Могучий русский динозавр. №1 2020 г.

Я могла бы до сих пор жить в выдуманном мире. Сергей Валентинович очень умный. И хитрый. Он сделал только одну ошибку. Не отнял у меня букварь вовремя.

В. Властелин колец

Конечно же, у меня не было ни телефона, ни планшета, ничего в этом роде. И я не знала, что вокруг «Властелина» огромное количество людей, которые буквально живут в Средиземье.

Но это не мешало мне стремиться туда. Одна из немногих вещей, которые я помню о матери – запах, почему-то персиковый, большие ласковые ладони и голос. Ну… мамин голос. Она читала мне «Властелина колец» вслух. И когда я немного выросла, я тоже захотела прочесть Толкиена. Это всё, что у меня осталось от мамы. Я не помню её лица.

Г. Герой нашего времени

Главный герой показался мне очень похожим на отчима, каким он должен был быть лет десять назад. Поэтому я так и не смогла ощутить к нему сопереживание. Не поймите неправильно, на тот момент я считала Сергея Валентиновича богом. Даже не так – Богом. Жестоким, не очень умным, и только ему было ведомо, как ПРАВИЛЬНО жить. Сопереживать ему я не могла. Но…

Ветхий Завет велит убивать камнями за одежду из разных тканей. А если голоса в голове сказали тебе порешить сына Исаака, значит судьба такая. Так что Иисусу я сопереживала всегда. Ему не повезло с папой.

Вы, наверное, не понимаете, что происходит? В комнате, где я суммарно провела взаперти пятнадцать лет из шестнадцати, был книжный шкаф. Огромный, вместе с книгами он весил, наверное, тонну. Его было невозможно не то что сдвинуть, а даже поколебать. Глыба.

А это мой читательский дневник, как я его себе представляю. Всё детство книги были моей единственной связью с миром вне комнаты.

Д. Джек Лондон

Иногда я думаю вот о чём – ведь это были его книги, отчима. Ну или его отца, моего дедушки. Так или иначе, кто-то из них с удовольствием читал Джека Лондона. Как можно переживать за персонажа, который совершенно на тебя не похож? Читать о том, как смелые и добрые люди покоряют Северный полюс, а потом бить жену?

Или персонажи Лондона тоже плохие? Или мой отчим на самом деле хороший? Ну, это точно нет. Но разве можно сопереживать герою книги неискренне? Кому тут врать, – Лондону?

Е. Если

В основании шкафа лежало много журналов, больше художественных. От какой-то советской «Крестьянки» и «Звезды» до «Литературной газеты». Но мне больше всего запомнился журнал «Если». Это были фантастические рассказы, и я помню, как не понимала многие из них. Почему? Потому что они рассчитаны на людей, которые живут в обыкновенном мире и сравнивают всё с ним. А я жила в мире, который выдумал Сергей Валентинович.

Его любимой фразой было «Я – последняя буква алфавита». Со временем я выработала язык, в котором не было высказываний от первого лица. Наверное, психологам и лингвистам это бы очень понравилось.

Ё. Ёмкостные преобразователи

В моей комнате, а значит, и в нашем доме не было технической литературы. Не знаю, как приблудились эти «Преобразователи», но это была одна из первых книг, которую я попробовала прочесть. Потому что она была тонкая и там было много картинок. Совершенно мне непонятных, конечно. Но всё равно я была поражена. Где-то есть люди, которые занимаются вот этим. Наверное, они совсем не такие, как я. Я – пустое место. Ненужная ёмкость, которую не преобразовать.

Ж. Жюль Верн, собрание сочинений

Как ни странно, эти книги (красивые тома с золотыми буквами на обрезе) напрямую ассоциируются у меня с «Преобразователями». Помню, меня очень впечатлил Сайрус Смит из «Таинственного острова», который разводил огонь с помощью стекол от пары часов. Я ничего не знала о науке, но чувствовала, как у него много общего с теми людьми, которые веком позже написали тонкую книжку про электронику, непонятно кому и зачем нужную. Зачем было нужно то, что делали герои Жюля Верна, я понимала прекрасно. В основном они выживали. Совсем как я.

З. Заводной апельсин

А этот мир был очень похож на мой. Настолько, что фразу «Старое доброе ультранасилие» я считала не как иронию, а как факт. Только мораль была странная. Победили не «хорошие», а «плохие».

И. Идиот

Не дочитала. Хотя мне очень понравился Мышкин, но… как обречённый на смерть щенок, играющий в яме, которую заливают бетоном. Всё его детское мироощущение мимо. Я никогда не была ребёнком.

К. Крёстный отец

Тут мне тоже почти всё было понятно, кроме главного: откуда у них такие тёплые отношения в семье. Особенно к приёмным детям. С каких пор это стало так важно? И второе. В начале книги Дон Корлеоне говорит что-то в духе: «Весь ваш закон – фигня. Как только доходит до настоящего дела, вы не надеетесь на него, вы идёте ко мне». А в конце извиняется перед сыном: «Я думал, тебе не обязательно будет вести дела, как я. Я думал, ты станешь сенатором Корлеоне…»

Зато кем стал его сын, мне очень понравилось. Тогда. Хотя и закрались сомнения.

Л. Лолита

Много разного можно сказать об этой книге, но за что я могу сказать спасибо Набокову – я поняла, что в моём положении реально манипулировать. Не то чтобы я горжусь этим. Дело в том, что отношения Гумберта и Ло на тот момент казались мне вполне здоровыми и органичными. Гумберт Гумберт – это была моя версия «принца на белом коне».

М. Маленький принц

Согласна, с Лолитой сочетается странно, но я прочла его очень поздно и почти параллельно с ней. Возможно, именно эта книга меня и переломила. В нужную сторону. Она написана языком, которым нельзя врать. И то, что в ней написано, не буду ездить вам цитатами по ушам, было совсем непохоже на то, что я слышала от отчима каждый день.

В том, что может соврать Сергей Валентинович, сомнений не было никаких. Он много раз делал это при мне. Например, постоянно врал моей учительнице по поводу синяков и шрамов.

Н. Над пропастью во ржи

Учительница ходила к нам почти каждый день. Не знаю, почему отчим решил дать мне какое-то образование. Наверное, подумал, что так я буду ему полезнее. На самом деле учительница была не одна, но Юлия Алексеевна запомнилась сильнее всего. Она учила меня почти всем предметам, когда я стала постарше.

И потому что стала частью моего плана.

Сэлинджер на фоне безвыходного экстерна показался мне куда фантастичнее Жюля Верна. Мальчик сам куда-то едет, что-то решает, высказывает мнение. И все воспринимают это нормально. Такого в реальности не бывает. Но знаете, что я думаю сейчас?

Да, я не поверила. Но тексты влияют на нас очень сильно, хотим мы этого или нет. Даже если мы не согласны, просто попадая в сознание раз за разом, они меняют нас и делают похожими на себя.

Наверное. Я не знаю. Мой отчим читал те же книги, на которых выросла я. Может быть, это работает не всегда? Или можно предать книги?

Однажды я попыталась обсудить прочитанное с Сергеем Валентиновичем, чтобы понять это, но он избил меня и отнял «Над пропастью».

О. Одиссея

Метафора, которая запала мне в душу – Сцилла и Харибда, как, наверно, и всем. Я чуть не запищала от восторга, когда нашла её, настолько это было похоже на две личности Сергея Валентиновича, между которыми я лавировала, как корабль, одновременно стараясь, чтобы меня не съели и не утянули с собой на дно.

Это было очень непросто. Как я потом узнала, «расщепление личности» не только поэтично звучит, но и очень точно описывает моего отчима. Способность одновременно быть ласковым и жестоким, с переходом от одного к другому за считанные секунды. А ещё он был очень хитрым.

Я могла бы рассказать об издевательствах очень много подробностей, но я уже столько рассказывала о них, что больше не хочется. Представьте, что у вас во рту шоколадка. Вы сжимаете челюсти, а внутри у конфеты обломок бритвы. Вот так это ощущается. И вы уверены, что ВСЕ конфеты такие.

П. Происхождение видов

Ключевая мысль Дарвина мне очень понравилась. Она ведь не про то, что выживает сильнейший. Выживает наиболее приспособленный. Это полностью отвечало моему опыту.

Довольно поздно я поняла, что жить по-человечески и выживать – очень разные вещи. Иногда друг с другом не совместимые.

Р. Робинзон Крузо

Вот, например, Робинзон. Он, конечно, выживает. Но ведь он легко мог выживать и дальше, а выбрал жить. Я поняла, что тоже хочу Жить.

С. Собачье сердце

Быть может, вам кажется, что в этой книге всё очевидно. Легко осудить Шарикова и посмеяться над ним. Но я должна сказать, он сделал большие успехи.

Многим кажется, что НЕ быть Шариковым просто. Наверное. Для вас. Понимаете… вы никогда не были псом. А это здорово влияет на восприятие.

Мне его жалко. Говорят, что собаки не думают о себе от первого лица.

Т. Трудно быть богом

Я прочитала довольно много фантастики, но эта, наверное, единственная, где мне хотелось бы жить. Не в Арканаре, конечно, а на той Земле будущего, откуда прилетел к ним Румата. Возможно, её никогда не будет. Но именно прочтя эту книгу, я поняла, что стремление – тоже важно. Стремиться к тому, чего не видишь и не увидишь – в этом есть что-то от Экзюпери, и даже от науки с её абстрактными принципами.

Но бывают ли не абстрактные принципы?

У. Убить пересмешника

Наверно, бывают. Например, когда Аттикус пошёл защищать негра от линчевания, вряд ли он раздумывал над отвлечёнными моральными установками. Он просто пошёл, потому что так было правильно.

Все «правильно» задаются нам в детстве, но именно прочитав эту книгу, я поняла, что есть и ещё какое-то «правильно». Не божественное, нет, а вполне человеческое. Я вообразила себе, что человечество – это одна личность. Уже мёртвые люди – его прошлое, нерождённые – будущее. А я – настоящее. Маленький синапс в семимиллиардном мозге. Да, я совсем маленькая. Но я тоже решаю, что правильно, а что нет.

У кого-то другое «правильно», а у меня такое – родившееся из мыслей, записанных на бумаге. Это не абсолютная истина. Но это правда.

Ф. Фауст

Не самая свежая мыль, но скорость тьмы больше скорости света. Не уверена, правильно ли это с точки зрения физики, но свету нужно время, чтобы куда-то попасть. А когда свет исчезает, тьма заменяет его мгновенно. Всегда ли прав тот, кто быстрее, сильнее, наиболее приспособлен? Нет.

Не существует того, кто прав. Даже Бог убивает невинных, если он есть, и устраивает таким, как я, ад ни за что.

Существуют лишь те, кто не сомневается в истине, и те, кто стремится к ней постоянно, без надежды прийти к финишу.

Мы не встанем на почётные пьедесталы с первого до третьего места. В этой лестнице больше трёх ступеней, – и у неё нет конца в небе.

Поэтому я решила украсть телефон.

Х. ХХ век: Новейшая история

Её принесла Юлия Алексеевна, и я глубоко впечатлилась невыдуманной историей. Придумать можно всё что угодно. Но это было. Она не смогла преподать мне историю так, чтобы у меня не появилось вопросов к миру вокруг. Возможно, это была главная ошибка моего отчима после букваря.

История была по средам, и каждое занятие во мне крепла уверенность, что пора что-то делать. Похоже это было заметно со стороны. Отчим почувствовал неладное и запретил подходить к книжному шкафу.

Ц. Цветы для Элджернона

Несколько книг я всё-таки ещё успела прочесть тайно. Например, «Цветы». Помните эпизод, где бедный глупый уборщик не понимает, что над ним издеваются сослуживцы – ему кажется, что они его любят, и всё такое? А потом он умнеет.

Вот и я поумнела.

Ш. Шерлокиана

Шерлок Холмс научил меня делать выводы и планировать. Когда они с Ватсоном сами пошли на преступление, то напортачили, где только могли. Я постаралась избежать их ошибок. Пошла к отчиму и стала обсуждать с ним всё, что прочитала за свою жизнь.

Щ. Щелкунчик

Да, это было сродни самоубийству, можете не рассказывать. Почти неделю я с трудом ходила до туалета, – так он меня избил. Но главного я добилась. Через пару дней отчим принёс в мою комнату несколько огромных коробок, сложил туда все книги и вынес их на помойку. Осталось только детское издание «Щелкунчика» под ножкой шкафа.

Ъ. Газета, кажется, Коммерсант

Ещё остались газеты, несколько штук. Они были за шкафом, и я нашла их, когда впервые сдвинула эту махину с места. Всё тело болело, но мне удалось. Конечно, я не могла сдвинуть шкаф вместе с книгами, а если бы я начала вынимать их, это навело бы Сергея Валентиновича на мысли. Поэтому пришлось идти ва-банк.

Ы. Это просто моя любимая буква

Возможно, потому что кто-то вырезал эту букву на книжном шкафу. Мне нравится думать, что мама. И я смотрела на неё перед сном всю жизнь. А теперь не смотрю. У меня была не алая буква, а тёмно-коричневая.

Ь. Туалетная бумага

Сергей Валентинович почему-то любил именно такую. Мягкий знак.

Когда я выздоровела, Юлия Алексеевна вернулась, чтобы меня учить. И у неё был сотовый телефон, пароль от которого я подсмотрела заранее и зазубрила.

Во время урока я специально перекосила челюсть. Из ран на внутренней поверхности щёк, которые не зажили за неделю, пошла кровь. Я сплюнула ей на учебник. Юлия Алексеевна хотела сразу же отвести меня в ванную, но я её успокоила, как обычно в таких случаях, попросила сбегать в туалет и принести оттуда бумаги. Она пошла.

Телефон остался.

Э. Эсквайр

Это хороший журнал. А особенно он хорош тем, что даже в старых выпусках там были материалы о домашнем насилии. С номерами телефонов.

Когда учительница ушла, я задвинула дверь шкафом и совершила звонок.

Так себе кульминация? Поверьте, не для меня.

Ю. Ювенальная юстиция

Книга, которую не читал Сергей Валентинович. А я теперь знаю её хорошо.

Я

не очень жалею о книгах. Мне не кажется, что я предала их. Наоборот. Я сделала так, как было написано.

Чуть позже, проезжая мимо нашего дома, я увидела, что огромные коробки стоят на помойке, под жестяной крышей, и почти все книги оттуда разобраны.

Я собрала оставшиеся и отнесла их в библиотеку.

Спасибо.

Журнал Photo Metro

Эрих фон Нефф

Иллюстрация Александры Давидович

Бамбук.

Бамбук.

Пахнет настоящими джунглями, пахнет гнилью. Миниатюрный бамбуковый лес стоит вокруг джакузи – в зелёных глиняных горшках, расписанных чёрными драконами.

Я увидел, как её золотистое платье мелькает в просветах между бамбуковых стволов.

– Хочешь чаю?

Я протянул руку. Она подала мне чашку, держа её обеими руками. Горячий чай. Какой смысл пить горячий чай, принимая горячую ванну? Всё просто: вам предлагают чай – вы пьёте, это приятно. Чайная церемония. Хотя, она же японка, что она может знать про чайную церемонию? Впрочем, может у неё была возможность научиться. Кому какое дело, в конце концов?..

Она удалилась. Золотистое платье промелькнуло по другую сторону бамбуковых зарослей.

Я снова погрузился в горячую воду. Не спеша, дюйм за дюймом. Пузырьки воздуха щекотали мою кожу. Я опустился на самое дно. Слышал, как шумит насос, нагнетающий воздух в ванну. Ощущал кожей поднимающиеся к поверхности пузырьки. Только пузыри, вода и я. Пребывающие в своём собственном микромире. Триедином. Каждая сущность порождает другую. Без объяснений. Без вопросов. Без размышлений… Самодостаточные. Ещё есть крепкая основа для самодостаточности.

Я вынырнул на поверхность. Из подводного микрокосмоса – в привычное пространство, разделённое на три измерения, под определёнными углами пронизанное линейным временем.

Всё тот же бамбук. Я посмотрел сквозь заросли и увидел…

Глаза.

Мой дядя Джеймс был одним из выживших в марше смерти на полуосторове Батаан[1]. По обе стороны тропы, по которой гнали пленных, рос бамбук. Чьи-то глаза наблюдали за маршем из зарослей. Спасали пленников, когда выпадал шанс. Присматривали за Джеймсом.

Стрелы бамбука. Линии, там и сям прочерченные в пространстве. Под разными углами, во всех измерениях. Но не пересекающиеся.

Мы смотрели друг на друга сквозь бамбуковые заросли. Глаза в глаза.

– Ещё чаю? – спросила она.

– Да, пожалуй. Ещё чаю.

Она ушла за чаем. Я слышал её удаляющиеся шаги.

Я уселся на край джакузи. Сидеть на торце твёрдых дощечек было жестко. Неподалёку от джакузи кто-то оставил журнал Photo Metro. Я потянулся и взял его в руки. Странный выбор для этого места. Почему именно репортажный фотожурнал? Почему не свежий номер Playboy или любого другого порножурнала? Я вообще ни разу не видел здесь порножурналов; вероятно, таковы предпочтения клиентуры. Изысканность? Отсутствие интереса? Или просто потому, что через пару минут вы сможете и увидеть и ощутить реальную женскую плоть. Вам предоставят первоклассный товар. Так к чему суррогаты? Не стоит спешить. Расслабьтесь с картинками из Photo Metro.

Журнал за октябрь 1984 года предлагал вниманию читателей интервью с фотографом Уильямом Гарнеттом, а также несколько его работ, снятых с высоты птичьего полёта.

Перспектива. Аэрофотоснимки Гарнетта демонстрировали американские ландшафты, обрамлённые линиями дорог, прямыми и извилистыми. Топология прямых и извилистых линий, формирующая целую нацию. Горы, поля, здания – вместе с географическими координатами. На снимках были как отдельные объекты, так и целые массивы. Люди тоже попадались – как едва различимые точки.

Я сидел на краю джакузи, болтал ногами в воде и обливался потом. Если бы мои ноги могли впитывать воду, она просочилась бы по моему телу и выступила каплями сквозь поры на лице. Как если бы я был растением. Чёртовым бамбуком.

Я услышал её шаги. Увидел сквозь бамбуковую поросль, как она подходит. Всё ближе и ближе. А я просто сидел и обливался потом.

Я не сделал ничего. Побоялся риска. И поэтому чувствовал вину. Будь оно всё проклято.

«Прости, Джеймс, я не смог заставить себя прочитать твою рукопись про Батаанский марш смерти и концлагерь в Билибиде. Я написал письма в Сенат, в Конгресс, в архив военноморского флота. В ответ они прислали мне много разных бумажек, которые следовало считать официальными документами.

Я переслал эти бумажки и твою рукопись некоторым выжившим в Марше смерти. Но я так и не смог заставить себя это прочитать.

Для меня «Батаан» и «Кабанатуанский концлагерь» – всего лишь слова. А ты рисковал жизнью, когда вёл там свой дневник. Но я принадлежу другому времени, для меня эти слова не значат ничего».

Она протянула мне чашку обеими руками. Я принял чай, выпил его одним глотком. Всё, я уже был сыт по горло чайной церемонией.

Невозмутимое лицо, обрамлённое чёрными волосами, миндалевидные глаза.

– Хочешь, сделаю массаж?

Кодовое обозначение секса. Обычные слова, сложенные в обычную фразу. Ни для кого не секрет.

Я дотянулся до своей одежды, достал бумажник. Одежду я держал поблизости, чтобы была у меня на виду. Так оно спокойнее.

Она убрала деньги в кошелёк, кошелёк положила на скамейку. Затем через голову сняла с себя платье, свернула его и положила поверх кошелька. После этого она скользнула ко мне в джакузи. В тесное цилиндрическое пространство. Мы касались друг друга; меня соблазняли мокрые пряди её волос.

Вместе мы погрузились в горячую воду; спину щекотали воздушные пузыри.

«Джеймс, я якшаюсь с твоим врагом и мне плевать. Я буду стараться протолкнуть твою рукопись, но сам читать её не стану».

Слабоволие?

Я принадлежу другому времени; у меня своя любовь, своя ненависть.

Она вылезла из джакузи на деревянный настил. Дощечки вибрировали под её ногами. Уходя, она наступила на журнал Photo Metro.

Я снова взял журнал в руки.

Он промок насквозь.

Впрочем, в его заметках всегда было много воды.

Из книги «Проститутки на обочине» (Чтиво, 2019).

Серёга

Илья Смирнов

Иллюстрации Ильи Смирнова

Бабка умерла. «Нужно, чтобы ты приехал, – говорили они в трубку, – на день, решить несколько вопросов». Я отвечал, что занят, что мне дела нет до её избушки. «Делов-то, обраточкой, одна нога тут, другая там». Согласился. Весь день не вылетала из головы эта глупость про ноги. Надо было спросить, какая именно нога тут, и какая там? И «там» – это где? У них или у меня? Вызвать ступор, непонимание, обиду. Это им «делов-то», а мне одной ногой, считай, в говно.

Маршрут не популярный, особенно в субботу. Вышел в предрассветные сумерки, плыву сквозь густой воздух ранней весны в сторону вокзала. Напомнило сборы на школьную экскурсию, предвкушение длительной поездки в автобусе с пацанами, а может даже с неразборчиво выбранной подружкой из параллели. Погружение в это сладостное чарующее ощущение быстро смывается волной хаотичных мыслей и воспоминаний, неразрывно связанных с многочисленными поездками. Тут и рвота в проходе автобуса, и крик учителя, спалившего нас с пивом на задних сидениях, и разрыв с той самой подружкой. Сейчас всё проще. Сел и жди, терпи зуд в затёкших ногах и громкий храп жирной дамы через ряд. Первые слепящие лучи солнца, пронизывающие автобус насквозь, у меня всегда вызывают раздражение: они расщепляют микромир внутри автобуса, окружённого холодной враждебной темнотой.

У меня никогда не было желания вернуться в город детства: зачем нужна тоска по прошлому, когда её хватает и в настоящем. Проехали въездной знак – первый индикатор убогости поселения. А ведь я на него залезал, оставив велик внизу, сидел на знаке с гвоздём, искал среди надписей пустое место для своего петроглифа, но так и не нашёл. Кажется, я вообще не оставил своего следа в этом городе – я не любил ломать. Автобус заворачивает к ларьку – местному автовокзалу. Аккуратно выхожу в месиво из снега с песком. Оглядываюсь, застёгиваю пуговицы на пальто, похлопываю себя по карманам. Самое время закурить, чтобы оправдать заминку, но я не курю. Подхожу к ларьку, чтобы рассмотреть расписание автобусов, приклеенное на стекло. Не густо. Достаю телефон и фотографирую. Чувствую боковым зрением на себе хмурый взгляд бабки из полумрака ларька. Возникает желание резким ударом в стекло вывести её из роли хамоватого царька, заставить бояться. Отхожу, даже не взглянув на неё.

Мой путь лежит через частный сектор – пятно грязи на картах каждого провинциального города. Нечищеную дорогу обрамляют покосившиеся избушки и дома, местами облицованные пластиковыми панелями.

Всю жизнь меня не покидает мысль, что наши города были возведены какой-то другой расой, которой пришлось покинуть Землю по непонятным причинам, и лишь тогда пустые дома заселили мы и стали усердно их разрушать. Это единственное логичное объяснение такой быстрой эрозии. Мы – паразиты, доведшие хозяина до смерти и теперь нетерпеливо ждущие своего конца.

Я иду лишь десять минут, а этот город уже проникает в меня сквозь трещинки ботинок, увлажняя носки. Запах растопленных бань плавно перетекает в вонь из переполненных выгребных ям. Столь привычный раньше, непрерывный лай собак уже начинает угнетать. Такое чувство, что я – сбежавший заключённый, которого медленно окружают поисковые бригады. От пронизывающего ветра по телу пробегают стаи омерзительных мурашек, которые я стряхиваю резким вздрагиванием. Уже вижу дом бабки с примыкающим к нему забором. Блестящие заплатки на ржавой крыше, сам дом на скорую руку перекрашен в депрессивный зелёный цвет, на одном окне нет наличника. На тропинке к калитке – притоптанные еловые ветки. Мне ведь не позвонили, когда её хоронили. Лишь узнав, что я в доле, решили связаться со мной. А чего я, собственно, хотел? На месте звонка в заборе зияет дырка. Подхожу к окну, стучу по дребезжащему стеклу. На подоконнике всё те же убогие глиняные фигурки двух коней, выставленные напоказ. Их было три, пока одного не разбил Рыжик, но мне тогда не поверили и отлупили тапкой. Рядом с конями в углу примостился роутер с моргающими светодиодами. Он так инородно смотрится на вязанном пледе: этот дом отторгает новые технологии. Я стучу ещё раз, только громче. Занавеска дёргается, за окном появляется хмурое лицо дяди Вадима, он оценивает мужика на улице и мало-помалу начинает признавать в нём черты пацанёнка. Наконец личность установлена, дядя сморщивается в улыбке: «А-а-а, это ты! Ща, погодь, открою», – приглушённо звучит через стекло, дядя скрывается за занавеской. Скрип входной двери, быстрые шлепки тапок по двору, скольжение, чертыханье и снова шлепки.