли клинок. Григорий хотел было взять его, но знатный молодой человек отрицательно мотнул головой и забрал саблю себе. Григорий сердито дернул плечом и обратился к Ганне:
– Кстати, мама, познакомьтесь: это принц Калга-Султан, сын его величества.
Пока Ганна порывисто целовала принцу руки, а тот принимал знаки признательности с горделивым величием, Григорий добавил по-турецки:
