Жнец

– Так вы поработайте с мое, – улыбнулся Кораблев. – Тоже начнете отвечать на вопросы уклончиво и с упором в философию. С возрастом все страсти улягутся, вы познаете дзен, и это знание сделает вас абсолютно свободной.

– Что-то по Анне Ивановне не видно, что с возрастом страсти улягутся, – вздохнула Речиц. – Она так горячо убеждала меня в том, что Михалевич столько лет уходит от ответственности и что надо срочно его остановить.

– Видите, у Анны Ивановны осталось дело, которое ей не дали завершить. Я уверен, что если бы она не пошла тогда на пути эмоций, не приняла решение о переводе, она бы докопалась до сути. А правда могла быть разной: возможно, что нашлись бы дополнительные доказательства в пользу виновности Литовцева, возможно, подтвердилась бы ее версия о причастности Константина Михалевича, а может, выяснилось, что убийства вообще совершило какой-то третье лицо. Но точку ей поставить не дали. А в жизни самое страшное – это многоточия. Вот бедная Анна Ивановна уже много лет горит в аду незавершенного дела. Какое уж тут спокойствие. Но у Блошкиной были свои обстоятельства, которые я не хотел бы озвучивать, а то может быть затронута честь дамы.

– Раз честь дамы, то не буду задавать лишних вопросов, – вздохнула Ника, сообразившая, что восемнадцать лет назад Анну Ивановну на решение перевестись в Питер могла подвигнуть не только неудача в расследовании, но и какой-то любовный интерес.

– Ее пример – наука всем нам. Приходит время, и надо ставить точку, – убежденно сказал Кораблев.

– Пойду позвоню Ткачуку, – поднялась с места Речиц, задумавшаяся о чем-то своем. – Надо брать Михалевича под колпак. Если ваша Анна Ивановна не ошиблась, он может быть действительно опасен.

– Мудрое решение, Ника Станиславовна, – кивнул Денис Денисович и вернулся к изучению материала.

В тот же вечер, подбросив Кешу до подъезда его дома, Ника решила заехать в межмуниципальный отдел полиции «Бродский», где на сутках дежурил Коля Ткачук, и лично обсудить с ним перспективы раскрытия.

– Доброй ночи! – поприветствовала Ткачука Ника, заходя в кабинет, который занимал начальник уголовного розыска.

Коля, набиравший за компьютером ответ на какое-то поручение, поднял голову и кивнул ей в ответ.

– У нас есть хороший кандидат в подозреваемые, надо будет плотно им заняться, – твой одноклассник Константин Михалевич.

– Костя? – Ткачук сильно удивился. – Он же только на похороны с севера прилетел, у него алиби.

– Надо будет проверить, когда он реально улетел и прилетел, пока мы это все знаем только с его слов.

– А откуда вообще информация, что это может быть он? – недоумевал Коля.

Ника кратко пересказала ему свой визит к следователю Блошкиной.

– Знаешь, как-то это все слабо, – разочарованно протянул Ткачук. – По сути, домыслы какой-то старой бабки, которую выперли из местной прокуратуры непонятно за что.

– О чем шепчетесь, молодежь? – над ними раздался бравый тенорок подполковника Нурсултанова, внезапно материализовавшегося на пороге кабинета.

– Да тут Николай утверждает, что в Бродской прокуратуре много лет назад работала маразматичка, – сердито сказала Ника.

– Кто такая? – оживился Нурсултанов.

– Анна Ивановна Блошкина.

– О как! – подполковник расплылся в улыбке. – Прекрасно помню ее. Какая же она маразматичка. Умнейшая женщина. А какая была красавица, глазищи у нее такие зеленые, а фигура… – он начал рисовать в воздухе очертания видимых только его внутреннему взору пленительных округлостей. – Я-то сам тогда был молоденьким опером, но эту богиню буду помнить всегда. А что это вы про нее вспомнили?

– Обсуждали дело Жнеца. Вы не помните его? – спросила Ника, решившая за сегодня расспросить про старые убийства всех, кого только можно.

– Ника, только не говори мне, что ты начиталась всяких статей и будешь теперь еще те старые убийства сюда приплетать, – возмущенно сказал Нурсултанов. – Помню я эти убийства мальчиков, они тут вообще ни при чем. Убийца там был установлен, повесился в камере. А что твоя Анна Ивановна устроила тогда скандал, что это не он, так на то были свои причины. У нее были шуры-муры с прокурором, она там ему все что-то пыталась доказать, вот она и выступала на работе. Тому это все надоело, вот он ее вежливо и попросил на выход.

– Но причастность Константина Михалевича да и его матери надо проверить, – упрямо сказала Ника. – Есть все основания считать, что убийца связан с этой семьей.

– Да без проблем, – ответил Коля. – Проверим перемещения Кости по «Магистрали».

– Кстати, а что там с экспертизами по ножу и куртке? – поинтересовался Нурсултанов. – Бабочкин-то сидит в спецприемнике.

– Обещают, что завтра уже будут готовы предварительные выводы, – из-за всех этих событий Ника совсем позабыла о Бабочкине.

– В общем, фигурантов у нас вагон и маленькая тележка, – хохотнул подполковник. – И однорукий псих, и вахтовик, и даже старая учительница. Выбирай, не хочу.

– Завтра круг подозреваемых станет уже, – заметила Ника. – Если куртка и нож окажутся с нашего убийства и удастся выделить геном человека, носившего куртку, то мы по крайней мере узнаем мужчина это или женщина.

– Ставлю на то, что это баба. От женщин одни беды, – вздохнул Нурсултанов.

– Если геном окажется женским, значит, будем искать Жницу, – Ника решительно поднялась со стула и, попрощавшись с полицейскими, поехала домой. В машине Ника впервые за вечер посмотрела на часы и поняла, что снова встретила завтрашний день в еще не окончившемся сегодня.

Что же, типичная следственная ситуация.

В ту ночь Речиц приснился длинный цветной многосерийный сон. Вначале ей приснилась молодая и красивая Анна Ивановна Блошкина, сидящая на своей кухне в компании представительного мужчины с орлиным профилем и умными серьезными глазами.

На столе стоит вино и закуска. Глаза Анны сияют, мужчина улыбается и произносит какой-то тост.

Внезапно стены кухни Блошкиной рушатся и Анна Ивановна, все такая же молодая и ясноглазая, но уже одетая в прокурорскую форму, стоит посреди квартиры Пафнутьевых, хорошо знакомой Нике по фотографиям из старого дела. На диване лежит тело, уже накрытое простыней, рядом с ним топчутся два сотрудника «труповозки», готовые его забрать. У окна женщина в очках, застывшая в своем горе. Опера, эксперты, и молоденький стажер Кораблев, неуловимо похожий своим юношеским энтузиазмом на общественного помощника Иннокентия, производят осмотр, стараясь ее не тревожить. Анна Ивановна четким почерком заполняет протокол и дает труповозам отмашку. Те перекладывают труп на носилки. Женщина в очках падает на труп. Сквозь пелену сна раздается ее полный отчаяния вопль.

Декорация сна снова меняется. Изолятор временного содержания, Литовцев в клетке, Анна Ивановна с неизменным протоколом за столом. Но вот еще одно действующее лицо – Ганна Михалевич, которая в молодости, оказывается, была довольно хороша чернявой цыганской красотой. Во сне не было слышно слов, но было хорошо видно, как Анна Ивановна о чем-то строго спрашивает Михалевич. Та, опустив глаза, отрицательно мотает головой. Литовцев в клетке меняется в лице, он хватает руками прутья и жалобно смотрит на Ганну как раненый зверь. Та снова повторяет отрицающий жест и говорит слово «нет». Блошкина сурово смотрит на Михалевич, но та истерично начинается повторять слово «нет». Литовцев в клетке падает на привинченный к полу табурет и закрывает лицо руками.

Камера в следственном изоляторе. На спинке кровати в полусидячем положении труп Литовцева с петлей на шее.

Кабинет Блошкиной в прокуратуре. Анна Ивановна что-то строго выговаривает Ганне Михалевич, но та снова отрицательно мотает головой.

Кабинет прокурора города Бродска. Он прекрасно знаком Нике и за восемнадцать лет практически не изменился. Герб и флаг Российской Федерации, длинный стол для совещаний, огромное кожаное кресло. Но в кресле сидит мужчина, который был на кухне Анны Ивановны, на сей раз в прокурорском кителе. Перед ним сидит крайне раздосадованная Блошкина.

– Аня, хватит заниматься ерундой, – раздраженно говорит прокурор. – Виновное лицо установлено, это Литовцев. Выноси постановление о прекращении уголовного дела.

– Леша, как ты не понимаешь. Эта Ганна Михалевич явно врет. Она выгораживает своего сына, – Блошкина зло сверкает своими глазищами, похожими на ягоды крыжовника.

– Ты же обыск у них дома делала, ничего не нашла. Анна, завязывай со своими фантазиями, сколько можно. Я понимаю твое желание прослыть самым лучшим следователем, но этому не бывать, успокойся, – снисходительно поясняет прокурор Леша.

– Это еще почему?

– Да потому что ты – баба. И приемы все твои бабские. И заело тебя на этом сопляке Михалевиче по-бабски. Нормальный мужик-следак уже сто раз бы постановление о прекращении вынес, перекрестился и забыл про это дело, как про страшный сон. А ты все: «Это не он, это не он». Он! Иди печатай постановление и больше ко мне с этим не приставай!

– Так значит, я – баба и следствие мое бабское, – тихо говорит Анна, глотая слезы. – А не пошли бы вы, Алексей Алексеевич, знаете куда? – она поднимается из-за стола. – А говорили, что любите, что всегда поддержите… Как же так? – взгляд Анны становится таким же затравленным, как у Литовцева на очной ставке.

И снова все меняется. Блошкина стоит в зоне вылета Энского аэропорта и оглядывается по сторонам, будто ждет кого-то. Но тот, кого так ждет Анна Ивановна, не приходит. Не мигая Блошкина смотрит на табло, не замечая, как буквы и цифры расплываются от выступивших слез.

Тут Ника проснулась. И про промокшей подушке поняла, что тоже плакала во сне.

Часть 3. Код убийцы

– Я могу вас обрадовать, – раздался в трубке задорный тенор эксперта-геномщика Нифонтова. Ника позвонила ему сразу же, как пришла на работу. – Кровь на куртке и ноже принадлежит убитым Митрошиным. Куртка не новая, много раз ношенная, есть следы пота и эпителиальные клетки человека, который ее носил. Удалось выделить геном.

– Мужской или женский? – в нетерпении спросила Речиц.

– Мужской, – радостно отрапортовал Нифонтов. – И это не Бабочкин, образцы которого вы представили на исследование. Вы там еще конвертик присылали с образцами крови и желчи господина Мамонтова…

– Да-да, – сердце Ники забилось быстрее, сейчас должна была разрешиться одна из основных интриг этого дела, есть серия или нет.

– И его кровь тоже есть на ноже и куртке.

– Йессс! – издала клич Речиц. – Спасибо вам огромное! А когда можно будет нож забрать? Он мне нужен для передачи в медико-криминалистическое отделение, – пояснила она.

– Да хоть сегодня, – хохотнул жизнерадостный геномщик и попрощался с Никой. – И еще один моментик: помните, вы еще привозили коробку из-под игрушек. Сундучок? Так вот, я немного с ним поколдовал, и вуаля. Там есть геном человека, носившего куртку.

– И все-таки мы ищем Жнеца, а не Жницу, – сообщила Речиц Максу Преображенскому, повесив трубку. – И это точно не Бабочкин.

– Как думаешь, это правда кто-то из Михалевичей или вообще какой-то левый псих? – спросил тот у нее.

Ника в ответ молча пожала плечами.

– Я просто вчера прочитал в интернете статью, – возбужденно проговорил Макс, поблескивая стеклами очков. – Там было про психически больного мужчину. Он ходил ночью по подъездам и дергал за дверные ручки. Если находил случайно незакрытую дверь, то проникал в квартиру, забивал жильцов молотком и выносил все ценное. Вдруг у нас тут такая же серия? Я на всякий случай поставил в прихожей несколько табуреток посреди прохода, чтобы Жнец, если придет ко мне, споткнулся. И представляешь, сегодня сам с утра на них налетел.

– Да я сама каждый вечер по три раза проверяю, закрыта ли дверь, – поделилась с ним наболевшим Ника. – Но думаю, что нужный нам убийца – не просто псих. Это кто-то из членов семьи или из окружения Михалевичей. И сейчас наша задача – получить у членов этого славного семейства образцы для выделения генома.

И Ника снова набрала Ткачуку.

– Он, конечно, сейчас дома после суток, но пусть напрягает своих подчиненных. К примеру, бравого опера Никитенко.

Действительно, примерно через полчаса к Нике прибыл Вася Никитенко. Памятуя о том, при каких не особо комплементарных для него обстоятельствах прошла их последняя вчера, опер зашел в кабинет Речиц и Преображенского, держась предельно скромно: бочком и опустив глаза.

Ника веером разложила на столе постановления о получении образцов для сравнительного исследования, бланки протоков, специальные ватные тампоны в стерильных пластиковых тубах и конверты для упаковки.

– Образцы изымать умеем? – спросила она у Васи.

– Умеем, – вздохнул Никитенко. – Ника Станиславовна, вы извините меня за ту ситуацию, вы не подумайте чего плохого, мне эти соседи про то, что их сбрендивший дед в ванной застирывал кровавые шмотки, все уши прожужжали. Я их вам нарочно не подсовывал, – хмуро оправдывался опер.

– Проехали, – сурово ответила Ника. – Но старайтесь больше таких креативных способов избавиться от надоевшего родственника соседям не предлагать.

– Да вы и их поймите, и нас, – стал давить на жалость Вася. – У нас весь подъезд помойкой провонял, а этот Бабочкин ни в какую не хочет ехать в психушку.

– Ну это же не повод его обвинять в убийстве и отправлять в СИЗО. Еще раз повторю: проехали, но больше так не делайте, – Речиц был крайне неприятен этот разговор. Она проинструктировала Никитенко по поводу изъятия образцов, и он ушел.

– Ты что-то мягко с ним, – прокомментировал Макс. – На тебя непохоже, ты же обычно по поводу оперов-подставщиков готова рвать и метать.

– А смысл? – уныло спросила Ника. – Они всю жизнь хитрили, хитрят и будут хитрить. Их порода – лисья, и способы работы с людьми в основном строятся на обмане и многоходовках. Тут нам надо держать ухо востро, чтобы не быть тупыми курами, которых такие опера могут в два счета съесть. А таких, как Вася Никитенко, уже не переделать. Он и будет так работать, пока рано или поздно не попадется на чем-то действительно серьезном. Воспитывать такого Васю уже поздно. Да и вообще, не с неба же этот Вася в полицию попал. Он – продукт нашего общества, вырос на тех же улицах, что и мы, ходил в такую же школу. Раз у нас в полиции работают такие Васи, значит, мы такую полицию и заслужили. И ждать сошествия с небес бригады архангелов, готовых работать операми и участковыми, не стоит.

– Это что еще за приступ пессимизма? – спросил Преображенский.

– Это приступ реализма, – грустно усмехнулась Ника. – Наши правоохранительные органы пока выглядят вот так, прямо скажем, далеки от идеала, но работать нам надо именно в них. А изменятся они только тогда, когда само общество изменится. Каждый из нас, понимаешь? Станет чище, ответственнее, правдивее. – Эх, – Речиц махнула рукой и решила перевести тему. – А ты что сияешь как медный таз?

– Я был сегодня утром в суде и позвал прекрасную помощницу судьи на свидание, – похвастался Макс. – Сегодня мы с Евгенией идем в кино.

– Ну хоть не с Валерией, – порадовалась за коллегу Ника и стала собираться в изолятор временного содержания, куда этапировала Веру Снегирь для проведения очной ставки.

– Да, пришло время наконец-то решить вопрос с причастностью Веры к убийству ее сожителя. Судя по всему, есть очень большая вероятность, что Мамонта завалил Жнец, а не Вера, – рассуждала про себя Ника, перепрыгивая через лужи, которые в любую дождливую погоду украшали асфальтированную площадку перед воротами изолятора.

У ворот, дожидаясь ее, жался свидетель, тот самый знаменитый Сашка Малинкин, несостоявшаяся любовь Анны Митрошиной. Ника не сразу сообразила, что мужчина, у которого то ли ночевала, то ли не ночевала Вера Снегирь, и объект воздыханий ее сестры – это одно и то же лицо. Сейчас же Ника решила присмотреться к Малинкину поближе.

– Что же в нем есть такого хорошего, – думала она, – что Анна Митрошина на протяжении многих лет из-за него голову теряла?

В ночь убийства Мамонта Речиц кратко допросила Малинкина в качестве свидетеля, но практически его не запомнила. Теперь же она украдкой поглядывала на него, пытаясь составить хоть какое-то впечатление: врет он по поводу того, что Верка к нему не приходила, или нет.

Малинкин был одновременно смазливым и потасканным. Он напоминал Кена, который развелся со своей Барби и коротает одинокие вечера в компании бутылочки спиртного. Внешне Малинкин выглядел вполне респектабельно: был хорошо одет, сиял белозубой улыбкой, задорно поводил широкими плечами, а весь его облик навевал мысли о вечно молодой и жизнерадостной пластмассовой кукле. Но он был какой-то выцветший, будто куклу забыли под открытым небом, и солнце с дождем стерли краски с ее лица.

– Выцветший человечек, – подумала Ника. – Одет весьма прилично, приехал на своем автомобиле. В квартире у него все тоже было чисто и аккуратно. Интересно, зачем Веру к нему понесло ночью? Может, он не только ее бывший одноклассник, но и кандидат в четвертые мужья?

В изоляторе Речиц посадила свидетеля в один из свободных кабинетов и попросила подождать. Перед началом очной ставки она хотела задать пару вопросов Вере наедине. И вот наконец строгий сотрудник изолятора вывел Веру, провел ее в клетку, стоявшую в углу следственного кабинета, и оставил их с Никой наедине.

– Ника Станиславовна! – заулыбалась Вера. – А я знала, что вы придете, я вас сегодня во сне видела. Так и сказала своим девчонкам в камере, что, мол, следователь моя снилась, сегодня к ней на ИВС поеду.

Речиц посмотрела на Веру и в очередной раз поразилась, как благотворно влияет нахождение в следственном изоляторе на алкоголиков. За две недели в СИЗО Вера Снегирь стала похожа на свою фотографию в паспорте: лицо перестало быть отечным, глаза прояснились, и в целом женщина стала выглядеть заметно посвежевшей.

– Ника Станиславовна, вы же разберетесь, что я Витю не убивала? – спросила с надеждой в голосе Вера. – Я еще слышала, что вы убийство Нюты и Димы расследуете, – внезапно помрачнела она. – До сих не верится, что их в живых уже нет.

– А у вас нет каких-либо догадок, кому они могли помешать? – поинтересовалась Ника.

– Нет, – покачала головой Вера. – Были бы догадки, я бы вам сразу сказала. Тут даже по СИЗО никакой информации не идет, так я бы вам сразу слила. Но вообще тишина.

– Вера Федоровна, а у вас были ключи от квартиры Дмитрия и Анны? – внезапно спросила Речиц.

– Да, были, – не задумываясь ответила Снегирь. – Мне Нюта их дала, на всякий случай. Сказала, что если Витя начнет меня снова «гонять», я к ним могу приходить в любое время.

– А про то, что у вашей сестры дома хранится ценная коллекция монет, вы кому-нибудь рассказывали?

– Нет, – Вера покачала головой. – Я что, дурочка, что ли, своим друзьям-алкашам про такое рассказывать? Поверьте мне, Ника Станиславовна, это точно не я информацию слила про монеты. А они пропали?

– Да, – кивнула Речиц.

А после Ника приступила к проведению очной ставки. И она прошла чрезвычайно быстро. Малинкин внезапно вспомнил, что Вера Снегирь действительно приходила к нему в ту ночь.

– А что же вы раньше этот факт отрицали? – спросила у него Речиц.

– Да знаете, Ника Станиславовна, – смущенно сказал Малинкин. – Я же сам человек немного пьющий. Но вы не подумайте, я только по пятницам пью. Так-то я человек нормальный, у меня свой бизнес. Вот в то утро и показалось мне с пьяных глаз, что Вера ко мне не заходила. А все было как раз наоборот, правда, Вер? Мы с ней сидели так хорошо, выпивали, закусывали. А под утро Верун домой потопала, а я спать завалился. Вы меня подняли, а я спросонья растерялся что-то.

– Да-да, – радостно кивала из клетки гражданка Снегирь в такт показаниям своего закадычного друга.

– Вот и славно, – думала Речиц, отъезжая от изолятора. – Веру Снегирь, похоже, придется выпускать. – Что ж ты, алкогольный герой-любовник, нам раньше голову морочил? Сначала напьются как свиньи, а потом сами не помнят, где были и что делали, – ворчала она про себя. Бизнесмен хренов.

И Ника брезгливо засунула в бардачок визитку, которую вручил ей Малинкин: «Александр Малинкин. Слесарь. Сантехник. Все виды ремонтных работ».

Внезапно в голову следователя пришла дельная мысль. Она припарковалась у обочины и набрала Кешу.

– Иннокентий, зови с собой какого-нибудь друга, я через двадцать минут заберу вас от отдела. Поедем делать повторный осмотр места происшествия.

– По маньяку? – выдохнул на другом конце провода восхищенный помощник.

– По маньяку.

И уже через час Ника, Кеша и какой-то его приятель заходили в квартиру Веры Снегирь. Печати на двери были не сорваны, с момента ухода следственно-оперативной группы в жилище Веры и Вити Мамонта никто не заходил. Внутри мерзко пахло запекшейся кровью. Иннокентий сразу же уставился на залитый кровью диван и спросил:

– А что нам надо дополнительно осмотреть?

– А нам надо посмотреть, на месте ли ключи от квартиры Митрошиных, – Ника прошла на кухню, открыла шкафчик над раковиной и стала методично перебирать банки из-под чая и круп. Вера рассказала ей, где хранила ключи от квартиры сестры, чтобы по пьянке случайно их не потерять.

Вот она, баночка из-под чая в виде слона.

Ника открутила крышку. Пусто! Убийца не просто так пришел в ту ночь в квартиру. Он прихватил с собой ключи от дома Митрошиных.

– Значит, приоритетной становится версия охоты за монетами. И дело прошлых лет тут, похоже, совсем ни при чем, – задумчиво сказала Речиц. – Будем проверять и окружение Михалевичей, и окружение Митрошиных. Судя по тому, что про монеты знали даже их коллеги с кондитерской фабрики, Анна Митрошина была самой болтливой из своего семейства.

Ника вернулась в отдел. Пятница шла своим чередом. В какой-то момент Речиц оторвала глаза от дисплея ноутбука и увидела, что ее сосед – следователь Преображенский, уже не такой лучезарный, как утром.

– Ты чего такой кислый? – поинтересовалась она.

– Да достало все, надо увольняться, – махнул рукой Макс. – Важняки начали заниматься материалом по заявлению прекрасной Валерии, у них куча претензий, как всегда. Почему то не сделали, почему это. Еще мужики сегодня позвали в бар, вот думаю, куда идти. С Женечкой из суда в кино или с мужиками.

– Тут я тебе не советчик, – пожала плечами Ника.

– Придумал! – просиял Преображенский. – Я скажу прекрасной Евгении, что меня срочно вызвали на происшествие и что по этой причине мы в кино пойдем завтра. А сам пойду с мужиками в бар. Так и Женя на меня не обидится, и мужики.

– Как бы на тебя все не обиделись за твое вранье на ровном месте, – проворчала Речиц и вернулась к работе.

Ближе к шести Макс уже был на низком старте, и как только стрелки часов выстроились в вертикальную линию, его как ветром сдуло. Ника лениво перелистывала дело по факту убийства гражданина Петрова, требовавшее скорейшего направления в суд. Вся неделя волей-неволей оказалась посвящена темному убийству, а работу по другим делам никто не отменял.

– Снова предстоят рабочие выходные, – подумала она. – А то запущу другие дела, потом замучаюсь с ними.

От этих мыслей Речиц отвлек внезапный посетитель. Дверь с шумом распахнулась, и в кабинет, не дожидаясь приглашения, ворвался разгневанный Константин Михалевич.

– Почему моя мать до сих пор не в тюрьме? – сурово спросил он у Ники.

– А почему она должна там быть?

– Несколько дней назад мы с отцом дали вам четкую информацию о том, что она причастна к убийству Нюты и Димы. А вы вместо того, чтобы ее проверять, зачем-то прислали к нам вашего тупорылого опера, который сказал, что нам надо сдать образцы слюны. Вы что, нас подозреваете? – Михалевич был крайне раздражен.

– Я проверяю все версии, – пожала плечами Речиц. – И у вас советов, как мне правильно производить предварительное следствие, насколько я помню, не спрашивала.

– Я буду жаловаться!

– Это ваше право. Вы вправе обжаловать мои действия руководителю следственного органа, а также обратиться в прокуратуру или в суд, – бесстрастно произнесла Ника. Ее давно перестали задевать подобные выступления.

– Почему вы не работаете с моей матерью? – снова начал приставать к ней Константин Михалевич.

– Потому что у следствия появились данные о том, что убийца вашей сестры и ее супруга – лицо мужского пола.

– Это что еще за данные?

– Предварительные результаты геномно-молекулярной экспертизы, с выводами которой вы как потерпевший будете ознакомлены после выдачи экспертом окончательного заключения, – ответила Речиц.

Михалевич был обескуражен.

– Это что, правда, что ли, мать может быть не при делах? – нахмурился он.

– Вас это так огорчает? – не удержалась от шпильки Ника.

Константин не ответил ей. Его лицо исказила гримаса, он махнул рукой и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

– Какие все нервные, – пробормотала Речиц.